Следующее пробуждение прошло гораздо более мирно. Если бы не жуткая мигрень, его можно было бы назвать даже великолепным. Приходил в себя я в приятном полумраке, на весьма приятных коленях, под аккомпанемент почти нежного поглаживания моей шевелюры усталой тонкой рукой. Такие колени и руки бывают только у женщин. Поэтому какое-то время я делал вид, что ещё не проснулся, а Маша делала вид, что ничего не замечает. Но как только я (будто бы спросонья) переложил руку половчее, мой ангел-хранитель щёлкнул меня по фамильному носу и сдавленно фыркнул в темноте.

— Тебе бы о душе сейчас подумать! — Маша произнесла это почти неслышным шёпотом, но в углу комнаты тут же взметнулись две тени, одна из которых не нашла ничего более умного, чем включить свет.

Я понял, что о душе думать самое время. Потому как держалась она в бренном теле из последних сил, о чём незамедлительно сообщила миру громким протяжным стоном.

Болело все. Подробности неинтересны, но поверьте на слово — в какой-то момент мне действительно захотелось умереть. Правда, вокруг уже хлопотали люди, давали мне чего-то пить, чем-то натирали, что-то массировали. Собственно говоря, хлопотали только мужики, Маша держала мою голову в прежнем положении, но мной как будто бы и не интересовалась. Наоборот, тупо уставилась в угол и только по временам сжималась до полного окаменения.

Это было обидно. Только минут через пять я смог сообразить, что именно высматривает Маша в пыльном пустом углу Она же компенсирует! Всё это время мне очень хотелось, чтобы эта дикая боль утихла хоть на минутку. А когда отбойник чего сильно хочет, его компенсатору приходится ой как несладко. Я тут же обругал себя тупицей и лихорадочно принялся помогать Маше, мысленно примеряя на собственную больную голову свирепые мучения — тем паче, что напрягать фантазию особо не приходилось.

Способ оказался верный — куда вернее всех медикаментов, которыми меня потчевали доморощенные братья милосердия. Уже через полчаса я не без сожаления покинул гостеприимные колени и пошёл принимать душ. По возвращении я обнаружил два тела, одно из которых свернулось калачиком в кресле, а второе развалилось на тахте. Третье тело стояло на кухне и задумчиво курило в форточку. Как ни поразительно, тело принадлежало Николаю Николаевичу.

Услышав шаги, он суетливо обернулся и бросился тушить окурок в цветочном горшке.

— Ну как ты? Как голова, очень болит?

«Николаич курит и говорит мне „ты“. Конец cвeтa», — с тупой отрешённостью подумал я, а вслух пробормотал:

— Да нормально все.

— Где же нормально? Ничего себе нормально! Ты садись, садись! Кофе? Хотя какой, к дьяволу, кофе! Давай я тебе чайку с молоком соображу!

Наш главнокомандующий напоминал заботливую тёщу, к которой без предупреждения приехал любимый зять. По правде сказать, это несколько раздражало. Я грузно упал на табуретку и начал произносить заготовленную фразу:

— А теперь потрудитесь…

Но Николай Николаевич смазал весь эффект, оборвав меня:

— Все объяснения уже в вашей памяти. Правда, в весьма отдалённой её области, которая закодирована специальным образом. Собственно, вся эта… болезненная процедура, которой вам пришлось подвергнуться, представляла собой процесс шифрования интересующей вас информации.

Убедившись в моей частичной вменяемости, главком снова воспрянул гордым духом, снова был на коне, снова говорил мне «вы».

— Я понимаю, вам сейчас даже страшно подумать о том, чтобы подумать на эту тему. Хм, не слишком удачное выражение. Но, уверяю вас, теперь это совершенно безопасная процедура. Для того, чтобы ознакомиться с содержимым закодированного участка памяти, вам достаточно повторить про себя кодирующую последовательность слов. Можете попробовать прямо сейчас. Даю слово, что больно больше не будет.

Я, конечно, понимал, что врать Николаичу вроде бы незачем, но от одной мысли о шиншилле и прочих становилось очень не по себе.

— А вдруг не вспомню все слова последовательности? — я попытался оттянуть время.

— Вспомните. Вы эту последовательность никогда не забудете. И никогда не сможете произнести вслух. Если интересно, я потом объясню.

«Шиншилла, восемнадцать, — на каждом слове сердце гулко ударялось о грудную клетку, — жёлтый…» Перед последним, восемнадцатым, словом я крепко зажмурил глаза, вцепился в табуретку обеими руками и медленно подумал— «Антверпен».

