Книга: У нас убивают по вторникам
Назад: ОПАСНЫЙ ДНЕВНИК
Дальше: КАК У ЛЮДЕЙ

ПОСТЕПЕННО

— Ольга жила со своим Георгием всегда очень разнообразно, — сказала Людмила и вдруг умолкла. Ей в голову пришло сравнение — постороннее, но подходящее к случаю. Она знала, что в литературе сравнения помогают раскрыть суть.
— Чего, живот заболел? — спросила Маша, видя, как Людмила словно прислушивается к себе.
— Да нет. Вспоминаю. Вот у нас рядом с домом военная комендатура. Ну, забор каменный, они его белят все время, тротуар чистый всегда, солдаты метут постоянно, а между тротуаром и дорогой голая земля и пыль. Может, там ходили слишком часто или машин там много стояло, бензином землю удобряли, ничего на ней не росло. Смотрю однажды: приехали несколько крытых машин, оттуда выскочили солдаты и тащат большие такие полосы земли вместе с травой.
— Дерн, — догадался Галкин, который, как мужчина, знал подобные вещи.
— Вот именно. Где-нибудь в лесу или в поле выкопали и сюда привезли. И уложили они этот дерн, будто готовый газон. Красиво стало — очень. Просто приятно мимо идти. Но трава скоро начала сохнуть. А ведь не осень на дворе, разгар лета, это неправильно. Солдаты ходят со шлангами, поливают, а трава все равно сохнет, хоть ты что. Они оградку сделали — палочки, реечки, чтобы никто не ходил, не топтал, потому что подумали, что, возможно, по этой причине. Но и это не помогло. Так и высохла, и пожухла вся трава, стала вся серая, мертвая, а потом ветер дул несколько дней. И стало это все похоже на неприглядный пустырь. Так вместо красоты добились они противоположного эффекта.
— Если что в лесу или в поле растет, его в город тащить бесполезно, не приживется, — заключил Галкин.
— Ну и к чему это все? — спросила Маша, понимая, что не в траве соль.
— Я и говорю: не бывает так, чтобы сразу все цвело и пахло. Даже в семейной жизни. Ольга, имея высокий культурный уровень и довольно развитые духовные запросы, очень огорчалась, что Георгия культура совсем не интересует. И вообще мало что интересует, кроме выпить после работы с друзьями — и хорошо еще, если с друзьями, а может, и что другое, учитывая, что он иногда приходил очень поздно.
— Так поздно, что даже рано, — усмехнулась Маша.
— Ну, такого не бывало. Редко, по крайней мере. Конечно, Ольга могла бы принять сразу же в штыки такой образ жизни. Но она знала, что и мать Георгия, и его покойный отец отличались свободолюбивым и вспыльчивым нравом, и если что им не в корень, они тут же шли на принцип. Когда мать Георгия всего лишь в чем-то упрекнула отца Георгия, тот в одну минуту собрал вещи и ушел, второго раза не потребовалось. Поэтому Ольга решила действовать постепенно. Видит, например, что у Георгия с утра настроение выпить, она тогда ему говорит: «Ты вернись сегодня вовремя, у меня сегодня настроение ужин приготовить и вина выпить».
— Дома мужика спаивать — последнее дело, — заметила Маша.
— Не дома лучше?
Маша пожала плечами: решения этой дилеммы она не знала. Ее благоверному все равно, что дома, что не дома, если захочет — выпьет обязательно.
— И вот Георгий возвращался вовремя, Ольга покупала хорошее вино и они начинали проводить вечер. Правда, бывало так, что после хорошего вина Георгий спускался в соседний магазин и приносил оттуда какую-нибудь гадость. Но иногда и не спускался.
— От количества зависит, — авторитетно сказал Галкин.
— Да нет, иногда это переходило в супружеские интимные отношения, после которых Георгий засыпал и ему было уже ни до чего. Кроме этого, Ольга покупала иногда билеты в кино, в театр, Георгий ворчал, но шел. Ему даже иногда нравилось. И так понемногу, потихоньку, постепенно, Ольга создавала, можно сказать, дуэт, при котором совместное проживание может быть не только полезным, в смысле для общества и воспитания дочери, но и приятным. Георгий стал даже меньше выражаться нецензурной бранью. Можно сказать, жизнь наладилась, хотя было много разного, я об этом рассказывала. Но вдруг однажды Георгий пришел под утро в невменяемом состоянии, а когда Ольга упрекнула его, он начал говорить невообразимые вещи, что она над ним будто фашист в концлагере, что он живет с ней будто всегда под контролем, что без нее он был бы веселым и хорошим человеком, а с ней стал злой и выпивающий. Негативный порыв Георгия был таким сильным, что он даже подкрепил его ударом по лицу Ольги. Маша ахнула:
— Прямо так по лицу и ударил? Кулаком?
