Глава 14
ГОСТИ
Масштаб. Сегодня Глеб проснулся с трудом и, находясь в некоторой неге и потягиваясь, обнаружил, что у него гости.
Дотянуться до сладкого зевка ему так и не удалось: сраженный внезапным присутствием, он судорожно оглянулся в окно, удостоверяясь в своем местонахождении.
Было уже светло, и слабый шлейф мутного света, изгибаясь, струился до пола, по нему расползался медленными студенистыми складками.
Ничего спасительного в слепом окне – и под ним – не обнаружилось, и пришлось снова вернуться взглядом к гостю.
Это было нечто, которое, уютно устроившись у него на животе поверх одеяла, мирно почесывалось, время от времени взглядывая в его лицо. Деловитая умиротворенность, с которой существо занималось утренним туалетом, несколько притупило острие ужаса.
Это дало возможность рассмотреть подробности.
Размером с кошку, нечто имело прижатые, устремленные к загривку ушки. Комочек тельца был неровно покрыт коричневой, потертой в выпуклых местах шерсткой. Существо порывисто водило по ней мохнатыми лапками, с кожаными, сморщенными, как у младенца, ладошками.
Всмотревшись в подвижное личико миниатюрной головки, Глеб потрясенно узнал точную уменьшенную копию лица брата.
Последнее обстоятельство было настолько чрезвычайным, что даже возбудило в нем интерес, – и когда таковой потеснил немоту испуга и сердце осторожно начало вновь проталкивать душу к яви, Глеб попробовал с этим существом заговорить.
На удивление, оно охотно отозвалось, и через какой-нибудь десяток фраз их беседа приобрела вполне трезвый характер взаимных расспросов.
Глеб довольно скоро привык к необычному виду гостя, чему немало способствовало его вернувшееся к жизни внимание.
Благодаря которому выяснилось, что внешность пришельца суть кукольное воспроизведение облика Петра, а увиденные им поначалу в спешке страха ушки и лапки – всего-навсего части несуразного одеяния: теплые наушники и варежки. Впечатление шерстки объяснялось наличием заношенного мехового комбинезончика, который, по объяснительным словам Петра, он вынужден носить в связи с наступлением осенних холодов.
Движения, принятые Глебом за почесывания, оказались обыкновенными попытками расстегнуть на себе непослушную молнию комбинезона.
Вскоре Глеб понял, что ему так и не удастся сложить из череды невнятных звуков законченную фразу, которая одновременно могла бы быть понята предполагаемым собеседником (последний, не прекращая теребить застежку, сначала раздраженно морщился в ответ на эти мычания, а потом и вовсе перестал смотреть на Глеба, полностью поглотившись своим занятием), и вместе с тем коей он смог бы правильно передать вовне свое дикое отношение к происходящему. Потому он умолк и постарался сосредоточиться.
Наконец инстинктивно решив, что с явлениями бреда нужно бороться бредовыми же средствами, Глеб спросил:
– Как вы сюда попали? – И, симулируя в интонации спокойное удивление, пояснил: – Ведь все кругом заперто?
– Да равно так же, как и вы – я тоже житель, – смутно, но кратко объяснил гость, продолжая теребить застежку.
После паузы, занятой досадной возней, он попросил:
– Вы не могли бы мне с этим помочь?
Глеб выпростал из-под одеяла руки, в два рывка справился с молнией, но при этом застежка как-то неловко скользнула вбок – и ущипленный гость взвизгнул, легонько хлопнув его по руке:
– Осторожней!
Тут же, пыхтя, он стал высвобождаться из надоевшего одеяния:
– Фу-у, наконец-то, ну и топят здесь у вас.
Глеб поправил подушку и выбрался из одеяла повыше.
Существо, выпростав себя из комбинезона и оставшись в свитерке и джинсах, теперь усаживалось по-турецки у него в ногах.
Глеб отчего-то вспомнил байку, что трупы космонавтов Волкова и Комарова, погибших в результате разгерметизации спускательного аппарата, приземлились в уменьшенном – один к трем – масштабе.
– Да, топить-то топят, а толку – пшик, – поддержал разговор Глеб, с любопытством разглядывая крохотные ботиночки. – Мне бы сейчас хоть в полымя, хоть в холод – только в на волю податься: уж семь месяцев как трублю здесь без продыху. Вот вы, например, как сюда проникли? – снова не вытерпел узник, догадываясь о какой-то неизвестной ему возможности.
– Как проник – неважно, вам туда все равно не пролезть, – решительно ушел от ответа гость. – Говорю ведь, ничего удивительного, я тоже житель, только более давний, старожил, так что мне это привычно.