Ничего не произошло. Небо не упало на землю, и Дунай не остановился в своём течении. Но когда я попытался вспомнить, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, откуда-то вынырнуло нужное знание — причём чувство было такое, как будто всё это я знал давным-давно, ещё с детского сада.

И, судя по всему, странным вещам обучали меня в детском саду!

И очень многое нуждалось в пояснении.

Я открыл глаза, отцепился от табуретки и ошалело уставился на Николаича.

— Да, — согласился он на мой невысказанный упрёк, — там только основные сведения. К сожалению, объём памяти, который можно кодировать безболезненно…

— Безболезненно?! — не удержался я.

— Обычно безболезненно, — смешался Николай Николаевич, — на сей раз всё пришлось делать второпях, без стандартной подготовки. — Шумный вздох раскаяния, сопровождаемый театральным жестом. — Моя вина, старею. Прежде мне не доводилось болтать лишнего. Но теперь я готов дать все необходимые разъяснения.

Я задумался. Первый, наиболее естественный вопрос: «А не свихнулся ли я?» — был отметён за неконструктивностью. Поэтому я поинтересовался:

— А как эта ваша организация называется?

— А никак, — пожал плечами Николаич. — Да это и не организация, в принципе. Нет ни единого центра, ни правил функционирования, ни каких-либо документов. Просто много-много маленьких истребительных отрядов.

Я снова задумался. Мне до тошноты не хотелось заниматься спасением мира от вселенского Зла. Для этого есть Брюс Уиллис. В конце концов, ему за это деньги платят.

— Ладно, а «топоры» вам чем не угодили? В конце концов, любую энергию можно направить в мирное русло. Как мирный атом.

— Не любую! — Николай Николаевич вдруг потерял всю театральность. Казалось, ещё секунда — и он съездит мне по физиономии.

Я непроизвольно отшатнулся, но наш командир снова оцепенел и смотрел перед собой твёрдо и внимательно. Так разведчики в советских фильмах смотрели на гестаповских палачей, когда находились на грани провала.

— Много лет и зим тому назад, — начал Николай Николаевич незнакомым мне певучим голосом, — жили-были люди. Они были умными и сильными. Они быстро догадались, что есть среди них такие гении желания, что одной мыслью своею могут разгонять тучи небесные. Их находили средь отроков и отроковиц, ограждали от дел суетных и бренных, учили доброму и светлому знанию. У них были мудрые и справедливые наставники, которые водили учеников по миру и говорили им: «Вот мир, он полон горя и страданий. А вы можете избавить его от горя и страдания. Только пожелайте счастья людям — и будет им счастье». Юноши и девушки слушали учителей. Поодиночке шли они к людям, чтобы помочь им в труде их. Они выходили в море с рыбаками — и был тем богатый улов. Они покровительствовали хлебопашцам и пастухам — и стали поля обильны и стада тучны. Многим казалось, что Избранные творили чудеса одним словом своим, — но не чудо несли те людям, а только удачу. Так продолжалось несколько поколений.

И однажды юноша и девушка из числа Избранных полюбили друг друга. Они пошли к Учителям и спросили: «Учителя, не лучше ли будет, если мы вместе пойдём творить добро? Потому что заметили мы, что когда мы вдвоём, сила наша возрастает вчетверо». Хотели возразить мудрые Наставники — и не смогли. Ибо сила желания Избранных оказалась столь велика, что запечатала уста даже самым мудрым и стойким. И пошли юноша н девушка творить добро вместе. И приходили к ним иные Избранные, и тоже видели, что их сила желания возрастает многократно. И стали они впрямь творить чудеса: останавливали реки, зажигали вулканы, заставляли говорить зверей и гадов. Они почувствовали в себе силу богов, и стали богами. Но не было у них божественной мудрости и божественного терпения. Они играли с миром, как с игрушкой, и однажды ткань мира не выдержала — и тогда погибли многие, даже сама твердь земная, а кто бежал сей участи, поклялись до последнего вздоха искать и искоренять поганое семя Избранных. И детям то же завещали.

Николай Николаевич умолк, и в наступившей тишине стало отчётливо слышно кощунственное урчание холодильника.

— Такова легенда, — продолжил он уже буднично. — Правда красиво? А теперь факты: правильно согласованные между собой «топоры» способны в локальной области пространства изменить некоторые законы природы. Вплоть до законов сохранения. Ваш «мирный атом» по сравнению с этим — новогодняя хлопушка для детей с вялотекущим развитием.

Мне очень хотелось спать. Поэтому я только пожал плечами и спросил, стараясь не выбиться из стиля:

— Ну что, будемте почивать?

Николаич продолжал смотреть перед собой.