ГЛАВА XI,
в которой у невольника появляются вольные мысли

Дождливый день уже близился к вечеру, когда к дверям маленькой гостиницы в городке Н. в штате Кентукки подъехал путешественник. В зале глазам его предстало обычное для таких заведений весьма разношерстное общество, пережидающее здесь непогоду. Заметнее всего в нем были поджарые, рослые кентуккийцы в охотничьих куртках. По своему обыкновению, они чуть не лежали на стульях, а их ружья, патронташи, сумки, собаки и егеря-негритята заполняли все углы и закоулки. Справа и слева от камина в не менее свободных позах сидели два джентльмена – оба длинноногие, оба в шляпах, оба в забрызганных грязью сапогах, каблуки которых величественно покоились на каминной доске. Мы должны уведомить читателя, что завсегдатаи здешних гостиниц отдают предпочтение именно этой позе, так как она, по-видимому, благоприятствует возвышенному образу мыслей.

Хозяин, стоявший за стойкой, подобно большинству своих земляков, был тоже человек поджарый, рослый, с густой шевелюрой, которую еле-еле прикрывал высоченный цилиндр.

В этой комнате все были в головных уборах, причем сии эмблемы человеческого величия – будь то фетровая или засаленная касторовая шляпа, плетенка из пальмовых листьев или какой-нибудь наимоднейший шапокляк – воплощали в себе самые характерные черты своих обладателей. У одних шляпы лихо сидели набекрень – это были весельчаки, народ бойкий, душа нараспашку; другие нахлобучивали их на нос – с такими шутки плохи, сразу видно, люди серьезные, упрямые; если шляпа сдвинута на затылок, значит, владелец ее намерен смотреть в оба, чтобы ничего не упустить из поля зрения. Ну, а простаки обходились со своими головными уборами как придется, лишь бы держались на макушке.

Негры в широченных штанах и чрезмерно узких рубашках бестолку сновали взад и вперед, хотя вид у них был такой, будто они готовы перевернуть все вверх дном в угоду хозяину и постояльцам. Добавьте к этой картине огромный камин, веселое пламя, с ревом рвущееся в трубу, распахнутые окна и дверь, сильный сквозняк, от которого пузырятся ситцевые занавески, и вы получите полное представление о прелести кентуккийских гостиниц.

В такой-то живописной обстановке очутился наш путешественник. Это был тщательно одетый, небольшого роста, почтенный старичок с добродушной круглой физиономией и несколько суетливыми манерами. Он сам внес в гостиницу свой чемодан и зонтик, наотрез отказавшись от помощи обступивших его слуг. Войдя в зал, новоприбывший опасливо огляделся по сторонам, выбрал местечко поближе к огню, задвинул свои пожитки под стул и, опустившись на него, устремил недоверчивый взгляд на джентльмена, который сидел, водрузив ноги на каминную доску, и так энергично поплевывал направо и налево, что это кого угодно могло обеспокоить, а тем более человека щепетильного и несколько слабонервного.

– Как дела, любезнейший? – спросил вышеупомянутый джентльмен и в виде приветствия пустил в сторону нового гостя смачный плевок.

– Благодарю вас, недурно, – ответил тот, еле увернувшись от столь сомнительного знака внимания.

– Что новенького? – продолжал джентльмен, вынимая из кармана плитку жевательного табаку и большой охотничий нож.

– Да как будто ничего.

– Употребляете? – и он великодушно протянул собеседнику чуть ли не половину плитки.

– Нет, благодарю вас, мне это вредно, – ответил тот и отодвинул свой стул подальше от камина.

– Неужто вредно? – джентльмен нисколько не смутился отказом и отправил угощение себе в рот, чтобы пополнить иссякающий запас табачной жижи.

Почтенный старичок всякий раз вздрагивал, когда длинноногий сосед плевал в его сторону. Тот наконец заметил это, нимало не обиделся и, изменив точку прицела, подверг бомбардировке каминные щипцы, да с таким искусством, с которым впору было бы вести осаду целого города.

– Что там такое? – спросил почтенный старичок, заметив, что несколько человек столпилось около большой афиши, наклеенной на стене.

– Негра разыскивают, – коротко ответили ему.

