Известно, что единственный из заговорщиков-февралистов, о ком Николай II сказал, что не может его простить, был генерал Рузский. Именно благодаря Государю были покрыты его просчеты в руководстве войсками, повлекшие за собой тяжелые потери, именно Государь вернул его к командованию фронтом после болезни, именно Государь приблизил его к себе. Рузский ответил черной неблагодарностью. Хотя впоследствии пытался представить себя слепым исполнителем воли генерала Алексеева, который был главой заговора генералов. В действительности, Рузский был одним из главных действующих лиц драмы, финалом которой стало крушение Империи.

Николай Владимирович Рузский

Потеряв все высокие посты почти сразу за «отречением» Николая II, Рузский решил, что сможет провести остаток лет на Юге России и гарантирует свою безопасность полным отстранением от дел. Но судьба распорядилась иначе. Рузский попал в число заложников, которых большевики арестовали в ответ на набеги отрядов полковника Шкуро (будущего казачьего «коллаборациониста» в период Великой Отечественной войны) на Кисловодск и Ессентуки. При обысках заложники были ограблены: у них были отняты все ценные вещи, включая награды. Вместе с другими заложниками, Рузский подвергся унижением в концлагере г. Пятигорска, где генерал мел полы и мыл посуду. А красноармейцы, увешанные императорскими орденами заложников, орали ему «смирно». В октябре 1918 заложники, включая генерала Рузского, были зверски казнены на пятигорском кладбище.

Следственная комиссия «белых» установила, что все они были ночью изрублены саблями. При этом неумелые рубаки наносили жертвам от пяти ударов и более. Часть из них погибла от удушения землей. Казненный священник к утру сумел полуживым выбраться из могилы и попросил у кладбищенских сторожей воды. Те предпочли забросать его землей.

По показаниям свидетелей генерал Рузский перед смертью сказал: «Я – генерал Рузский (произнеся свою фамилию, как слово «русский») и помните, что за мою смерть вам отомстят русские». На вопрос, признает ли он революцию, он ответил, что видит «один великий разбой». Рубили его пять раз. Главарь изуверов большевик Атарбеков (Атарбекян) позднее хвастался, что убил генерала своим кинжалом. Это был отъявленный садист, которого позднее за массовые казни в Астрахани привлекли к ответственности. Но на сторону изувера стали Сталин, Орджоникидзе и Камо.

Труп Рузского при эксгумации места массовой казни заложников не был опознан.

Есть масштабная историческая тайна – отчего пала Российская Империя? Ответ на этот вопрос будет звучать в каждую историческую эпоху по-своему, и поиск ответа на этот вопрос беспрерывен. Это то же, что и поиск смысла русской истории, поиск русской идеи. Он никогда не заканчивается.

Георгий Александрович Атарбеков (Псевдоним «Железный Геворк»)

Отчего погибла Российская Империя? На этот вопрос отвечают либо томами исторических исследований, либо каким-то отдельным особенно приглянувшимся доводом, либо простым и ясным: «Божиим попущением за отступление от веры». После этих ответов следует еще больше вопросов, среди которых главный: почему на месте империи Белого Царя возникла империя Красного Тирана? Почему Империя все же до конца не умерла, а скрылась под названием Советский Союз? Почему после разрушения СССР из-под этой оболочки освободилась не Империя, а коррупционная «вертикаль», дополненная дезориентированной «горизонталью» народа, лишенного исторического самосознания? Ушла ли Империя навеки? Если да, то почему мы все еще говорим о ней, почему немало тех, кто мечтает об Империи и проклинает разрушившую ее революцию?

В советскую эпоху мы имели простейшую схему Ленина об истоках и предтечах революционного движения в России – «декабристы разбудили Герцена, Герцен ударил в свой «Колокол», развернул революционную агитацию…». Эта схема не выдерживает критики. «Колокол» имел популярность в русском обществе в краткий период с 1857 по 1862. Три десятка лет, отделившие «Колокол» от декабристов, – это целое поколение, которое никак с декабризмом не связано. Ни идеями, ни социальными настроениями. Не так примитивна история, как она представлялась большевистскими, а потом советскими пропагандистами!

