Глава 11. Сам собой включился торшер
И снова играли в карты. Кон на сей раз был по рублю, навар по пятьдесят копеек. Примитивная простота этой игры увлекала, завораживала и подчиняла. Сдавалось по четыре карты. Играл тот, кто планировал забрать не менее двух взяток. Те же, у кого на руках оказывалась хотя бы одна взятка — вистовали. Ненужные карты можно было сбросить и заменить другими, из колоды. Если играющий брал больше взяток, кто-то проигрывал и повторял денежный кон, давая другим возможность сыграть бесплатно. Если же играющий не добирал две взятки, ставил штрафной кон, двойной. Это было очень приятно остальным. Играющему сочувствовали и одновременно потирали руки, предвкушая новую «резвость» кого-нибудь из играющих и новую возможность снять повторно удвоившийся кон.
Не зря Виктор называл сестру цыганкой. Ей везло до неприличия часто. Но сегодня у Любы игра не заладилась.
— Еще раз поставлю, и пенсии нет, — с вызовом произнесла Люба, меняя карты: — Играю. Кто со мной?
Нина задумчиво посмотрела на Виктора, сбросила три карты и сказала «вист».
Виктор обречено вздохнул, рассматривая свои явные две взятки, нехотя буркнул:
— И я «вист».
Лена и Анатолий дружно произнесли «пас». Выложив карты, Виктор и Нина радостно сгребли выигрыш, деловито пересчитав каждый свою долю. Люба полезла в сумку за заначкой:
— Нисколько не жалко. Все равно верну, это я так, вас потешить. А теперь держитесь.
Перемешав карты, Анатолий начал сдавать.
— На своих, — твердо произнесла Люба.
Все дружно сказали «пас» и бросили карты. Когда Люба открыла свои, все даже не удивились четкой козырной последовательности: туз, король, дама, валет. Игра снова вошла в привычное русло. Когда выигрыш Любы перевалил за сотню, сам собой включился торшер.
— И часто это с ним? — Виктор ехидно смотрел на сестру, ожидая поддержки остальных. Первой не выдержала Нина:
— Не хочу, впадать в мракобесие, но и молчать не буду: помнишь, Люба, ты на прошлой неделе похвалила мою рассаду? Так вот, к утру вся рассада поникла, а вчера мне пришлось ее выбросить. А год назад? Я про пальто: носила, носила — и дернуло же тебя сказать, что это пальто на мне, как на Шифер! Вечером того же дня (и откуда этот гвоздь взялся?) весь рукав — в клочья. И так всегда, черные твои глаза…
Люба скептически поджала губы, но чувствовалось, что эти обвинения ей не только не противны, а наоборот — приятны. Собрав выигрыш, она пожала плечами и скомандовала Лене:
— Собирай на стол.
Анатолий незаметно юркнул на кухню заварить чай, пока теща не проверит, сколько ложек отмерено в заварник. Лена вытащила из холодильника торт и только начала примериваться, на какие куски его порезать, в дверь позвонили.
— Ты ждешь кого, мама? — механически произнесла Лена, уже поворачивая замок, и тут же квартиру огласил низкий голос Татьяны:
— Мы и не собирались, как-то так получилось, ехали с кладбища, — навещали Николая, вот и решили, пока силы остались и к вам заехать.
Нина, наблюдая за родственниками мужа, заводила глаза к потолку и многозначительно переглядывалась с Анатолием. Анатолий, подавив улыбку, достал еще два прибора, мигнул Нине и порадовался про себя, что не пожадничал сегодня с заваркой: гости оценят, а хозяйка, теща его ненаглядная, переживет.
Тихая дремота обволакивала Степана, пригревшегося на подоконнике. Лестничная клетка блестела вымытым кафелем, в подъезде было тепло, и легкий кошачий запах не раздражал, а скорее баюкал. К кошкам Степан относился с пониманием.
«Когда же они нагостятся-то?» То, что это не их жилье, Степан сообразил еще до того как хозяева квартиры впустили старушек, — слишком громко старушки спорили: навестить какую-то Любу или — ну ее, пусть и дальше «веселой вдовой» здравствует; на часок заглянуть или на минутку, чайку попить. Как бы то ни было, второй час уже на исходе, пора бы и честь знать. Только подумал об этом, дверь открылась, и из квартиры вышли двое. Он и она — в возрасте, но не старые. «Видно, старух ночевать оставили, а гостей помоложе выпроводили, — рассудил Степан. — И правильно, стемнело уже». Его подоконник не освещался, а чуть ниже, около лифта, горела лампочка. «Как на сцене, — подумал Степан, — а я — амфитеатр». Вглядевшись в освещенное лицо женщины, ждавшей лифта, Степан вдруг понял, что это лицо ему знакомо. Так и есть, на похоронах Василия. Что за совпадения, в самом деле…
Выждав, когда пара уедет, Степан бросился вниз по лестнице с такой скоростью, что оказался напротив почтовых ящиков в то же время, что и лифт, из которого вышли, переговариваясь и смеясь, Лена и Анатолий. «Когда же я домой попаду сегодня?» — подумал Степан и обреченно направился за ними.