Мистер Вилсон – назовем его теперь по фамилии – встал, задвинул чемодан с зонтиком дальше под стул, вынул из кармана очки и стал неторопливо прилаживать их на нос. Когда эта операция была закончена, он прочитал следующее:

Почтенный старичок внимательно прочитал это объявление, бормоча вполголоса каждое слово. Длинноногий субъект, ведший осаду каминных щипцов, опустил ноги на пол, вытянулся во весь свой огромный рост, подошел к объявлению и всадил в него полный заряд табачной жижи.

– Вот я какого мнения об этом, – кратко пояснил он и вернулся на прежнее место.

– Что это вы, любезнейший? – удивился хозяин.

– Повстречайся я с тем, кто это писал, и его бы угостил точно так же, сказал длинноногий, преспокойно отрезая кусок табаку от плитки. – Поделом болвану, что от него негры бегают. Имеет отличного невольника, и до чего его довел! Такие объявления – позор для Кентукки. Вот что я обо всем этом думаю, если угодно знать.

– Правильно, правильно! – поддержал его хозяин.

– У меня у самого есть негры, сэр, – продолжал длинноногий, – и я им сколько раз говорил «Ребята, хотите бежать, бегите хоть сию минуту. Задерживать вас никто не будет». Пусть знают это, тогда у них всякая охота пропадет бегать. Мало того у меня на всех моих рабов вольные заготовлены, на тот случай, если со мной какая-нибудь беда стрясется, и об этом они тоже знают. И верьте мне, сударь, ни у кого другого негры так не работают, как у меня. Сколько раз я посылал их в Цинциннати с табунами жеребят стоимостью долларов по пятьсот, и они каждый раз возвращались обратно и все деньги мне привозили, до последнею доллара. И в этом нет ничего удивительного. Когда обращаешься с негром, как с собакой, добра от него не жди, а если он видит от тебя человеческое отношение, то и работать будет, как порядочный человек. – И честный скотопромышленник подкрепил свои слова метким плевком, угодившим прямо в камин.

– Вы совершенно правы, друг мой, – сказал мистер Вилсон. – Этот мулат, о котором здесь говорится, действительно личность незаурядная. Он лет шесть работал у меня на фабрике мешков и считался лучшим мастером, сэр. Какие у него способности! Изобрел машину для трепания конопли. Ею пользуются и на других фабриках. Его хозяин взял на нее патент.

– И, наверно, наживается на этом патенте, – перебил его скотопромышленник, – а своему рабу ставит клеймо на правую руку! Эх, будь на то моя воля, я бы сам его заклеймил, пусть ходит с такой отметиной!

– Эти ваши смышленые да грамотные негры – народ дерзкий, потому их и клеймят, – вмешался в их разговор грубоватый с виду человек, сидевший в дальнем конце комнаты. – Вели бы себя тихо да мирно, ничего бы такого не было.

– Другими словами, господь создал их людьми и превратить их в скотину не так то легко, – сухо сказал длинноногий.

– От толковых негров хозяевам одно беспокойство, – продолжал тот, не замечая насмешки, явно сквозившей в словах собеседника. – На что они используют свои способности и таланты? Только на то, чтобы вас же надувать. Были у меня такие умники, да я подумал-подумал и продал их на Юг – все равно в конце концов сбегут.

На этом их разговор прервался, так как у двери гостиницы остановился изящный двухместный экипаж, в котором сидел прекрасно одетый джентльмен с кучером-негром.

Как и полагается бездельникам, коротающим в гостинице дождливый день, гости буквально ели глазами новоприбывшего. Они сразу почувствовали в нем что-то необычное. Высокий рост, оливково-смуглая кожа, выразительные карие глаза, тонкий нос с горбинкой, вьющиеся иссиня-черные волосы, прекрасная линия рта, стройная фигура – все это придавало ему сходство с испанцем. Он спокойно вошел в залу, снял шляпу, отвесил всем общий поклон, кивком головы указал слуге, куда поставить вещи, и, подойдя к стойке, назвал свое имя: Генри Батлер из Оклендса в округе Шелби. Потом повернулся и равнодушно пробежал глазами объявление.

– Джим, – сказал он своему слуге, – помнишь того молодчика в Бернане? Как будто его приметы.

– Верно, хозяин, – ответил Джим. – Вот только не знаю, как насчет клейма.

– Ну, руки его я не разглядывал. – Молодой человек зевнул и, обратившись к хозяину гостиницы, потребовал себе отдельную комнату. – Мне нужно написать несколько писем, – пояснил он.

