Господи, как давно я не был в приличных ресторанах!

Полутёмный пустынный зал. Официант с лицом Дон Кихота и явным кастильским акцентом. Блюда, названия которых сами годились в пищу. Живой гитарист, терзающий инструмент, презрительно прищурив глаза — не для нас, а вопреки нам. И вина. В тот вечер я впервые изменил десертному крымскому с сухим немецким. Видимо, так и подкрадывается к человеку старость.

До истечения первой бутылки мы жевали молча. Поначалу вообще без аппетита. Но в том-то и талант испанской кухни, что огненные специи можно залить только вином, а вино пробуждает голод, утолять который приходится теми же жгучими салатами — и так далее, по кругу, до полного осоловения и лёгкого шума в голове.

Даже Маша, в которую Гарик буквально вцедил бокал какой-то адской смеси, слегка порозовела и взялась за вилку.

И всё равно — даже жующими и пьющими, — мы никак не вписывались в атмосферу испанского праздника. «Товарищи отдыхающие» из-за соседних столиков давно уже косились в нашу сторону с явным подозрением. Я сам чувствовал, что наша троица олицетворяет собою нечто неуместное здесь, да всё боялся сформулировать.

За меня это сделали добрые люди. Добрые люди, которые оказались Гариковыми знакомыми, подошли к нему, хлопнули по плечу и сформулировали предельно точно:

— Кого хороним?

— Хорошего человека, — не сразу ответил Гарик и добрые люди расторопно отвалили в полумрак зала.

— Кстати, — хмуро продолжил он, обращаясь уже ко мне. — Похороны Николаича — на тебе.

Это была новость, которую я желал услышать меньше всего.

— Почему я?

— А кто? Маша?

Нет, Маша сейчас годилась для организации только собственных похорон. В качестве главного бездействующего лица.

— А родственники?

— Ты у него хоть одного родственника видел? Я — нет, — Гарик снова полез за сигаретами. — А я не могу. Сразу поймут, что к чему. Следователь с меня с живого не слезет, пока не вычислит степень нашего знакомства. Так что давай думать, что да как, причём прямо сейчас.

Начал думать.

Так, сначала надо тело забрать. Да кто же мне его отдаст? Я же не сын, не внук. Придётся что-нибудь врать. Или честно сказать, так, мол, и так, человек погиб, заслоняя меня телом от пули маньяка. Дозвольте похоронить в качестве благодарности. Да, так лучше, врать я не умею

Я представил, как уговариваю врача (вернее, как его, патологоанатома), пишу массу расписок, потом меня ведут в стылый морг, выкатывают тележку, а на ней Николай Николаевич. Лицо белое и строгое. Глаза закрыты. Весь в инее. Вот его катят по коридору на выход, к машине (ну уж машину-то я с Гарри Семёновича точно выбью!) Вот я касаюсь его руки, а она — как дерево. Вернее, как слоновая кость — холодная и твёрдая. Я невольно передёрнулся.

Везти его придётся домой. Надо найти каких-нибудь санитаров… или рабочих? Никогда не сталкивался с организацией подобных мероприятий. Но ведь должны же быть какие-то специальные санитары? Потом придётся, насколько мне помнится, обмывать тело. Эту картину я почему-то представил с ещё большей отчётливостью, чем поход в морг. Холодный, окоченевший, неподвижный кусок плоти. Бррр! Надо будет предварительно выпить. Да и сейчас не помешает.

Протянув руку за рюмкой (мы уже перешли к серьёзным мужским напиткам), я сделал два открытия. Во-первых, оказалось, что я довольно долгое время сижу, крепко зажмурив глаза. Во-вторых, после их разожмуривания в поле зрения обнаружилась вполне жизнеспособная Маша. И очи у ней горели прежним неугасимым пламенем. То ли она выпила много, то ли я, то ли оба, но зрелище было вполне впечатляющее. Эх, в других бы условиях…

— Кому что, а козлу капуста! — взревел Гарик и чего-то начал лихорадочно нажимать на мобильнике. — А ты держи его, пока не врубился!