Историческая эпоха Империи закончилась не по воле партии рабочего класса и не в силу «железного» исторического закона, менявшего формации, как это означено в марксистской доктрине. Страна должна была возродиться и пойти вперед с новой силой, переступив из аграрно-традиционного общества в индустриально-современное. Она могла обойтись без революции и гражданской войны, могла не порушить национальной традиции, могла изжить вирус нигилизма. Могла, но не справилась.

Система была хрупкой в переходный период от народа к нации – к тому естественному «ежедневному плебисциту», который осознанно причисляет человека к общегосударственной политической общности. Столыпин тогда говорил: дайте нам 20 лет спокойствия, и Россия будет величайшей страной мира. Действительно, русский народ вошел в XX век вторым по численности после китайцев, Россия – как пятая по мощности экономика. Понятно, что это была величайшая держава с великолепными перспективами. Что осталось от нее теперь, мы знаем. Следующая эпоха оказалась сравнительно недолгой, ее стержень – менее прочным, чем имперский. «Ежедневный плебисцит» в советский период так и не возник, советская нация не состоялась, проблема национального строительства была отодвинута не неопределенный срок или решалась негодными методами – утверждением противоестественной «новой исторической общности советского народа».

Приготовление к национальному строительству имело в России один из неконтролируемых властью симптомов – нарастание праздных слоев общества, среди которых было не только освобожденное от службы дворянство, но и новые образованные слои, созданные университетским образованием, но не поглощенные службой и не приставленные к делу. В николаевскую эпоху они принуждались к службе даже в порядке наказания за крамольные мысли и пропаганду революции. Офицеров отправляли служить на неспокойный Кавказ, гражданских – в сибирские и северорусские губернии. В эпоху Александра этот слой невероятно разросся и в одной из своих составляющих создал народовольческий террор. Все это не слой революционеров, предопределенный каким-то историческим процессом, не продукт классового антагонизма, не результат социальных противоречий. Это был слой тех, кого Достоевский называл «праздномысленные риторы». У них не было никакой программы, никакого видения будущей России – только неприятие над собой какой-либо государственной воли, закона и порядка. Это достаточно видно из сочинений Герцена («Былое и думы») или народовольцев (мемуары Н. Морозова, к примеру). Был узкий слой ничтожеств, который взят большевиками в свои предтечи только для того, чтобы самим не выглядеть такими же ничтожествами, без какой-либо причины объявившимися на русской земле.

После прихода к власти большевиков государственное управление окончательно рухнуло, промышленность прекратила свое существование, городской пролетариат, на который опирались сторонники Ленина и Троцкого, оказался на грани голода. Город не производил больше ничего, кроме революции, а крестьяне вовсе не собирались даром кормить его. И тогда, вместо восстановления промышленного производства, была объявлена война селу: туда отправились вооруженные продотряды, убивая всех, кто пытался противиться изъятию хлеба – в большинстве случаев «под метелку». Село поднялось, и советская власть, так быстро выросшая на развалинах февралистских структур, получила от крестьян гражданскую войну. Увы, февралисты, так ничего и поняв в происходящем, предпочли вместо союза с крестьянством, насилие над ним: мстили не большевикам, а народу, который к революции не имел никакого отношения. И тогда народ стал воевать по обе стороны фронта. Таким образом, гражданская война была войной русского народа как против «красных», так и против «февралистов». Увы, у него не было вождей, которые вернули бы народ на путь его тысячелетнего развития. Народ бился сам с собой за чужие и чуждые ему интересы.

Память о революции – это не просто следствие передачи исторической информации. В советские времена была идеология. Постановочные кадры штурма Зимнего были символическим достоянием режима, наряду с другими символами – бородачами-основоположниками марксизма, красными звездами над Кремлем, мавзолеем и проч. Многие эти символы, уже без трепета и любопытства воспринимаемые молодыми поколениями, все еще напоминают: проклятье революции действует. Официальная идеология не обращается к символам революционной эпохи, пафосу ее лозунгов и идеологии, но красные звезды все еще над Кремлем, мумия Ленина – на Красной площади, ее именем названы проспекты почти в каждом российском городе.