Хозяин был само подобострастие. Человек семь негров обоего пола, старых и молодых, словно стая куропаток, кинулись вверх по лестнице, толкаясь, падая, наступая друг другу на ноги, в едином порыве услужить новому постояльцу, а он преспокойно сел на стул и вступил в разговор с человеком, который оказался рядом с ним.

С тех пор как незнакомец вошел в залу, фабрикант мистер Вилсон не переставал приглядываться к нему с тревожным любопытством. Ему казалось, что он когда-то встречался с этим человеком, но когда именно и где? Всякий раз, как незнакомец заговаривал, улыбался, менял позу, мистер Вилсон вздрагивал и косился на него, но большие темные глаза незнакомца смотрели так холодно, с таким безразличием, что он немедленно отводил взгляд в сторону. Наконец фабрикант сразу все вспомнил и уставился на незнакомца не только с изумлением, но даже с ужасом. Тот встал и подошел к нему.

– Мистер Вилсон, если не ошибаюсь? – сказал он и протянул фабриканту руку. – Прошу прощенья, но я вас не узнал сначала. Вы меня, по-видимому, помните… Батлер из Оклендса, округ Шелби.

– Да… да, как же, – залепетал мистер Вилсон, словно во сне.

В эту минуту к ним подошел негритенок и сказал, что комната господину готова.

– Джим, позаботься о вещах, – небрежно бросил молодой джентльмен слуге, потом добавил, обращаясь к мистеру Вилсону: – Я бы хотел побеседовать с вами по одному делу. Если вас не затруднит, пройдемте ко мне.

Мистер Вилсон молча последовал за ним. Они поднялись по лестнице и вошли в большую комнату, по которой взад и вперед носились слуги, заканчивая уборку. В камине уже потрескивал жаркий огонь.

Когда наконец они остались одни, молодой человек не спеша запер дверь, опустил ключ в карман, повернулся и, скрестив руки на груди, посмотрел мистеру Вилсону прямо в лицо.

– Джордж! – воскликнул тот.

– Да, Джордж.

– Неужели это ты?

– Я хорошо замаскировался, – с усмешкой сказал молодой человек. – Настой из ореховой скорлупы придал моей коже аристократически смуглый оттенок, волосы у меня покрашены. Как видите, никакого сходства с тем, кого разыскивают по объявлению.

– Джордж! Ты затеял опасную игру. Послушайся моего совета, брось…

– Я сам за себя отвечаю, – с той же горделивой усмешкой сказал молодой человек.

Заметим мимоходом, что по отцу Джордж был белый. От матери он унаследовал только желтоватый оттенок кожи да прекрасные темные глаза. Достаточно ему было слегка подкрасить лицо и волосы, и он превратился в настоящего испанца. А прирожденное изящество манер и благородство осанки помогли ему без труда разыграть эту дерзкую роль – роль джентльмена, путешествующего со своим слугой.

Мистер Вилсон, человек добрый, но до чрезвычайности осторожный и беспокойный, шагал взад и вперед по комнате, раздираемый желанием помочь Джорджу и боязнью преступить закон. Он рассуждал вслух:

– Итак, Джордж, ты совершил побег, ушел от своего законного хозяина. Ничего удивительного в этом нет. И в то же время, Джордж, меня огорчает твой поступок… да, весьма огорчает. Я считаю своим долгом сказать тебе это.

– Что же тут огорчительного, сэр? – спокойно спросил Джордж.

– Да ведь ты идешь против законов своей родины!

– Моей родины! – с горечью воскликнул молодой человек. – Я обрету родину только в могиле… и поскорее бы мне лечь в нее!

– Что ты, Джордж, что ты! Грешно так говорить. У тебя жестокий хозяин, слов нет… Да что там толковать – он поступает с тобой возмутительно. Я его не защищаю… и все же ты меня огорчил, Джордж. Ты совершил дурной, очень дурной поступок. Надо принимать все, что посылает нам провидение, Джордж.

Молодой человек стоял, высоко подняв голову, скрестив руки на широкой груди, и горькая усмешка кривила его губы.

