Дощечка на глазах
Карпаты. Перевал Нимчич.
У дороги, в начале спуска, на каменном пьедестале стоит солдат из серого бетона, опустив голову и преклонив колено. На груди его бетонный автомат. Солнце уже поднялось высоко, но памятник пока в тени гривастой ели, разлапистой, заматерелой от долголетия. На столбиках ограды провисли толстые цепи, темные, влажные, еще в утренней росе.
С этого места деревья не заслоняют пространство, и видно окрест широко: на зеленых склонах игрушечные рубленые хатки с лентами тропинок, внезапное серебристое тело реки, извилистое и ускользающее меж холмами, предгорье в красно-бурых лесах и сами горы, светло-лиловые, вершина за вершиной уходящие вдаль, и чем дальше, тем гуще и темнее, до синевы.
Воздух чист, напоен теплом и хвойным дыханием елок. Вокруг настой спокойствия и тишины, какие возможны только на высоте гор. Живая, солнечная тишина, в ней звучат переливчатое цвирканье малиновок, отдаленный беспрерывный шум Черемоша на перекатах и чуть слышный шмелиный гул машин. Тянутся к небу позолоченные сосны, по их стволам стекают, затвердевая, липкие сгустки смолы. Мы сидим с приятелем в тени и молча взираем на мир, любуясь щедростью его красок, запахов, звуков.
Вот под нами пророкотал самолет. Неторопливо, как жук, переваливаясь с боку на бок, слегка покачивая крыльями, он проплыл над верхушками деревьев. И даже необычность такого полета, когда смотришь на летящий самолет сверху вниз, не удивила нас, была естественна, проста.
А вскоре раздался слабый звон колокольчика, и мы восприняли его как должное, будто только такой мелодии недоставало в этой голубой пасторали.
Прерывистый медный голосок приблизился, и мы увидели, что к нам, напрямик по крутому откосу, взбирается стадо, мотая тяжелыми рогатыми головами. Коровы на ходу щипали траву, изредка губами касаясь земли.
Первым, не выбирая дороги, грузно карабкался страшенный бык. Его напряженная вытянутая шея, казалось, тащит за собой остальных сородичей. Загривок лоснился, играл буграми мышц. Лоб его прикрывала небольшая дощечка, привязанная бечевкой к спиленным коротким рогам. Плотная, видимо, буковая, дощечка нависала над глазами и в такт шагам чуть колебалась по широкой бычачьей морде.
– Зачем это? – спросил я у приятеля.
– Бодливый, наверно. Вот ему глаза и закрыли, чтоб не бросался. Старинный способ.
И правда, бык, сопя и натужно вздыхая, прошел мимо нас так близко, что на его дышащем рыжем боку с полосой засохшей грязи я даже различил волоски. Дощечка надежно заслонила людей, загородила деревья, весь светлый простор вокруг, – ему остался привычный клок земли под ногами, чтоб только мог искать корм. Следом за быком вразброд прошли коровы, на вытянутых плоских шеях бренчало медное ботало…
И снова тишина. Разноголосо перекликаются незримые в зарослях птахи. Потянул ветерок.
Вдруг срывается шишка, дробно стучит по сучьям, падает наземь и катится по глянцевитому игольчатому настилу…
Теперь это далеко. И если я случайно встречаю названия – Вижница или Куты, Путила или Ростоки, то память непроизвольно возвращает в тот край, и с графической четкостью вижу: солнечное высокое утро, в тени дерева памятник погибшим, и рыжий бык с дощечкой на глазах…
notes
