Дом был «сталинской» постройки. Это означало, что потолки в доме высокие – в отличие от более поздних «хрущоб». Четыре этажа, шесть подъездов. Между третьим и четвертым подъездами – та самая пожарная лестница, по которой на спор мальчишки спускались на одних руках с крыши.

С сумкой, перекинутой через плечо, Алик стоял возле пятого подъезда, вглядываясь в окна на третьем этаже. Там была их квартира. А вокруг простирался двор, где детишками играли в прятки, гоняли мячик, дрались и мирились; каждый день в детстве был наполнен радостью открытий и длился так долго… Став постарше, Алик допоздна засиживался тут летними вечерами. Рядом, на скамеечке – мальчишки и девчонки с их двора. Яшка Гуревич играет на гитаре. Окна квартир приоткрыты – поэтому играет негромко, чтобы не побеспокоить какого-нибудь раздражительного соседа. Репертуар обширный: от Вертинского до Окуджавы и Высоцкого. Тенорок у Яшки слабенький, но музыкальный слух имеется; не зря в детстве мамаша водила его за ручку в музыкальную школу… Поступив в юридический институт, Яшка вскоре переехал в район Савеловского вокзала – родители поменяли квартиру. Но Алик и Яшка не теряли друг друга из виду, перезванивались, иногда пересекались в каких-нибудь общих компаниях. Надо будет разыскать его непременно.

Вот она дверь подъезда, откуда в детские годы Алик выскакивал с лыжами на плече. А во дворе его уже ждали ребята, чтобы идти кататься в Измайловский леcопарк… На первом этаже, налево, – обитая коричневым дерматином дверь. Тут жили Ходоровские, они еще раньше Алика свалили за бугор, в Израиль. У Ходоровских был велосипед; иногда, если Алик вел себя хорошо, тетя Роза, добрая душа, давала ему велосипед покататься по двору. А потом с велосипедом случилась такая история. Алик был летом в пионерском лагере – где-то неподалеку, за Кольцевой автодорогой. Отец надумал съездить, проведать сына и попросил у Ходоровского этот самый велосипед. И вот в пути, когда дорога шла под уклон, переднее колесо вместе с проржавевшей вилкой отвалилось. Отец ткнулся головой в асфальт – потом неделю ходил с шишкой на лбу. Притащив на себе разломанный велосипед обратно, отец виновато сказал отворившему дверь Ходоровскому:

– Извини, Ароныч. Видишь: развалился он в дороге… Ты не сомневайся, я тебе заплачу за поломку, вот будет на заводе получка шестнадцатого.

Ходоровский молча осмотрел изъеденное ржавчиной место разлома, потом ответил:

– Ему давно было пора на свалку… Это я тебе должен заплатить – ты свой лоб подставил, а мой сберег.

Вечером отец, тронутый справедливостью Ходоровского, спустился к нему на первый этаж с бутылочкой в руке. Посидели, тетя Роза выставила на стол свою знаменитую фаршированную рыбу. Хорошие были люди.

На втором этаже, справа – квартира Полуновых. Левка на год моложе Алика, но они дружили. Правда, Алик был в детстве забияка, а Левка – тихоня. Отец Левки занимал какой-то небольшой партийный пост районного масштаба. Иногда его даже привозила с работы служебная машина. Но Полунов старший не важничал – тоже всегда выглядел тихим, чуть ли не испуганным. Карьеры не сделал, умер в годы «застоя»; перед смертью позвал Левку и наказал никогда не вступать в партию. Много позднее Левка поделился этим по секрету с Аликом. «Я был молодой, глупый, верил в идеалы, – говорил отец, задыхаясь от эмфиземы. – Вступил в партию и постепенно прозрел. А уже не выйдешь. Вся эта бандитская партия по макушку в крови человечьей. Сам я зла не делал, да все равно злу прислуживал». Левка наказ отца выполнил, не лез в этот гадюшник.