– Мистер Вилсон, допустим, что индейцы возьмут вас в плен, разлучат с женой и детьми и заставят до конца дней ваших мотыжить для них землю. Вы тоже сочтете своим долгом покориться этой участи? Да вы умчитесь от них на первом же попавшемся коне и скажете, что этого коня вам послало само провидение. Разве не так?

Старичок слушал его, широко открыв глаза. Не обладая умением спорить, он все же на сей раз превзошел мудростью некоторых завзятых спорщиков, которым не мешало бы знать, что если человеку нечего возразить, пусть лучше обойдет трудный вопрос молчанием. И теперь он попросту вернулся к прежним своим уговорам и продолжал их, поглаживая зонтик и расправляя на нем каждую складочку:

– Ты знаешь, Джордж, мое дружеское отношение к тебе. Все, что я говорю, я говорю для твоего блага. Так вот, по-моему, ты подвергаешь свою жизнь страшной опасности. Такое дело вряд ли удастся. Если ты попадешься, что тогда будет? Над тобой надругаются, изобьют тебя до полусмерти и продадут на Юг.

– Мистер Вилсон, я все знаю, – сказал Джордж. – Да, опасность велика, но… – Он распахнул плащ: за поясом у него торчали два револьвера и длинный охотничий нож. – Видите? Я готов ко всему. На Юг меня не удастся продать. Если дойдет до этого, я сумею отвоевать себе хотя бы могилу – шесть футов земли, которые у меня никто не отнимет.

– Бог знает, что ты говоришь, Джордж! Я просто в отчаянии! Неужто тебе ничего не стоит пойти наперекор законам своей родины?

– Вот вы опять о моей родине, мистер Вилсон! Родина есть у вас, а у людей, рожденных, подобно мне, в неволе, ее нет. На какие законы мы можем полагаться? Они издавались без нашего участия, они не имеют к нам никакого касательства, нас никто не спрашивал, согласны мы с ними или нет. Эти законы способствуют нашему угнетению, нашему бесправию, только и всего.

В голове у мистера Вилсона, как в кипе хлопка, царила уютная, пушистая мягкость и полная путаница. Он жалел Джорджа от всего сердца, он даже смутно понимал чувства, волновавшие молодого мулата, но считал своим долгом упорно твердить одно и то же и наставлять его на путь истинный.

– Это нехорошо, Джордж. Послушай дружеского совета, выбрось вредные мысли из головы. Человеку в твоем положении нельзя позволять себе такое вольнодумство. – Мистер Вилсон сел к столу и в расстройстве чувств принялся сосать ручку зонтика.

– Мистер Вилсон, – сказал Джордж, смело садясь против него, – посмотрите на меня. Вот я сижу за одним столом с вами, такой же человек, как вы. Посмотрите на мое лицо, на мои руки, на мое тело. – И молодой мулат горделиво выпрямился. – Чем я хуже других людей? А теперь выслушайте меня, мистер Вилсон. Моим отцом был один из ваших кентуккийских джентльменов, и он не дал себе труда распорядиться, чтобы после его смерти меня не продали заодно с собаками и лошадьми на покрытие его долгов. Я видел, как мою мать и шестерых моих сестер и братьев пустили с аукциона. Их распродали у матери на глазах одного за другим, в разные руки. Я был самый младший. Она валялась в ногах у моего теперешнего хозяина, умоляла его купить нас обоих, чтобы ей не расставаться хоть с последним ребенком, а он ударил ее тяжелым сапогом. Я сам это видел, сам слышал, как она кричала и плакала, когда он привязал меня к седлу и повез к себе в усадьбу.

– А что было потом?