— Не совсем. Пихнул в лицо ладонью. И пошел спать. А Ольга села и стала думать: десять с лишним лет она все усилия направляет на общую пользу мужа, себя и дочери. А он не только никак не участвует морально, а еще, оказывается, считает себя пострадавшим. Какой тогда смысл? Она почувствовала, что смертельно устала. А именно в это время у нее была постоянная переписка с подругой Элей, которая вышла замуж в Америку, жила с пожилым, но порядочным мужчиной, и к своим двум детям родила ему третьего. Бросай все, писала ей Эля, знаю я твоего Георгия, будешь ты с ним мучиться всю жизнь, а слова доброго не дождешься, а тут на тебя с твоей внешностью и золотым характером, будут просто молиться.
Галкин иронично усмехнулся (знаем, мол, мы этих заграничных женихов, которые только издали хороши!) и спросил:
— На каком языке молиться, интересно? И в какой вере?
— Вера у них христианская, а язык английский, — ответила Людмила, будто и не подозревала подвоха. — У Ольги английский тоже был неплохой — и в школе способности проявились, и летала иногда на международных линиях, запас имела. И она в одну минуту приняла решение: а взять да и слетать к Эле и посмотреть, действительно, как там в смысле перспектив? Сколько можно тут мучиться, не видя результатов?
— Действительно, — одобрила Маша, а Галкин нахмурился патриотично и осуждающе.
— И Ольга, получив от Эли приглашение, в считанные дни все оформила, отправила дочь в деревню к своей матери. И полетела.
— А Георгий?
— А Георгий настолько был поражен, что несколько дней молчал. А потом начал задавать вопросы: с какой стати, на какие деньги, зачем? И вспомнила Ольга, как он сам отвечал в таких случаях, то есть не в таких фактически, но в таких аналогично. Отвечал он однотипно: «Я мужик или кто? Разберусь как-нибудь». Или был другой вариант: «Не твое дело». Вот так и Ольга ему отвечала: либо «разберусь как-нибудь», либо «не твое дело». Георгий попытался нарочно спровоцировать скандал: пришел пьяный и начал кричать, что он никуда Ольгу не отпустит, потому что она жена, а не валютная проститутка какая-нибудь, а если она не согласна, то развод навсегда, но дочь он ей не отдаст. Ольга тут же ему жестко объяснила: развод — на здоровье, дочь ему, пьянице, никто не отдаст, а если он будет еще орать в два часа ночи, она его сковородкой стукнет и пусть не обижается, если до смерти. В общем, опустим детали и мелочи, Ольга вскоре улетела.
— И как Америка? — ехидно спросил Галкин.
— Ничего Америка, — успокоила его Людмила. — У Эли был довольно большой дом, Ольга там комфортно устроилась. Эля, оставив детей на няню, возила Ольгу по окрестностям, где были леса, а через несколько километров — побережье океана. Муж Эли оказался приятным человеком, он был что-то вроде адвоката. А по соседству жил одинокий мужчина лет пятидесяти, у которого жена умерла, а дети где-то учились.
— Ага! — воскликнула Маша, почуяв интересный поворот сюжета.
— Этого мужчину Эля и ее муж пригласили в гости. Он вел себя очень корректно и даже произнес несколько русских слов, которые выучил для Ольги. Потом он свозил ее тоже на берег моря, где у него стоял катер, и покатал Ольгу. Ей, конечно, очень это понравилось. Потом он водил ее в местный ресторан, а как-то вечером они поехали в соседний город, где был юбилей города, и они там запускали фейерверки. Эля и ее муж тоже поехали. Такого фейерверка Ольга не видела никогда: часа три без перерыва все взрывалось, горело, бабахало, рассыпалось огнями, а американцы радовались и кричали «вау». Ольга спросила у Эли, наверное, это какой-то очень серьезный и круглый юбилей, а та сказала, что неважно, просто американцы ни в чем не знают меры и очень любят масштабно радоваться, уж если фейерверк, так чтобы было видно в соседнем штате. Эле эта широта натуры нравилась, Ольге тоже. Ей вообще понравилось в этом месте. Кругом деревья, газоны, двухэтажные дома, тихие тенистые улицы в городках. Все как-то очень спокойно и красиво, хоть всю жизнь тут живи. Что ей в результате и предложил этот мужчина, сосед по имени Стивен, хотя он в виде юмора начал называть себя по-русски Степан. Ольга объяснила, что у нее в России муж и дочь. Сосед сказал, что это поправимо, то есть в отношении мужа, а дочь они возьмут сюда, он воспитает ее как свою, тем более что он ее видел на фотографии и она ему нравится.
