Солоух Сергей
Шизгара
Сергей Солоух
Шизгара
I once had a girl
or should I say
She once had me.
The Beatles. 1965.
* РАЗ, ДВА, ТРИ, ЧЕРЫРЕ, ПЯТЬ... часть первая *
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИДИОТА
Декан электромеханического факультета Южносибирского горного института Сергей Михайлович Грачик слыл полным идиотом. На самом деле, с медицинской точки зрения, никаких симптомов слабоумия за Сергеем Михайловичем отметить не представлялось возможным, скорее наоборот. Оба полушария его головного мозга имели вполне достойный объем и обширную систему склерозом еще почти не тронутых сосудов, слегка же ослабленная многолетним курением и малоподвижным образом жизни деятельность мозжечка вполне уравновешивалась исключительно богатым набором условных и безусловных рефлексов.
Дураком Сергей Михайлович притворялся, и, надо заметить, весьма искусно. Подобно экзотическим йогам, способным останавливать неподвластные обыкновенному человеку жизненные процессы, скажем, сердцебиение или дыхание, Сергей Михайлович Грачик умел останавливать мышление. При этом глаза его заметно голубели, а на лице возникало столь знакомое любому просителю выражение административной имбецильности. Возможно, кто-то сгоряча уже готов осудить подобный дар. назвать Сергея Михайловича бюрократом и даже хамелеоном, но мы, слава Бог, благополучно освобожденные от худосочного романтизма шестидесятых, и смеяться не станем, а воспримем как неизбежность судьбу мелкого начальника, планиду.
Возможно даже в меру своего таланта, в ближайшее время автор приоткроет читателю причины, побудившие некогда отличника Томского политехнического института, впосследствии ассистента уже Южносибирского горного института. аспиранта, кандидата технических и даже доцента Сергея Михайловича Грачика овладеть изумляющей способностью сливать мысли, проще говоря, держаться за пост декана второго по величине факультета первого по величине вуза Южносибирска уже более десяти лет.
Ну, а пока приключение еще только-только зарождается и до завязки не меньше десяти страниц, отдадимся во власть настроению и минуте, последуем за Сергеем Михайловичем, который, кстати, лишь несколько мгновений как вышел из прохладного третьего корпуса горного института на солнечную майскую улицу, ныне уже переименованную из Садовой в проспект Сибиряков-гвардейцев. Не обращая внимания на трогательную сибирскую весну, травку и птичек, Сергей Михайлович пересек проспект и спустился по ступенькам винного подвала "Погребок", ныне сменившего профиль, торгующего яблоками и гранатовым соком и только в память о временах былого величия, а может быть, и не без доли иронии переименованного в "Золотую осень". Между прочим, сварная, непомерных размеров вывеска "Погребок" чернела точно напротив окон деканата электромеханического факультета, и Сергей Михайлович в своем командирском кресле пребывал одновременно как бы в засаде, непрерывно фиксируя боковым зрением все происходящее на той стороне, моментально выхватывая в толпе разнокалиберные фигуры своих подопечных, таким образом всегда имея под рукой материал для воспитательной работы.
Впрочем, административная стезя побуждает не только к пассивному соглядатайству. Как ни старайся, но пост с телефоном и ограниченным набором резолюций пробуждает неудержимую тягу к театральности, к эффектным жестам и неожиданным развязкам. Не томя читателя, признаемся, коньком Сергея Михайловича была внезапность. Если в скабрезном анекдоте особенности жанра непременно требуют фразы "и тут входит муж", специфика жизни электромеханического факультета не может быть передана без слов "и тут входит декан", не важно, будь то комсомольское собрание или трогательный в своем упорстве момент дефикации именного стипендиата в узком пенале мужской уборной. Естественно, лиловые зеркала полированных панелей "Погребка" отразили немало эффектных антре Сергея Михайловича, замешательство в рядах порока, слезные признания и краску стыда.
И тем не менее преданность правде жизни лишает нас удовольствия живописать восхитительную сцену очередного пришествия Лимонадного Джо в гнусный вертеп Мадам Ивановой. Более того, врожденный ужас лакировки действительности заставляет сознаться в некоторых странностях, свойственных в последнее время поведению Сергея Михайловича Грачика. Печально, но многолетнее актерство и притворство стали брать свое. Процесс очистки сусеков, магический процесс обретения служебного соответствия с годами стал выходить из-под контроля товарища декана. Впадая по долгу службы "в первозданность", Сергей Михайлович начал испытывать трудности с возвращением с Островов Зеленого Мыса на улицу Сибиряков-гвардейцев, бывшую Садовую. Впрочем, целый ряд событий и обстоятельств, о которых мы надеемся если не рассказать в деталях, то хотя бы намекнуть, повествуя о том о сем, не случайно приурочили неприятную напасть к описываемым нами временам. Так или иначе, но, путешествуя в прекрасном, мы застали Сергея Михайловича в трудный миг неадекватности. Ну, мог ли иначе, как ни при исполнении, бывший отличник Томского политехнического института, ассистент, аспирант, доцент, в конце концов, человек, еще недавно с двухгодовой регулярностью публиковавший ученые статьи в журнале "Теория и практика горного электропривода", мог ли он, иначе как не к месту деканствуя, совершить столь явную оплошность, зайти в винный погребок. обозреваемый всеми пятью этажами третьего корпуса, не с целью укрепления моральной стойкости студентов-электромехаников, а ради приобретения бутылки полусухого шампанского.
Раскроем наконец карты,- в этот прекрасный майский день Сергей Михайлович был именинником. Ровно 48 лет назад его показали растерзанной маме, высоко подняли над землей, чтобы женщина могла воочию убедиться, маль чик. Между прочим, этот, в общем-то, малозначительный в бурях истекших десятилетий факт незадолго до появления Сергея Михайловича под сварной рубенсианой "Погребка" служил стержнем речи, произнесенной деканом перед потоком будущих шахтных электрослесарей.
Будем искренни до конца, да, помимо дня рождения у нас на руках остались еще кое-какие мелкие козыришки события - и факты, до сей поры сокрытые в надежде удержать читательское внимание на личности самого обыкновенного декана. Ну, во-первых. Сергей Михайлович страдал довольно неприятным заболеванием, безусловно наложившим отпечаток на его характер и образ мыслей. Декана электромеханического факультета мучила язва желудка, и от нее, должно быть, проистекало столь характерное для Сергея Михайловича состояние постоянного ожидания каких-нибудь неприятностей и вообще общая сумрачность. Начало незавидному интеллигентному недугу Сергей Михайлович положил, однако, не в студенческие времена повышенной умственной активности, а гораздо раньше, во время войны, в пору работы откатчиком на анжерской шахте "9-15". Да, следует признать, - первая строка трудовой биографии декана звучала гордо. А еще раньше, до трудовой книжки, до войны, юный Сережа лишился своего родителя Михаила Зиновьевича, человека, после окончания горного факультета Томского политехнического оставившего университетский город. (В коем, кстати, первые Грачики обосновались по воле тогдашней государыни лет двести назад, почти сразу после присоединения к Отечеству земель, что западнее Буга и Немана.) Покинув родной город, Михаил Зиновьевич остался, однако, в вольных пределах Сибири. Молодой инженер поселился просто немного южнее, в маленьком шахтерском Анжеро-Судженске, расположившемся у Транссибирской железной дороги, километрах в ста двадцати от той излучины Томи, где лет пятнадцать спустя объявился областной центр, обернувшийся еще через сорок красавцем Южносибирском.
Отсчитав в изрядной глуши пару високосных лет, женившись и родив сына. Михаил Зиновьевич в конце концов устал от непосильного промфинплана, поддался на уговоры старшего, отчий дом на старой купеческой улице ни на какое таежное разнотравье не собиравшегося менять брата и отправил в Томск все необходимые для занятия вакантной должности преподавателя по кафедре разработки каменноугольных месторождений бумаги. Но, увы, судьбе было угодно иначе распорядиться,- весной тридцать пятого, когда уже паковались вещи, в самую оттепель Михаил Зиновьевич свалился с пневмонией и за неделю сделал маленького Сережу сиротой. Потом уже в биографии шла война, шахта. Томский политехнический и все прочее, не будем повторяться, отметим лишь нюанс все, чего достиг в этой жизни Сергей Михайлович, а начал он в самом деле с нуля (ибо не прошло и двух лет, как зарыли отца. за дядей доцентом университета душной августовской ночью заехала машина, с тех пор ни писем от него не стало, ни переводов). итак, всего, всего на этом свете достиг Сергей Михайлович сам, своим упорством, настойчивостью и трудолюбием. За что, впрочем, пришлось поплатиться не слишком уж жизнеутверждающим мировосприятием, иначе говоря, довольно тяжелым характером и разными болезнями, хронически терзавшими плоть декана.
Однако автор взялся писать воспоминания юности. а в юности он Достоевского не читал, в пору своей светлой молочной юности ни автор, ни его герои, вот это особенно важно, над загадками и печалями минувших лет слезами не обливались, а посему, ради духа и буквы, ради точности восприятия, пропустим все предшествующее мимо ушей. Право, в субботу вечером нет большего преступления, чем потерять комический эффект. А посему для нужного эффекта следующее во-вторых.
Во-вторых, Сергей Михайлович Грачик уже вторую неделю страдал от воздержания. По настоятельному совету глубоко ненавистных ему врачей Сергей Михайлович бросил курить и держался изо всех сил уже десятый день. Изнурение плоти, история тому верный свидетель, как ничто способствует раскрытию в человеке способностей и задатков. Никотиновое воздержание открыло у Сергея Михайловича фантастическое обоняние. Собаке декан безусловно уступал в точной дифференциации оттенков, но в сложной коридорной системе третьего корпуса электромеханического факультета Сергей Михайлович безошибочно улавливал даже легчайший аромат студенческого греха.
Уже упомянутая мимоходом лекция перед потоком будущих шахтных электрослесарей началась как раз гневным осуждением дурной привычки. Учуяв в темном аппендиксе коридора томительный запашок, Сергей Михайлович счел необходимым открыть дверь ближайшей аудитории и, едва кивнув неожиданно обнаружившемуся на месте лектора ассистенту кафедры общей электротехники, воскликнуть, не проходя, впрочем, за порог: "А это зачем?" перст декана указывал на плакат "В корпусе не курят".
Зачем этот плакат, понимал даже сопливый первокурсник, но исчерпание темы покоя не слишком эластичным голосовым связкам товарища Грачика вовсе не предвещало. Так или иначе, быстро перейдя от общего к частному. упомянув пару-другую фамилий из среды слушателей, легко связав безответственность, недисциплинированность и академическую неуспеваемость в одну железную цепочку. Сергей Михайлович пустился в область убеждения примером. Примером трудолюбия, дисциплинированности и. если хотите, самоотверженности служил он. лично он. Сергей Михайлович Грачик, в свой день рождения (в субботу) в четвертом часу все еще пребывающим на службе Отечеству. Эта речь, занявшая добрых пятнадцать минут скучной лекции, если и не открыла широкой массе шахтных злектрослесарей путь для вечного самоусовершенствования, во всяком случае укрепила в их монолитных рядах репутацию Сергея Михайловича как первосортного кретина.
Вообще, раз уж речь зашла о добром имени декана, заканчивающийся учебный год следует признать на редкость плодотворным. Такой безусловной убежденности в своей безнадежности среди подопечных Сергей Михайлович не добивался даже в самые блистательные времена своей педагогической деятельности. Право, ни одна из широких кампаний прошлых лет - ни схватка с обитателями общежитий за образцовый порядок середины шестидесятых, ни растянувшаяся на доброе пятилетие борьба с прогулами, ни открывшая семидесятые битва с курением и отсутствием общественных нагрузок,- ничто не могло сравниться с начатым в прошлом, 197... году всефакультетским походом за внешний вид студента. Под сим невинным. вперед зовущим названием подразумевалось вовсе не ношение комсомольских значков, не остракизм неожиданно вошедших в моду клетчатых пиджаков Мариинского ПШО, не даже. возможно оправданная соображениями гигиены, борьба за чистоту ногтей и ушей. Во главу правого, всегда попадающего на глаза угла неожиданно выплыл вопрос о волосах (hair). Именно эта, способная возбуждать эстетические эмоции и кормящая парикмахеров принадлежность человеческой головы, шевелюра, подвергалась безоговорочному укорачиванию. Вся смена специалистов отрасли, ее подавляющее мужское большинство под угрозой лишения. выселения и даже исключения подвергалась принудительному, впрочем, совершенно добровольному, ибо ведомых под руки не отмечалось, приведению в соответствие с четко установленным деканом эталоном стрижки - "молодежная". Персональная ответственность возлагалась на старост, клятвы, просьбы и уговоры во внимание не принимались. наиболее упрямых и непокорных ожидало самое страшное - личная беседа с Сергеем Михайловичем.
Очередную жертву декан обыкновенно выбирал в моменты своих внезапных явлений, наметанным глазом молниеносно схватывая выражения захваченных врасплох лиц, за долю секунды определяя степень вины и необходимость мер воздействия. С одной стороны, пожалуй, именно бесплодность привычного сканирования от лица к лицу (накануне сессии все оборотились паиньками) и лишила декана к моменту завершения мучительного речеиспуекания перед многоопытной аудиторией третьекурсников чувства удовлетворения. С другой, удрученный Сергеи Михаилович покинул порог а свою пространную речь он так и отговорил, стоя в дверях.в значительнои мере из-за поведения, прямо скажем, нагловатого, ассистента кафедры общей электротехники Алексея Бессонова. Сей молодой человек, в недавнем прошлом студент, бывший подопечный Сергея Михайловича, едва ли не им лично внесенный в заветные списки преподавательского состава, сейчас, заменяя за кафедрой приболевшего доцента Волкова, верного, между прочим, соратника декана, позволял себе нехорошо улыбаться, отворачиваться, глядеть в окно, явственно вздыхать и даже, представьте себе, даже слегка при этом постукивая пальцами по темной полировке кафедры, сим определенно препятствуя скорейшему завершению утомительного словоплетства Сергея Михайловича. Впрочем, невоспитанность молодых ассистентов это одно, а вот очевидная недоработка в вопросе внешнего вида, столь бессовестно и откровенно выразившаяся в наползавших на уши и грозивших вот-вот пасть на воротник волосах юного воспитателя молодежи, безусловно, уже настоящая причина потери деканом драгоценного душевного равновесия. Привычка молниеносными педагогическими приемами пресекать подобную безответственность, не реализовавшись в данном конкретном случае в поступок, угнетающе подействовала на Сергея Михайловича. Клянусь, лишь святые соображения о благе высшей школы удержали карающую длань декана перед лицом жаждущей преподавательского конфуза аудитории. Однако, шагая по коридору, Сергей Михайлович уже жалел о своей сдержанности и не воротился лишь по чистой случайности.