Не врубиться был должен я, чем и занимался. На сей раз я даже не возмутился, а просто констатировал: ну вот, опять я самый тупой.

— Реанимация?! — орал тем временем Гарик, перекрывая гитариста. — Срочно проверьте больного из восьмой палаты! Что?!. Так посмотри на эти приборы, дурёха! Давай, быстренько, а то я тебе самой место в реанимации устрою! Жду!

Гарик опустил руку с телефоном и беззвучно проартикулировал в атмосферу самое длинное из известных ему ругательств. Впрочем, трубка тут же вернулась к уху.

— Почему реанимация? — попытался было встрять я, но получил в качестве ответа неприличный, хотя и малоинформативный жест.

— Маша, может, ты…

С Машей тоже было глухо: она, как любил дразнить её Гарик, «стояла в стойке»: губы — в ниточку, глаза аккомодированы на бесконечность, пальцы впились в поверхность стола. Или компенсирует, или готовится к компенсации. Кого бы это?

— Ну? — Гарик подпрыгнул на одной ноге. — А что я вам говорил?! Не, про дурёху не говорил! Послышалось! Вы самая умная и красивая… А вы уже всех вызвали, кого надо? Ну врачи там? Умница! Вот про умницу не послышалось.

Гарик начал вести себя вызывающе даже для подвыпившего хозяина казино, то есть танцевал не в такт музыке и не выпуская телефона из рук.

— Как зовут тебя, счастье моё? И какой у тебя телефон? Домашний-домашний. С меня бутылка и ещё чего-нибудь. Беги, радость моя! И, если что, свой номер я вам оставлял!

Гарик схлопнул мобильник и от полноты чувств чуть было не ущипнул официантку за соответствующее место, но столкнувшись взглядом с Машей, отчего-то передумал. Вместо этого медленно сел за столик, аккуратно налил рюмку и торжественно произнёс:

— 806— 9641.

— Гарик, может, хватит выделываться? — я пытался разозлиться, но не мог: сознавал, что произошла большая радость. Такая большая, что даже Николаич… Оп-па! Я-таки действительно кретин!

— Так он живой! — я почувствовал, что пришла моя очередь подскакивать и вести себя вызывающе. — Что ж ты врал-то?.

— Уж мне-то мог сказать, сволочь! — прошипела Маша сквозь зубы. Хотя злоба у неё на сей раз получалась не очень. — И перестаньте орать: люди смотрят!

Соседи, в самом деле, уже перестали коситься и перешли к откровенному разглядыванию группы из трёх ненормальных.

— Не отвлекайтесь, мадемуазель, — тем временем парировал Гарик, — а то наш любимый мастер сглаза (кивок в мою сторону) как поднял человека со смертного одра, так его и уложит.

Маша повернулась ко мне с неожиданным для нёс смущением:

— Андрюша, а давай ты постараешься о чем-нибудь постороннем подумать, а? Я тебя сейчас не удержу.

Не думать о зелёной обезьяне. Спасибо за совет. Николаич жив! О чём сейчас ещё можно думать?!

— А знаешь, что такое 806— 96— 41? — невинно поинтересовался Гарик, как будто… то есть на самом деле прочитав мои мысли. — Это номер телефона одной медсестрички с приятным голосом. Кстати, раз уж похоронами тебе заниматься не придётся, может, сводишь её завтра куда-нибудь?

Да уж, наверняка будет поинтереснее, чем похороны. Хорошо бы блондиночка. Не толстая. И не слишком высокая. У меня, хм… комплекс. Надо у Гарика денег одолжить. Потом заедем ко мне… Стоп! Чего я делаю? Сглажу ведь все к чёртовой бабушке! Я умоляюще обернулся к Маше, но та своим расслабленным видом показывала, что не собирается тратить силы на компенсацию всяких глупостей.

Все эгоисты. Особенно женщины.

Я выпил ещё рюмку водки