Отставной козы барабанщик
Потом все скажут, что войну выиграл товарищ Сталин. И еще ему подмогали товарищ Жуков с товарищем Рокоссовским. Вообще, взрослые всегда обманывают, когда хотят. Только дети говорят всю правду. И я вам скажу так: без дяди Яши мы бы не выиграли войну. Никода! И не потому, что он был настоящий еврей, как сказала моя бабушка Адельсидоровна, которая всегда умела отделять настоящих евреев от ненастоящих.
Дядя Яша победил Гитлера, потому что понял с самого начала — такого мерзавца голыми руками не возьмешь. И написал целую книгу о роли танков в современной войне.
Канешно, об этом еще мало кто знает. Я и сам не сразу догадался. Но теперь, когда я успел вырасти на целую голову, всё стало ясно. Как божий день. Не верите?
— Вот те истинный крест! — клялся Котик у нас во дворе и при этом еще отщелкивал зуб ногтем большого пальца правой руки.
Глядите! Раз! Два! После такой клятвы уже сомневаться не приходится.
Но почему отщелкивать надо пальцем только правой руки? Может быть, можно и левой? Вот о чем я задумываюсь до сих пор.
Итак, всё по порядку. Я только что пришел из школы, пообедал на скорую руку и собирался сесть за уроки.
Я всегда стараюсь отодвинуть этот тяжелый момент, потому что делать уроки для меня — нож острый. И особенно когда еще можно погулять, пока светло на улице. Канешно, можно отложить уроки на самый вечер. Хотя вечером света нет, и надо писать под коптилкой.
Бабушка считает, что делать уроки вечером — это портить глаза. Канешно, она воспитывалась в самой Варшаве, в благородном пансионе. У них всегда был свет и никакой эвакуации. Бабушка училась еще до Октябрьской революции, но уже после Первой Отечественной войны 1812 года. Я точно еще не выяснил, когда именно моя бабушка выродилась, но очень давно. Это точно.
Может быть, моя благородная бабушка вообще любила делать домашние задания. Она все-таки девчонкой была и никогда не играла в расшибалку.
Я даже думаю, что она понятия не имеет, какая замечательная штука эта «расшибалка». Со смеху сдохнешь, когда она рассказывает про свой «крокет».
— Берешь такой молоточек на длинной ножке и через ногу бьешь одним шариком по-другому. И надо еще постараться, чтобы другой шарик попал в маленькие ворота из проволоки. Тогда у тебя появляется шанс.
Просто с ума можно сойти — чем занимались в этом «институте благородных девиц»! Правда, сейчас полякам тоже теперь несладко, потому что Варшаву уже давно немцы «скупировали». Бабушка не раз принималась плакать на эту тему.
Хотя при чем тут Варшава, когда немец допер до самой Москвы. Именно это сейчас волновало весь двор, даже Котика.
Итак, представьте себе картиночку. Только я полез в портфель за тетрадками, как вдруг входная дверь распахивается и на пороге появляется вот такой высокий дядя Леня, а за ним, почему-то хихикая, шибздик с чемоданчиком.
— Имею честь представить, — говорит дядя Леня, обращаясь ко всем, кто выскочил в коридор, — мой друг Яша, тот самый, который спас мне жизнь на Гражданской войне.
— Теперь он будет с нами некоторое время, потому что жить ему сейчас решительно негде. Пока не изменятся обстоятельства…
При этом дядя Леня так весело подмигнул, как будто все знал про «обстоятельства», но выговорить их вслух не мог, потому что вся наша жизнь теперь — сплошная военная тайна.
— Отставной козы барабанщик, — заявил шибздик. И щелкнул каблуками.
Канешно, если бы у меня был тогда фотоаппарат, надо было бы эту сценку из жизни сфотографировать на память, но никаких фотоаппаратов во время войны у нас в доме не было.
И первый раз я начал снимать жизнь, когда дядя Жорж подарил мне немецкий фотоаппарат «Пилот». Но это было когда? Когда уже после Победы дядя Жорж поехал в Германию отбирать трофеи. А за одно прихватил мне эту «зеркалку» — шесть на шесть.
Аппарат снимал на пленке «Агфа», а на объективе была такая светосила, что все просто падали в обморок. Если немцы умели делать такие аппараты еще до войны, спрашивается, почему же мы всё ж таки их побили?
