Возвращение

Далеко внизу сквозь редкие разрывы в тучах холодно поблескивала поверхность океана. Гул двигателей был едва слышен внутри «Боинга», но все его огромное тело била мелкая дрожь. Край иллюминатора, к которому Алик Федоров прислонился щекой, тоже чуть вибрировал.

Еще когда «Боинг» выруливал на взлетную полосу в аэропорту Кеннеди, из туч, наползавших на Нью-Йорк, заморосил, наконец, дождичек. «Дождь в дорогу – добрая примета» – вспомнилось Алику. Он только cмутно усмехнулся. Боль, поселившаяся в его душе четыре дня назад, не отпускала…

Для своих сорока трех Алик выглядел совсем неплохо. Не так, как у некоторых к этому возрасту, – ни живота, нависающего поверх брючного ремня, ни мешочков под глазами. На круглом лице, над тонкими улыбчивыми губами – аккуратно подстриженные черные усы. Густые, чуть вьющиеся волосы зачесаны назад. Справа на лбу, на границе с волосами, – небольшой шрам, след давней мальчишеской драки.

И в студенческие годы, и позже друзья и подруги звали его просто Алик. К своему полному имени и отчеству – Александр Егорович – он так и не привык. Даже здесь, в Америке, знакомясь, он непринужденно представлялся: «Алик». Барбара, жена-американка, тоже величала его «Алык», произносить звук «л» мягко не научилась.

С Барбарой он познакомился десять лет назад в Москве, куда она приехала с группой студентов их колледжа для совершенствования в русском языке. Увидев в ГУМе миловидную девчонку, которая с явным английским акцентом пыталась что-то объяснить продавщице, Алик великодушно посодействовал общению представительниц двух миров. Он помог выбрать матрешку, проводил до метро, скромно полюбопытствовал насчет телефончика. Барбара оказалась на удивление доверчивой, влюбчивой. Многоопытный холостяк, Алик окружил ее деликатным мужским вниманием, дважды пригласил в театр. Когда мама уехала с ночевкой на их садово-огородный участок, пригласил Барбару домой. Выпили по маленькой сладкого винца, потанцевали под старую мамину пластинку с песнями Шульженко – песен этих Барбара, конечно, никогда и не слышала. И все последующее получилось очень мило, естественно. Их жаркая любовь продолжалась целых три недели. Потом Барбара вместе с сокурсниками улетела в свой Сан-Франциско.

Через несколько дней, столкнувшись с Яшкой Гуревичем в пивном баре, что в Столешниковом, Алик небрежно поведал о своей победе на международной арене. Яшка всегда отличался цепким, практическим складом ума, сразу ухватив перспективу, о которой Алик как-то не подумал.

– Старик, ведь это же верный шанс свалить за бугор!

Когда из далекого Сан-Франциско пришла открыточка от Барбары, Алик настрочил ей нежный ответ на четырех страницах. Завязалась переписка. Через год Барбара, замороченная его письмами, прилетела в Москву. Времена становились полиберальнее – «ускорение», «гласность», «перестройка». Алик сумел без особой нервотрепки зарегистрировать брак с иностранной гражданкой, а потом получить выездную визу – для воссоединения семьи. Так он очутился в Америке.

Странно сказать, но с Барбарой, быстро располневшей после родов, они жили совсем неплохо. Характер у нее оказался легкий, покладистый. Да и дочка Машенька, конечно, связывала. Угнетало Алика только то, что Барбара, успешно продвинувшись по службе в своей фармацевтической компании, зарабатывала больше него. А он по давней домостроевской традиции считал, что главным добытчиком в семье должен быть мужик, «хозяин». Правда, в новой стране всем поначалу непросто. Его диплом с идиотской специальностью «инженер-экономист» никого тут не впечатлял. Хорошо хоть, английский дался легко. Алик устроился в агентство, посредничающее в купле-продаже недвижимости, набрался опыта, приобрел за минувшие годы добрую репутацию среди клиентов. Уже мечтал открыть собственное агентство – в Америке лучше всего работать на себя, тогда и деньги можно делать хорошие. Да тут это и случилось. Четыре дня назад. И все рухнуло. Думать об этом не хотелось…

По узкому проходу между креслами стюардесса везла тележку с прохладительными напитками. На губах, густо покрытых помадой, застыла профессиональная улыбка. Соседнее с Аликом кресло было пустым, а в кресле у прохода развалился мужик в дорогом двубортном костюме – с засохшим пятном какого-то розового соуса на рукаве. Явно навеселе, он что-то невнятно бормотал под нос; удавалось распознать только отдельные крепкие словечки – на «великом и могучем» языке. Когда тележка приблизилась, мужик взял две банки пива. Одну протянул Алику.

– Дринк?

– Спасибо, не хочется что-то, – ответил по-русски Алик.

– Ладно, еще пригодится, – тот положил банку на пустое сиденье между ними, открыл свою и припал к ней. Опорожнив банку, провел ладонью по мокрым губам, вытер ладонь о брючину и протянул Алику для знакомства.