Впрочем, если Сергей Михайлович склонен в охвативших его чувствах предполагать лишь благороднейшие порывы, мы воспользуемся своим правом и выложим одну, известную лишь немногим посвященным причину некоей душевной сумятицы декана. Чем больше радовали Сергея Михайловича в служебные часы строгие скобки и аккуратные проборы, тем горше чувствовал он себя в своем собственном доме, принужденный чудовищным упрямством сына и слишком хитроумными педагогическими приемами жены денно и нощно наблюдать ни с чем не сравнимое буйство на голове собственного отпрыска. М-да. если у Алеши Бессонова, ассистента кафедры общей электротехники, кудри отличались скорее неаккуратностью, чем обильностью, то черные локоны Миши Грачика блестели. завивались, ниспадали до самых лопаток, прибавляли в длине сантиметр каждые две недели и сокращали жизнь Сергея Михайловича в обратной пропорции.
Ах, если бы, если бы и дома Сергей Михайлович мог так же безраздельно казнить и миловать, как на факультете, если бы не извечная необходимость приспосабливаться к методе супруги Веры Константиновны, безусловно, не пришлось бы утешаться поголовной стрижкой студентов электромехаников, и уж, совершенно определенно, судьба не преподнесла бы Сергею Михайловичу сюрприз, о котором нам так не терпится поведать.
Кстати, о судьбе, как бы мы ни сетовали на тяжкую долю декана, но факт остается фактом - Создатель наградил его сыновьями. Двумя красавцами, и это вовсе не ирония - и старший. Гриша, Григорий Грачик, пятьдесят первого, трудного студенческого года рождения, и младший, Миша, Михаил Сергеевич, пришедший в мир счастливого трехсотрублевого достатка, оба удались, пошли в маму, смуглые, темноволосые и удивительно стройные. Мама... впрочем, это отдельный разговор, и к нему мы непременно вернемся, едва лишь представим мальчиков Сергея Михайловича, начнем со старшего, но при этом сознаемся, именно младший, Миша, главный герой нашей истории.
Да, мальчики были красивы, но это не все. Больше того, это даже не главное. Куда важнее разнообразная, прямо-таки сверхъестественная одаренность сыновей Сергея Михайловича. Впрочем, оговоримся, нашими щедрыми эпитетами и, может быть, забавными своей простодушной провинциальностью восторгами мы обязаны в первую очередь старшему - Григорию. Рисунки десятилетнего Гриши учитель изостудии Южносибирского Дворца пионеров показывал в назидание великовозрастным студентам Южносибирского художественного училища. В двенадцать лет Гриша Грачик получил вторую премию на республиканском конкурсе рисунков на тему "Пусть всегда будет солнце". В пятнадцать лет Гришины графические листы выставлялись в малом зале областной картинной галереи. Истины ради заметим, однако, - то не был персональный вернисаж, в "зеленом" зале выставлялись работы пяти или даже шести юных дарований, но вот самыми запоминающимися, уж не сомневайтесь, были триптихи Григория "Осада" и "Куликово поле". В шестнадцать юный Грачик удостоился чести быть одним из двухсот авторов, представивших мир советского подростка в одноименном художественном альбоме. В том же году Григорий получил приглашение в Репинку. Но приглашения не принял и в семнадцать лет поступил на электромеханический факультет Южносибирского горного. (Ай да мама Вера Константиновна, скажем мы, и как даже у Сергея Михайловича хватает наглости с его факультетским солдафонством критиковать ее, тонкого и умного стратега.) Набрал 18 баллов, приведенная цифра несомненное свидетельство глубины овладения одаренным мальчиком не располагающими к поэзии предметами общеобразовательной школы. Четыре математи ка письменно, пять - устно, физика пять, а сочинение четыре. Рисование в горном институте сдавать не требуется, хотя и жаль, балл мог получиться гораздо выше. Думается, не опозорил бы фамилию Гриша, приведись ему сдавать игру на фортепиано. Безусловно, будущий Рихтер в нем не проглядывал, но мальчик мог играть для собственного удовольствия и со слуха - крайне редкие качества для выпускника музыкальной школы, но, впрочем, необязательные для успешных занятий горной наукой. Южносибирский горный Григорий окончил с красным дипломом и по рекомендации совета вуза сразу со студенческой скамьи поступил в аспирантуру института проблем угля, единственного за Уралом института Академии наук по части комплексного освоения недр. (Как видим, однако, и Сергей Михайлович не оплошал и свою долю воспитательной работы сделал в срок и с оценкой "отлично".)
А теперь спрячем в бархатный футляр фанфары и, опустив глаза, стыдливо откроемся,- мальчик любил выпить. Тяга к временной невменяемости у человека, для которого любимое, врачующее душу занятие (-тия) заказано вплоть до сокрытого в туманном будущем момента "становления на ноги", совершенно естественна. Впрочем, впервые в своей жизни Григорий Грачик напился после зачисления на первый курс горного института. Семнадцатилетний интроверт, потрясенный действием алкоголя, он пал на прошлогодние калоши в углу дачной веранды приятеля и уснул, часа на три избавившись от сложностей переживания успешной сдачи вступительных экзаменов. Окончательно внося ясность, добавим,- свою с годами крепчавшую любовь Гриша целомудренно оберегал, не разрывал родителям сердца, не заставлял общественность бить тревогу. Длинные недели или месяцы неизбежного воздержания в кругу семьи компенсировал Гриша стройотрядовими запоями, каникулярными загулами и дачными заплывами. Но не станем судить его строго, вековой опыт советует не зарекаться и чужой соринке предпочитать свое бревно, а посему счастливо вздохнем, ибо никто нас не заставляет писать "на Григория Грачика" характеристику. Между прочим, любопытная деталь: в этот майский день, всего часа за три до того, как Сергей Михайлович Грачик, декан электромеханического факультета, миновал сварную подкову из фиалов, кувшинов и виноградных лоз, следуя в "Погребок", его старший сын, вполне успешный аспирант Института проблем угля, стоял у липкой стойки пивного зала "Сибирь" и беседовал с автором сего удивительного сварного излишества. Автор, Гришин ровесник, более того, соученик по изостудии, ныне уже выпускник Строгановского училища Игорь Клюев, сдувая пену с щербатого бокала, делился величественным планом украшения сварными монстрами из труб и барабанов фронтона городского кукольного театра. Игорь, сын секретаря Южносибирского отделения Союза художников, хозяина дачи с прелыми калошами, говорил без умолку и принял три кружки пива. Гриша, в тот момент твердо памятуя о невозможности огорчить отца в день сорокавосьмилетия, принял одну.
Тем временем сам Сергей Михайлович, как мы уже знаем, совершил непростительную ошибку,- решил испить водицы из ранее оплеванного колодца. Причины невероятного происшествия мы уже объяснили и более утомлять ими читателя не станем, лишь в оправдание нашего декана сообщим,- в тот момент, когда он замедлил в коридоре свой стремительный бег, готовый вот-вот воротиться и отчеканить ассистенту Бессонову приглашение на беседу, до его обостренного известной тренировкой слуха донеслась трель телефонного звонка. Ускорившись, Сергей Михайлович мгновенно достиг деканата, где навстречу ему со словами "ваша супруга" была протянута телефонная трубка.
Вера Константиновна, занятая праздничными приготовлениями и видя в том уважительную причину, попросила Сергея Михайловича по дороге домой для праздничного стола и на радость Вере Константиновне купить любимого ею советского полусухого. Сергей Михайлович не мог огорчить Веру Константиновну в день своего сорокавосьмилетия, он нащупал в кармане пиджака квадратик аккуратно сложенной сумки из немаркой синей ткани "болонья" и. попрощавшись с секретаршей Аллой, вышел на солнечную майскую улицу.
В кисловатом полусумраке у столики Сергей Михайлович обнаружил лишь молодую супружескую пару. При входе Сергей Михайлович не обратил внимания на тетрадный листок, извещавший "водки нет" (исключительное по редкости событие в описываемые нами времени), но прямое следствие объявления - печальное запустение знакомого места - в немалой степени способствовало бурному вторжению жизни в истощенное должностными упражнениями сознание декана. Окончательное просветление облегчил услышанный Сергеем Михайловичем диалог молодых супругов.
- Ведь ты хотела шампанское,- говорил юный и пылкий муж, воодушевленный необычайным обилием игристых и шипучих вин в магазинах областного центра.Чем же оно тебе не нравится? Смотри, смотри, это же Абрау-Дюрсо, это знаменитый сорт, такое можно увидеть раз в сто лет. Да еще полусухое, с черной этикеткой...
- Оно без медалей,- сухо отрезала молодая, и восторг в глазах молодого погас, а в мозгах Сергея Михайловича забегали, заструились мысли.
Сергей Михайлович огляделся, удивился, ужаснулся и вышел на солнечную улицу Садовую. И пока Сергей Михайлович сворачивает за угол, пересекает улицу Весеннюю, в те времена роскошный карагачевый бульвар, направляясь к укрытому в переулках за шестьдесят шестой английской спецшколой винному отделу гастронома "Универсальный", мы можем немного посплетничать на тему семейной жизни декана. Кое-какие отрывочные сведения мы уже разбросали там и тут. обмолвились о милых чертах и завидной конституции Веры Константиновны, намекнули на ее быстрый ум, что ж, самое время перейти в социально-экономическую сферу. Практику отрешения, умение впадать в мозговой ступор Сергей Михайлович получил еще задолго до вступления в должность декана. Возможность овладеть навыком выживаемости судьба предоставила Сергею Михайловичу в пору аспирантства его жены. В период научных томлений и изысканий несоответствие тонких черт Веры Константиновны чуть покатому лбу и слегка выкаченным глазам мужа на фоне удивительной близости царственному кавказскому лику ее научного руководителя, известного в своей узкой области доктора, профессора, родило немало догадок, гипотез и смелых предположений. Дорожа репутацией, мы не станем, однако, связывать себя деталями этой давней, туманной и крайне недостоверной истории, нас интересуют одни лишь голые факты, и поэтому, не особенно кривя душой, скажем,- в общем и целом семейная жизнь Сергея Михайловича сложилась счастливо.
Действительно, через полтора года Сергей Михайлович и Вера Константиновна должны были отмечать свой серебряный юбилей. Двадцать пять лет, не одними неизбежными тревогами и переживаниями наполненные. Несмотря на интриги и сплетни, Вера Константиновна защитилась и уже много лет любимый студентами доцент на кафедре техники безопасности и охраны труда. Вырос старший сын, пока рос, радовал успехами, в прошлом году поступил в аспирантуру к сокурснику Сергея Михайловича профессору Ватулину. Женился. Женился, хоть и проявив несвойственное ему упрямство и поволновав родителей, но в конце концов на очень приличной девушке, дочери директора угольного разреза-миллионера им. 50-летия Октября. Сознаемся, сладко екало сердце в груди декана при мысли о внуках, внучатах. Ах, да что говорить, жизнь сложилась, склеилась гармоничная пара,- успехи в труде и счастье в личной жизни, и только бы радоваться, если бы... если бы не волосы. Ужасные, буйные космы (иного слова и не подберешь) на голове семнадцатилетнего Михаила. Если бы не они, разве узнал бы Сергей Михайлович на сорок восьмом году жизни, какая всеобщая взаимосвязь существует в живой природе. Когда длина волос превышает двенадцать - пятнадцать сантиметров, они начинают завиваться на концах, и этот вполне невинный переход количества в качество вызывает межреберные боли, повышенную раздражительность и быструю общую утомляемость. А упадающая на глаза и ниже носа челка дорогого сына во время обеда будет менять вкус второго и третьего, в конечном итоге прямо сказываясь на результатах пищеварительного процесса...
Впрочем, хватит злословия, счастью помешать не может ничто... Оно, это чувство всепобеждающей радости, даже в самое тяжкое ненастье может исходить даже от малой песчинки реальности - банки гусиного паштета, на глазах перерастающей в уже крупную заметную часть бытия - банку югославского вишневого компота. Да. пусть филерские наклонности, выпестованные годами плодотворной административной работы, и лишали Сергея Михайловича нечаянного в области радости, но, впрочем, избавляли от внезапности в сфере неприятного. Сознаемся. Сергей Михайлович знал, какой сюрприз ему приготовили к столу. Но в конце концов дело даже не в столь уважаемом деканом трехслойном мармеладе, а в ясном намеке, оброненном Верой Константиновной в известном телефонном разговоре:
- Сережа, а Мишенька решил сделать тебе подарок. - Сам? - спросил декан. - Сам,- соврала Вера Константиновна, и Сергей Михайлович очень обрадовался и стал вести себя глупее обычного. А когда, уже с покупкой, шел из винного домой, проходя мимо парикмахерской, даже взглянул в окно, надеясь, должно быть, стать нечаянным свидетелем долгожданного и бесконечно радостного процесса.
Итак, все уже почти сказано, мы закругляем главу, начатую выходом Сергея Михайловича из прохладного третьего корпуса Южносибирского горного института. Сергей Михайлович свернул с шумного проспекта и, сокращая путь, двинулся дворами, полный приятных предвкушений и забавных, должно быть, в его положении мечтаний. Он прошел мимо первой физматшколы, обогнул скверик и вышел к спортивной площадке, один бок которой упирался в гаражи, и за ними. за кронами тополей желтым колером просвечивал добротный дом пятьдесят третьего года постройки с башенками и вензелями, в котором жил Сергей Михайлович уже почти пятнадцать лет.
И тут мы вновь отвлечемся от равномерности движения, впрочем, вместе с Сергеем Михайловичем, рассеянно скользнем взглядом по фигурам на футбольном поле и задержимся. еще не в силах понять отчего, на одной, стремительно перемещающейся по диагонали справа налево и легко, в движении, изящным финтом оставляющей сзади одного соперника, рывком в сторону другого и точно на крик "Лысый, пас!" выдавшей пас с ходу. верхом, туда, где ловко подставленный лоб замыкает великолепный прорыв. Гол. Но что это? Нет. не филигранная техника нас потрясла, нас потряс крик, слово "лысый", внезапно подтвердившее чудовищную догадку. Захвативший наше внимание форвард действительно лыс, выбрит до синеватого блеска и нам трагически знаком, хотя... да простит читатель мой грех, но лучше поздно, чем никогда,- да, это и есть не представленный в положенном месте Миша Грачик, младший сын. ЛЫСЫЙ, ПАС
Ну. наконец ружье, любовно укрепленное на стене в первой главе, выстрелило, бутылка советского полусухого, описав искристый полукруг, въехала в борт корабля с любезным автору именем "Шизгара".
