Слабый человек
У меня на груди татуировка: «Жить хочу, но не умею». Меня очень любят здесь, и я их люблю; нам дают завтракать кашей, сколько хочешь, хоть две порции бери, хоть четыре, все равно отказа не будет. Жена привозит меня сюда, а я и рад, мне только того и надо, я каши ем, сколько хочу, и разговариваю с людьми с утра до вечера. Жена не хочет со мной разговаривать с утра до вечера и ночью совсем не хочет.
Знаете, как за столом всегда есть один человек, который, как себя ни уговаривает, а обязательно выпьет, так и я, – что бы ни происходило, например жена заперлась в ванной и включила воду, а я все равно встану под дверью и ну ей туда кричать, чтобы она расслышала.
Она устает и привозит меня сюда, а я всегда соглашаюсь, мне здесь нравится. Только возвращаться потом домой мне всегда бывает трудно. Потому что я, к сожалению, совершенно не умею запоминать человеческую внешность. Я не знаю, какого цвета у моей жены глаза или, там, волосы, не знаю высокая она или худая. И я очень-очень волнуюсь, но потом успокаиваюсь. Я приезжаю домой, адрес у меня всегда записан, и та, что ходит по комнатам, и есть моя жена. А кто, спрашивается, еще там может ходить?
А здесь, куда меня привезла жена, я встретил еще одну женщину. Сначала я не испытывал с ее стороны никакого ответного чувства. Но потом она сама вдруг привязалась ко мне так, что я стал ее обнимать.
Я стал ее обнимать пока еще только мысленно, потому что это было, по сути, невозможно. Она сидела на диване и кормила грудью собачку. Потом достала большую английскую булавку и скрепила ею груди до следующего кормления.
Тогда я лег лицом на стол, как рыбой. Открыл рот, и еда стала засыпаться в меня. Губы мои были немного вывернуты, как и положено у рыбы или у негра, но я не негр, я был как раз натюрмортом с рыбой. Это было во время завтрака. И мне казалось, что раз собачка у нее уже есть, а рыбки еще нету, то она может выбрать меня.
Мы здесь все очень любим живую природу и готовы всем, чем угодно, пожертвовать для нее. У нас есть одна женщина (не моя с собачкой, а другая), которой специально отрезали ноги, чтобы она могла заниматься любимым делом. Она занимается как раз любовью к природе и всех зовет за собой. Вместо протеза она, например, привинчивает огромную морковку, а заяц ее сгрызает. Или деревянную ногу в виде березы, а заяц сдирает с нее кору.
Мне всю жизнь хотелось иметь детей – белочку или крысу.
У крыски такие маленькие розовые ручки, такие крошечные пальчики, что они никогда не вырастут и навсегда останутся моими детушками.
У меня были деньги, и одна из наших (я вам о ней еще не рассказывал) согласилась мне родить. Я еще тогда не встретил ту, с собачкой, она, может быть, и без денег родила бы мне детушек, но тогда все решилось формально, по контракту.
Но когда настал срок, она шла мимо кухни и увидела, как кухарка чистит рыбу. Чешуйки переливались на солнце – глаз не отвести. И она передумала, не захотела рожать белочку или крысу, а захотела, чтобы ей вместо рук пришили плавники.
То есть и на это она, конечно, не сразу решилась: ей было безумно жалко расставаться не с самими руками, а с перстнями и кольцами, затейливо их украшавшими. То есть дошло до того, что она уже буквально входит в операционную, уже санитарка Линда зачитывает ей права и обязанности оперируемого, а она все еще не сняла колец и перстней. И потом, уходя, расплескивая воздух плавниками, все оборачивалась, а камни, выпирающие из перстней, с базедовой болезнью, смотрели в потолок, не посылая ей никаких знаков приязни, даже солнечных зайчиков.
Я остался бездетным и стал роптать на судьбу. Но потом я понял, что нужно выслушать обе стороны, и обратился к Богу.
И Бог управил так, что я встретил кормящую Мадонну с собачкой.
И скоро-скоро перед нами будет вся жизнь впереди…