– Простите, житель чего? – недоумевал Глеб.
– Да вот того самого, будь оно неладно, – еще более отклонился в сторону от объяснения гость. – Поверьте, сейчас мне не до описаний, – и, чтобы перевести тему окончательно, поинтересовался: – Как тут у вас насчет курева?
Потянувшись, Глеб вынул из тумбочки пачку «Беломора». Человечек, пристроив папиросу наподобие кальяна на коленке, стал приминать мундштук, забавно пристукивая с боков кулачками. Наконец справившись с картонной трубой, гость достал из кармана крошечный коробок, чиркнул сразу тремя спичками, вытянул руку – как тромбонист с сурдинкой – и стал водить пламя кругами по лохматому торцу папиросы.
Глеба поразило, что он затянулся в полный рост, с наслаждением – и не закашлялся, а даже от удовольствия – и заодно от дыма – сощурил глаза. От гостя при этом повеяло таким спокойным уютом, что Глебу тоже захотелось закурить.
Но прежде, подумал он необычно трезво, неплохо было бы выпить кофе.
– А не хотите ли кофе? У меня чайник электрический, импортный, вскипает за семь минут, – поделился своим желанием Глеб.
– Пожалуй, не откажусь, – живо откликнулся гость, но тут же спохватился: – Только вот что. Вы воду для питья откуда берете, из-под крана? – Дым пропыхал вместе со скороговоркой.
– Нет, из крана хлоркой отдает, мне Ольга отфильтрованную приносит, – Глеб кивнул на пластиковую бутылку, стоящую на тумбочке.
– Я так и знал, – схватился за голову гость, – я так и знал. Вам что, лень воду прокипятить лишний раз?! Это ведь та еще курица... Гнали бы вы эту сволочь с самого начала, беды бы тогда меньше поднабрались... Вот повадилась, подлая, на лакомое, – негодовало кукольное подобие Пети на отравительницу Ольгу.
– Подождите, неужели вы подозреваете, что... – не поверил, но стал сомневаться Глеб.
– А вы как думали? – тщетно пытаясь ладошкой стряхнуть с постели упавший комочек пепла, отрезал гость. – Она не тому еще папашей своим обучена. В мое время так меня оприходовала, что я жив еле-еле – сами видите как – остался.
Глеб взвился от услышанного и сел на кровати. Кулаки его сжались.
– Только не нужно кипешиться, спокуху держим в образе, – предостерег гость.
Вскочив, он шнырнул по постели к тумбочке, ткнул, как дротиком, в пепельницу папиросой – и обхватил двумя ручками плечо Глеба:
– Пожалуйста, успокойтесь, я, может, за тем и пришел, чтобы помочь... Э-э, ну это уж совсем не годится...
Глеб не реагировал, входя неуклонно в ступор.
– Вы по... понимаете, – от ужаса осознания Глеб едва сдерживал слезы, – я догадывался, да, я догадывался, но все-таки не верил... Я чувствовал вину... себя виновным, хотя и не понимал, в чем именно.
– Ну будет, будет, успокойтесь, – Петенька осторожно погладил брата по шее, дотянувшись на цыпочках. – Слезами пожар не залить, тем более не все так страшно, как есть на самом деле. С привыканием нынче медики борются превосходно, у меня есть один знакомый псих – нарколог бывший, он тоже житель, с ним легко договориться, – так вот, отличнейший специалист, мы с ним проконсультируемся, он выручит... Вот только бы добраться до него, сюда его не вызовешь – у бедняги, к несчастью, топографический маразм, как пить дать заплутает... Эх, вот жалость-то, что вы ростом в меня не вышли, а то в мы живо отсюда деру – я дорогу как свои пять знаю, – попробовал обнадежить маленький Петя.
Глеб тяжко поднялся, натянул поверх пижамы свитер и с чайником отправился в ванную. Вернувшись, обнаружил, что Петенька копошится, пропав с ногами, в тумбочке. Побросав все на пол, поднатужился вытянуть еще и альбом для эскизов, но не справился и, запыхавшись, крикнул Глебу, чтобы помог.
Глеб собрал бумаги с пола, положил вместе с толстеньким альбомом на постель – и вдруг заметил, что Петенька, отвернувшись, прячет что-то, шурша бумагой, за пазуху.
– Это все? – невозмутимо и строго спросил он, обернувшись.
Глеб достал еще из-под подушки. Петя удовлетворенно кивнул:
– Теперь нужно все запалить.
Глеб просмотрел стопку листов, перелистал альбом.