Итак, флаги подняты! Крикнем же "ура", обнимемся. прослезимся и. троекратно расцеловавшись, двинемся в путь, все дальше и дальше от родного дома. прочь от декана электромеханического факультета, все еще напрягающего в напрасной надежде дальнозоркие глаза.
Ошибки нет, откатилось яблоко от яблони на недопустимое расстояние. Правый крайний, с карими глазами, с родинкой под левым ухом, с отцовским прищуром, гладко выбрит. Выбрит впервые в жизни, но вовсе не там, где с гордостью ожидалось. Привычная схема нарушилась, активный залог обернулся пассивным, не Сергей Михайлович сделался идиотом, а его сделали. И если само качество ему по крайней мере привычно, то каково, подумать только, Вере Константиновне, чей быстрый и ловкий ум признавали даже самые отъявленные недоброжелатели, чья способность ловить момент, хитрить и добиваться своего плодила сплетни без числа в кругу ее коллег и знакомых, ах? Как она себя чувствует?
Вера Константиновна растеряна и слегка недоумевает, в ее голове не укладывается другая - впрочем, связанная с известной нам выходкой ее младшего сына,- в сущности, вздорная безделица в сравнении с ужасом, открывшимся глазам Сергея Михайловича. Отправленный Верой Константиновной в парикмахерскую и заодно в магазин, сын возмутил мать дерзким нежеланием явить ее взору свой, приведенный в соответствие с семейным эстетическим идеалом, лик. Мишка Грачик, оставив у двери бутылку заказанного подсолнечного масла, просто сбежал, гуманно предоставив мамаше гадать, что бы мог означать этот долетевший с первого этажа топот ног.
"Какой инфантилизм,- все еще сердится Вера Константиновна, заливая треску белым соусом.- Мало ему было травить нас весь год, он решил и в день рождения отца отличиться. Ну, подожди, голубчик",- мстительно думает Вера Константиновна, но, увы, увы и ах, в ближайшие пару месяцев с младшим сыночком ей свидеться не придется. Футбольный матч по причине крайней принципиальности непростительно затянется и весьма усугубит еще одно отвратительное открытие, кое несчастный Сергей Михайлович вот-вот совершит (какой день, какой день) уже на пару с супругой. Нас ожидает, безо всякого преувеличения, ситуация поистине трагического свойства, так не будем же отвлекаться.
Итак. счет. Счет в момент рокового прозрения Сергея Михайловича стал 7:4. Виртуозный навес Лысого - да простятся нам дворовые замашки, но нет сил равнодушно взирать на шалопая,- с правого края на левую штангу с зимы не убранных хоккейных ворот позволил на наших глазах сократить устрашающий разрыв в мячах, до того, прямо-таки неловко сказать, выраженный соотношением 7:3. Но, безусловно, академического оптимизма насчет победы интеллекта над тактикой грубого давления сам по себе, пусть и отменный, игровой эпизод еще не вселяет, поскольку семь минус четыре - целых три. Да, пожалуй, будь игра рядовой, заурядной разминкой застоявшихся за неделю здоровых юных ног, вряд ли мы стали, зная силы партнеров, так осторожничать в своих прогнозах, но цель игры, захваченной Сергеем Михайловичем в счастливый голевой момент, не была совсем обычной. Правда, ни с первого взгляда, ни со второго, ни после психологического анализа она не кажется особенно высокой,- команда, первой пропускающая десять мячей, ставит сопернику пиво. "Жигулевское" или "Таежное", в соответствии с текущим ассортиментом и незыблемым в те давние времена прейскурантом ближайшего к месту схватки центрального универсама. Заметим, однако, к чести нашего героя Мишки Грачика, хотя именно его неожиданное поведение и придало делу меркантильный оборот, но вовсе не жажда легкой наживы привела его на футбольное поле, а характер, натура спортсмена, и пусть его первый разряд по плаванию достижение не столь уж сенсационное, но мы, более всего ценя в этом мире естественность и здоровье, не можем без удовольствия наблюдать в наши калорийные времена юношу, не утерявшего на восемнадцатом году желания разок в неделю побегать под сибирским солнышком.
Впрочем, не смея морочить читателю голову субъективными пристрастиями, автор вновь обращается к, может быть, и не столь уж симпатичным его восторженной натуре, но совершенно объективным фактам. Да, позорному разрыву в счете партнеры Мишки Грачика в значительной степени обязаны его необязательности. Весьма желанной и любезной, кстати говоря, беллетристу, поскольку непунктуальность - мать изящной словесности, а в обратном убеждает унылое "ку-ку" германской часовой кукушки.
Значит, так. Лысый, о чем. однако, в 16.00 еще никто не подозревал, опоздал. Он томил товарищей целых двадцать минут, он вызвал в их рядах нездоровый настрой и столь чуждое принципам тогдашнего нашего спорта желание личного обогащения. Однако по порядку, и вначале буквально два слова о традициях, школьных традициях и привычках, впрочем, не о всех, а лишь об одной традиции одноклассников регулярно играть в "дыр-дыр". (Говорят, игра в футбол без угловых и боковых на поле любого размера очень любима в Бразилии, где носит неожиданное для флибустьерского португальского языка церемонное название "футбол де салон", но автор, надеясь слегка подлизаться к нашим строгим российским пуристам, поклонникам крестословицы и радетелям ножного мяча, станет употреблять для этой чисто мужской игры знакомое с детства имя "дыр-дыр". Он будет себе позволять к месту и другие слова из детства, считая это лингво-страноведческой частью повествования.)
Итак, традиция, отчасти дворянская привилегия, верно, оттого так ревностно сберегаемая, начало которой положили уроки физкультуры. Все восемь футболистов были спортсменами-разрядниками, легкоатлетами или пловцами, и, конечно, честь поддержания спортивной славы первой школы не совмещалась с унижением обыкновенным уроком физкультуры, на физкультуре королям милостиво разрешался, на зависть слабым и немощным, "дыр-дыр".
Став студентами разных южносибирских вузов... увы, как, может быть, и ни скучно, но вновь нам надо возвращаться к Вере Константиновне, тревожно поглядывающей на часы за кухонной суетой, и к Сергею Михайловичу. декану электромеханического факультета, все еще чего-то ждущего у края поля под тополями, возвращаться с тяжелой необходимостью делать больно в день ангела (кхе-кхе). Но таковы исключительно несговорчивые принципы реалистической школы - сначала автор подручными художественными средствами делает больно своим героям, а затем уже прототипы или просто узнавшие знакомые черты (читай - критики) делают больно автору, комбинируя метод внушения с физиотерапией, а читатель, погруженный в такое море страданий, сопереживая и сочувствуя, рассуждая и сравнивая, обретает, конечно, свое трудное читательское счастье.
Ну, это все так, походя, лишь бы оттянуть столь мучительную для души необходимость унижения ближнего своего. Итак, из восьми бывших спортсменов, выпускников первой физико-математической школы, студентом не был только один. Михаил Грачик, сын декана электромеханического факультета, был токарем на экспериментальном заводе объединения НИИэлектромашина, а до того был учеником токаря, а еще раньше, сразу после окончания первой школы, наш герой получил два по сочинению на вступительных экзаменах физфака Новосибирского госуниверситета. Вот так. Впрочем, токарем Мишка Грачик был уже в паст перфекте (had been), вторую неделю Михаил, пребывая в роли иждивенца, делал болым Сергею Михайловичу, отцу родному, упрямым желанием повторить прошлогодний печальный опыт или попытать счастья, если взглянуть с другой стороны, в далеком (километров 300 на запад) Новосибирске.
Что касается Веры Константиновны, то ее реакцию на настойчивость сына мы при всем желании назвать однозначной и, самое главное, совпадающей с ощущением Сергея Михайловича не можем. Горный институт Веру Константиновну не прельщал, жене декана хотелось разнообразия. В самом деле, ну не достаточно ли трех шахтеров в одной семье, не суждено ли четвертому большего счастья, чем знание принципиальной разницы между квершлагом и бремсбергом. Впрочем, автор отказывается излагать на бумаге причудливые мотивы женских побуждений, желаний и мыслей.
Будем проще. Вера Константиновна хотела бы видеть младшего сына студентом Южносибирского технологического института пищевой промышленности. В этом желании, милейший читатель, однако, не следует усматривать дань сугубому практицизму середины семидесятых. Желание отдать младшего сына в обучение специальности "Холодильные машины и установки" и есть как раз то самое женское "неизвестно что", о коем автор, боясь попасть впросак, рассуждать не желает. Факты, факты - вот наше кредо. Итак, уже упомянутый нами некогда благородной и импозантной внешности научный руководитель Веры Константиновны, доктор, профессор, в отличие от своей более удачливой ученицы, после серии (совсем не обязательно связанных с известной нам персоной) склок и скандалов около восьми лет назад покинул стены горного, сменив кафедру горной механики на кафедру терморегулирующих аппаратов и холодильных установок технологического.
Да, Вера Константиновна хотела разнообразия, но по вполне объяснимым причинам вида не подавала, хотя вела себя, прямо скажем, своеобразно. С одной стороны, Сергею Михайловичу не перечила, а с другой, и желанный картбланш на войну с сыном не давала, апеллируя к опасным последствиям психологических травм, особенно в юности. Мишка же видел в мамаше как бы защитницу, только вот не вполне разобравшуюся с делом. Но если ему казался лишь женским недопониманием сути вопрос: "А нет ли здесь, в Южносибирске, чего-нибудь близкого к физике и физическим процессам?" - мы-то, слава Богу, знаем,- это и есть та самая женская надежда - "авось родимый догадается сам".
Впрочем, мы отвлеклись. Унылые законы прозы требуют от нас закончить все же разговор о "дыр-дыре", объяснить, по крайней мере, причины его принципиального характера. Догадливому читателю, знакомому с характером гордыни, пространные пояснения, возможно, уже и не нужны, достаточно, пожалуй, и легкого намека. Обыкновенно пловцы, напомним, блистательная когорта Мишки Грачика, играли против легкоатлетов и традиционно переигрывали мастеров тартана. Ну, скажем, не сто из ста, а так. семьдесят на тридцать, но и этого, согласитесь, вполне достаточно для некоторого чувства превосходства. Сознаемся, сознаемся, заелись короли голубой дорожки, возомнили Бог знает что, потеряли столь необходимое для жизни ощущение реальности. Как иначе прикажете объяснить согласие играть втроем против четверых на интерес, сопровождавшееся хамоватым предложением в столь очевидно не равных условиях дать фору в два гола, а не то даже сделать счет на заказ.
Хотя. конечно же, в эту ловушку бедняги попались. пусть 70 к 30 и можно после обеда со сладким на третье представить как 60 к 40 или даже 55 к 45, но все равно, как ни подмигивай, первое остается больше второго, и потому ах как объяснимо желание прыгунов не упустить Богом устроенный гандикап четыре против трех, а уж ответное хамство - всего лишь неадекватная реакция на очевидную нечистоту помыслов врага. А враг свое дело знал, ведомый будущим директором ресторана, а пока студентом факультета организации общественного питания Южносибирского технологического, враг жаждал сатисфакции. Сумрачные горняки, да-да, три студента, правда, шахтостроительного, а не электромеханического факультета, переминались с ноги на ногу и вместе с представителем общественного питания требовали подтверждения серьезности заявки трех студентов Южносибирского госуниверситета. Вот когда в отсутствие уволенного по собственному желанию токаря на призовом горизонте замаячило пиво.
Суровость работников материальной сферы не знала жалости ни к физикам, ни к лирикам, сила, воля плюс характер подавили технику и тактику, и к 16.50. к моменту запоздалой явки нашей уездной звезды Мишки Грачика, счет, несмотря на первый, с ходу забитый университетской братией мяч, как ни обидно признаваться, уже дошел до 6:1 в пользу волевого большинства.
Но где же был Мишка Грачик, две недели назад ставший свободным человеком, лично просивший перенести футбол с привычных 18.00 на 16.00, где он был и что сделал со своей великолепной черной головой аргентинского профессионала? Он был дома, лежал на диване и слушал музыку. Впрочем, недолго, секунд сорок - пятьдесят. Ровно столько, сколько ушло у его мамаши на путь от кухни до "детской" плюс краткий диалог, явившийся соломинкой, что сыграла дурную шутку с верблюдом. В роли верблюда оказалась, как ни прискорбно, Вера Константиновна. М-да, хоть и жаль, но приходится признавать,- был у жены декана при всех ее неоспоримых достоинствах один недостаток. От обиды она, случалось, очень редко, но, как правило, всегда не вовремя, теряла столь присущее ей, даже, скажем, отличавшее ее самообладание. С другой стороны, как не понять бедную женщину, внезапно осознавшую, как ее младший, не наделенный талантами старшего сын похож даже в мелочах на собственного папашу.
Не выдержал, хребет не выдержал, терпение, как ни горько, но лопнуло. Причем терпение у Мишки, и он... Он взбунтовался? Нет, пришел в отчаяние. Вошел к парикмахеру, сказал, спокойный: "Будьте добры..." Впрочем, оставим поэзию, намеки и словесную игру. Представим наконец жертву домостроя, окончательно расставив папу с мамой по местам, а заодно и футбол ("дыр-дыр") доведем до победного конца.
Хотя мальчик не так отчаянно красив, как старший брат, но зато отлично плавает кролем и брассом и куда более уравновешен, скажем, даже рассудителен. Если Гриша Грачик своей тонкой, несколько капризной нервной организацией обязан матушке Вере Константиновне, то педантичный Миша, безусловно, папин сын. Сейчас, однако, мы не настроены обсуждать своеобразие форм проявления наследственности и уже сказанное заметили из чисто импрессионистских целей, походя. Сейчас, в данный момент, нам бы хотелось на радость теоретикам поговорить о воспитании. Миша Грачик получил английское воспитание. Он не ночевал в изостудии и не требовал учителя музыки дополнительно на дом, он пошел в папу и не мог правильно напеть "там, где речка, речка Бирюса". Художественные наклонности материнского рода скупо проявились в нем лишь тягой к симметрии, гармонии, то есть похвальной, но несколько скучноватой аккуратностью.