А на четвертом этаже, прямо над Аликом, жил Ванька Белов. Телефонов у них в доме долго не было; если требовалось срочно переговорить, Ванька стучал три раза по трубе водяного отопления: два быстрых удара и после паузы – третий. Услышав этот сигнал, Алик вставал на подоконник, открывал форточку, и они с Ванькой перекликались. Тот был на год старше, но где-то классе в пятом его оставили на второй год. После этого Алик с Ванькой учились в одном классе, сидели за одной партой. Обменивались интересными книжками, собирали марки. После седьмого класса Ванька ушел в техникум, но не закончил; как говорили взрослые, «связался с дурной компанией». Чем-то приторговывал, что-то подворовывал. Торопясь по утрам в институт, Алик иногда сталкивался на лестнице с Ванькой, возвращавшимся домой после ночного загула, – лицо помятое, разит водярой. Потом Ванька съехал из родительской квартиры. Уже перед отъездом в Америку дошли до Алика слухи, что Ванька мотает срок – вроде бы, за грабеж магазина… А ведь когда-то плечом к плечу засиживались после школы у Ваньки на диване, читали вместе про детей капитана Гранта… Надо бы зайти к его родителям, узнать, что и как. Может, образумился. И к Левке тоже надо наведаться. Но это не сегодня…

Алик стоял на третьем этаже перед дверью своей квартиры. Через эту дверь он выносил гроб с телом отца – помогали пришедшие на похороны заводские сослуживцы отца, Яшка, Левка. На узкой лестничной площадке, чтобы развернуть гроб ногами в сторону ступенек, головной конец пришлось приподнять. Уже в автобусе, по пути на кладбище, Алик подтянул сползшее тело отца, невесомое после долгой болезни, уложил голову поудобнее на подушечку.

А маму выносили без него… Она была маленькая, ей длинный гроб не требовался, развернуть ее гроб на лестничной клетке, наверное, было легче. Хоронила маму соседка по квартире, тетя Даша, да еще из деревни приехали дальние родственники… Алик так и не успел. Через пару недель его знакомый полетел из Сан-Франциско в Москву и захватил деньги для тети Даши, чтобы возместить расходы на похороны. Потом Алик получил от нее письмецо – она писала, что похоронили маму вместе с отцом, в той же оградке. Еще тетя Даша сообщала, что скромную мебель из их комнаты забрали деревенские родственники, а на освободившуюся жилплощадь подселили очередника – мать с ребеночком. Строчки в письме неуклюже наползали одна на другую, но американский адрес на конверте был выведен четко, другим почерком, – тетя Даша попросила кого-то.

За день до вылета Алик позвонил ей из Сан-Франциско. Она сразу узнала его голос, хотя до этого столько лет не слышала. Обрадованно сказала, что, конечно же, он может остановиться у нее… Их квартира состояла из трех комнат. Когда распределялось жилье, тетя Даша с мужем и двумя дочками получила две комнаты, а семье Алика дали на троих одну, но зато большую, квадратную. Дочки тети Даши были старше Алика; когда тот еще ходил в начальную школу, дочки уже бегали на танцы. Они быстро выскочили замуж и покинули родительское гнездо. Муж тети Даши, который работал на том же заводе, что и отец Алика, умер года через два после отца. Вот тетя Даша и доживала век одна, как она любила выражаться, «в двухкомнатных хоромах». Долгие годы они с мамой мирно сосуществовали на общей кухне. Обе были чистюлями – все на кухне блестело. Праздники обычно встречали вместе, у мамы фирменным блюдом был студень, у тети Даши – пельмени. Когда Алик уезжал, ему было как-то легче от мысли, что мама не одна, что вместе с ней тетя Даша.

Алик нажал на кнопку звонка, и дверь почти сразу отворилась. За ней стояла тетя Даша, сухонькая, постаревшая, сгорбившаяся. Но глаза из-под седых бровей все так же лучились добротой и интересом к жизни. Алик поцеловал ее. Она всхлипнула.

– Не дождалась тебя мамочка… Да ты, милок, раздевайся. Обувку ставь под скамеечку, не забыл, небось. А вот твои тапки старые, мамочка все берегла… Теперь беги в ванную, душ прими после дороги. Там чистенькое полотенце я на стиральную машину положила. Пельмени уже накрутила. Ты мойся, а я их в кипяток бросать буду…

В комнатках тети Даши было, как всегда, чисто, ни пылинки. Будто ничего и не изменилось за девять лет: на стене, над кроватью, висит все тот же порыжелый коврик с лебедями, на тумбочке – знакомый Алику со школьных лет телевизор с крохотным черно-белым экраном. В углу – божница с иконками.