Канешно, сначала нам не очень фартило. Это факт общеизвестный. Но зато потом мы все равно взяли Берлин и утащили оттуда всё подряд. Некоторые соседи с нашего двора везли часы ведрами, а дядя Жорж приволок не только целый завод, но и мне — настоящий фотоаппарат. Правда, без футляра и без пленки. Но пленку мы с ребятами раздобыли на Тишинке, когда вернулись в Москву после эвакуации. Но это я как-то далеко забежал вперед. Поехали назад… Назад поехали…
Сначала надо объяснить, как мы этого немца наголову разбили и какую роль тут сыграл дядя Яша. Хотя актером он никогда не был, а был настоящий командир. Только без формы.
Кстати, вы можете еще посмотреть на этот фотоаппаратик.
Вот! Шесть на шесть. Светосила на объективе двойка. Пленка «Агфа». Это делали немцы еще до всяких японцев. Но японцы были потом. Совсем «потом» — уже в другой жизни.
Я так тороплюсь все рассказать сразу. Прямо язык чешется. А все рассказать сразу не получается. Теперь, наверно, никто и не помнит про то «ужасное» время.
Для нас, эвакуированных, время было совсем не ужасное, а самое здоровское. Например, просыпаешься утром, а под подушкой — конфета. Довоенная! Представляете? Откуда взялась — неизвестно.
— Ребенок должен удивляться, — один раз проговорилась тетя Ира. — Тогда он будет радоваться жизни, пока не скурвится, как говорит наша дама Анна Андреевна.
Для тети Иры какая-то Анна Ахматова такой же авторитет, как для мамы — Пушкин. Или для меня — Котик с нашего двора.
Хотя по слухам, эта дама Ахматова теперь загорает в Средней Азии.
А «скурвиться» — мне объяснили — значит скучать, как умеют все взрослые.
— Имейте в виду, — заметил дядя Павлуша, — «курва», это слово вполне литературное, только по-польски. Детям знать необязательно.
Чтобы «окончательно не скурвиться» в Чкалове, тетя Ира читает романы по-французскому.
Но тпру, моя лошадка! Ну, как я смотрюсь на этой старенькой облезлой кляче? Как настоящий Чапай?! Задний ход!..
Вот тут мы пока и постоим в коридоре на третьем этаже, в квартире номер 22, в доме номер 13 по Советской улице города Чкалова.
В комнате мама только что играла свой ноктюрн на пианино, которое привезли из музыкальной школы напрокат…
Я заметил, что мама теперь играет только тогда, когда у нее грустное настроение. Папа вообще никогда не пишет. Может, он уже на фронте загорает? Хорошо бы, канешно! А от бабушки из осадной Москвы письма идут целых два месяца. Хотя трамваи там уже запустили…
Ну вот, я стою здесь, смотрю во все глаза и понимаю, что уроки мои откладываются до вечера. А может быть, их и вообще делать не стоит, раз в нашей семье произошло настоящее событие.
Как только хлопнула дверь, все высыпали в коридор. Мало ли что может случиться во время войны, когда хлопает дверь?
Теперь представьте себе всю эту картинку целиком.
Дедушка выкатился из ванной, где он теперь живет. И на лице у него ничего не написано. Может быть, он понятия не имеет, кого привел дядя Леня? А может быть, он уже привык, что его мнения никто в доме не спрашивает.
Из кухни выглядывает Машка-домработница. В доме ее все называют Машкой, чтобы никто не спутал с тетей Машей, женой дяди Павлуши, примадонной драмтеатра. Машка глухая от рождения, но мне кажется, что она притворяется глухой, потому что, когда ее зовет тетя Маша, она всегда откликается. Вообще она считает хозяйкой только тетю Машу. А на остальных плюет с высокой горы.
У дяди Павлуши такое лицо, как будто бы пришла милиция. Он самый большой знаток в нашей семье. Павлуша получил от советской власти даже два высших образования. Когда других отправляли туда, куда «Макар телят не гонял» или, проще говоря, «ставили к стенке».
— Павлуша очень любит Родину, это видно даже невооруженным глазом на его спектаклях, но воевать ему не надо. Он человек «сугубо мирный», — как рассказывает всем Адельсидоровна.
Сейчас дядя Павлуша волнуется, он делает рукой вот так, и рот у него едет куда-то вбок.
Старые сплетники из другого подъезда говорят: «Энти евреи обожают революции, но терпеть не могут ходить на войну». Слава Богу, они не наши соседи.
Комната наших соседей, которыми нас уплотнили недавно, закрыта на ключ. Я вообще их редко вижу. Они — врачи. И целыми днями пропадают в госпитале. У них веселая фамилия — Срулевичи. Беженцы из Белоруссии.
Бабушка сама долго жила в Минске. Там народила моего папу и двух дядей. Раз, два, три.
Так вот она говорит, что в Белоруссии много Срулевичей, все очень солидные люди. И смеяться над фамилией некультурно.