Если Гриша пугал возможностью омрачить свое будущее богемными талантами и наклонностями, посему требовал непрерывной опеки и присмотра, то младшенький до поры до времени радовал и утешал своей очевидной ординарностью, умеренностью и спокойствием. "Копия я",- нет-нет да и подумывал Сергей Михайлович. Пусть внешне мальчик был вылитая мать, но казалось декану,- это его порода, это его дыхание. Итак, младшего не трогали, все детство и отрочество Михаил Грачик спокойно удовлетворял свои желания, кои долгое время счастливо гармонировали с желаниями окружающих. За него никто не боялся, в него верили. В одиннадцать лет он попросился на плавание, и его с легкой душой отдали, после восьмого захотел в физматшколу, и его благословили, он всегда был занят и никого не беспокоил в отличие от братца.
Фигура спортсмена и чистый взор пожирателя научно-популярного чтива внушали твердую уверенность, а усидчивость определенно подкупала. Но вот вам, однако, суровая реальность, отраженная фотографическим методом реалистической школы,- черное оборачивается белым, Гриша Грачик - аспирант Института проблем угля, а Лысый - токарь опытно-экспериментального завода НИИэлектромашина. На что обрушить гневную филиппику? На журнал "Квант", на задачник Сканави или на автора популярной биографии Эйнштейна? Что ж, если бить, то, безусловно, писаку.
Впрочем, автор не столь уж прост, он не думает свалить фантастический идеализм младшего Грачика на феймановский курс лекций по физике. Автор хочет подчеркнуть одно,- условность (идеализм) мира его героев определялась не простой принадлежностью к upper-middle class, предполагающей, независимо от экономических и социальных трендов, обед на столе в урочное время (калорийный и вкусный), к зиме сапоги (финские новые), к весне куртку (японскую синюю) и рубль в кармане (всегда) на кинопремьеру. Условность мира наших героев двойная, тройная, многомерная, смотрите, у того же Мишки Грачика - спортсекция и физматкласс. одна спецшкола множится на другую, карьера пловца областного масштаба без срывов и травм (впрочем, и без олимпийских перспектив, от избытка настырности, благодаря хорошему росту и для собственного удовольствия) усугубляет последствия обучения физике по необщешкольному учебнику. А если уж совсем конкретно, переходя на личности, то человек, заранее знающий ответ задачи, пусть и написанный из кокетства кверху ногами или на странице 342, начинает глядеть на мир несколько самоуверенно, а если ему еще и слишком часто удается добился совпацения в третьем знаке, то последствия едва ли предсказуемы.
Итак, мальчик мечтал посвятить себя физике, молекулярной физике, если требуются подробности, он мечтал отдаться тому, о чем имел самое отдаленное представление. Более того, он попытался реализовать мечту на практике, но получил двойку по сочинению на физфаке Новосибирского государственного университета. Фантастика! - действительно, факт из ряда вон выходящий,перворазрядник по плаванию, набравший 4+3+3+4--14 баллов по физике и математике письменно и устно при проходном 14 (без сочинения), по этому самому сочинению получил два. Объяснение невероятному событию в самом сочинении Михаила Грачика на тему "Будущее физики", даже для физфака уникальном, поскольку лишь один из тридцати трех употребленных старательным абитуриентом глаголов (пытаться, касаться, считаться и даже реализоваться), обязанных отвечать на вопрос "что делать?", на этот каверзный вопрос отвечал, остальные, употребленные без мягкого знака, отказывались выполнять (наглые, скучные, несправедливые, не в духе времени) требования родной грамматики. Единственным глаголом-оппортунистом, подчинившимся властям, оказался "удивляться", употребленный в предложении-цитате, оптимистически резюмирующей взгляды Мишки Грачика на будущее физики: "Не будет конца открытиям в физике, покуда не иссякнет в человеке способность удивляться". Имелась в виду, конечно, способность за случайным подозревать закономерное, а за частным общее, но этого поэтического намека экзаменатор, очевидно, не оценил, поскольку глагол-ренегат был написан через "е". короче, экзаменатор не увидел будущего физики за флексией слова "дева".
Родители неудачника не увидели будущего физики значительно раньше, со способностью удивляться Сергей Михайлович Грачик, скажем прямо, не связывал ничего светлого, удивительное тяготило и Веру Константиновну как знамение грядущей неприятности. Нет, декан электромеханического факультета и жена его, доцент кафедры безопасности, не любили загадочного, неизвестности супруги предпочитали полную ясность, абсолютную видимость, осязаемость и обоняемость, а в мировые тайны не веририли, справедливо подозревая в их существовании чью-то выгоду. Словом, неожиданное осознание той роли, каковую отвел удивлению и прочим сопутствующим чувствам - вдохновению, восхищению и так далее - в своих жизненных планах младший сын, радости родителям не принесло. Безусловно, где-то Сергей Михайлович допустил ошибку, промашку, недоработку, то ли на породу свою слишком положился, то ли обманулся бесконфликтным отрочеством, короче, оплошал. А когда спохватился с опозданием, то решительно среагировал на выявившуюся тенденцию, с присущей ему методичностью и широтой, но каким, скажите на милость, способом мог уже вырвать, искоренить, вырубить из головы отпрыска присказку любимой всеми старшеклассниками математички первой школы Евдокии Васильевны, неизменно отчитывавшей нерадивого словами:
- С такими знаниями вам место только в горном.
О! А учительница физики, Маргарита Алексеевна, не менее уважаемая дама, легко отличавшая альфа-центавру от бетты, совсем не стесняясь, называла своих бывших учеников, не то чтобы, упаси Боже, поступивших в горный, а довольствовавшихся Южносибирским университетом, даже не позорниками, а, пардон, писунами. Пи-су-на... вы только подумайте, а теперь вообразите, ваш папа - декан второго по величине факультета этого самого одиозного горного. Не правда ли, пятно на биографии, ну а если он еще при этом не молчаливый, стыдящийся "своего падения человек, а довольно-таки навязчивый и упорный нудила, с утра до ночи пугающий проклятиями, грозящий отлучениями от родительской кормушки, обещающий несчастья, бесчестье, нищету, это в то время, как лучшие друзья уже покупают билеты до Академгородка, нет ни малейших сомнений, папаше уже ничего не добиться, пророчествуя вселенские катаклизмы, он лишь укрепил в молодом человеке твердое, вынесенное из популярной брошюры о ядерной физике убеждение: "Им, гагарам, недоступно".
Итак, шторм крепчал, волна накатывалась на волну, и тут, конечно, по всем законам развития сюжета (неотделимого от фабулы) следует написать: напряжение в семье Грачиков нарастало, отец с сыном перестали разговаривать. мать нервно смеялась в телефонную трубку, а в прихожей третий день незаведенные часы показывали половину шестого. В самом деле, но причиной тому оказался не внезапно открывшийся идеализм Михаила, даже беседовать не желавшего о горной альма-матер, большой семейный напряг (налетай, товарищи пуристы) устроил непредсказуемый брат Гриша. В тяжелейший для Отчизны час Григорий Сергеевич Грачик, в тот момент уже кавалер красного диплома, для получения коего проходивший двухмесячные сборы километрах в 150 от областного центра, нарушил присягу и ушел в самоход. (Ну, что мы и говорили, глаз да глаз, глаз да глаз за этим потомством.) Ушел он. вернее, уехал вместе со своей невестой Ириной, дочерью директора очень заметного на промышленной карте страны разреза имени 50-летия Октября, до сей славной годовщины называвшегося разрезом "Моховский". Невеста приехала навестить будущего офицера запаса, и он совершенно неожиданно для себя. не говоря уже о прочих заинтересованных лицах, уехал вместе с ней на быстроходном судне речфлота под названием "Заря".
Судьба вынуждала Сергея Михайловича и Веру Константиновну выбрать из двух зайцев одного. Новосибирскому госуниверситету было противопоставлено Омское общевойсковое училище в лице командующего сборами студентов ЮГИ полковника Симонова. Впрочем, Бог ты мой, да разве добрейший Георгий Фомич мог ссориться с милейшим Сергеем Михайловичем Грачиком. когда его собственный сын Дмитрий Георгиевич обучался на вверенном товарищу Грачику факультете, но, согласитесь, положение нашего полковника было весьма двусмысленным. Не менее двусмысленным оказалось и положение Владимира Ильича Афанасьева, ибо Ирина, дочь директора разреза с чудной испанской фамилией Вальдано, в свою очередь отказывалась проходить практику на подчиненном Владимиру Ильичу разрезе "Кедровский", двусмысленность же возникала постольку, поскольку уже лет пятнадцать два директора. Афанасьев и Вальдано, состояли партнерами в "пулю".
Чего хотели влюбленные, укрывшись на даче Ирининой одноклассницы? Влюбленные хотели разрешения стать мужем и женой, в обмен на которое обещали весьма разъяренным родителям впредь больше не баловаться. Впрочем, это все лишь красиво представляется издали, на самом деле Гришка устал от строевой подготовки, а Ирина от подъема в 6.30, жениться им никто не запрещал. хотя родители - дачные соседи - относились друг к другу с прохладцей, но ничего особенно зазорного в конце концов в этой партии не видели. Но покуда все недоразумения выяснились, клубок распутался, оправдательные бюллетени оформлены, прошло почти две недели. Именно в благоприятной атмосфере этих недель Михаил Грачик имел возможность реализовать свою мечту, но, как мы знаем. увлекшись высшей математикой, забыл о строгостях отечественной музы и оказался на мели. Он упустил счастливый шанс, и в этом ученый жизнью Сергей Михайлович узрел заботливую руку Провидения. Упрямый же отрок никакого урока не извлек из своего фиаско, более того, перечитав учебник русского языка и зазубрив десяток важнейших правил (уж-замуж-невтерпеж). Мишка превратился в сущий кремень. Право, если еще год назад у Сергея Михайловича шанс решить все по-семейному еще и был, то год спустя, в свой собственный день рождения декан электромеханического факультета воочию убедился - "никто не даст нам избавленья, ни Бог. ни царь и ни герой".
Конечно, соблазн огромен - войти в каноническое русло и отыскать в бескомпромиссности юного Грачика к лицемерию, расчетливости и бездуховности освежающее влияние рабочего коллектива экспериментального завода НИИэлектромашина, но врожденная принципиальность не позволяет нам решиться на такое опля. Более того. отражая правду жизни, приходится признавать,первые заработки лишь вскружили голову бедняге, а что до жизненных реалий, то они не открылись выпускнику физматшколы во всем их недетском многообразии. Возможно, просто семь месяцев слишком короткий срок, учитывая серийное производство и семь минут езды от дома на трамвае.
Впрочем, мы все время чуть-чуть торопимся, чуть-чуть забегаем вперед, отойдем же для равновесия (симметрии) немного назад от майского именинного дня, отступим и начнем размеренно. На сей раз. ученый прошлогодним срывом, Сергей Михайлович обложил неслуха не на шутку, весь свой опыт и интуицию вложил декан в решающую кампанию, целый год он говорил, произносил речи. монологи, скетчи и тосты за ужином и за завтраком, в кругу семьи и на свежем воздухе, у телевизора, перед лицом товарищей и с глазу на глаз, даже стоя у закрытой двери туалета, он говорил, говорил и говорил примерно следующее: На кого ты похож? Ты похож на шалопая... Остаток речи мы упускаем, и вот почему,- какая бы тема в ней ни затрагивалась, будь то жалкая участь блудных, ушедших из-под родного крова сыновей, печальная ли доля никем не опекаемых научных сотрудников, общая ли проблема падения и разложения современной молодежи,- в любом случае неизбежно вставал вопрос о внешнем виде, вопросе волосах. На кого ты похож? Ты похож на шалопая.
И в самом деле, последний раз подстригся Михаил в лето своего поступления (непоступления) перед выпускным экзаменом, с той поры волосы росли, вились, колосились и становились образом, воплотившим в себе и Новосибирский анабазиз, и отказ в августе поступать в горный, нежелание устроиться лаборантом в дружественный институт Сибгипрошахт, и хамскую выходку с учеником слесаря - все вбирали в себя смоляные кудри Мишки. И в самом деле поверилось едва ли не в демоническую власть этой гривы над мыслями и поступками сына, и стало казаться,- с отстрижением буйной поросли, с бесконфликтностью фасона "молодежная" все вернется в старую добрую колею, и статус-кво восстановится.
Ах ты. Господи, экая святая простота. Впрочем, хватит, наверное, психологических изысков, пора, давно пора дать слово Вере Константиновне и закончить главу на высокой ноте. Итак...
Итак, жена Сергея Михайловича в течение года тоже не теряла время даром, но деликатность и даже сокровенность планов Веры Константиновны, безусловно, не позволяла действовать впрямую. Собственно, название "технологический" всплывало иногда в беседах матери с сыном, но как бы случайно, ни к чему не обязывая. Осторожно подыскивая способ внушить ребенку нужный образ мыслей, Вера Константиновна не спешила, набирала очки. налаживала контакт с сыном, хорошие отношения. Что до волос, то Вера Константиновна, казалось, вообще игнорирует проблему, иной paз на правах любящего человека, случалось. даже гладила и ерошила упрямые пряди. С решающим шагом Вера Константиновна не спешила, опыт подсказывал,- повод, предлог отыщется сам собой, главное подготовить почву.
В конце концов повод нашелся самым роковым образом в день сорокавосьмилетия декана электромеханического факультета. Вернее, за день, в пятницу, когда Сергею Михайловичу полных составляло еще лишь сорок семь, Вера Константиновна, по обыкновению изучая областную газету "Южбасс", наткнулась на такое вот объявление: "Завтра, к субботу... мая Южносибирский технологический институт пищевой промышленности объявляет день открытых дверей. Трудно описать чувства, охватившие Веру Константиновну, ибо последняя строка обещала: "В актовом зале института встреча с заслуженным деятелем науки и техники, заведующим кафедрой терморегурирующих аппаратов и холодильных установок, доктором, профессором..." В общем, в субботу утром, едва лишь Сергеи Михайлович, обернувшись чурбаном, отбыл на службу, Вера Константиновна принялась обрабатывать иждивенца. Вначале Мишка, поздно вставший и после завтрака всецело занятый журналом "Ровесник", мамашиных намеков не понимал. Убедившись в этом уже после часа. Вера Константиновна стала более откровенна и настойчива. Около двух она подсела к Мишке на диван и показала "только что обнаруженное, чертовски любопытное объявление".