Мобильник зазвонил невовремя. Степан дернулся и остановился: на звонок обернулись Лена и Анатолий. Вопрос в глазах Елены сначала превратился в раздумье, затем в догадку и очень быстро — в уверенность. Свернув в прежнем направлении, Лена поволокла мужа к метро, нашептывая ему что-то такое, от чего Анатолий посматривал по сторонам, нарочито делая вид, что Степан ему совсем не интересен.
— Ты испортил наше дело своим звонком. Почти испортил, — шипел в трубку Степан. В этот момент он ненавидел Бориса. — Я такое нарыл, а ты трезвонишь. Кому трезвонишь? Кого сам же следить отправил. Ничего я не истерю. Ушли они. Да нет, не бабки. Не поверишь, еще одна Настина подруга нарисовалась — Елена. Конечно, вспомнила. Вот чудило, да по лицу ее понял, что вспомнила. Когда, когда — когда ты трезвонить начал, она на звонок и обернулась. В минуту узнала.
«Оно и к лучшему: сил нет, спать и есть хочется. Утро вечера мудренее», — Степан отключил мобильник, потопал затекшими еще на подоконнике ногами и, словно завершив какое-то важное дело или приняв решение, направился к остановке, от которой на автобусе до его дома двадцать минут.
Борис удивленно посмотрел на затихший телефон, потом вспомнил отца и торжественно произнес: «Ты прав, случайностей не бывает». Никак не укладывалось в голове: что за тайные ходы сплетены в одну сеть и для какой рыбины эта сеть? Наверно, для большой и жирной.
Через час позвонила Карина. Второй раз рассказала про обворованную дачу соседа, посетовала на несуразности погоды, придумывала новые и новые истории, — через полчаса Борис твердо знал, — Елена с подругой говорила. И разговор этот касался Степана, а может, и его самого. Вот только главного, про недавнюю встречу, Елена не сказала. Это чувствовалось по тому выжидательному тону, который Борису был знаком, и указывал этот тон на раздражающее любопытство, удовлетворить которое Карина старалась всегда, но не любой ценой. «Видно, подруга устроила скрытый допрос, а причину дознания не сказала», — Борис стойко выдержал натиск Карины, пожелал спокойной ночи и первым положил трубку. Наступила тишина.
— Вот уж не думала, что заночуем, — Варвара и на этот раз заняла кровать Николая. Заезжать к Любе она считала забавным: слыхано ли дело, живет в трех остановках от кладбища, а навещать мужа и по праздникам не удосуживается. Подшучивая и балагуря, будто дразнила Варвара близких, подзабывших ненадолго, кто они, для чего живут и как незаметна грань между тем и этим, добром и злом, ненавистью и любовью, печалью и радостью. — А вы тоже заночуйте, места хватит всем в этих хозяйских хоромах, — и Варвара смиренно закрыла глаза, не дожидаясь ответа и чувствуя, как Нина, и без того собравшаяся ночевать здесь, вдруг засомневалась и, прикрыв дверь комнаты Николая, спросила:
— Ты как, Вить? Почему «не знаю»? Ну успокойся, — ночь на дворе, не передеремся же, в самом деле…
Ночь пришла с обычной неотвратимостью. Постепенно в притихшей квартире один за другим начали засыпать утомленные и совсем немолодые люди. Полная луна высветила крышу соседнего дома. «Надо же, — подумал Виктор, — труба будто дымится. Это — в Москве-то. Верно, пар — из вытяжки, — Виктор оттягивал дрему, приглядывался к трубе и вдруг изумленно вздрогнул: дым, приняв очертания всадника на коне, закружился призрачным вихрем. — Да нет, это не всадник, да и конь — не конь, а будто палка детская, на какой в деревне скакали… Господи, спаси и помилуй, да это же Люба на метле!..»
Виктор сел на кровати и перекрестился. Нина спокойно спала на диване, лунный свет серебрил ее волосы, и Виктор, залюбовавшись женой, подумал: как же мудро природа делает свое дело: лицо спящей женщины становится иногда красивым даже в старости — ночью, при лунном свете, в тишине и спокойствии. Привиделось же такое: сестру родную за ведьму принял. Но… пошаливает она, однако, не без того. Взбив подушку и устроившись поудобнее, Виктор прикрыл глаза, мысленно задержав облик жены, улыбнулся недавним страхам и незаметно заснул.
