Философско-публицистическая повесть Распутина «Пожар» (1985) сюжетно продолжает «Прощание с Матерой». Распутин вновь обращается к теме гибели общинного мира – на сей раз не в воде, а в огне, в пожаре, охватившем торговые склады леспромхозовского поселка, символически возникшего вместо затопленной деревни. Можно сказать, что в этой повести душа писателя провидчески откликнулась на близкое будущее, ожидающее страну, будущее, в котором сгорит все то лучшее и светлое, которое было достигнуто минувшими поколениями. Это суровое художественное предостережение о грядущей народной беде: духовном упадке, следом за которым идет упадок социальный.

А. И. Солженицын отметил не только ее символичность и провидчество, но и реализм в изображении жизни предперестроечной России:

«Символична и повесть «Пожар», девятью годами позже «Матёры», – и как в прямое продолжение к ней: дальнейшая судьба людей, насильно оторванных затоплением от своего прежнего коренного бытия и на бессмысленную уничтожительную работу – валку и валку лесов, без заботы о подросте новых.

Однако сам пожар описан вовсе не символично, не с литературной красивостью, а с реальными подробностями развития пламени в разных местах здания и на разных этапах горения, – автор подробно видит и передаёт нам детали; это – взгляд и художника, но и знатока пожарного дела. Таких адекватных описаний хода пожара я в русской литературе не знаю. Надо побывать там, чтоб это узнать: «казалось, горел даже дым, которым приходилось дышать». И эти сдвиги в сознании людей в захвате пожарной работы – до полной потери реальности, даже понимания, откуда куда бежит или что делает.

Сквозь этот ревущий огонь звучит трубный голос народного горя, – в продленье того необратимого расставания нашего с разумным бытием.

На этом пожаре, несомненном поджоге: одни жертвенно спасают гибнущее, другие – всё больше воруют спопутно, а третьи – неназванные и невидимые, получают главный доход от поджога. В перемежных с пожаром главах – видим общий рост бессовестности и воровства, скудеющий остаток добросовестных людей. «Сама земля уходит из-под ног».

И – торжествующее, наступающее на общую жизнь новое племя – всё те же пожогщики, знающие лишь одно уничтожение, теперь – «архаровцы», ненаказуемые уголовники на просторах страны. «Вечная тоска в глазах: куда? зачем?» – сами не знают. «Вредят всякому, кто твердит о совести». Для них «что было нельзя – стало можно, считалось за смертный грех – почитается за ловкость». – «И как получилось, что сдались мы на их милость?»

Повесть вышла в свет в 1985-м, проницательно показывая, какою полууголовной наша страна была к началу Перестройки, – какою вся эта шваль вот-вот развернётся господами нашей жизни.»

Критики отмечали в «Пожаре» черты «учительской прозы» Л. Толстого, проявляющиеся в ориентации на моральный суд и самосуд, на некоторую рационализацию сюжета, на моральную исповедь добра, гражданских и семейных ценностей.

Герои повести живут в поселке после переселения из затопленной, подобно Матере, деревни. Их жизнь отравлена бездушным потребительством по отношению к самим себе, к природе, к заветам предков, к вере. Предавая свою малую Родину, человек теряет истоки самого главного в жизни, деградирует как личность, жизнь его становится серой и бесцельной. Вспыхнувший в поселке пожар – своеобразное наказание людям за грех беспамятства, безверия, пьянства. Вместо того чтобы совместно бороться с бедой, люди поодиночке, состязаясь друг с другом, растаскивают выхваченное из огня добро.

Главный герой повести шофер Иван Петрович, с точки зрения которого описывается происходящее на горящих складах, – уже не прежний распутинский герой-праведник: он находится в неизбывном конфликте с самим собой, ищет и не может найти «простоту смысла жизни». Соответственно, усложняется и дисгармонизируется авторское видение мира. Отсюда – эстетическая двойственность стиля «Пожара», в котором запечатленный во всех подробностях образ горящих складов, соседствует с символико-аллегорическими обобщениями и публицистическими зарисовками «кочевого» быта леспромхоза.

Иван Петрович, человек совестливый и работящий, пытается противостоять напору хаоса местных «архаровцев». Он ощущает себя на грани истощения, на краю могилы, не может преодолеть внутренний душевный конфликт. Он понимает, что прямолинейное обличение людей, прямой призыв «жить по совести» не достигают цели. Ему, как заметила С. Семёнова, не хватает творческого начала в этой борьбе со злом, которое могло бы «захватить самих «зараженных»», ибо моральное излечение невозможно без активности самого больного.

Главный рефрен повести – неустойчивость бытия, смещение нравственных ориентиров: «Перед глазами все смешалось, – писал Распутин, – пожар изнутри и пожар настоящий, те и другие огни наплывали и кипели вместе».