На столе испускает вкусный пар миска с горячими пельменями, стоит баночка со сметаной, тарелка с селедкой и отварной картошкой. Две початые поллитровые бутылки: в одной – водка, в другой – розоватая настойка с ягодами клюквы на дне.

– Давно мечтал твоих пельменей отведать, тетя Дашенька. Сбылась мечта, – раскрасневшийся после душа Алик налил себе в рюмку водки, а тете Даше плеснул клюквенной настойки на донышко – для приличия, он знал, она не пьет. – Ну, со свиданьицем!

После выпитой водки во рту появился уже забытый Аликом сивушный привкус – типичный «сучок». А пельмени были вкусные. Тетя Даша не держала в секрете способ их приготовления. По ее рецепту иногда делала пельмени мама. Но у тети Даши все равно получались вкуснее.

– Как живешь, тетя Дашенька? Я читал, у пенсионеров жизнь теперь тяжелая. Концы с концами сводишь?

Тетя Даша помолчала, потом ответила:

– Пенсионерам нынче трудно. Иной старичок или старушка на хлебе и картошке перебиваются, а уж что-нибудь повкуснее попробовать или там одежку, обувку купить и не думают, старое донашивают. У меня другое дело, мне повезло – дочки достались хорошие. У старшенькой с мужем дача своя – летом все выходные там вкалывают, зато зимой кормятся. И мне подбрасывают. Видишь, отварная картошечка какая рассыпчатая – в подполе у них до весны хранится, будто только из земли выкопали… А младшенькая моя – она на бирже этой работает. Все деньгами подсобляет – на, мамочка, на, мамочка. Хорошие детки мне достались.

Тетя Даша поднялась из-за стола. Открыв дверцу шкафа, пошарила внутри, из-под стопки наглаженного белья вытащила конверт.

– Вот, милок, коли о деньгах заговорили… Когда мамочка померла в одночасье, я денег на похороны у дочек призаняла. Потом твой знакомый баксы эти принес, и я с дочками расплатилась. А еще потом на надгробный камушек потратилась. Только ты много прислал – это в конверте остаток. Забирай, нам лишнего не нужно.

– Да ты что, тетя Дашенька, какой там остаток! Я тебе и так навсегда обязан, что маму в последний путь проводила. Потрать эти деньги на себя, не обижай.

– Коли так, то спасибо… Вот пойду в воскресенье в церкву, поставлю большую свечку за помин души рабы божьей Марии.

Будильник, который стоял на телевизоре, показывал семь. А в Сан-Франциско, значит, еще только восемь утра… Вчера Алик поднялся ни свет, ни заря. Барбара отвезла его в аэропорт к утреннему семичасовому рейсу. Потом перелет через всю Америку – от Тихого океана до Атлантического. Несколько часов ожидания на пересадке в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди. Долгий полет над Атлантическим океаном и через Европу. И все это время поспать по-настоящему не удавалось – дремал, скрючившись в самолетном кресле. Выходит, он без настоящего сна уже вторые сутки. И спать почему-то не хочется.

Алик плеснул еще водки в свою рюмку, ее краешком символически стукнул о рюмку тети Даши на столе, выпил. В желудке разлилась приятная теплота. Подумаешь – сивухой отдает. И не такое по молодости пили.

– Тетя Дашенька, а как соседи наши поживают? Левку Полунова со второго этажа часто видишь?

Тетя Даша поджала губы, перекрестилась на божницу.

– Помер твой Левка прошлым летом… И что за мужики пошли нынче – все норовят молодыми помереть. Ну, другие, понятно, за воротник много закладывают. А ведь Лева-то не пил, тихий такой всегда, приветливый – весь в отца… Сказывали, от белокровия, что ли. За несколько месяцев скрутило. Двое детишек остались.

