ГЛАВА XXIII
Энрик
Однажды, вскоре после этого разговора, к Сен-Клеру приехал погостить его брат Альфред со своим старшим сыном.
Двенадцатилетний Энрик был стройный темноглазый мальчик, властный не по годам, но очень живой и веселый. Свою кузину он увидел впервые и сразу же пленился ее ангельской кротостью и добротой.
У Евы был белый пони, очень покойный на ходу и такой же смирный, как его маленькая хозяйка.
На следующий день после приезда гостей к веранде подали двух оседланных лошадок. Дядя Том вел пони, а красивый мальчик-мулат лет тринадцати – вороного арабского коня, которого только что купили Энрику за большие деньги.
Энрик, по-мальчишески гордый новым конем, внимательно осмотрел его, приняв поводья из рук своего маленького грума, и вдруг нахмурился.
– Додо! Это что такое? Ты, лентяй, не почистил его?
– Почистил, хозяин, – робко ответил Додо, – а он опять запылился.
– Молчать, негодяй! – крикнул Энрик, взмахнув хлыстом. – Смеешь еще разговаривать!
– Мистер Энрик… – начал было мулат.
Энрик наотмашь стегнул его по лицу, схватил за руку, бросил перед собой на колени и принялся бить, не жалея сил.
– Вот получай! Я тебе покажу, как мне перечить! Отведи лошадь в стойло и вычисти ее как следует. Знай свое место, собака!
– Сударь, – сказал Том, – Додо хотел вам объяснить, что лошадь вывалялась в пыли, когда ее вывели из конюшни. Она горячая, вот и разыгралась. А что он чистил ее, это правда, я сам за ним присматривал.
– Молчи, тебя не спрашивают! – крикнул мальчик и, повернувшись на каблуках, взбежал на веранду, где стояла Ева в синей амазонке.
– Кузина, прости! Из-за этого болвана тебе придется ждать. Давай посидим здесь, они сейчас вернутся. Но что с тобой? Почему ты такая грустная?
– Зачем ты обидел Додо? Как это нехорошо… жестоко! – сказала Ева.
– Жестоко? – с непритворным удивлением повторил мальчик. – Я тебя не понимаю, милая Ева.
– Я не позволю тебе называть меня милой Евой, если ты будешь так поступать.
– Кузина, ты не знаешь Додо! С ним иначе нельзя. Он лгун, притворщик. Его надо сразу же осадить, чтобы он пикнуть не посмел. Папа всегда так делает.
– Ведь дядя Том сказал, как это все случилось, а он никогда не лжет.
– Ну, значит этот негр какой-то особенный! У моего Додо что ни слово, то ложь.
– Это потому, что ты его запугал.
– Ева, да что ты так беспокоишься о Додо? Смотри, я начну ревновать тебя к нему!
– Он ни в чем не виноват, а ты побил его.
– Ну, пусть ему это зачтется за какую-нибудь следующую провинность. Лишний удар хлыстом Додо не повредит – он своевольный мальчишка. Но если ты принимаешь это так близко к сердцу, я не буду больше бить его при тебе.
Такое обещание не удовлетворило Еву, но все ее попытки убедить кузена в своей правоте были тщетны.
Вскоре появился Додо с лошадьми.
– Ну вот, Додо, теперь я вижу, ты постарался, – более милостивым тоном сказал его юный хозяин. – Подержи пони, а я помогу мисс Еве сесть.
Додо подошел и стал рядом с лошадкой. Лицо у него было грустное, глаза заплаканные.
Энрик, щеголявший своей галантностью, усадил кузину в седло и подал ей поводья. А Ева нагнулась к Додо и сказала:
– Спасибо, Додо, ты хороший мальчик.
Изумленный взгляд мулата остановился на личике Евы. Щеки его залились румянцем, на глаза навернулись слезы.
– Додо! – повелительно крикнул ему хозяин.
Мальчик кинулся к его лошади.
– Вот тебе деньги на леденцы, – сказал Энрик, сев в седло, и поскакал за Евой.
Мальчик долго смотрел вслед удаляющимся всадникам. Один из них одарил его деньгами, другая тем, что было ему во сто крат дороже: добрым, ласковым словом. Додо разлучили с матерью всего несколько месяцев назад. Альфред Сен-Клер купил его на невольничьем рынке, решив, что красивый мулат будет под стать прекрасной арабской лошадке. И теперь Додо проходил выучку у своего молодого хозяина.