- И время очень удобное,- сказала Вера Константиновна,- четыре часа. как раз вернешься к шести, и будем садиться за стол.
Сознаемся, Мишка Грачик наивно полагал, будто мать слегка угорела у плиты. посему он терпеливо ждал. когда наваждение пройдет, и этим своим очевидным непротивлением позволил матушке непростительно увлечься. Только в половине третьего, когда Вера Константиновна сказала: "Ну, хорошо, одевайся, а я пойду поглажу тебе рубашку", бедняга стал соображать, сколь серьезный оборот принимает дело. Когда же до Мишкиных ушей стало из кухни доноситься позвякивание утюга о подставку, он просто запаниковал, но справился со слабостью и решил бороться с новой бедой старым добрым способом. Короче, в тот момент, когда Вере Константиновне остался левый рукав. за который она принялась, сладко воображая, будто ее отпрыск уже собрался, из комнаты сына донеслась музыка.
Нет, к одеванию он не приступал, даже не думал. Когда Вера Константиновна влетела в комнату, Мишка обнаружился на диване, он лежал, прикрыв глаза, явно изготовившись к чувственному наслаждению.
- Ты не идешь? - задала довольно нелепый вопрос Вера Константиновна.
- А зачем? - последовал достойный ответ. - Как, разве ты не хочешь послушать? - спросила Вера Константиновна и, перечислив все титулы и регалии своего бывшего научного руководителя, раскрылась окончательно.
- Каждого дурака слушать...- ответил сын. совершенно не подозревая, какой наносит удар.- Каждою дурака слушать, уши отсохнут.
- Ах так, это, значит, слушать уши не отсыхают,- сказала Вера Константиновна, имея в виду музыку.- Сейчас у тебя отсохнет кое-что другое,добавила она. имея в виду кое-что до сей поры неприкасаемое,- Хватит.объявила Вера Константиновна, перекрывая акустическую систему 10МАС.Хватит!
Это "хватит" означало конец игры, "хватит" означало - шутки кончились, и ты не думай, что, кроме отца, с тебя некому спросить. Нас предали.
- Сейчас,- сказала Вера Константиновна,- сию минуту и немедля ты приведешь в порядок все это безобразие, иначе не сядешь за праздничный стол.
Ну а чем решил мерзавец украсить праздничный стол, публика, безусловно, уже догадалась, и потому не станем задерживать деталями и без того непростительно медленное развитие событий. Отметим лишь походя просьбу купить заодно растительное масло, каковое и было заодно куплено.
Ну-с, а теперь, узнав чертову уйму разных тайн и секретов, выяснив, насколько уважительные причины задержали прибытие на матч ключевого игрока, отметив, кстати. искреннее его старание исправить незавидное положение приятелей (два гола лично и одна результативная передача за каких-нибудь пятнадцать минут), зададим вопрос, как же он, Лысый, прореагировал на появление за воротами соперников зрителя? Просто-напросто Сергея Михайловича Грачика.
Никак, знаете ли, в пылу борьбы, охваченный одной, но пламенной страстью, Мишка Грачик не заметил своего отца, не различил лица человека, так неестественно застывшего у кромки поля. Не признал именинника. Не пришло, прямо скажем, еще время Лысому оценить историческое значение момента, и поэтому, оставив его организовывать новые атаки, проводим взглядом онемевшего, одеревеневшего, слегка даже ориентацию в пространстве потерявшего отца, доведем до угла дома, до двора, где яростные вопли: "Лысый, пас! Лысый, сзади! Лысый, бей!" - уж не способны будут более испытывать на прочность неэластичный эпителий барабанных перепонок декана. Ах, но, увы, как всегда, навязчивое сочувствие и суетливая любезность, душе страждущего облегчения не дав, нас, однако, вынудят присутствовать при еще одном унижении несчастного человека. За углом Сергей Михайлович предосаднейшим образом налетит на колючую гору березовых веников, сваленных у стены дома как раз между дверью с табличкой "Узел горячей воды" и аркой, соседствующей непосредственно с приветливо распахнутым его собственным подъездом. Господи, право же, лучше бы просто отвернулись. Конкретному гуманизму предпочли абстрактную мораль.
Что ж, с какой меркой ни подходи (интересов приключения, конечно, во внимание не принимая), было оы разумно отказаться сегодня от привычного спортивного единоборства. А впрочем, все равно... уже все равно, так, по крайней мере, и Лысому казалось, слишком возбужденному содеянным каких-то полчаса назад. Раскованный, переполненный адреналином, он действительно играл вдохновенно, постепенно превращая 6:1 в 6:2, 6:3, 7:4, 7:5, 7:6 и, наконец, 7:7. Но то ли неопознанная тень. качнувшись и растворившись на той стороне поля, все же аукнулась в его воспаленном сознании, то ли пружина бунта, находившись, наплясавшись, провисла и замерла, а может быть, и мы склонны отстаивать именно эту версию, в удовлетворенную прогрессом игры голову (вкрались кое-какие воспоминания. Например, бутылка постного масла, каковую Мишка Грачик, уже Лысый, оставил v двери. Да, поставил на пол и, надавив кнопку звонка, кинулся прочь, стремительно преодолев шесть лестничных пролетов и оказавшись в момент открытия двери двумя этажами ниже наполненных ожиданием глаз мамы Веры Константиновны. Все же никогда Мишка не совершал подобных подвигов, тем более в красный день календаря, и поэтому можно понять, отчего он стал вдруг томиться, игра его потеряла блеск, ходы комбинаций нарушились, уже совсем, было потерявший надежду враг вновь вырвался вперед - 8:7.
Ax, уверяю вас. даже садясь в кресло парикмахера, Мишка еще не ведал, какие слова сорвутся у него с языка. "Налысо,- сказал он,- под бритву". И сам поразился, да, он сказал "А", но к неизбежности "Б", сознаемся, был еще не готов. И потому посреди футбола душа его начала метаться, трепеща крылышками, беспокойно порхая и жалобно чирикая. Но путь домой лежал только через игру, только десять мячей в ворота противника могли дать ему право ретироваться со словами: "Да в гробу я видал ваше пиво". В общем, Лысый, грешный своим опозданием, стонал, но держал. Впрочем. после восьмого пропущенного мяча начал слишком суетиться, слишком стараться, результатом чего стала передача н ноги набегающему директору ресторана и счет 9:7.
Но нет худа без добра,- безобразие, учиненное Лысым, пробудило в его партнерах справедливый гнев, открылось второе дыхание и угрожающе пошатнувшееся равновесие в считанные минуты было носстановлено 9:9.
Оценить героику деяний своих товарищей, однако в полной мере Мишка не мог. Шампанское, коньяк, готов был выставить Лысый ради спасения своей души. Но счет 9:9. роковое фифти-фифти. как и следовало ожидать задержался. Несколько раз обе стороны упускали вернейшую возможность завершить испытание, промахи по пустым воротам, удары в штангу фатально следовали один за одним, счет не мог измениться ровно полчаса, впрочем, для Мишки, пришедшего на футбол без часов и поминутно спрашивавшего время у товарищей, прошло всего 10 минут. Замедленный временной режим поддерживался его приятелями из соображений гуманности, ибо Лысый, все же явившись на игру, поставил условие - только до шести, до 18.00. Но, возможно, сказалось отсутствие необходимых разъяснений, а может быть, его удивительный лик виной всеобщей несерьезности, да и игра, в конце концов, требует жертв. Скорее всего, просто кажущаяся близость победы попутала его дружков, но, достигнув равновесия. Создатель остановил прекрасное мгновение.
Раскрыл глаза Мишке на чудеса со временем прохожий, к которому обратился снедаемый подозрениями Грачик. Произошло это в восемнадцать часов сорок одну минуту. Последовавшая за ней сорок вторая минута девятнадцатого часа была истрачена сыном декана электромеханического факультета на довольно бессмысленные поступки, как-то: оскорбление словами и действием, последнее выразилось в попытке съездить в нос ближайшему из обманщиков. Жулик, между прочим, принявший все происходящее отчасти за шутку, однако, счел наилучшим покинуть поле на хорошей скорости, успев порекомендовать Лысому на ночь водные процедуры. Впрочем, вовсе не желание мести владело в тот момент нашим героем, поэтому, оставив партнеров досмеиваться, он схватил вещички и не менее поспешно покинул площадку.
Итак, около семи часов вечера, взмыленный, красный, сын Сергея Михайловича надавил кнопку звонка у родительской двери. Тирлим-бом-бом откликнулся мелодичный звонок, но дверь не открыли. После продолжительных повторений кто-то подошел к двери, тщательно в глазок изучил черты пришельца и, в чем-то вновь убедившись, ушел в глубь квартиры. Не оценивший происшествия сразу, Лысый еще дважды разрывал тишину жалобным тирлим, но не вызвал за толстой дверью никакого движения. Неготовность молодого человека к такому повороту стала еще более очевидна, когда, сделав паузу, он вдруг постучал со словами: "Мама, это я, Миша".
Но и это проявление явного отчаяния осталось без внимания. Стыдясь соседей и прохожих, Мишка Грачик, Лысый, спустился в зеленеющий первым листом двор и уселся на скамейку среди свежевспаханных клумб. Его рассеянный взор блуждал по стенам, натыкался на родные окна, начинал метаться, туманиться, и поэтому потребовалось некоторое усилие ддя восприятия совершенно необычайного явления. Правее, этажом ниже родительских окон (в соседнем подъезде на втором этаже), со звоном отворились створки, и в сверкающем ореоле звенящего стекла из окна во двор шагнул человек. А НЕ ЛУЧШЕ ЛИ ВОДИТЬ "БЬЮИК"?
Сейчас в нашей повести появится второй важный персонаж - Женя Агапов, по прозвищу Штучка. Но прежде чем взяться за его описание, мы уделим несколько строк тому дому, в котором имели удовольствие быть соседями многие наши герои. Читатель, наверное, заметил,- автор и самого себя относит к героям своей повести, а слово "удовольствие" написал не случайно, ибо благодаря этому дому, длинному из-за башенок, углов и арок, слегка даже похожему на кусок крепостной стены, автор узнал много разных историй, в том числе необычайно поразившую его в юности историю девочки Оли и сына городского прокурора. Впрочем, до этого еще года два, а дому воздать должное хочется сейчас.
Итак, в пятьдесят втором году на улице Николая Островского был заложен дом, каковой в счастливом пятьдесят четвертом не только распахнул перед многочисленными новоселами двери своих 113 квартир, но и блеснул кафелем детской поликлиники, уютом дошкольного учреждения, удалью "срочного" фотосалона и шиком ателье первого, представьте себе, разряда. В то давнее время, кроме масштабности, иных достоинств в доме не находили. Прошло каких-нибудь десять лет, и обнаружилось его необыкновенное географическое положение. Стала ясна истинная цена высоты потолков и ширины коридоров (площади окон, толщины стен), не остались незамеченными даже особенности отопления. И вот, по мере раскрытия достоинств, дом стал менять жильцов. Коммунальные квартиры превращались в отдельные. Автор появился в доме на четвертом этаже в один год с Грачиками, еще очень давно, еще в туманные времена худосочного романтизма, гораздо позже поселился Женька Агапов со своей везучей мамашей, а уж прокурор с семейством и того позже. Девочка Оля в доме на улице имени героя гражданской войны не жила, она просто жила в центре, а вот самым старым из упоминаемых в нашем повествовании жителем прекрасного дома оказывается отец автора сварных излишеств у гастрономических точек города, но в весьма давние времена новоселья он был всего лишь нищенствующим художником-графиком и лишь позднее веско заявил о правах на дом старой постройки в тихом районе, став секретарем Южносибирского отделения Союза художников. Секретарь союза жил на одном этаже с деканом горного, автор этажом выше, а Штучка в соседнем подъезде на втором этаже в двухкомнатной квартире с окнами во двор.
Не слишком распространенное прозвище Штучка, каким в нашем повествовании чаще всего мы станем именовать Евгения Анатольевича Агапова, не несет, однако, обидного для русского уха (ты брось свои штучки... та еще штучка) оттенка. Своим прозвищем Евгений обязан изобретательной переводчице американских романов Рите Райт-Ковалевой (pronounced Wright). В ее переводе герой Сэлинджера Холден Колфилд, начав рассказывать о себе, замечает (за дословность автор не ручается): "Мой брат (тот, который работает на Голливуд) недавно купил "ягуар", такую английскую штучку, которая делает 200 миль в час". Смачное словечко моментально стало наиболее употребительным в лексиконе четырнадцатилетнего Евгения Агапова, обозначая любой наблюдаемый или воображаемый объект, живой или неодушевленный, большой или маленький, движущийся или неподвижный. От бесчисленных повторов эта "штучка", конечно, слилась с зеленоглазым образом сына заведующей отделом иностранного туризма Южносибирского областного исполкома профсоюзов. Поскольку Штучка охотно разъяснял желающим этимологию термина, мы смело предполагаем в прозвище оттенок некоторой гордости, некоторого мальчишеского восхищения Евгением, ибо, если перевести километры в мили, он делал в час больше голливудского брата Холдена Колфилда.
Тут мы решимся на ходу поделиться одним наблюдением, Безусловно, не следует законы материального прилагать к идеальному, так, если ложка бесспорно дорога к обеду, то, что касается книги, опоздание к определенному сроку идет обществу только на пользу. Сказанное прежде всего относится к произведениям склонных к поэзии сочинителей, книги которых, и автор в этом совершенно убежден, для облегчения последствий следует читать с некоторым опозданием. К несчастью Штучки, Catcher in the rye попался ему в руки в самый подходящий момент, и все написанное сумасшедшим американцем он восприиял один к одному, во всем великолепии фронтальиов проекции, чем создал немало хлопот окружающим, и в первую очередь своей матушке Зинаиде Васильевне.
Ну, наконец-то миновав хитроумные лабиринты отступлений, украшенных архитектурными излишествами реминисценций и анекдотов, мы благополучно вышли на вольный простор сюжета, удачно повстречав на выходе Зинаиду Васильевну Агапову. С огорчений этой милейшей, несмотря на свой ответственный пост, женщины мы продолжим на минуту прерванное развитие нашей истории.
