Мне – не группе, а одной мне – не хватало его живого. Я скучала по его странным разговорам, по его странным превращениям, по его спрятанным от всех картинам, скучала по нему, спрятавшемуся от всех. Я не признавалась самой себе, насколько велика моя скука.

В десять лет я пристрастилась читать Орлеанскую деву Жуковского. Там французская Жанна д’Арк влюбляется в английского Лионеля, своего идеологического и военного противника. Объяснение пристрастия: мы играем на даче в войну, и я влюблена в своего военного и идеологического противника. Расклад сил: мы с братом – против него, красавца, с его двоюродным братом. Немного повоевав, мы устраивались в сарае на городских коврах, вывезенных на лето для проветривания, и отчаянно резались в преферанс. Красавец был ко мне равнодушен, несчастные влюбленные чувствуют такие вещи безошибочно. По временам я бросала на него тайные взоры и мучительно решала задачу, которая у Жанны д’Арк носила конкретный характер, а у меня абстрактный: предам ли я наши ряды ради него, если вдруг выпадет карта взаимности, или, наоборот, пожертвую своей любовью ради общего дела.

Детская программа часто прорастает во взрослую.

– С вами говорит Огинский. Наконец-то я раздобыл номер вашего телефона.

Я была близка к тому, чтобы лишиться рассудка.

– Василий Иваныч?!! Вы где?!!

– Я не Василий, я Валерий. Его брат. У нас похожие голоса.

У них был один голос.

– Разве у него был брат?!

– Был и есть. Сводный. У нас один отец и разные матери.

– Боже мой!!

– Послушайте, дорогая. Я скажу вам одной. При том, что вы не можете ни воспользоваться этим печатно, ни сослаться на меня. Мне прислали газету с коллективным письмом против вас, оно несправедливое, почему я и хочу кое-что вам изложить.

Я сидела, онемев. Изложение длилось почти час. Почти час я слушала прежний голос Окоемова с того света. Он утолял мою скуку.

Абонент излагал, что родился в законной семье Ивана Ильича Огинского. А его сводный брат – в незаконной. У Ивана Ильича, уважаемого ученого-химика, была жена и была любовница. Сыновья родились с разницей в тринадцать лет, законный после незаконного. Благородный человек, потомок интеллигентных разночинцев и сам такой же, Иван Ильич признал мальчика, рожденного вне брака, и дал ему свою фамилию. Красавица Надина, дочь виленского учителя, владевшая немецким, игравшая на фортепьяно и певшая, зацепила сердце университетского деятеля на вечеринке в большевистских верхах, то ли у Бухарина, то ли у Троцкого, то ли у Луначарского. Это была не первая влюбленность Ивана Ильича, но первая, в результате которой родился ребенок. Это ошеломило ученого настолько, что он сознался во всем жене Анне, не имевшей детей, и ожидал решения участи. Жена Анна впала в острую депрессию, после чего всякие толки и дебаты между ними потеряли значение. Участь Ивана Ильича была решена им самим и добровольно. Борьба между долгом и чувством завершилась победой долга. Он провидел, что отныне так будет и впредь. Он справился с собой. С дальнейшими интрижками было покончено раз и навсегда. Жена Анна проявила незаурядную мудрость, посоветовав мужу признать ребенка. Она звала мальчика в гости и кормила конфетами, когда тот подрос. В русских интеллигентных и самоотверженных семьях такое бывало. В еврейских тоже. Все последующие годы Иван Ильич упорно лечил жену от бесплодия, употребив связи в тех же большевистских кругах и даже вывозя ее на воды в ту же Германию. Лечение дало результат. Появившийся на свет через тринадцать лет Валя никогда не встречался с Васей. Но он помнит письмо матери, которое увидел незапечатанным на столе и отчего-то прочел: «Валя начинает походить на Васю, и это меня не может не беспокоить, тем более, что голоса у них одинаковые». Отец оказал значительное влияние на Валерия, включая выбор профессии: сын так же, как отец, стал химиком. Главное, что Валерий получил от отца, – общее развитие, круг чтения, привязанность к философии, музыке и изобразительным искусствам. То же получил и Вася, которого не только звали в гости, но и в гости к которому ходил отец, с ведома и разрешения жены Анны. Продолжались ли при этом отношения с любовницей Надиной, Валерий не знает, но полагает, что нет. Наиболее серьезную роль в Васиной судьбе сыграл дядя Павел Ильич, фигура покрупнее и элемент по-буржуазнее, нежели его брат Иван Ильич. Павел начинал как большевик, участник революции 1905 года, близкий к Ленину. На каторге, куда попал, сидел вместе с меньшевиками и был ими распропагандирован, по тогдашней терминологии. Иначе говоря, позволил себе слушать недозволенные речи, как в сказках Шехерезады. Ленин писал ему записки. В одной из них, сообразив, что адресат поддался дурному влиянию, указал: почаще плюйте на меньшевиков. Однако было поздно. Апрельские тезисы будущего вождя Павел Ильич встретил в штыки. В первом издании БСЭ 1928 года о П. И. Огинском говорится: ярый враг советского строя, организатор похода Краснова на Петроград в ноябре 1917 года. Разгром отрядов Краснова заставил его пробираться в Грузию, оттуда он бежал за границу, где менял страну за страной, пока не осел в Америке. А там стал ни более ни менее как советником американского президента.