– Степан, – сказал он, излучая пьяное дружелюбие.

– Алик.

– Ты, приятель, что-то невесело сегодня смотришься. Ну, да мы это дело поправим. Видал? – он вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую бутылку «Абсолюта». – Сейчас мы это дело поправим…

Слегка пошатываясь, он подошел к стюардессе, медленно продвигавшейся вдоль прохода, взял у нее два пластмассовых стаканчика и вернулся на место. Ловко, не потеряв и капли «Абсолюта», наполнил стаканчики до половины. «Может, действительно, выпить, расслабиться немного?» – вяло подумал Алик… В опорожнившиеся стаканчики Степан тут же разлил пиво из второй банки. «А это уже `ерш' будет» – заключил Алик. И опять выпил.

– А вот закусить нечем, – вздохнул Степан. – Ничего, переморщимся. Через полчаса завтрак повезут, я их порядки изучил, полетал уже на разных междунардных линиях.

Он откинул назад спинку кресла, устроился поудобнее, повернул голову к Алику.

– Вот пробыл я по делам нашей конторы десять дней в ихней хваленой Америке – и уже домой тянет. Хорошая житуха на родине пошла, только ушами хлопать не надо. Свобода, блин… А ты, случаем, не из Москвы?

– Оттуда.

– Сюда тоже по делам приезжал? Или в гости?

– Теперь я в Штатах живу. Уже девять лет.

– В Москву-то наведывался?.. Да ты что?! Ты ее и не узнаешь теперь. Наш мэр, который в кепочке, такое в центре понастроил. А девочки какие по Москве сейчас порхают! Девять лет назад ты и представить не мог… Может, еще по одной? Земляки, как ни говори.

– Нет, нет, спасибо, – торопливо отказался Алик. – Мне хватит. Я ведь из Сан-Франциско лечу, в Нью-Йорке пересадку делал. Считай, ночь не спал. Отдохнуть надо малость.

Он откинул назад спинку кресла, закрыл глаза. Спать ему не хотелось, но надо было как-то отвязаться от говорливого попутчика. Чуть приоткрыв веки, Алик увидел, как тот опять плеснул в стаканчик почти доверху «Абсолюта», выпил залпом. И сразу заснул. Был он, пожалуй, того же возраста, что и Алик. Разве что лицо выглядело потрепанным – но если так прикладываться, то и станет потрепанным. Такие же черные усы, как у Алика. И даже шрам на лбу есть, только не справа, а слева. Наверное, работает в крупной компании – летает по свету…

Алик повернул голову к иллюминатору. Внизу по-прежнему громоздились тучи, а над головой, в чистейшей голубизне висело не по-земному яркое солнце. Вот так же величественно и равнодушно будет оно светить и через год. Алик его уже не увидит… При таком диагнозе вряд ли год протянешь.

Курил он с мальчишеских лет, почти все ребята с их двора начинали это баловство классе в седьмом-восьмом, хотели выглядеть повзрослее. А ведь был у Алика пример перед глазами – отец, заядлый курильщик, умер от рака легкого. Но и после его смерти Алик курева не бросил. По молодой глупой самонадеянности казалось, что любые беды, существующие в мире, могут стрястись с кем угодно, только не с ним. Как все курильщики со стажем, Алик обычно долго откашливался по утрам, сплевывал в умывальник накопившуюся в груди за ночь зеленую тягучую слизь. Когда пару недель назад среди этой зелени он увидел розоватые прожилки, поначалу не придал им значения. Но после того, как заметил их второй раз, записался на прием к своему врачу.

Доктор Кригел сразу пояснил, что у курильщиков наиболее частой причиной появления крови в мокроте бывает просто хронический бронхит. Потом позвал лаборантку, распорядился, чтобы сделали рентген.

Прикрепив проявленную пленку к светящемуся экрану, доктор Кригел долго разглядывал ее, многозначительно хмыкал. Ткнув пальцем в правое легкое, с того края, что ближе к середине грудной клетки, повернул голову к Алику. Почему-то глядя в сторону, сухо сказал, что вот, мол, эта тень, по всей вероятности, опухоль. Доктор еще продолжал что-то говорить, губы шевелились. Но Алик вдруг перестал его слышать. «Рак? У меня?.. За что?!» Через несколько секунд слух вернулся. Дрогнувшим голосом Алик выразил готовность вырезать опухоль незамедлительно.

– Об операции говорить преждевременно, – возразил доктор Кригел. – Чтобы поставить окончательный диагноз, давайте сначала пройдем все необходимые обследования.

Не включая мотора, Алик долго сидел в своей машине возле врачебного офиса. Вот так новость… У Леонида Андреева в «Рассказе о семи повешенных» верно подмечено: жизнь стала бы невыносимой, если бы человек точно знал, когда умрет. Алик теперь знает. Отец после того, как ему поставили этот страшный диагноз, протянул одиннадцать месяцев. Их районный онколог сказал тогда маме, что операцию делать уже поздно и что лечить будут лекарствами и облучением. Однако такое лечение и само было небезвредно. Отца часто рвало, совсем пропал аппетит, выпали волосы, исхудал – кожа да кости. Не леченье, а мученье. Может, и продлили жизнь на несколько месяцев, но разве это была жизнь?