— Это в каком смысле? — насторожилась Маша, вечно читавшая со скуки всякие глупости в газете «Жизнь».
— Да нет, в нормальном смысле, совершенно адекватный мужчина.
— Какой?
— Ну адекватный. То есть — лишнего о себе не думает. Какой есть, таким и представляется.
— Вот бы все такими были, — вздохнула Маша и глянула на Галкина, который хоть так и не понял, что такое «адекватный», но на всякий случай сделал вид, что он такой и есть. — Ну — и что дальше?
— Ольга рассказала об этом разговоре Эле. Та нисколько ни удивилась. Но сказала: «Смотри, Оля, если решишь, сразу же забудь своего козла-мужа и даже, извини за выражение, Родину. Россия, Оля, эта отрава, это зараза и болезнь. Как только о ней начинаешь думать, она тут же у тебя начнет болеть. Это неизбежно, но поправимо. Главное — перетерпеть. Я о своем дураке год не могла забыть, о нем, о квартире нашей драной, где он за все годы ни одного гвоздя не вбил, крана не починил. А сейчас даже не помню, как он выглядит, даже не помню, как его зовут! А еще не о себе думай, а о будущем. Во-первых, дочь устроишь. Во-вторых, полечишься, у тебя проблемы, я знаю, второго родишь, а то и третьего. И будешь счастливая, как я». Ольга возразила, что такие дела с налету не делаются, надо еще с мужчиной поговорить, вглядеться, подумать. «А никто тебя и не торопит», — сказала Эля. И Ольга стала вглядываться и думать. И ей все больше нравился Стивен-Степан и все больше нравилось окружающее. Оно очень соответствовало ее упорядоченной душе. Встанет она утром, посмотрит в окно: там газон, там цветник, там дорожка, там дом симпатичный, и все ей кажется такое свое и родное, будто она прожила тут всю жизнь. А на родине у нее часто бывало наоборот — когда выходила из облезлого подъезда своего дома, шла мимо вечно разрытого котлована, где пятый год чинили воду, видела горы мусора у баков, плевки и окурки у входа в метро, ей казалось, что она попала куда-то не туда, что это все чужое и не соответствующее ее потребностям и понятиям о нормах нормальной жизни. Тем временем Стивен в очередной раз позвал ее в уютный и красивый ресторан, где играли живые гитаристы и там, под приятную музыку, вручил ей коробочку с перстнем. И сказал, что он просит руки и сердца Ольги.
— Надо же! — Маша даже раскраснелась от приятного удовольствия слушать красивый рассказ про красивые отношения. Быть может, себя представила там: теплый летний вечер, полумрак в ресторане, гитаристы играют, пожилой, но симпатичный мужчина, на столе свечи. А в руках у него бордовая коробочка, а в коробочке благородно поблескивает колечко с камушком. — И что она?
— Ольга вдруг возмутилась. Она сказала, что не понимает этого: как может приличный мужчина, зная, что она замужем, и не получив от нее никаких ответов на свои вопросы, вот так вот нагло приходить с кольцом, будучи уверенным, что она растает и тут же согласится. Стивен смутился и сказал, что он вовсе не уверен, он преподнес кольцо только предположительно, не надеясь на обязательное согласие.
— Вот именно, — защитила Маша американца. — Чего она на него наехала-то?
— Ольге и самой стало стыдно. Она извинилась и попросила разрешения подумать до завтра.
