Очень рано у меня начали болеть зубы. Они шатались, ныли, но не выпадали, а новые, коренные, никак не хотели вылезать, пробиваться на свет.

И тогда мама повела меня в детскую поликлинику.

Мы вошли в длинный гулкий коридор со светящимися картинками на стенах: «Чесотка – невидимый враг», «Дизентерия», «Режим для дошкольника».

Мне тут сразу очень не понравилось. Дети вокруг тихонько хныкали или сидели смирные как мыши. А из-за закрытых дверей раздавался мощный, полновесный рев. Только один

карапуз в матроске, который ничего не боялся, храбро топал по коридору и сам себе командовал: «Нале-во!», «Стой, раз-два!». Но остановиться никак не мог, все маршировал взад-вперед.

Я сидел в потертом кресле у дверей зубного кабинета и просто умирал от страха. За дверью противно визжала машинка, стучало железо, и главное – кто-то глухо и равномерно мычал:

– М-м-м-м!

Потом дверь открылась, и из кабинета вышла здоровенная тетя, с очень довольным видом придерживая густо накрашенную щеку.

– Будь здорова, Клавочка! – приветливо сказала ей маленькая тщедушная врачиха в белом халате и, обернувшись ко мне, сухо добавила: – Заходи, мальчик!

Мы с мамой медленно поднялись со стульев.

– А вы, мамаша, посидите, – сказала врачиха и привычным жестом подтолкнула меня в плечо.

Я в последний раз оглянулся на маму. Она слабо улыбнулась и сказала:

– Не бойся. Видишь, какая тетя веселая вышла?

Я вошел в кабинет.

– Залезай, – сказала врачиха деловито.

Я сполз на самое дно бездонного кресла, обитого коричневой кожей.

– Ноги клади, – скомандовала врачиха и подошла совсем близко.

Я положил ноги на подставку и закрыл глаза.

– Глаза можешь не закрывать, – усмехнулась врачиха. – Рот лучше открой.

И едва я чуть-чуть приоткрыл рот, как она тут же впилась холодной острой железкой в самое больное место.

– Уй-уй-уй! – мычал я, вцепившись во врачихину руку и дергая головой.

Она вынула железку, раздраженно бросила ее в лоток и крикнула:

– Лена! Какие у нас есть игрушки?

Из другой комнаты, тяжело ступая, вышла большая пожилая женщина, неся в руках задрипанного резинового зайца. Заяц жрал морковку. Белая краска давно облупилась, и зубы у него теперь стали зеленые.

– Видишь? – фальшиво улыбнулась врачиха и показала пальчиком на зайца, спрятав в другой руке за спиной новую железку. – Сейчас потрогаем тебе зубик, и будешь ходить как зайчик, грызть морковку. Или хочешь с гнилыми зубками ходить, как старичок? А?

Пожилая Лена сунула мне зайца, погладила по голове и пошла назад, шаркая домашними тапочками.

Врачиха быстро наступила мне коленкой на лодыжки и открыла рот сухими пальцами. Я сжался от ужаса.

И вдруг скользкий заяц в моих руках жалобно пискнул.

Врачиха вынула железку от неожиданности, а я, благодарно посмотрев на зеленое чудовище, быстро буркнул:

– Не хочу зайца!

– Лена! – с отвращением крикнула врачиха, в сердцах швырнув в лоток инструмент. – Принеси этого... Буратину!

Появился Буратино, так же медленно, под шарканье домашних тапочек, но и он был ничем не лучше. Пластмассовый нос у него был целый, но опять же подвели зубы – вместо ослепительной доброй улыбки получился какой-то страшный оскал.

– Не надо! – заорал я, вцепившись в безжалостную руку.

Женщина вытерла пот со лба и попыталась успокоиться.