Алик подпер лоб ладонью, на минуту закрыл глаза. Вот так новость. Действительно, не пил, не курил даже, на год моложе – и уже там… До скорой встречи, Левка, друг детства…

– А про Ваньку Белова, который над нами жил, что-нибудь слышно?

– Вроде, в тюрьме он.

– Все там?.. Его же посадили еще до моего отъезда?

– Это попервой. Ты уехал – его вскорости выпустили. Сама с ним на лестнице встретилась – водкой пропах, не продохнуть. Приходил родителей проведать, те еще живы были. А года четыре назад, сказывали, он снова в тюрьму угодил. Непутевый – с детства таким был.

Тетя Даша подвинула к Алику блюдо с пельменями.

– Накладывай еще, пока не остыли. Такими пельмешками, чай, жена тебя там не накормит… Как доченька растет? Марией назвали?

– Мэри… По-нашему Мария. В честь мамы. Шаловливая девчонка, вроде меня в детстве, – Алик довольно улыбнулся. – Осенью в школу пойдет. Я букварь наш раздобыл, по вечерам его вместе с ней читаем. И вообще мы с женой решили – дома только по-русски говорим. Английский к дочке сам придет. А я хочу, чтобы она и язык отца знала.

– Правильно делаешь… Ты доедай пельмешки-то, грех на тарелке добро оставлять. А я пойду пока на кухню, чай заварю. Будем пить со смородинным вареньем – дочка прошлым летом на даче сварила…

Отодвинув пустую тарелку, Алик встал из-за стола, подошел к окну. В неверном лунном свете был виден ряд кустов, за ним скамеечка, смутные силуэты сидящей парочки. Когда-то на этой самой скамеечке теплыми летними вечерами сиживал он с Катюхой.

Вернувшаяся из кухни тетя Даша поставила на стол вазочку с вареньем, знакомые Алику с детства чашечки с красными петушками. Он хотел, было, спросить ее о Катюхе, но передумал. Когда приключилась вся эта история с Катюхой, и тетя Даша, и мама очень Алика осуждали.

– Забыла сказать, милок. Ведь одного из твоих дружков я видела месяца два назад. Пошла как-то в наш гастроном молочка купить. Останавливается у гастронома машина. Большая. Сказывали, в моде нынче такие машины у богатых, «широкий» называется.

«Это она, наверное, джип 'чероки' в виду имеет» – улыбнувшись, подумал Алик.

– И вот выскакивает из машины важный господин, торопится в гастроном за чем-то. Я его попервоначалу не признала. А он увидел меня, сразу остановился. «Тетя Даша, тетя Даша, ты меня разве не помнишь?» Присмотрелась – Яша Гуревич это, во втором подъезде его родители раньше жили, потом квартиру поменяли. Про тебя он спрашивал, нет ли весточек. А что я ему скажу? Пока мамочка жива была, ты и писал, и звонил. Потом пропал – ни полсловечка. А я тебе, чай, не чужая. Бывало, по молодости родители твои вечерком в кино побегут – меня просят за тобой присмотреть. И нос тебе подотру, и на горшочек посажу, и убаюкаю, когда время придет.

Алик виновато опустил голову.

– Так вот, Яша-то в большие начальники выбился. Дал мне бумажку, плотненькую такую, – мол, позвони, если помочь чем нужно будет. А какая мне еще помощь? Сама справляюсь. Да и дочки мне достались хорошие.

Тетя Даша подошла к тумбочке, взяла бумажку, лежавшую сбоку от телевизора, протянула ее Алику.

– Видишь, где он работает?

На визитной карточке золотыми буквами было напечатано: «Яков Наумович Гуревич. Юридический консультант. Ойл-банк». На обороте то же самое повторено по-английски. Указан номер служебного телефона. Завтра с утра надо будет позвонить. Сейчас все равно нет смысла – воскресный вечер. Алик вдруг почувствовал, как он устал. Сонно потер глаза.

– Знаешь, тетя Дашенька, мне что-то расхотелось чай пить. Лучше бы на боковую. Я уже вторые сутки без сна.

– Конечно, конечно, милок, – засуетилась тетя Даша. – Идем в комнатку, где девчонки мои раньше обитали. Я тебе сейчас на диване все чистенькое постелю. Приморился с дороги…