Братья Сен-Клер видели из глубины сада всю эту сцену.
Огюстен вспыхнул, но ограничился лишь насмешливо-небрежным вопросом:
– Вот это и называется у нас республиканским воспитанием, Альфред?
– Энрик вспыльчив, как порох, – невозмутимо ответил тот.
– И ты считаешь, что такие вспышки ему на пользу? – сухо спросил Огюстен.
– А что с ним поделаешь? Он настоящий бесенок. Мы дома давно махнули на него рукой. Но Додо тоже хорош! Порка ему никогда не повредит.
– И вот так-то твой Энрик усваивает себе первый республиканский завет: «Все люди рождаются равными и свободными!»
– А! Это все сентиментальный вздор, которого Том Джефферсон наслушался у французов, – сказал Альфред. – В наше время просто нелепо вспоминать его болтовню.
– Да, пожалуй, ты прав, – многозначительно проговорил Огюстен.
– Мы прекрасно знаем, – продолжал его брат, – что не все люди рождаются свободными и равными. На мой взгляд, эти республиканские разглагольствования – чистейший вздор. Равными правами могут пользоваться люди образованные, богатые, люди тонкого ума и воспитания, а не жалкая чернь.
– Если бы ты мог внушить черни эти мысли! – воскликнул Огюстен. – А ведь во Франции она однажды показала себя во всей силе.
– Чернь надо держать в повиновении, не ослабляя узды ни на минуту, – сказал Альфред и топнул ногой в подтверждение своих слов.
– Зато когда она поднимает голову, тогда берегись! Вспомни хотя бы, что творилось в Сан-Доминго.
– Ничего! В нашей стране мы как-нибудь обойдемся без этого. Надо только раз и навсегда положить конец теперешним разговорам о том, что негров следует развивать, неграм следует давать образование и прочее тому подобное. Низшему классу образование ни к чему.
– Ты поздно спохватился, – сказал Огюстен. – Образование они получат, весь вопрос только в том, какое. Наша социальная система ничего, кроме варварства и жестокости, преподать им не может. Благодаря нам негры теряют человеческий облик и превращаются в животных. И если они когда-нибудь поднимут голову, нам несдобровать.
– Никогда этого не будет! Никогда! – пылко воскликнул Альфред.
– Ну что ж, – сказал Сен-Клер, – разведи пары в котле, завинти крышку потуже и сядь на нее. Посмотрим, что с тобой будет.
– Посмотрим! – ответил Альфред. – Если машина работает без перебоев и котел в исправности, сидеть на крышке не страшно.
– Точно так же рассуждало французское дворянство времен Людовика Шестнадцатого, а в наши дни так рассуждают Австрия и Пий Девятый. Но в одно прекрасное утро котлы взорвутся, и вы все взлетите на воздух.
– Будущее покажет, кто из нас прав, – со смехом сказал Альфред.
– Помяни мое слово: массы восстанут, и низшие классы возьмут над нами верх.
– Брось твердить эту красную республиканскую чепуху, Огюстен! Ты, я вижу, хочешь стать уличным оратором. Впрочем, у тебя все данные для этого. Но что касается меня, то я надеюсь умереть прежде, чем твоя грязная чернь будет нашей владычицей.
– Грязная или не грязная, а ее день когда-нибудь настанет, и она будет диктовать вам свою волю, – сказал Огюстен. – А какой из нее получится властелин, это зависит только от вас. Французское дворянство навлекло на свою голову санкюлотов, на Гаити народ…
– Брось, Огюстен! Хватит с нас разговоров об этом проклятом Гаити! Если б там были англо-саксы, все повернулось бы по-другому. Англо-саксонская раса – вот кто истинный властелин мира, и так будет всегда. Власть в наших руках, а эта низшая раса останется у нас в подчинении. – Альфред снова топнул ногой. – Не бойся! Мы держим свой порох под надежной охраной.
– Что и говорить! Ваши сыновья, воспитанные подобно Энрику, будут хорошей охраной у порохового погреба – в них столько хладнокровия, выдержки! Вспомни пословицу: «Если не властвуешь над собой, не берись властвовать над другими».
– Да, это серьезный вопрос, – в раздумье проговорил Альфред. – Воспитывать детей при нашей системе нелегко. Она дает слишком большой простор страстям, которые в нашем климате и без того горячи. Энрик доставляет мне много беспокойства. Он мальчик великодушный, добрый, но стоит ему вспылить, и с ним буквально нет сладу. Я думаю послать его учиться на Север, где еще не забыли, что такое послушание. Кроме того, там он будет среди равных, а не среди подчиненных.