А назавтра она проснулась, посмотрела в окно — и будто бы очнулась. Уже ей не казалось, что она тут родилась, наоборот, она поняла, что здесь родились и живут другие, они построили эти дома и навели тут эту красоту, а она, Ольга, всегда будет тут только гостьей и пользовательницей. Там же, на родине, Ольга во всем, как могла, уже поучаствовала. Если имеется что-то хорошее, в этом и ее заслуга, а если что плохое, то, извините, она тоже руку приложила. И, между прочим, муж у нее не такой, как у Эли, с руками, и гвоздь умеет вбить, и кран починить. Вспомнила Ольга кстати, как Георгий три года назад, пусть после долгих раскачек и разговоров, выложил в кухне пол и стены керамической плиткой, получилось очень красиво. И поняла Ольга, что настоящий выбор не между плохим и хорошим, а между своим и чужим, поняла она еще, что те люди в телевизоре, которые все время по разным поводам советуют рисковать и менять жизнь к лучшему, ни разу толком не сказали, чем это лучшее на самом деле лучше. После этих размышлений Ольга попросила у Эли прощения, что уезжает раньше, чем хотела, и улетела домой, потому что билет у нее был с открытой датой. Не заезжая в квартиру, она сначала поехала к матери, пожила там пару дней, потом взяла дочь и отправилась уже к окончательному месту возврата. И как вы думаете, что ждало ее дома? — Людмила задала это вопрос не потому, что действительно интересовалась мнением Маши и Галкина, а потому что помнила: в настоящих литературных рассказах этот прием встречается часто. Он заставляет читателя насторожиться в предвкушении эффектного продолжения.
Но Маша не насторожилась, а попробовала угадать:
— Полная чистота, на столе розы стоят, в холодильнике котлеты, а Георгий трезвый, как стеклышко.
— Ничего подобного! — воскликнула со смехом Людмила, хотя смеяться было не над чем. — Ничего подобного! В квартире была разруха, чего Георгий обычно не терпел, потому что был аккуратный человек, сам он валялся пьяный и больной от гриппа, и был у него вид человека, который в полном отчаянии, который от горя и беды махнул на все рукой.
— А может, просто мужчина так отдыхал на свободе? — негромко предположил Галкин, зная, что его предположение не понравится, но не мог отказать себе в удовольствии поддразнить женщин.
Машу интересовало другое.
— И что он сказал, когда увидел Ольгу?
— Ничего хорошего. Он начал ругаться, начал говорить, что пусть она уезжает обратно, что он тут почти уже женился на другой. И прочие глупости. Но Ольга этому не поверила. Она отчистила с помощью дочери квартиру, дала Георгию выспаться, потом вымыла и его, заставила побриться и сказала: «Ну вот, когда ты теперь в человеческих условиях, я могу и опять уйти. Вместе с дочкой. Или, если хочешь, пусть она останется». Правда, дочка громким голосом тут же не захотела. А он сказал: «Да хватит тебе». И больше ничего не сказал до самого вечера, вернее, до самой ночи, а вот тогда сказал Ольге все.
— Ругался? — спросил Галкин.
— Нет, — ответила Людмила. — Наоборот, говорил слова.   Разные. Этого Ольга не пересказывала.
— И теперь они живут счастливо! — выкрикнула Маша таким голосом, каким объявляют, что концерт окончен.
— Да нет, по-разному.
— Тогда в чем мораль? — развел руками Галкин. — С вами, бабами, не поймешь. С вами кто хороший, нормальный, — высказывал он явно личные обиды, — вы сроду не оцениваете, только кукситесь. А кто вам по шее даст, тот и нравится.
— Но-но! — опровергла Маша. — Пусть бы мне кто-нибудь по шее попробовал хоть раз! Ты лучше иди, Галкин, посмотри, как там твой Сергей. Ты в этих делах все равно не понимаешь.
— Очень интересно! — обиделся Галкин. — Живем вместе, на одной земле, я имею в виду — мужчины и женщины, а вы вечно одно и то же: мы понимаем, а вы не понимаете. И как тогда жить? Другой планеты у нас для вас нету! К сожалению!
— Вот и подумай, — напутствовала его Маша.
Галкин ушел, а Маша долго смотрела в окно — и вдруг спросила:
— А газон тот так и завял?
— Да нет. Они весь этот дерн сухой обратно содрали и увезли, а привезли зато настоящего живого чернозема, засыпали, семян туда побросали, весной уже взошло. Жиденько, конечно, но ничего, дело времени. Постепенно — все вырастет.
— Минутку! — встрепенулась Маша. — А ты сама пару лет назад зачем в Америку летала?
— Я по другому поводу летала. Хотя мне тоже эта Эля приглашение выслала, мы же с Ольгой сестры, она ее по дружбе попросила. Я всего-то на недельку. Ты что, думаешь, я о себе? С какой стати? Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.
Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.
А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, — ничего, получается. И, главное, не так невероятно, как если бы о себе.
Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.
Назад: ОПАСНЫЙ ДНЕВНИК
Дальше: КАК У ЛЮДЕЙ