Грех измены будет преследовать наш народ позором и нищетой. Вздорные представления о революции начала XX века оборачиваются вздорными представлениями о настоящем и будущем России в XXI веке. Поэтому у либеральных «реформ» будет не меньше жертв, чем у гражданской войны. Мы в год теряем в численности населения столько же, сколько теряли в братоубийственной бойне. Только гражданская война кончилась в три года, а самоуничтожение нашего народа продолжается полтора десятка лета при «демократах», начавшись тихо и незаметно еще в 70-е годы XX века.

Под русской революцией часто понимают миллионы русских мужиков с винтовками, которые прогнали или перебили «мироедов» – прежние имущие слои. Одним это кажется прогрессивным достижением, следствием прозрения масс; другим – страшным русским бунтом, затмением русского самосознания. Но помимо мужиков с винтовками революцию наводняют иные типажи – вчерашние студенты, праздные сынки дворян, не приставленные к делу и не желающие каждодневно трудиться «разночинцы». Именно из этого слоя выделилась «ленинская гвардия», впоследствии перебитая иной волной революции – поднявшимся народом, который, чтобы ни говорили, из Второй мировой войны вышел победителем. Революция ослепила русский народ, но это все еще был исполин – незрячий, но могучий творец исторических судеб. Пока жива была в нем память о себе самом, он продолжал побеждать – наощупь, с огромными потерями. Пока живы были поколения, родившиеся в русских избах под образами православных святых, они побеждали. Но после великой Победы 1945 года эти поколения сошли на нет, а на смену им объявились воспитанники революции – ее выдумок о России, ее чудовищной неправды об Империи, ее заносчивости в насаждении новых «истин», которые стали замещением традиционных ценностей, исконной русской веры. Кухаркины дети социалистической революции до сих пор управляют нашей страной, до сих пор не знают цены русской традиции, опыта русской истории. Пока народ тих, они насаждают полицейщину; когда народ взбаламучен – они возглавляют погромные толпы.

Современные русские, даже те, кто исправно ходит в церковь, все еще остаются «проклятьем заклейменным» народом «голодных и рабов». В нашем народе доминируют чувства недокормленности и несвободы. Они делают народ вялым, покорным бесстыдной бюрократии. Народ не творит свою историю, а ждет шанса, когда власть пошатнется, когда во все горло закричат новые революционные мессии. Вот тогда народ вновь встрепенется для бессмысленного и на этот раз уж совсем распоследнего бунта за шаг до небытия. В этом смысле революция продолжается до своего полного изживания.

Что же снимет проклятие революции, вернет России достойное бытие, связанное с ее тысячелетней историей? Может ли произойти такое «восстание масс», которое не разрушит, а восстановит связь времен? За каким вождем пойдут русские в свой, быть может последний, поход? До каких пор «верхи» будут не в состоянии управлять страной или понимать под управлением только грабеж? До каких пор «низы» будут отказываться признавать нормальной ту жизнь, которой они живут повседневно, и при этом будут раболепно сносить беспощадные реформы?

Урок триумфа и трагедии революции состоит в том, что революцию, как преступление, необходимо избегать, а революцию как трансформацию, как становление новых социальных связей, сохранение традиций в современности нужно приветствовать. Переходную эпоху надо уметь переживать без глубоких потрясений и подрыва жизнеспособности нации и государства. Можно было бы представить себе индустриализацию без чудовищного рабства и жесточайших репрессий. Можно представить переход к рыночным отношениям в экономике без распада страны и разграбления национального достояния. Можно представить себе обновление России без слома традиций, а с тем, чтобы они оживились. Консервативный подход к истории и политика как раз состоит не в том, чтобы «подморозить Россию» (К. Леонтьев), а в том, чтобы ее оживить. Для этого требуется воссоединение с собственной историей и избавление от политических мифов гражданской войны – противостояния «красных» и «белых», социалистов и либералов. Для возрождения России нам показана национализация всех политических сил, обращение их к традиционным ценностям русской цивилизации и задачам национального строительства.