Тогда, сидя в машине, Алик и решил вдруг слетать в Москву. Напоследок, пока еще не скрутила болезнь. За девять лет так и не удосужился побывать на родине. Когда три года назад внезапно, от инсульта, умерла мама, хотел лететь на похороны да не успел. Телеграмма от соседки, тети Даши, пришла на второй день, в пятницу под вечер. Начинать хлопоты насчет визы было в понедельник уже ни к чему – маму похоронили…

Прямо после визита к доктору Кригелу Алик поехал в знакомое туристическое агентство. Там они с Барбарой обычно заказывали билеты, собираясь в отпуск кудани-будь в теплые края – на Гавайи или в Мексику. В агентстве Алику пообещали оформить визу за три дня, и он заказал билет в Москву на субботу. Чем раньше улетит, тем лучше. О своем диагнозе он решил пока дома не говорить. Зачем наваливать этот страшный груз еще на чьи-то плечи. Вернется – там будет видно.

Придя вечером домой, он сказал Барбаре, что вот, мол, запала вдруг шальная мысль, надумал недели на две слетать на родину, столько лет там не был. Говорил это с улыбкой. Барбара помолчала немного, потом ответила, что надумал правильно – давно пора навестить родительские могилы. Она, конечно, почувствовала – у Алика что-то стряслось, но допытываться не стала. В этом отличие американской жены от русской. В душу мужику американская жена не лезет. Правда, и в свою не всегда пустит. А уж русская, если любит, – вся твоя, раскрыта без остаточка.

В пятницу, накануне отлета, он побывал в больнице. В рентгеновском отделении Алика уложили на узенький столик, который начал медленно просовывать его тело внутрь какого-то странного устройства, наподобие большого бублика. «Бублик» чуть слышно гудел, делая послойные снимки его грудной клетки. Потом была бронхоскопия. Под наркозом из его правого легкого отсосали слизь с содержащимися в ней клетками, отщипнули подозрительный узелок, выступавший в просвет бронха. Как пояснил врач, собранный материал будет изучен под микроскопом. Если обнаружатся раковые клетки, это и станет окончательным подтверждением диагноза. В зависимости от формы раковых клеток будет рекомендован тот или иной метод лечения.

Алик покорно прошел назначенные обследования. Хотя для него и так все было ясно. Прислушиваясь теперь к своим ощущениям, он заметил какое-то тупое давление как раз в той точке, справа от грудины, куда ткнул палец доктора Кригела на рентгеновском снимке…

Туго набитый человеческими жизнями, «Боинг» привычно тащил свой груз через Атлантический океан. Выглянув в иллюминатор, Алик заметил, что тучи внизу поредели. На водной поверхности, далеко внизу, болталась крохотная щепочка, за ней можно было различить белесоватый хвост пены. Щепочка шла тем же курсом – с запада на восток. Какая все-таки неимоверная высота. А что, если самолет сейчас падать начнет? Ведь кому-то и не повезти должно – крутится в Зазеркалье рулетка, выбрасывает счастливые и несчастливые номера… И вдруг падающий самолет войдет в воду по касательной – не расколется, скользнет в глубину со всем содержимым? Еще какое-то время люди будут жить в его утробе, задыхаясь и сходя с ума. Нет, уж коли это, действительно, суждено сегодня, пусть лучше случится над земной твердью. Удар – и конец, легкая смерть. Для Алика, с его диагнозом, воистину подарок небес.

Он с детства инстинктивно боялся высоты. Соседские мальчишки лихо бегали по крыше их четырехэтажного дома, на спор спускались на одних руках, не опираясь ногами о перекладины, по пожарной лестнице с крыши во двор. Алик от них ни в чем не отставал – самолюбие не позволяло. А страх высоты продолжал жить где-то внутри. Уже повзрослев, сидя как-то вечером на скамеечке с Катюхой и разглядывая звездное небо, он признался ей в этом страхе. Катюха тогда увлекалась эзотерической литературой.

– Это значит, что в одной из прежних жизней ты падал с высоты, – уверенно заключила она. – Помнишь, спартанцы сбрасывали в пропасть младенцев, родившихся хилыми или больными. Может, ты был одним из них?

Алик лишь засмеялся в ответ. А теперь отнесся бы к Катюхиным фантазиям посерьезнее. Кто знает, есть ли что-либо за гранью этой земной жизни или нет?..

По проходу опять двигалась тележка, развозили завтрак. Скрючившись в кресле, сладко спал Степан. Алику есть не хотелось; он тоже закрыл глаза, поворочался немного, пытаясь устроиться поудобнее. Чуть вибрировал под щекой край иллюминатора… Милая Катюха. Где она сейчас?