– Заоблачная гордость и запредельное желание ни от кого не зависеть, а всего добиться самому заставили Василия Ивановича отказаться от прославленных родственников? – вывела я, подавленная грузом сообщаемого.

– Имейте терпение и не перебивайте, я только что подобрался к выводам, и они звучат несколько иначе, – проговорил в трубку знакомым тоном пожилой Валя-Вася. – Не гордость, а страх. Именно последняя родственная связь могла представлять для него прямую угрозу. Известный вам как архитектор перестройки, Александр Николаевич Яковлев приводит в одной из своих книг секретный документ 1923 года, из которого неоспоримо следует, что люди, имевшие родственников за границей, подлежали уничтожению. В конце 40-х активизировались репрессии против членов семей ранее репрессированных. Василий мог принять решение поменять фамилию в связи с реальной опасностью. Но я говорю о роли дяди в судьбе племянника не только поэтому. Мне думается, что по боковой линии произошла передача таланта. Павел Ильич начинал как художник, а уж после перешел к философии искусства, сделав весомый вклад в нее и прославившись как философ.

– Значит, братьев звали Иван и Павел, – дар слова вновь вернулся ко мне.

– При рождении они получили имена Иоанн и Пинхус, но оба крестились, после чего их стали звать Иван и Павел.

– А почему в письме вашей мамы выражалось беспокойство по поводу вашего сходства со сводным братом? – вспомнила я.

– А вы не знаете?

– Нет.

– Он был психически неуравновешен. Если прямее, не совсем здоров. Моя мать боялась, что меня настигнет то же самое.

– Не настигло, надеюсь?

Услышала не сразу:

– Надеяться не запрещено.

Я помолчала. С химиками, я слыхала, такое бывает. С художниками тоже.

– А почему вы никогда не встретились?

– Видимо, ни у одного из двоих не было потребности.

Логика у него была отменная. Как у шизофреника времен моей молодости.

– А вы не хотите сняться в документальном фильме об Окоемове?

– Дорогая, вы разве не поняли, что если он отказался от нашей фамилии, от нашего рода, то с какой стати мне объявлять, что он наш? Всего лишь потому, что он сделался знаменит, а я нет? Но я Огинский, настоящий Огинский, не отказавшийся от ценимой мной, хотя и опасной фамилии, а он – отказавшийся от нее, зачем же мне унижать себя, встревая в это дело?

Последнее, что я услышала от Вали-Васи: справедливости ради, я другой такой страны не знаю, где надо так крутиться и выкручиваться, чтобы тебя не сгноили в братской могиле.

Требовалось перевести дух.