В очередное воскресенье мела сухие листья на гравиевой дорожке, собирая в холмики, Максим складывал собранное в тачку и отвозил на костер. Он приехал с лиловым фингалом под правым глазом и заживающей царапиной под левым. Мне нравятся немногословные мальчишки с фингалами на молодой коже, умеющие постоять за себя. Или за сестру. Или за девочку. Или за маму. Я не спрашивала. Листья надо было убрать, чтобы они не гнили, не портили дорогую дорожку, обошедшуюся нам в сумму в долларах. Мне хотелось, чтобы у нас была дорожка, как в настоящих имениях. В нашем стоял небогатый деревянный дом, но зато оно было старое. Намоленное, как бывает намоленной церковь. Здесь прошло мое детство, миновала юность, зрелость сперва притормозила на ухабах, нервно спотыкаясь и больно падая, а после понеслась, как резвая лошадка, а о дальнейшем не будем. Метелка, веером, ритмично делала: шур, шур, шур. Как шаги. Шаги судьбы. Безмыслие в голове производило подобие счастья. Если не само счастье.

Приехал Митя на волге.

– Как дела, Мить?

– Хорошо. У Толи кто есть?

– Никого. А кто у него должен быть?

– Он один?

– Один, я же говорю. Если не считать Максима.

Максим показался с тачкой из леса.

– Здорово, Максим.

– Здравствуйте.

– Мить, а ты не знаешь, сколько сейчас может стоить гипсокартон?

– А вам нужен гипсокартон?

– На втором этаже протечки во всех комнатах, некрасиво, как будто кто на потолок написал.

– Надо заменить.

– Вот и я говорю, надо заменить.

– Не так дорого, мне кажется.

– А в твою волгу влезет?

– Нет вопроса.

– Я дам деньги, а вы с Толей, когда будет время, купите и привезете, ладно?

– Я же говорю, нет вопроса.

Митя поднялся к Анатолию в дом. Мы с Максимом продолжали осуществлять наше право на труд. Мне жалко было убирать палую листву. Она так изысканно покрывала дорожку. Я любовалась и заставляла себя убирать, зная, что последует завтра-послезавтра. Знание убивает любование. Вчера золото – завтра грязь, я уж говорила. Про каждый выходной я думала, что последний: пойдет снег, и мы перестанем ездить на дачу. Но с погодой везло и везло. Женщина толкнула калитку, ступила на метеную дорожку и приближалась. Она была опять крашеная блондинка, опять не первой молодости, с крашеными губами и ногтями, с пластиковыми пакетами, плотно чем-то набитыми, продуктами, что ли. Максим был на ее пути первым. Здравствуй, Максим, сказала она. Здравствуйте, сказал он. Я стояла поодаль со своей метлой. Точно ведьма. Она кивнула мне. Я кивнула ей. И так тоже было, с ней или с другой. Она прошла, животом вперед. Толян – взрослый мужик. Пластинку заело. Я пойду, мы сейчас будем кушать, сказал длинный Максим, обладатель таких же вишенных, как у матери, глаз. Иди, сказала я.

Анатолий и Антонина, Толя и Тоня – в этом тоже что-то было.

Было да сплыло.