Вырвал из него один рисунок, остальное покорно отнес в ванную и там – в три спички – развел в костер.
Комната заколыхалась в едком дыме.
Тем временем заклокотал и отщелкнул выключатель чайник. Прямо в чашке заварив кофе, Глеб отлил немного в блюдце и, поставив на тумбочку, подсадил туда Петеньку.
Пока пили кофе, Глеб сокрушенно молчал в одну точку. Гость на него с верхотуры поглядывал пристально и озабоченно.
– Ну что, так и будем сидеть?
Глеб апатично закурил.
– Да, сидеть... – дотянув до донышка, Глеб медленно снял пальцем кофейные крошки с верхней губы.
– А вы... – вспылил гость, – вы, надеюсь, понимаете, что если сиднем сидеть, то сиднем и останешься, – откуда такое безволие? Вы знаете, я такого не переношу, это последнее, что должно оставаться в человеке – такая вот раскисшесть, вялость, переливание себя из пустого в порожнее. Утешьте меня, проявите хоть толику решимости! Ну вот, представьте, что вскоре мы канем отсюда, а для этого понадобятся силы и сосредоточенность!
– Недавно я подрался с Петей... – с достоинством сказал Глеб.
– В истерике? – спросил гость.
– Да, кажется, – смутившись, ответил Глеб.
– Отвратительно, – осудил гость. – Истерика, милейший, это горячка бессилия. Так что ничего геройского вы тем, что полезли с кулаками, не совершили.
Оспорив таким образом мужественность недавнего поведения Глеба, гость стал расспрашивать далее:
– Чем здесь занимаетесь?
– Ничем. Читать не дают, писать вот только месяца два как разрешили... Да и то – отбирают время от времени: поправить ничего нельзя, – Глеб с опаской посмотрел в сторону ванной комнаты.
Пришелец расстроился и снова стал отчитывать Гле в а :
– А почему вы так покорно согласились?! И согласились, заметьте, дважды: сначала писать согласились, а потом – когда я вам сжечь все велел. Откуда такая покорность?
– Не знаю... – Глеб растерялся.
– Ну ладно, ладно... Что я вам сжечь велел – это необходимость: чтоб следов по себе не оставить, – смягчившись, разъяснил гость. – А вот начинать писать нельзя было ни в коем случае, вы их тем самым спровоцировали, и теперь гады еще неизвестно что придумали. Вот ведь как мне с вами не повезло! Мало того что вы кашу всю заварили, так еще такое безумие выдумали – писательством занялись! Как вам только в голову пришло – в такое время бумагу марать, рисковать, что гадам ваша писанина на пользу придется! Может, из-за камня этого нефтяного вот-вот война разразится, а вы ни сном ни духом, разрушены и как ребенок малый нюни распустили, – от негодования гость на тумбочке вскочил и теперь, пританцовывая от возбуждения на месте, горячо жестикулировал, рискуя повалить пластмассовую бутылку с отравой.
– Теперь я понимаю, почему Фонарев так нагло себя ведет в последнее время: он уже уверен, что козырь перешел к нему в руки, – тут гость бахнул кулачком по бутылке: глухо прянув, она рухнула на пол плашмя, покатилась.
Горячась, Петенька стал напряженно тереть лоб.
Глеб, впечатленный пылкой речью гостя, задумчиво и не сразу поставил бутылку на место.
– Что ж, еще не все потеряно, – наконец оживился гость и снова хлопнул по бутылке, но в этот раз она устояла, – то есть, конечно, потеряно все, но поправить удастся. Нам бы только Ираду дождаться: отправилась сюда еще вчера и вот-вот уж должна объявиться...
Сказав это, гость выжидающе-хитро посмотрел на Глеба, на лице которого второй раз за это утро проявилось живое удивление, когда-то для него означавшее потрясение.
– И кстати, у меня еще к вам есть весточка от отца, – добил Глеба пришелец. – Он полгода разыскивает вас: недавно мне удалось наладить с ним связь и немного успокоить.
На Глеба это произвело впечатление, какое могло бы произвести сообщение о помиловании субъекта, еще до выстрела обморочно стекающего по стене расстрела.
Заметив это, довольный Петенька вернулся к своей папиросе, потрубив, раскурил ее и, побалтывая в воздухе ножками, уселся на краю тумбочки.