Итак, Зинаиде Васильевне, женщине с годовым доходом 125 х 12 минус подоходный налог, был нанесен материальный ущерб на сумму одна тысяча пятьсот сорок два рубля. Точная сумма установлена работниками автосервиса при осмотре автомобиля ВАЗ-2101, принадлежащего заведующей отделом иностранного туризма. Столь серьезный урон причинили Зинаиде Васильевне неизвестные лица, похитившие, судя по всему, в зимнее время, стоявший в гараже автомобиль передовой работницы областного исполкома профсоюзов. Впрочем, совершив столь неблаговидный поступок, злоумышленники проявили невиданное в практике южносибирского уголовного розыска благородство,погнув крышу и сдвинув двигатель, не оставив отпечатков пальцев, но наблевав под заднее сиденье, они вернули машину в гараж, который затем с завидной педантичностью заперли на все четыре замка. Самым печальным в происшедшем безобразии, с точки зрения душевного состояния Зинаиды Васильевны, безусловно, явилось ее невольное пособничество злодеям. Зинаида Васильевна где-то по осени потеряла ключи от гаража, правда, где именно, установить уже не представлялось возможным, поскольку обнаружилось трагическое исчезновение связки лишь в середине апреля. Хотя удивительная осведомленность преступников о парных к ключам замках и наводит на мысль о неслучайности пропажи, как и о минимальной роли в случившемся самой Зинаиды Васильевны. Более того, даже допуская мысль о преступном замысле, среди знакомых Зинаиды Васильевны не на ком было остановить прокурорский глаз. К тому же сама потерпевшая, склонная в силу характера к упрощению излишне запутанных проблем, несмотря на иной раз почти нескрываемое недоверие, упорно уверяла, будто действительно потеряла ключи и даже помнит странный звук, значение которого она тогда, осенью, покидая гаражное каре, не дала себе труд объяснить, а теперь вполне определенно может истолковать как адью падающей из кармана старой болоньевой куртки в придорожную трапу связки ключей. И если дело действительно обстояло так, то нашедшему ключи преступнику оставалось лишь набраться терпения, пробуя скважины стоящих буквой "П" гаражей одну за одной. Кстати, искомая дырка даже обнаружилась в кармане куртки, правда, не в правом, как следовало бы ожидать, а в левом, но всем своим видом рваное отверстие вполне тянуло на роль пособника злодейства.
Ну и ладно, патриотически приняв (упрощая дело на данном этапе) официальную версию случившегося, посетуем на непозволительную беспечность Зинаиды Васильевны в вопросах жизненной важности. Но посетуем лишь из мелочного раздражения, поскольку именно не отягощенная скучными расчетами легкомысленность (в пределах, однако, не более допустимых важностью государственных занятий товарища) и делала образ Зинаиды Васильевны столь милым и симпатичным в глазах огромного большинства человечества. Кстати, начав о характере, мы слегка замялись при воспоминании об ответственности ежедневного труда Зинаиды Васильевны не случайно, смущенные сверхъестественной интонацией, отчетливо слышимой в слове "везунок". Да, Зинаиде Васильевне везло часто и откровенно благодаря ее исключительно располагающему характеру в какой-то мере. конечно, но главным образом благодаря все же природному умению ценить подарки судьбы и не искушать злодейку понапрасну. Тут мы уже вплотную подходим к описанию особенностей взаимоотношений матери с сыном, характер ее унаследовавшим, а необходимого для равновесия чувства меры лишенным начисто, но при этом просто забегаем вперед, туда, где о Зинаиде Васильевне уже не будет говориться ни слова, а поскольку нам необходимо еще кое-что узнать о ней самой и о ее жизни, немного отступим и продолжим.
Впервые особая расположенность фортуны к Зинаиде Васильевне Агаповой обнаружилась на пятом месяце беременности. Впрочем, грех, конечно, называть ведением несчастный случай на шахте, унесший полтора десятка жизней, в том числе и молодую и задорную жизнь отца Евгения Агапова. Но если спуститься с высот патетики до мелких сует быта, Анатолий Анатольевич Башарин отличался беззаботностью и упрямством, иначе говоря, ни на первом, ни на втором, ни тем более на пятом месяце не желал он признавать своего отцовства, ну, а уцелей он среди ужаса взрыва и пожара в очистной лаве и под давлением неоспоримых улик признай свое участие в таинстве зачатия, сделал бы он это, уже находясь в заключении, поскольку, как механик участка шахты "Капитальная", нес уголовную ответственность за случившееся несчастье. Но вот человека не стало, и вина сразу оказалась искупленной, более того вообще такова трагическая реальность (вовсе, товарищи, не художественная) жизни шахтерских городов, а все происходило именно в таком небольшом (стотысячном) городке на юге Кузбасса,- вслед за бедой неожиданно приходит, замывая пятна, обильный поток разного рода благодеяний. Даются осиротевшим семьям квартиры. пенсии, льготы, для чего, частенько задним числом оформляются браки, ибо далеко не каждый шахтер, проживший с одной женщиной не один год и наделавший детей, ставит загс в известность о своем гражданском состоянии, и это очень важно, поскольку жена имеет право требовать, а подруга нет.
Итак, не успев стать матерью-одиночкой, Зинаида Васильевна, в том далеком пятьдесят седьмом юная преподавательница экономики горного техникума, превратилась во вдову, оставившую при замужестве девичью фамилию. Но, скажем прямо, не только честь и шахтерскую пенсию даровало городское начальство Зинаиде Васильевне,- родив сына, она уже не вернулась в родной техникум, а поступила на работу в плановый отдел треста "Прокопьевскуголь", там заслужила доверие коллектива и начала восхождение по профсоюзной лестнице.
Впрочем, наше конспективное изложение со всей очевидностью неполно. Упущено, однако, по вполне понятным требованиям жанра, не описание природы, а небольшая подробность из истории молодых лет Зиночки Агаповой, а именно наличие первой, интимной, поскольку речь идет о девушках, живших в одной комнате общежития, подруги. Подругу звали Раиса, она преподавала в том же горном техникуме историю, но молодым специалистом в отличие от Зины ее сделал не Томский политехнический институт. а Ленинградский госуниверситет. Совместное проживание не только способствовало тесной дружбе, но и привело к появлению общей стыдливой тайны. Сознаемся, именно после празднования сначала 8 Марта, а затем Международного дня солидарности трудящихся в уютной двухместной комнате женского общежития Раиса Рачковская стала Пантелеевой, переселилась в отдельную квартиру и к осени, как раз к печальным событиям на шахте "Капитальная", из просто Пантелеевой превратилась в жену секретаря парткома шахты им. Вахрушева.
Ну, а где в этом всем место Анатолия Башарина? В центре, Толя учился в Ленинградском горном с Васей (именно так звали Василия Мироновича Пантелеева). Вася поманил его в родной Прокопьевск (опять эти чертовы молодые специалисты), а младшая сестра Василия - Людмила Мироновна училась в горном техникуме под классным руководством Раисы Алексеевны, дружившей с Зинаидой Васильевной, уф, все. Осталось лишь добавить,- с петербургской, хотя Раиса Алексеевна родом всего-то из Пскова, точки зрения прямодушный продукт сибирского климата и образования, верная и забавная Зина Агапова нуждалась, как бы это точнее сказать, в опеке. Иначе говоря, по мере роста Васи продвигалась и Зина. В середине шестидесятых Пантелеевы переехали в областной центр, и два года спустя свой ответственный пост заняла Зинаида Васильевна.
Впрочем, стоп. если уж о везении, то никак нельзя упустить момент появления Штучки в воспетом нами доме на улице Николая Островского. У Анатолия Башарина была сестра, на сей раз старшая, Антонина, вместе с заводом во время войны эвакуированная в Южносибирск (кстати, Толик войну встретил в пионерском лагере в Белоруссии, с восьми лет воспитывался в детдоме, а в Прокопьевск распределился не только из любви к Пантелееву, а отыскав на третьем курсе свою сестру живой и здоровой в Южбассе, далеко-далеко за Уралом). Поскольку завод был химический, Антонина Анатольевна рано вышла на пенсию и уехала к единственной дочери в Минск, но при этом не забыла племянника с невесткой. Итак, боясь впасть в совершенно воннегутовский балаган родственников, автор закругляется, заметив,- в Южносибирске Зинаида Васильевна появилась на год раньше Пантелеевых, на счет же поста поправок не будет. Да, вот только не хочется создать впечатление особой зависимости Зинаиды Васильевны от чьей-то благосклонности. Зина сама умела ковать свое счастье, а удачу привораживала, должно быть, своей бесхитростностью, удивительной простотой.
Ну-с. осведомив таким образом читателя о скромном генеалогическом древе Штучки, мы можем теперь, рассчитывая на понимание, приступать к истории осквернения "Жигулей", горечь которой и в эти последние дни мая все еще мешала Зинаиде Васильевне в полной мере радоваться удивительно теплой и ранней для юго-запада Сибири весне.
Кстати, Штучка, Евгений Анатольевич Агапов, мог бы пусть несколько путано и сбивчиво, но шаг за шагом описать таинственное происшествие со взломом. Впрочем, взлома никакого и не было, и поэтому не станем снова забегать вперед, скажем лишь,- Зинаида Васильевна не только принципиально отвергла саму возможность для сына сесть за руль своей машины, более того, она всячески оттягивала, казалось, такой неизбежный момент, как получение им прав, и вовсе не женская ревность ею руководила, а печальный опыт велосипедной юности Штучки: сломанный "Спутник" - сломанная рука, сломанный "Спорт" (соседский) - два ребра своих и так далее, в общем, двенадцать швов и 2 (два!!) сотряса за каких-нибудь пять-шесть лет, согласитесь, аргументы против механических средств передвижения более чем убедительные.
Кстати, и сама Зинаида Васильевна в течение первых двух лет владения зеленым мышонком Волжского автозавода не имела прав, а получив их в семьдесят третьем, тем не менее сама за руль практически не садилась. Водил машину очень хороший друг Зинаиды Васильевны (просто везет человеку, и добавить тут нечего), с которым она всегда была не прочь разделить радость и печаль в поездке за грибами, на рыбалку, а то и просто провести уик-энд (т. е. субботу с воскресеньем) в каком-нибудь не слишком людном доме отдыха. Домик на колесах как ничто другое подходил для внеслужебных контактов, а влюбленные, трудясь в разных ведомствах, были тем не менее тесно связаны по работе, автомобильные прогулки на лоне сказочной сибирской природы (Русская Швейцария, Шорская Австралия и, кажется, Арканзас величиной в две Франции) не возбуждали излишнего любопытства и не травмировали психику, и без того неважную, жены хорошего друга, из-за разных плохо поддающихся лечению недугов частенько отдыхавшей в больнице, кою в школьные, не отягощенные душевными переживаниями годы автор звал веселым словом "крэз". Сложности, отчасти служебного, отчасти этического характера, мешали обратить дружбу в брак, но скромность и такт переживавших вторую молодость, не говоря о сочувствии к уже упомянутым трудностям, вызывали в обществе если и не одобрение, то понимание во всяком случае.
Собственно, именно нежелание травмировать чью-либо психику и удержало Зинаиду Васильевну от продолжения активных поисков похитителей, едва лишь возникла версия потери ключей, Зинаида Васильевна с не утраченной за длинную жизнь стыдливостью припомнила некоторые сопутствовавшие той возможной потере связки детали осеннего вечера. В конце концов полторы тысячи вполне подъемная сумма, с маленькой помощью друзей.
Ну, а мы при всем уважении к приличиям все же не станем искать в левом кармане дырку из правого, при всей симпатии к женщинам вообще, а к Зинаиде Васильевне в частности не поступимся хотя бы наедине сами с собой истиной. Ключи из правого кармана взял Штучка, но сделал это не в коммерческом угаре и не иной низкой страстью движимый, а от широты души и ради некоторого праздничного разнообразия бытия, к тому же в легком любовном угаре.
Впрочем, тяжкий грех им совершался не впервые, и с этой стороны как не удивиться осторожности и осмотрительности, кою проявлял Штучка месяцев, наверное, девять, поскольку впервые покататься он отважился в свой выпускной вечер, а исключительно счастливо (без жертв) кувыркнулся в специально не подготовленных для акробатики "Жигулях" уже на февральском гололеде. (Одна Зинаида Васильевна в гараж не ходила, хозяин же единственной уцелевшей связки - человек, известный Штучке, как дядя Вова,- весьма ответственный, к тому же службе отдававший душу, скажем прямо, не часто мог составить Зинаиде компанию. Зимою же, на несчастье, он вообще был послан повышать свою старательность на шесть месяцев в столицу нашей Родины, ну, тут, право слово, уж и не Штучка, тут, пожалуй, и Тимур со всей его командой не удержится от соблазна.) Итак, как уже догадывается проницательный читатель, на очереди еще одна романтическая история о механическом Россинанте, павшем во время рыцарского подвига. Так оно и есть, но до любовных сцен, слез и поцелуев никак не хочется держать читателя в заблуждении относительно нашего героя. Конечно, наш Евгений вовсе не сумасброд и не гнусный хам, а просто легкомысленный и на зависть безответственный малый, к тому ж склонный к эффектам и поэзии. Короче, актер. прирожденный лицедей и фантазер. Возможно, в чеховском девятьсот десятом ему б не миновать счастливого амплуа "характерного", но в описываемые нами времена художественные достоинства двух (трех, если посчитать и кукольный) театров областного центра: драматического и оперетты - к подобным мечтаниям не располагали. К сцене располагали, как это, может быть, и ни странно, глянцевые плакаты с пометками printed in England, журналы, буклеты, пластиночные конверты.
Да, друзья, его мечтами, во всем их простодушном и клоунском великолепии, владела гитара "Фендер Стратокастер". Впрочем, мы по привычке забегаем вперед и говорим лишнее, докончим-ка лучше о характере. Однажды автор в пору студенчества слышал, как бывший соученик Евгения по английской спецшколе после долгой борьбы с газетным косноязычием неожиданно кратко и эффектно выразил распространенное в публике мнение: Штучка - это человек, который не стесняется. Вот тут проявим образованность и ни в коем случае не спутаем форму с содержанием, ведь суть не в том, как, а суть в том, почему. По одной простой причине,- Штучке катастрофически не хватало взаимопонимания с миром, который он так страстно хотел осчастливить своим "Я", и в этом желании - украсить собой рутину будней, он был так искренен, так целенаправлен, дарил себя и такого, и этакого, и в профиль, и в фас, и наизнанку, и шиворот-навыворот, и каждое это "Я" мир, пораженный калейдоскопом перемен, оценить и полюбить как-то не успевал.