– Потом к нему же попала и моя старшая сестра. Она была скромная, хорошая девушка, а лицом красавица – вся в мать. Я сначала обрадовался, думаю – хоть один близкий человек будет около меня. Но радость моя продолжалась недолго. Сэр! Однажды ее наказали плетьми. Я стоял за дверью, все слышал и ничем не мог ей помочь. А потом к хозяину явился торговец, мою сестру вместе с партией скованных цепями рабов угнали на невольный рынок в Орлеан, и больше я о ней ничего не знаю. Шли годы… я рос, как собака, без отца, без матери, без братьев и сестер. Ни единой родной души рядом… Некому о тебе позаботиться. На мою долю выпадали одни побои, одна брань. Я голодал. Поверите ли, сэр, для меня были лакомством кости, которые бросали собакам. И все же, когда мне, ребенку, слезы мешали заснуть по ночам, я плакал не от голода, не от перенесенных побоев, а от тоски по матери, по родным. Ведь меня никто не любил. Я не знал покоя, душевного тепла. Не слышал ни одного доброго слова, пока не попал к вам на фабрику. Мистер Вилсон, вы обласкали меня, вам я обязан тем, что умею писать, читать, что я чего-то добился в жизни. Бог свидетель, благодарность моя не знает границ! Потом, сэр, я встретил свою будущую жену. Вы видели ее, вы помните, какая она красавица. Когда она призналась, что любит меня, когда мы стали мужем и женой, я себя не помнил от счастья. Моя Элиза не только красавица – у нее, сэр, чистая, прекрасная душа… Что же было потом? А потом хозяин явился на фабрику, оторвал меня от работы, от друзей, от всего, что мне дорого, и втоптал своего раба в грязь. За что? За то, видите ли, что негр забыл, кто он такой, а если забыл, ему надо напомнить об этом! И, наконец, он стал между нами – между мужем и женой – и приказал мне оставить Элизу и взять в жены другую женщину. И ваши законы дают ему право на это! Мистер Вилсон, подумайте! Ведь все, что разбило сердце моей матери, моей жены и мое собственное, – все делалось по вашим законам. Никто в Кентукки не помыслил бы назвать это произволом. И вы говорите, что я преступаю законы моей родины! У меня ее нет, сэр, так же как нет отца. Но я найду родину! А ваша мне не нужна. Отпусти меня с миром – вот все, что я от нее требую! Но пусть только кто-нибудь посмеет стать на моем пути… этим людям несдобровать! Я буду драться за свою свободу до последней капли крови!

Джордж говорил со слезами на глазах, порывисто взмахивая рукой, и то шагал взад и вперед по комнате, то снова садился к столу. Добрый старик, к которому была обращена эта речь, не выдержал – извлек из кармана желтый шелковый платок и принялся усердно сморкаться.

– Будь они все прокляты! – вдруг воскликнул он. – Я всегда считал их негодяями! Действуй, Джордж, действуй! Но будь осторожен, дружок, смотри, не пускай в ход оружия до тех пор, пока… во всяком случае, не торопись стрелять. А где твоя жена, Джордж? – Он встал и взволнованно заходил по комнате.

– Убежала, сэр, убежала вместе с ребенком, а куда – не знаю… Должно быть, на Север. И встретимся ли мы с ней, одному богу известно.

– Убежала? От таких добрых хозяев? Быть того не может!

– Добрые хозяева иногда запутываются в долгах, а законы нашей родины позволяют им отнять ребенка у матери и продать его, чтобы расплатиться с кредиторами, – с горечью сказал Джордж.

– Так-так, – пробормотал добрый старик, роясь в кармане. – Я, кажется, поступаю против своих убеждений, ну и пусть! Вот, Джордж, – и он протянул ему пачку ассигнаций.

– Мистер Вилсон! Друг мой, не надо! – сказал Джордж. – Вы уже столько для меня сделали, а это может навлечь на вас неприятности. Я не нуждаюсь в деньгах, на дорогу мне хватит.

– Возьми, Джордж, возьми. Деньги лишними не бывают, если они добыты честным путем. Не отказывайся, Джордж, прошу тебя.

– Хорошо, сэр, но только с одним условием: я верну вам этот долг, как только смогу.

– А теперь скажи мне: сколько тебе еще придется путешествовать в таком виде? Надеюсь, что недолго и недалеко. Ты неузнаваем, но все-таки это слишком опасно. А слуга твой, откуда он взялся?

– Это верный человек. Он убежал в Канаду больше года назад и там узнал, что хозяин в отместку ему высек его старуху мать. И теперь Джим вернулся обратно, чтобы увезти ее с собой, если удастся.

– Она с ним?

– Нет еще. Джим бродил около усадьбы, все ждал удобного случая, но пока безуспешно. Теперь он довезет меня до Огайо, сдаст с рук на руки друзьям, которые в свое время помогли ему, и потом вернется обратно за матерью.

– Как это опасно! – ужаснулся мистер Вилсон.

Джордж выпрямился, и надменная улыбка скользнула по его губам.

Старик, не скрывая своего удивления, оглядел молодого мулата с головы до ног.