– Ну что мне тебя, связать, что ли? – жалобно спросила она. – Чем больше орешь, тем больше страха. Потерпел бы чуток, давно бы уж домой пошел. А то смотри – у нас есть такая распорка, мы ее вставим в рот, ты и пикнуть не сможешь. Правда, Лена? – крикнула она в другую комнату.

– Конечно, правда, – глухо пробасила оттуда Лена.

Слова были мягкие, но голос тщедушной врачихи звучал твердо. Ее маленькое скуластое лицо и продолговатые глаза с большими веками заворожили меня. Я опять закрыл глаза, а проклятая железка ковырялась там, в том глубоком неведомом месте, откуда начиналась боль.

– Ну вот видишь, – весело шептала мне врачиха, – почти не больно, почти не больно, почти не бо...

Тут снова стало больно, я опять сжал в руках резинового зайца, он опять отвратительно пискнул.

– Лена! – заорала врачиха. – Убери зайца!

Но было поздно. Я захлопнул рот и решил его больше не открывать. Мне надоело это издевательство.

– Ты что? – испуганно спросила врачиха, увидев какую-то перемену в моем лице. – Не хочешь рот открывать?

Я молча кивнул.

– Так! – разозлилась она и закричала, повернувшись к двери: – Мамаша! Войдите!

Тут же в кабинет влетела мама.

– Что случилось? – испуганно спросила она.

– Я не могу тратить столько времени на вашего мальчика! – звонко произнесла врачиха, приняв величественную позу. – Или он сейчас же отроет рот, или я отправляю вас на наркоз!

Мама подошла ко мне.

– Послушай, – тихо прошептала она, – чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я сошла в могилу?

Я медленно, не открывая рта, покачал головой.

– Сгорела со стыда?

Я опять покачал головой.

– А если бы ты был партизаном? – спросила мама. – Что же, ты бы сразу во всем признался, не выдержав пыток?

Но я снова отрицательно покачал головой, начисто отвергая такие нелепые предположения.

– Хорошо, – угрожающе сказала она. – Сейчас мы уйдем отсюда. И пойдем в милицию оформлять документы. Такой сын мне не нужен.

Я заплакал. Страх перед оформлением неведомых документов оказался сильнее страха перед врачихой и бормашиной. Сложившись вместе, оба этих страха вызвали теплую волну слез, она шла из горла, с равномерными истошными всхлипами.

– Ну, вы уж совсем, мамаша, – недовольно сказала врачиха. – Так тоже нельзя. Лена! – закричала она.

И пожилая Лена снова зашаркала ко мне.

– Ты чего расхныкался? – спросила она. – Скажи, чего хочешь, мамка тебе то и купит.

...Я никогда не забуду этот момент. Голоса женщин кружились, перекликались, и я, уже ничего не понимая, не соображая, сказал навстречу мелькнувшему впереди светлому лучу:

– ХОЧУ ЗАЙЦА! ДРУГОГО ЗАЙЦА!

Ладони мои разжались, и несчастный зеленый зверь покатился на пол.

– Хорошо, – сказала мама. – Я куплю его тебе сегодня. И незаметно вышла.

...Мне быстро вынули зуб.

На улице дул прохладный осенний ветерок, но было солнечно.

Мы зашли в большой универмаг и мама, вытряхнув из кошелька почти все деньги, купила мягкого большого зайца, с черными блестящими пуговками глаз и нежно-розовыми атласными вкладышами в серых мохнатых ушах.

Я прижал его к лицу и так шел до самого дома.

...С тех пор я много раз бывал у зубных врачей. Наверное, у них у всех есть какая-то телепатическая связь, потому что каждый врач обязательно смотрит на меня с подозрением и говорит, чтобы я вел себя нормально, не вздыхал и не вздрагивал. Теперь мне некому купить зайца.

Но странное дело, когда мне приходится терпеть боль, не зубную, а всякую, я всегда жду его. Жду, хотя и знаю, что надежда напрасна.

Ты слышишь, заяц?