Кстати, Штучка жил не только в атмосфере continues perfect tense спецшколы. В прекрасные годы отрочества Евгений, как и многие его ровесники, обучался игре на музыкальных инструментах в музыкальной школе. И тут, надо заметить, при попытке овладеть нотной грамотой впервые, пожалуй, проявились особенности его характера. Бессовестно пропуская какое-то сольфеджио, сбегая с музлитературы, совсем не интересуясь хоровым пением, он, однако, в конце первого года обучения совершенно подкупил учителя своей не по годам ловкой техникой, мы бы даже отважились сказать, культурой игры. Впрочем, неожиданный для Якова Львовича Бахмера парадокс объясняется легко. Заводной Штучка впадал в настоящий ступор при виде учебников и тетрадей, зато, подбирая мелодии песен и подражая кумирам, он мог упражняться часами, без обеда и ужина, круглые сутки, покуда у него просто не отбирали инструмент. Однако даже явная благосклонность педагога не спасла его от строгого, экзаменующего ока систематического образования, в начале третьего года Евгений Агапов, aka Штучка, покинул Южносибирскую музыкальную школу навсегда. Правда, с инструментом не расстался и прогрессировал с фантастической скоростью, но в конце концов утомленная страданиями завуча, где-то в конце десятого класса Зинаида Васильевна, привыкшая устранять все проблемы самым простым способом, не долго думая, продала некогда ею же приобретенную "Кремону". Между прочим, аналогичная участь постигла в свое время и велосипед, и магнитофон, и массу прочих славных штучек, безусловно мешавших должному усвоению инфинитивных оборотов, но и при таком неизменном раскладе Штучка, прямо скажем, не унывал, у него всегда находилось кое-что в запасе. Редкостная находчивость и даже изощренность в изыскании способов проявления индивидуальности не могла не смущать умудренную опытом достаточно продолжительной счастливой жизни Зинаиду Васильевну, поэтому, несмотря на понятную занятость, она всячески старалась привить Евгению инстинкт самосохранения. Впрочем, так ли в самом деле? Несложный метод воспитания Зинаиды Васильевны сочетал быстроту и неотвратимость действия. Все занесенное в дом, пусть даже и рукой Зинаиды Васильевны, но использованное не по назначению и не на пользу, немедленно исчезало - продавалось, а то и просто выбрасывалось. Однако в отличие от некоторых наших знакомых педагог Зинаида Васильевна была крайне непоследовательный. Да и в великой суете ее жизни как еще, кроме самого доступного способа, могла она утолить свои материнские чувства? И вновь, и снова появлялись у Штучки на столе толстые голландские шариковые ручки, на стенках японские календари, а однажды даже шведские роликовые коньки, ровно до очередного родительского собрания. Как тут не восхититься простодушному материализму Зинаиды Васильевны, и вправду, если нет причины, откуда взяться и следствию? Если прогнута крыша и сдвинут двигатель, очевидно, такому печальному итогу кое-что предшествовало.
На электромеханическом факультете Южносибирского горного института (здравствуйте, Сергей Михайлович, какая встреча) когда-то, еще за год до тех событий, о которых мы ведем речь, окончила существование весьма знаменитая, прославленная даже областным телевидением музыкальная группа, называвшаяся "Темп". Публика любила коллектив за редкий профессионализм и свой пусть и не слишком экстравагантный и оригинальный, но вполне запоминающийся стиль. На концерты, скажем, на фестивали самодеятельности Южносибирского горного ради удовольствия послушать "Темп" приходили студенты и технологического, и медицинского, и университета. Правда, и сама группа, хоть и приписанная (защищала честь) к электромеханическому факультету, единой профессиональной (общности не составляла, поскольку, помимо родного, в коллективе присутствовали и студенты шахтостроительного факультета, но и на этом интернационализм не заканчивался,- кроме студентов в группе выступали еще два десятиклассника. Одним из них и был Штучка, которого в "Темп" привел вместо отчисленного (ах, нелегкая доля студенческой самодеятельности) гитариста не кто иной, как сам Григорий Грачик, приятель, мы даже решимся на слово "друг", и одногруппник пианиста и руководителя "Темпа", знакомого нам, между прочим, уже в своем нынешнем образе ассистента кафедры общей электротехники Алеши Бессонова. Кстати, совсем уже скоро он бросит свое сторублевое жалованье, поступит в Южносибирское музыкальное училище, а работать станет в джазовой студии Южносибирской ГРЭС, пройдет еще немного времени, и уже автор на правах знакомого напишет о нем большой очерк с фотографией в популярной молодежной газете.
Итак, лишившись среди музыкального сезона гитариста, Алеша Бессонов с легкой руки Григория решился на эксперимент и не прогадал. Взяв гитариста, он спустя полгода (чуть больше) приобрел еще и замечательную певицу столь же юного возраста и огневого темперамента. Впрочем, мы опять стали бессовестно торопиться и просим нас извинить. Ну, а если по порядку, то Штучка пришел в "Темп" девятиклассником и, лишь утвердившись, в начале десятого привел на репетицию свою прекрасно владеющую голосом одноклассницу Марину. Марину с очень забавной фамилией Доктор и ласковым прозвищем Мара. Теперь, думается, нет ни малейшего смысла возвращаться куда-нибудь в шестой класс и расписывать зарождение и течение этой любви, начнем сразу с промежуточного финиша. В ту весну, когда была продана гитара (вот уж действительно поступок, в лучшем случае способствовавший нервной разрядке Зинаиды Васильевны), когда кончался десятый класс, Штучку по телевизору увидел руководитель прибывшего в наши золотоносные сибирские края в Южносибирской филармонии пересидеть какие-то столичные бури ВИА с названием, представлявшим собой деепричастный оборот "Шагая с песней". (Один знакомый автора это "шагая с песней" считал и других убеждал с горячностью принять его версию парафразом на тему "и тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадет".) Так или иначе, встреча с тем, что никогда и нигде нс пропадет, на которую нелепый Штучка привел и Мару. завершилась не воплощением его мечты о карьере профессионального бродяги-музыканта, а скоропалительным замужеством Марины Доктор, приглянувшейся бас-гитаристу, двухметровому. узкому и в бедрах и плечах молодцу по фамилии Сычиков, на свет появившемуся ровно на двенадцать лет раньше Мары. Благодаря неожиданному браку Мара уже как член семьи зашагала с песней по нашей большой стране. Штучка же в "слезах и печали" отклонил лестное предложение самого руководителя ансамбля, жителя Кировского района Москвы, но почему-то заслуженного артиста Марийской АССР, мечта встретила неожиданное препятствие - труп Зинаиды Васильевны, только перешагнув через который, по ее словам, мог Евгений совершить задуманное безобразие. На matricide Штучка нс решился и в результате стал студентом факультета романо-германской филологии Южносибирского госуниверситета.
Ну, а как же любовь? Любовь, пройдя серьезные испытания. в полном соответствии с традициями гуманизма. окрепла. Первое полученное от любимой письмо Штучка порвал вместе с конвертом, затем, сломав еще пару подвернувшихся под руку предметов и так успокоившись, спустя примерно час с огромными трудностями собрал из кусочков, как немецкую головоломку, и прочел, правда, затем гордо выбросил, о чем. конечно же. немедленно и пожалел. Письмо содержало развернутую просьбу быть добрым (какой ты есть всегда), все простить (как, ты это мог всегда) и поверить (как обычно) в светлое будущее, ведь все сделанное, если вдуматься, совершено ради любви, ибо нет ничего отвратительнее длинных волосатых рук. а есть только твои глаза, какие забыть невозможно. И как только Маринка оглядится, как только ее приметят, все переменится. и она выйдет в люди и выведет с собой Евгения, а все происшедшее забудется, как страшный сон.
В письме была среди прочих также фраза, которую Евгений не выделил, даже собрав по частям, но мы ее напишем, поскольку считаем не лишенной значения: "...не ставить же мне было крест на всей жизни, упустить, может быть, единственный в ней шанс только из-зa твоей матери".
За письмом последовал телефонным звонок (из Москвы), спустя два месяца еще один (из Кишинева) и наконец открытка из Алма-Аты: "Жди к начале февраля. Мара" (ага, ну, вот он наконец долгожданный февраль). И действительно, Мара приехала, но увидеть ее, хотя жила она в пяти минутах ходьбы от Николая Островского, было делом непростым. "Шагая с песней" работали над новой программой, и, сбегая с лекций, Штучка мог провести утром час-другой с совсем похудевшей, и оттого еще более милой, подругой. Слезы признания, даже счастливые поцелуи в подъездах (февраль, судари мои, в описываемых краях месяц весьма студеный) мы пропускаем, стремительно переходя к последнему дню февраля, двадцать восьмому. В этот день измученные ожиданием сердца влюбленных должны были соединиться. Создатель, казалось, наконец сжалился в день отлета авангарда эстрадной песни. Он устроил перезапись инструментала для программы Южносибирского телевидения, и все играющие участники группы. шестеро, должны были приехать в аэропорт прямо из студии. У вокалистов же образовался свободный день, а у Мары к тому же свободная квартира,- ее отец работал главврачом в профилактории Южносибирского химкомбината, мать там же дантистом, и в город из Соснового бора они наезжали лишь эпизодически.
Итак, еще с утра наврав матери о каких-то поздних (после четвертой пары) и важных консультациях, Евгений в двенадцатом часу отворил заветные двери и вывел железного коня. Железный беды не чувствовал, не храпел, копытами не бил. а моментально завелся, щедро кормленный антифризом. В радужном настроении, полный самых смелых надежд. Евгений тронулся в путь за Дульсинеей (ну. конечно же, Марой) в Сосновый бор, где она со вчерашнего вечера гостила у папы с мамой. Проскочив без приключений двадцать (около того) километров по пустынному в это время дня и года шоссе. Штучка нашел подругу детства (представьте себе) не на крыльце с нетерпеливым взором, а под расслабляющими струями материнского фена. В ожидании завершения "последних штрихов" Штучка свистнул из-под стекла мамашиного стола Маринкину фотографию, а затем вынес в виде расплаты беседу о смысле жизни в кабинете главврача, кстати, тезки. Евгения Романовича Доктора. Между прочим, папаша Доктор, некогда промывавший рассеченное после велосипедного падения темя Штучки, предложил нашему Евгению принять по случаю западного ветра граммульку чистого медицинского, но Евгений отказался, ощущая себя, очевидно, до некоторой степени в роли новобрачного.
Итак, после часа слуховой и обонятельной пытки Штучка был утешен нежным поцелуем в ухо, и поскольку неожиданная ласка свалилась на него во время разворота, он едва не въехал в фонарный столб задним крылом зеленого "жигуля". Однако, презрев этот нехороший знак, Евгений, совсем растерявшийся от невиданного великолепия подруги, ощущая на своем плече горячее прикосновение и запах цветочного шампуня, дал по газам и скрылся в ранних февральских сумерках. И вот уже почти доехав до города (до центра). Штучка был вынужден вместо желанного поворота влево сделать непредусмотренный поворот направо,- как оказалось, смертельно занятая на репетициях Мара, однако, успела заказать знакомой девочке-портнихе, бывшей выпускнице английской спецшколы, переехавшей на Радугу, "веселенькое", ее собственные слова, платье. Веселенькое платье, как и следовало ожидать, потребовалось слегка отпустить и приталить. Досадуя и сердясь, Штучка последовательно вылил три чашечки из вежливости непрерывно подаваемого кофе в горшок (деревянный ящик) чудовищных размеров фикуса. Напитав терпеливое растение, он нашпиговал мясистые листья повсюду валявшимися невидимками и окончательно успокоился, лишь написав на широкой поверхности листа подвернувшейся под руку синей помадой весьма выразительное слово, кое, впрочем, немедленно превратил в пароход с трубой.
Только в начале пятого Штучка выехал из Рудничного района и на серпантинном спуске к мосту через Томь попал в безобразную пробку, образовавшуюся после того, как в самом низу асфальтовой змеи, на финишной прямой встречный "магирус" положил поперек дороги не вовремя выскочивший из-за поворота вагончик ремонтного трамвая. Потрясенная несчастьем Мара предложила любимому бросить "жигуленок" в безнадежной пробке и пешком по метровым сугробам, вплавь, кувырком, через все препятствия бегом спуститься вниз, перелететь на крыльях любви мост, добежать (всего три остановки) до Советского проспекта, впрыгнуть в отходящий троллейбус и спустя каких-нибудь десять минут наконец слить губы в горячем поцелуе в тепле родительской квартиры.
- Совсем, что ли, плохая? - спросил Штучка и даже не успел пожалеть о своей несдержанности.
Право, лишь врожденная стыдливость мешает нам описать все красоты последовавшего объяснения. Один лишь перечень (прейскурант) помянутых Штучкиных грехов и пороков занял бы четверть печатного листа, но мы, несмотря на соблазн легкого заработка, отметим лишь основной. Неблагодарность, представьте себе эгоизм. Но Штучка выдержал удар, мужчина не заплакал, и тогда (в силу, мне думается, закона сохранения энергии) заплакала женщина. Разрыдалась Мара. не закончив обвинительного акта, уронила голову на грудь возлюбленного (на живот, честно говоря) и, отчаянно причитая, принялась каяться. просить прощения, скулить и вздрагивать. Отходчивый Штучка гладил повинную голову, и счастье, клянусь честью, грезилось ему совсем близко, на той, уже сверкающей огнями стороне Томи.
Вот тут бы и поставишь точку. Закончить энизод. Но, увы, за секунду-другую до того, как повисший над капотом Штучкиного "жигуля" серой коростой грязи поросший кузов МАЗа вздрогнул, извещая о долгожданной, с самого низа идущей волне движения, проказник златокудрый Лель не удержал губы в положении "умильно", ощерился негодник самым прегадким образом. Миг, едва заметная игра мускулов, вокруг коей и разговор заводить бы не стоило, да волей-неволей придется, ибо без упоминания о сей черной тучке, паучком пробежавшей по лазури, возможно просто оскорбительное для моего героя толкование некоторых странностей его физиологических реакций.
Итак, когда готовность все забыть и простить уже согревала все его существо, бедняге, ласково теребящему гладкое Марине ушко, вдруг показалось, что ротик любимой в этот самый прекрасный и возвышенный момент вознамерился выловить заветную рыбку, трепетавшую в глухом закутке между двойным швом и гусиными пупырышками бедра.