Лихорадочно задумавшись, Глеб вспоминал, что Ираду он не видел уже два года. Оказавшись на Физтехе, она чудесным образом обрела там уют и спокойствие – и вскоре стала примечательным и почти родным персонажем общежития его факультета. Освоившись с новой жизнью, Ирада устроилась на работу в институтском буфете. До Глеба доходили слухи, что кто-то из студентов, взявшись за ликвидацию ее безграмотности, оказался настолько успешен, что она стала подумывать о поступлении на подготовительные курсы библиотечного факультета Института культуры, что поблизости от Физтеха, на Левобережной. Глебу также вспомнилось, как, несмотря на ее всегдашнюю приветливость и благодарную теплоту, которая излучалась ею при каждой их редкой встрече, он испытывал сладкое щемящее чувство...
Придя наконец в себя, Глеб оживился, встал, прошелся, посмотрел в окно – и заплакал. Потом засмеялся и снова заплакал.
Петенька, сердито глянув, буркнул:
– Это еще к чему?
Глеб бросился к нему, схватил под мышки и, подняв, как ребенка, над головой, тряхнул:
– Это правда?!
Петенька, морщась в его объятиях и опасаясь своей зажженной папиросы, зашипел:
– Немедленно поставьте меня обратно, вы с ума сошли, я щекотки боюсь... – И когда его требование было выполнено, поспешно поправляя задравшийся на животике свитер, добавил: – Какая мне нужда вас обманывать, если я здесь? Впрочем, можете мне не верить... – он пренебрежительно подмахнул ручкой, – но, когда выберемся отсюда, я вам это припомню.
Глеб не знал куда себя деть. Он то вставал и подходил к двери, то шел в ванную и пил из-под крана воду, то закуривал и тут же бросал папиросу, то пристально взглядывал, искаженно улыбаясь, на Петеньку. Тот заблаговременно предупреждал его своим «Но-но!», прекрасно зная, что взгляд этот означает: еще чуть-чуть – и ему снова придется оказаться в неосторожных объятиях брата.
Глеб понимал – кроха Петя сейчас ему все равно ничего больше не расскажет, и все же едва сдерживался от расспросов.
– Простите, – все-таки не выдержал Глеб, – а отцу известно, что со мной произошло?
– Какая разница, – рассердился гость, – известно, не известно, помочь он все равно не может: самим надо выбираться. И пожалуйста, умерьте свое любопытство, оно сейчас, ну честное слово, праздное. Да что за невезуха с вами, то слова живого не вытянешь, а то не знаешь, как уберечься, просто отвратительно, как вы несносны!
– Хорошо, – с удовольствием смирился Глеб, которому все это стало напоминать ужасно интересную игру в новую жизнь, – я обещаю...
Петенька недоверчиво кивнул, буркнул: «Ладно, посмотрим» – и попросил еще папиросу. Глеб сам гармошкой смял мундштук, прикурил, но тут послышались за дверью шаги и какое-то позвякивание.
Гость побледнел и, отпав от протягиваемой ему папиросы, нырнул с тумбочки под подушку.
Вошли Фонарев и Петя.
Фонарева у себя Глеб видел за все эти семь месяцев впервые. Позабывший в это утро об их существовании – и вот, вдруг видя сейчас своего главного мучителя, он мертво осел на кровать – да так неловко, что попал прямо на подушку, отчего маленький Петя глухо крякнул.
Это не прошло незамеченным.
Большой Петя подскочил к кровати и проворно вытащил себя-маленького из постели.
Гномик верещал и вырывался.
Фонарев удрученно смотрел, как маленького Петю выносит из комнаты большой, схватив щепотью за ворот свитерка.
Вышвырнув себя и грохнув дверью, Петя заглянул в ванную.
– Так вы здесь спичками баловались, ну-ну...
– Как этот негодник попал сюда? – проснулся Вениамин Евгеньевич.
Глеб, сидя с открытым ртом, не нашелся что ответить и только, пошевелив челюстью, что-то мыкнул.
Фонарев уставился в слепое окошко.
Тем временем Петя вне себя угловато носился вокруг и, казалось, при этом метал свои поисковые движения. Он перевернул вверх тормашками комнату и опрокинул, увлекшись, тумбочку. Ничего не найдя, чертыхнулся:
– Все спалили, сволочи... – и хрустко швырнул в Глеба уцелевшим рисунком.
– Глеб, собственно, я хотел бы пояснить причину. Нашего столь внезапного вторжения, – вдруг прерывисто очнулся Вениамин Евгеньевич. – Я, конечно, должен был. В самом начале. Но ваш гость. Он отвлек. Суть нашего прихода. Состоит в том, что. Как это не прискорбно. Но мы должны сообщить. Вчера ваш отец решил бросить этот черновик.
И, ставя в конце своего сообщения точку, Фонарев стукнул согнутым пальцем по стеклу.
Глеб посмотрел на Петю.
Тот отвел глаза.