– Джордж, что с тобой стало? Ты и держишься и говоришь совсем по-другому.

– Я теперь свободный человек! – гордо ответил Джордж. – Да, сэр! Больше никто не услышит от меня слова «хозяин»… Я свободен!

– Берегись, Джордж! А что, если тебя поймают?

– Если дойдет до этого, мистер Вилсон, так в могиле мы все свободны и все равны.

– Я просто диву даюсь твоей смелости, – сказал мистер Вилсон. – Приехать в ближайшую гостиницу!..

– Да, это настолько смело, что никому и в голову не придет искать меня здесь. Погоня уйдет вперед. Джим из другого округа, его в наших местах не знают. Да о нем уж и думать перестали – это дело давнее. А меня, надеюсь, по объявлению не задержат.

– А клеймо?

Джордж снял перчатку, показал свежие рубцы на руке и презрительно проговорил:

– Это прощальный дар мистера Гарриса. Недели две назад он вдруг решил поставить мне клеймо. «Как бы, – говорит, – ты не убежал». Красиво, правда? – молодой человек снова натянул перчатку.

– Кровь стынет в жилах, как подумаешь, чем ты рискуешь! – воскликнул мистер Вилсон.

– У меня кровь стыла не один год, а теперь она кипит, – сказал Джордж. – Так вот, сэр, – продолжал он после минутного молчания, – ваши удивленные взгляды могли выдать меня, и я решил поговорить с вами начистоту. Завтра чуть свет я уезжаю и надеюсь провести следующую ночь уже в Огайо. Буду путешествовать днем, буду останавливаться в лучших гостиницах, садиться за общий стол вместе с господами. Итак, прощайте, сэр. Если вам скажут, что я пойман, знайте: меня уже нет в живых.

Джордж стоял неподвижно, как скала. Добрый старик крепко пожал горделиво протянутую ему руку, опасливо огляделся по сторонам, взял свой зонтик и вышел из комнаты.

Молодой человек в раздумье смотрел на закрывшуюся за стариком дверь. Потом быстро шагнул вперед, открыл ее, видимо повинуясь какой-то новой мысли, и сказал:

– Мистер Вилсон, еще на одно слово.

Старик вошел в комнату. Джордж снова повернул ключ в замке и несколько минут стоял, нерешительно глядя себе под ноги. Наконец он с видимым усилием поднял голову и заговорил:

– Мистер Вилсон, я рассчитываю на ваше доброе сердце.

– А что такое, Джордж?

– Вы были правы, сэр. Я подвергаю свою жизнь большой опасности. Если со мной что-нибудь случится, никто меня не пожалеет, – он тяжело дышал и говорил с трудом. – Зароют в землю, как собаку, а на другой день даже не вспомнят, что был такой… никто не вспомнит, кроме моей несчастной жены. Она-то, бедняжка, будет горевать, плакать… Мистер Вилсон, если бы вы согласились как-нибудь передать ей вот эту булавку! Это ее рождественский подарок. Верните его ей и скажите, что я до последнего вздоха любил ее. Вы исполните мою просьбу? – И он повторил еще раз: – Исполните?

– Разумеется, разумеется! – дрогнувшим голосом проговорил старик, и глаза его наполнились слезами.

– И передайте ей мою последнюю волю, – продолжал Джордж: – если сможет, пусть пробирается в Канаду. Как бы она ни любила свою добрую хозяйку и свой дом, возвращаться туда ей нельзя, ибо рабство ничего, кроме горя, нам не даст. Пусть вырастит нашего сына свободным человеком, тогда ему не придется страдать, как мне. Передайте ей это, мистер Вилсон!

– Передам, Джордж, будь спокоен. Но я верю, что ты не погибнешь! Мужайся, не падай духом и уповай на господа бога! Я от всего сердца…

– А разве бог есть?! – с отчаянием в голосе воскликнул Джордж, перебив старика на полуслове. – Мне столько пришлось испытать в жизни, что я уже не верю в него. Вы, белые, не знаете, каково нам живется. Если бог существует, то только для вас, а мы – разве мы чувствуем над собой его руку?

– Не надо… не надо так говорить! – чуть не плача взмолился мистер Вилсон. – Не давай воли таким мыслям. Господь поможет тебе, и все будет хорошо, верь мне!

– Спасибо вам, друг мой, за эти слова, я не забуду их.