Автор не берется утверждать, в самом, ли деле Мара собиралась блеснуть изысканным искусством, однако гарантирует шок, оцепенение, в кое поверг Евгения доселе немыслимый жест, одно лишь подозрение, обернувшееся безобразной чередой образов, желтозубым оскалом Сычикова, которого так простодушно и заносчиво все это время держал наш кавалер лишь за тупого ковырялу и длиннорукого лажовщика.
Впрочем, оживший МАЗ фукнул в ветровое стекло ядовитым выхлопом. Мара приподняла голову. Штучка отжал сцепление и, сбрасывая с себя отвратительное наваждение, резко взял вправо, заставив сероглазого таксиста в соседнем ряду на несколько минут потерять образ Божий.
Из арки Мариного дома навстречу зеленому "жигулю" выбежали двое. Правда, длинный не дотянул, упал. потеряв равновесие, метра за три до машины, но его толстый товарищ, совершив неожиданный при его комплекции прыжок, хлопнулся плашмя на капот и заорал в побелевшие лица одноклассников: - В порт, шеф, в порт!
Несмотря нa столь экзальтированное вступление, толстяк довольно быстро признал и шофера, и пассажира, съехал с капота и, к немалому расстройству совершенно потерявшегося Штучки, вполне членораздельно объяснил, в какое заблуждение ввел дружный коллектив "Шагая с песней" относительно времени вылета змей-администратор. Пока Евгений приходил в себя от огорчения, Марин супруг, преодолев трудные метры, добрался-таки до машины и, приняв Штучку в портвейном вдохновении за спасителя и освободителя, заключил беднягу в восторженные объятия и даже поцеловал в шею.
Столь неадекватными чувству поцелуями в ухо и шею началась и закончилась для Штучки нежная часть февральского дня. Пока длинный укладывался на заднее сиденье. а его пузатый коллега, барабанщик, между прочим, распихивал сумки направо и налево, выяснился и еще более прискорбный факт. В состояние свободного парения бывшие работники Москонцерта вошли, мирно убивая время, образовавшееся из-за отмены по техническим причинам сегодняшней перезаписи. Зевок администратора и леность музыкального редактора отняли у Штучки последнюю надежду. Он плюнул, попал себе же на штаны, рванул с места. едва не оставив в снежном феврале зазевавшегося в дверях кабана-барабанщика.
Конечно, по всем правилам рыцарского изящества несложившийся день должен был завершиться скорбным "пока" у теплого бока "Жигулей", если бы не Марин характер. Ужасный, право, характер у подруги нашего героя, совершенно он не вписывается в романтический идеал, никак. В трудный для Евгения час управления личным транспортом в условиях гололеда в Мариной голове родилось страшное подозрение. Маре в осторожных Штучкиных поворотах и даже остановках на красный свет внезапно почудилось коварное предательство. Выгода Штучки от Мариного опоздания на самолет, ссоры с заслуженным артистом Марийской АССР, даже возможного отчисления из преуспевающего деепричастного оборота казалась очевидной, о чем Мара, потрясенная открытием до слез, не замедлила объявить.
Вот в какой момент, отъехав всего лишь какой-то километр от последнего дома Южносибирска, примерно через тридцать секунд после начала Мариной речи взбешенный Штучка объявил: - Тогда добирайтесь на такси!
Марина роль противовеса может быть по достоинству оценена специалистами по баллистике и сложным черепным травмам, ибо только ее молниеносная реакция (девочка вцепилась в руль и закричала: "Мама!") лишила Штучку необходимой для человекоубийства резкости в движениях, "жигуль" всего лишь описал восьмерку, хлопнулся крышей на черный лед, встал на колеса и замер, зарывшись носом в сугроб.
Мара плакала, суетливый барабанщик голосовал на шоссе, а слегка оживший супруг, вылезая на снег, весело сообщил ушедшему в себя Штучке: - Я всегда плохо переношу взлет. Вот и все, начав с далекого пятьдесят седьмого года и кратко набросав важнейшие события минувших полутора десятков лет, мы вновь возвращаемся в день сорокавосьмилетия Сергея Михайловича Грачика, ознаменованный необычайными, из ряда вон выходящими происшествиями, о которых мы, собственно, и ведем обстоятельный и неспешный рассказ.
Светлый день некруглого юбилея Сергея Михайловича, как известно, совпал с благословенной субботой, и лишь угроза, что непомерность учебных долгов обернется неизбывностью, спасла Евгения от хозяйственных забот на исходе семестра. Тут мы, воспользовавшись случаем, добавим к нашим представлениям о строгостях Зинаиды Васильевны ее очевидное предпочтение трудового воспитания всем прочим механизмам исправления нравов. Да, мы утверждаем, - вовсе не любовь Зинаиды Васильевны к садовой клубнике, гордо в Сибири именуемой "викторией", а желание вырастить достойного члена общества привело к вступлению Агаповых в число южносибирских мичуринцев. И тем не менее в субботу, в день безусловного подчинения всех дум и дел севообороту (стояла весна, и дни колхозного календаря по доброй традиции равнялись году), только беззаботность избавила Евгения от штыковой лопаты. Говоря конкретнее и понятнее, если свою первую сессию, возможно, благодаря школьному hard drilling, студент первого курса факультета романо-германской филологии с грехом пополам (завалив первый экзамен) все же одолел, то на вторую просто не вышел. И вот в горячий день страды (все же, однако, не теряя надежды неизрасходованные силы и киловатты использовать в ближайшем будущем) Зинаида Васильевна, покидая дом, заперла дверь с той стороны. надеясь сим поддержать и укрепить не по годам слабо развитую сознательность отпрыска.
Но проявленная находчивость недолго тешила ее материнское сердце. Около шести часов пополудни внезапная нужда в молотке принесла неожиданный сюрприз. Роясь в ящике для инструментов, ржавом хозяйстве сына. Зинаида Васильевна нашла под соудом гаваней ту самую связку ключей, которую по всем признакам потеряла прошлой осенью возле гаража. Страшная, догадка не сразу осенила мать негодяя (а, кстати, опытный и не отягощенный простодушием Зинаиды Васильевны дядя Вова сразу намекал, кого следует потрясти), но когда медленное схождение концов с концами совершилось, возмущению Зинаиды Васильевны не было предела. Не будет преувеличением сказать, - яркое воспоминание о чьем-то забытом под задним сиденьем ужине с портвейном пробудило в ней ответственного товарища. Правда, частенько и раньше Зинаида Васильевна в минуты гнева и бессилия принимала начальственный облик, превращая отношения с сыном в отношения с подотчетным лицом, но метаморфоза, случившаяся с ней меж грядок, все же необычна, поскольку никогда до того мысли о воздействии на мерзавца не входили у нее в плоскость административного пресечения и уголовной ответственности. Право слово, горящее лицо Зинаиды Васильевны едва ли напоминало ее привычный милый лик, а ансамбль из кримпленовой юбки и выгоревшей садовой футболки (хорошо не из японской сорочки и рабочих трико) внушал серьезное беспокойство за возможные последствия, когда Зинаида Васильевна влетела в родной подъезд и одним махом взбежала на второй этаж. Глаза ее сверкали, руки дрожали, а воздух толчками вырывался из груди.
Впрочем, пока она, стоя перед собственной дверью, судорожно ищет в пляжной сумке ключи, у нас еще есть время узнать, как держался Евгений, оставленный один на один с зачетом (признаться честно, с очередным шедевром Райт-Ковалевой под названием "Завтрак для чемпионов"), и какую "штучку" приготовил он к материнскому приходу.
В тот момент, когда, хватая воздух алым ртом, Зинаида Васильевна искала ключ, ее единственное дитя собралось уходить из дому. А если быть точным, то уже совершенно собралось, надело футболку с надписью домашнего производства "Blue Jay Way", левис, заштопанный в пахах и усиленный кожаными заплатами, на случай холодов почти новую (всего год ношенную кем-то в Одессе) куртку с пуговицами "рэнглер" и ярлыком "ли", а от палящего солнца и проливных дождей шапочку "эксон" с длиннющим козырьком. Багаж составлял полиэтиленовый пакет с пластинками. В момент, когда в коридоре испуганно щелкнул замок и дверь стремительно распахнулась, Евгений еще находился в своей комнате, занятый подсчетом наличной мелочи. Бумажные деньги (две трешки и два рубля рублями) уже были сосчитаны и тщательно уложены в нагрудный карман. Шум, произведенный Зинаидой Васильевной, с ходу опрокинувшей стул и телефон, дал многоопытному Штучке несколько спасительных секунд, и, как он был в куртке и шапочке, с кулаком мелочи и полиэтиленовым пакетом, Евгений нырнул в стенной шкаф, стыдливо прикрыв верхнюю половину своего тела старым мамашиным осенним пальто.
Влетевшая в комнату через какое-то мгновение Зинаида Васильевна застала лишь легкое колебание мелких фракций в пустоте, возможно, произведенное проехавшим по улице за домом тяжелым грузовиком. И пока Зинаида Васильевна вот так стоит с тяжелой, готовой к бою сумкой в руках, пока ее неженский взгляд перемещается с предмета на предмет, выкроим миг и внесем ясность в происходящее.
Спустя примерно час после ухода матери Евгения с мягкого дивана поднял телефонный звонок. Да, кто бы мог подумать, вообразить и предвидеть подобное счастье - Мара ушла от мужа. Мара бросила все. Мара вернулась домой. Мара несчастна. Мара одинока. Мара в слезах, и Мара ждет. Да, да, обреченный зачет ойкнул, уронил голову, обхватил многострадальную и понял: не судьба.
Ну, а что Зинаида Васильевна? Трижды осмотревшись окрест, мать шалопая тихонечко задрожала и, не в силах более сдерживаться, нанесла отчаянный удар сумкой по недавно приобретенной (после зимней сессии) "Веге-101" единственного сына. Звук переламывающегося тонарма смешался с прощальным звоном термоса. Зинаида Васильевна прикусила губу и, потеряв от обиды и горечи голову, принялась крошить все подряд. Вот тут наш Евгений совершил ошибку,- вслушиваясь в происходящее, Штучка по звуку, как ему казалось, весьма точно контролировал текущее положение мамаши в пространстве, надеясь выбрать мгновение для своего эффектного выхода и молниеносного бегства за спиной разъяренной родительницы. Ошибся Штучка, приняв треск разбиваемого торшера за конец настольной лампы, он рванулся из укрытия и оказался лицом к лицу с владелицей зеленых "Жигулей". Скажем больше, Зинаида Васильевна не только не стояла к нашему герою спиной, Зинаида Васильевна с обвисшей в ее руке сумкой, полной горячего чая. безнадежно перекрывала путь к спасительной двери, медленно приближаясь к отпрыску, она не оставляла кавалеру ни малейших шансов.
И в этот миг неминуемой расправы, друзья Людмилы и Руслана, герой нашей удивительной повести запрыгнул на подоконник и с криком: "А не лучше ли водить "бьюик"?" - покинул поле боя через emergence exit, попросту говоря, аварийный выход. Возможно, вас интересует, не принес ли ворвавшийся в комнату весенний сквозняк еще что-нибудь дорогой маме.
- Ку-ку! - услышала она, как благословил на лету шалопай домоуправление и контрагентов его, столь предусмотрительно прямо под окном каких-нибудь два часа назад наваливших груду свежих, пахнущих лесом и поркой березовых прутьев. ALL BAD CHILDREN GO TO HEAVEN
Ну что ж, наверное, теперь совершенно ясно, ясно и понятно,- автор сдержал обещание, не обманул, герои нашего приключения - дети. Очень невоспитанные, своенравные и самовлюбленные дети. Дети, превыше общественного, безусловно, ставящие личное. Гадкие дети. Дети, на которых нет управы, ибо в них начисто отсутствуют (не сформировались)-желания и побуждения, делающие любого примерным семьянином и членом общества. Они не понимают, в чем суть власти и магическая сила денег, в чем смысл репутации и значение положения, откуда берутся материальные блага (с сопутствующими чувствами законной гордости и глубокого удовлетворения) и какова всеобщая регулирующая функция выговора с занесением в учетную карточку. Ах, эти дети, энергетический эквивалент ежедневного довольствия которых (в благоприятных условиях отсутствия стихийных бедствий, войн и эпидемий) всегда превышал три тысячи килокалорий. Эти мальчики и девочки с прекрасно развитой мускулатурой и вторичными половыми признаками, по воле (минутной прихоти) Создателя вовремя не осознавшие себя в центре борьбы противоречий, в роли винтика (или втулочки) в вечном механизме диалектики природы.
Итак, речь идет о детях, позволивших себе немного повитать, попарить, впасть в идеальное, с презрением глянуть на жизнь и осознанную родителями необходимость посчитать глупостью, нелепой (забавной, идиотской, бездарной, трусливой) ошибкой своих не в меру суетливых "предков", перенапрягшихся в усердном стремлении следо вать бессмертному квадрату формулы "деньги-товар-деньги".
Какой, на фиг, товар, какие еще, к черту, деньги? Кайф-облом-кайф, кайф-ништяк-кайф. кайф-кайф-кайф. (Без кайфа нет лайфа, хоть фейсом об тейбл.) Вот это действительно формула, вот уж действительно смысл бытия. Так что засуньте ваши деньги, сами знаете куда (в тумбочку под носовые платки, рублей десять, не пойду ж я завтра на день рождения с пустыми руками).
Значит, кайф. Впрочем, продолжая взятую ранее линию неуклонной борьбы с иностранщиной, да и просто в вечном стремлении к правде жизни, станем употреблять более универсальное понятие - мечта. I have a dream... Поколение автора, беззаботное поколение детей with eyes turned within верило в мечту.
В некое всеобщее счастье, кайф, если угодно, праздник. И знаете, во-первых, смеяться над несчастными нехорошо, а во-вторых, на самом деле тогда, в безоблачной середине семидесятых, некий всеобщий и вечный праздник, казалось, вот-вот в самом деле наступит. Праздник желания. Он был здесь, тут, не за горами, за углом, этот волшебный день, когда оковы тяжкие падут и свободный полет желания к единственной достойной цели - всеобщему и полному удовлетворению - не потревожит, не оборвет ни занудливый папаша, ни истеричная мамаша.
Но что же питало эту мечту, что было в крови тогда, отчего вновь и вновь в этом полном материализма и разочарования мире зажигались глаза и увлажнялись губы? Кто давал силы раз за разом прекрасному Фениксу детства, возвращал ощущение полета, необыкновенного могущества и счастья? Музыка, друзья мои, Шизгара.