– Вот видишь! Значит, в нашей системе есть серьезный изъян, если она мешает нам выполнять важнейшую обязанность человечества – воспитание детей.
– Мы с тобой заводили этот разговор сотни раз, Огюстен, и ни к чему не пришли. Давай лучше сыграем партию в шахматы.
Братья поднялись на веранду и сели за легкий бамбуковый столик. Расставляя фигуры на доске, Альфред сказал:
– Если бы я придерживался твоего образа мыслей, Огюстен, я бы не стал сидеть сложа руки.
– Не сомневаюсь! Ты ведь человек действия. Но что бы ты предпринял на моем месте?
– Ну, скажем, занялся бы развитием своих рабов, – с презрительной усмешкой ответил Альфред.
– С таким же успехом ты мог бы навалить на них Этну и потом приказать им распрямить спину под этой тяжестью! Один человек не может пойти наперекор обществу. Образование негров должно взять в свои руки государство, а если нет – так пусть, по крайней мере, не противодействует этому.
– Твой ход, – сказал Альфред.
Братья погрузились в игру и отвлеклись от нее лишь тогда, когда в саду послышался стук лошадиных копыт.
– Вот и дети, – сказал Огюстен, вставая из-за стола. – Посмотри, Альф! Ну что может быть прекраснее этого?
И действительно, картина, открывшаяся их глазам, была прекрасна. Энрик весело смеялся, наклоняясь с седла к своей очаровательной кузине. Щеки девочки разгорелись от быстрой езды, и нежный румянец еще больше подчеркивал золото ее волос, выбившихся из-под синей шапочки.
– Какая она у тебя красавица, Огюстен! – воскликнул Альфред. – Придет время, и сколько сердец будет страдать из-за нее!
– Боюсь, что ты прав! – с неожиданной горечью сказал Сен-Клер и, сбежав вниз по ступенькам, снял дочь с седла. – Ева, радость моя! Ты устала? – Он прижал ее к груди.
– Нет, папа, – ответила девочка.
Но отец не мог не заметить ее прерывистого дыхания.
– Зачем же ты так быстро скакала? Ведь тебе это вредно!
– Я обо всем забыла, папа, мне было так хорошо!
Сен-Клер отнес ее в гостиную и уложил на диван.
– Энрик, ты должен беречь Еву, – сказал он. – Помни, ей нельзя быстро ездить.
– Я всегда буду ее беречь, – сказал мальчик, садясь на диван и беря кузину за руку.
Вскоре Ева стала дышать ровнее. Ее отец и дядя снова занялись шахматами, предоставив детей самим себе.
– Как мне грустно, Ева, что папа не может остаться здесь подольше! Когда я теперь тебя увижу? Если бы мы жили вместе, я бы постарался исправиться, стал бы лучше обращаться с Додо. У меня нет против него зла, просто я очень вспыльчивый. Да он и не может пожаловаться на плохое обращение. Я постоянно даю ему денег, одет он прекрасно. И вообще моему Додо живется неплохо.
– А тебе хорошо бы жилось, если б рядом с тобой не было ни одной любящей души?
– Конечно, нет!
– А ведь ты разлучил Додо с родными, с друзьями, и теперь у него нет ни одного близкого человека.
– Ну, как же быть? Ведь мать к нему не привезешь, а полюбить его сам я не могу.
– Почему? – спросила Ева.
– Полюбить Додо? Да что ты, Ева! Он мне может нравиться или не нравиться, но кто же любит своих слуг?
– Я люблю.
– Вот странно!
– Ведь в библии сказано, что нужно любить всех.
– Ну, в библии… Там много чего сказано, но кому же придет в голову это выполнять?
Ева ничего не ответила и устремила задумчивый взгляд куда-то вдаль.
– И все-таки, Энрик, – сказала она после долгого молчания, – постарайся полюбить Додо, не обижай его… хотя бы ради меня.
– Ради тебя, дорогая кузина, я готов полюбить кого угодно, потому что ты лучше всех на свете! – с жаром воскликнул Энрик.
– Вот и хорошо! – сказала Ева. – Только смотри не забудь своего обещания.
Звонок, приглашающий к обеду, прервал их разговор.