— Фуй! — в таких случаях кричит дедушка. А я и не смеюсь. Я просто говорю, что Срулевичей в этот момент дома не было. Ну не было Сру-ле-вичей!
Тетя Ира явно обрадовалась, что дядя Леня приволок этого Яшу. Может быть, она его знала еще по Москве, потому что сразу сказала:
— Яшенька, а не найдется ли у тебя чего-нибудь подымить?
Этот дядя Яша тут же полез в карманы своих синих галифе и вытащил целую пачку «Беломора». И я первый раз услышал такое слово:
— Извольте, сударыня!
При этом голос у него был низкий. Это даже странно, когда маленький человек говорит таким грубым голосом.
Потом тетя Ира сказала, что у Яшки всегда был «бас». И он мог бы стать дьяконом в церкви, а вместо этого скакал на лошади всю Гражданскую войну. Вместе с ним скакал и дядя Леня, и маршал Тухачевский. Но это выяснилось уже позже, вечером.
Надо еще прибавить, что тети Маши дома не было. Последнее время она часто задерживалась на репетиции со своим Куликовским.
Моя мама отнеслась к появлению дяди Яши спокойно, то есть не поймешь как. Она вообще в последнее время отучилась удивляться.
А Наташка, которую выродила тетя Ира за год до войны, вообще не обратила внимания на это событие, потому что до сих пор писается в кровать.
Скоро все устаканилось. Дяде Яше определили место на столе в коридоре, и все отправились к нам в общую комнату обедать чем Бог послал. Дядя Яша достал из своего картонного чемоданчика банку тушенки и фляжку с «чистым спиртом».
Большого банкета не получилось, потому что продуктов в доме, как выразилась бабушка, «кот наплакал».
Только вечером, когда я улегся спать на своем диванчике за ширмой и закрыл глаза, делая вид, что сплю, я и узнал, каким чудом произошло пополнение в нашем и без того переполненном теремке.
Оказывается, наш дядя Леня был «парень не промах». Отодрал где-то красные бархатные занавески и всю Ггражданскую войну сражался в этих бархатных галифе под началом командарма Тухачевского, в отряде, которым командовал как раз дядя Яша.
Дело было в той самой Белоруссии. То «красные» побеждали, то «белые». Дядя Леня, канешно, был за «красных».
«Белые» тогда евреев почему-то не любили. А евреи делали революцию, чтобы всем было одинаково хорошо.
Я представляю себе нашего дядю Леню с шашкой на коне. Вот умора!
Я иногда сажусь на стул и принимаюсь скакать по комнате, размахивая половой щеткой, чтобы всем было ясно, как скакал на лошади мой любимый дядя Леня в Гражданскую войну.
Один раз дядя Леня захватил какое-то местечко и повесил там красный флаг. Народ решил, раз уже советская власть наступила, можно грабить магазины. Получился большой погром.
Тогда дядя Леня, чтобы прекратить это безобразие, приказал отшлепать розгами пять теток на центральной площади. Солдаты с удовольствием выполнили приказ и посреди площади отстегали их по голой попке. Городок ликовал. Погромы кончились сразу.
Но потом кто-то «настучал» новой власти, что дядя Леня обижает простой народ. Тогда быстренько собрали трибунал и решили дядю Леню «шлепнуть».
Вот тут-то и объявился дядя Яша, который ночью каким-то чудом вывел из подвала дядю Леню и отправил его по-тихому в Москву.
С тех пор дядя Леня перестал носить красное галифе и заделался инженером на кожаной фабрике, у родственника дяди Сидора, которого тоже «поставили к стенке» перед самой войной.
Если бы не дядя Яша, «красного кавалериста», который приказал пороть теток на площади, обязательно шлепнули. Это уж как пить дать. И мы остались бы без дяди Лени. А у тети Иры без дяди Лени не получилась бы Наташка. А мою единственную сестру я очень люблю. Наплевать, что она писается в кровать.
Когда-нибудь она еще научится ходить на горшок. Это сказал дядя Яша сразу. Все громко смеялись, как до войны, и пили спирт наполовину с водой за ее здоровье.
Тети Маши за столом не было. Она заперлась в своей комнате. Так она решила выступить против уплотнения жилплощади еще одним жильцом. А дядя Павлуша то и дело подбегал к двери, проверяя, плотно ли она закрыта.
Подслушивать могла только Машка-домработница. Но она была глухая. Не умела ни читать, ни писать, потому что жила до нас всю жизнь в деревне.
А эти стены в доме толстые. И никто из соседей разговор услышать не мог, даже при всем желании.
Совсем некстати я неожиданно заснул. Во сне ко мне приходила бабушка Лизаветниколавна и покрестилась.
