Глава семнадцатая
Председатель
70
Когда Бейли открыл глаза, в окно лился солнечный свет, и он ему обрадовался. К своему еще сонному удивлению он обрадовался солнечному свету!
Значит, гроза миновала, ее словно никогда и не было. В сравнении с ровным, мягким, теплым, контролируемым освещением Городов солнечный свет безусловно казался резким и неустойчивым. Но по контрасту с грозой он был залогом безмятежного покоя. Все относительно, подумал Бейли. Он уже никогда не будет считать солнечный свет злом.
– Партнер Элайдж? – Возле кровати стоял Дэниел, а за ним Жискар.
Мрачное лицо Бейли расплылось в улыбке чистой радости.
Он протянул руки обоим.
– Иосафат, ребята! – воскликнул он, не заметив полной человечности такого обращения. – Когда я в последний раз видел вас вместе, то не знал, доведется ли мне снова увидеть вас – или хотя бы одного из вас.
– Но в любом случае, – мягко заметил Дэниел, – ни при каких обстоятельствах никому из нас не причинили бы подлинного вреда.
– Теперь при свете солнца я это вижу, – ответил Бейли. – Но вчера вечером я думал, что гроза меня прикончит, и не сомневался, что тебе, Дэниел, грозит серьезная опасность, Казалось даже, что и Жискар может пострадать, защищая меня от многочисленных противников. Довольно-таки мелодраматично, не спорю, но я же был немного не в себе, понимаете?
– Нам это известно, сэр, – ответил Жискар. – Вот почему нам было так трудно уйти от вас вопреки вашим настойчивым требованиям. И надеемся, что сейчас это не вызывает вашего неудовольствия.
– Нисколько, Жискар.
– А кроме того, – сказал Дэниел, – мы знаем, что о вас хорошо заботились, пока мы отсутствовали.
И только тут Бейли вспомнил прошедшую ночь.
Глэдия!
Он осмотрелся. Ее не было в комнате. Или ему пригрезилось…
Да нет же! Сном это быть не могло.
Он хмуро взглянул на Дэниела, как будто заподозрив а его словах скабрезный намек.
Нет, и этого быть не могло. Робот, даже самый человекоподобный, не будет запрограммировав смаковать двусмысленности.
– Да, – ответил он. – Очень хорошо. Однако сейчас я котел бы, чтобы меня проводили в Личную.
– Мы здесь, сэр, – сказал Жискар, – чтобы оказывать вам необходимые утренние услуги. Мисс Глэдия решила, что с нами вам будет спокойнее, чем с ее роботами, и она специально подчеркнула, чтобы мы предупреждали ваши малейшие желания.
– Что она, собственно, под этим подразумевала? – спросил Бейли с некоторой тревогой. – Я чувствую себя вполне хорошо и не хочу, чтобы меня мыли и высушивали. Я сам могу о себе позаботиться. Надеюсь, она это понимает.
– Вам нечего опасаться, партнер Элайдж, – сказал Дэниел с легкой улыбкой, которая (как казалось Бейли) была аналогична той, которая у человека означала бы дружескую симпатию. – Мы просто должны позаботиться, чтобы у вас не возникало никаких затруднений. Если в какие-то моменты вам будет удобнее обходиться без нас, мы подождем в стороне.
– В таком случае, Дэниел – и Жискар тоже – мы во всем разобрались. – И Бейли спрыгнул на пол, заметив, что ноги его прекрасно слушаются. Ночной отдых и лечение, которому его подвергли, внеся в дом, – в чем бы оно ни заключалось, – сотворили чудеса. Не говоря уж о Глэдии!
71
Не одеваясь, ощущая приятную свежесть после душа, Бейли причесал волосы и критически оглядел в зеркале достигнутые результаты. Скорее всего завтракать он будет с Глэдией, но как она его встретит? Пожалуй, наиболее разумным будет держаться так, будто ничего не произошло, и руководствоваться ее поведением с ним. И почему-то ему казалось, что будет легче, если он придаст себе презентабельный вид – если это вообще возможно, Он состроил недовольную гримасу своему отражению.
– Дэниел! – позвал он.
– Что, партнер Элайдж?
– На тебе новая одежда? – пробурчал Бейли сквозь зубную пасту.
– Она не моя, партнер Элайдж. Это костюм Джендера.
– Она дала тебе костюм Джендера! – У Бейли глаза полезли на лоб.
– Мисс Глэдия не пожелала, чтобы я оставался нагим, пока мою промокшую одежду стирали и высушивали. Теперь она готова, но мисс Глэдия говорит, чтобы этот костюм я оставил себе.
– Когда она это сказала?
– Сегодня утром, партнер Элайдж.
– Так она проснулась?
– Да, она уже встала. И ждет вас к завтраку, когда вы будете готовы.
Бейли стиснул зубы. Странно, что пока встреча с Глэдией волновала его куда больше, чем предстоящая встреча с председателем. В конце концов, как пройдет встреча с председателем – решит судьба, а он уже продумал свою стратегию, и она либо даст результаты, либо нет, но что касается Глэдии, у него никакой стратегии нет.
Будь что будет. И он спросил по возможности равнодушнее:
– Как мисс Глэдия чувствует себя сегодня?
– Она выглядит хорошо, – ответил Дэниел.
– Она весела? Или кажется угнетенной?
– Судить о внутреннем состоянии человека очень трудно, – после некоторого колебания ответил Дэниел. – Но в ее поведении ничто не указывает на внутреннее волнение.
Бейли опять взглянул на Дэниела, и опять ему почудился намек на события прошлой ночи. И опять он отмел такую возможность.
И всматриваться в лицо Дэниела не имело смысла. По выражению лица робота догадаться о его мыслях было невозможно, поскольку мыслей в человеческом представлении у него не было.
Бейли вернулся в спальню и осмотрел приготовленную для него одежду, прикидывая, сумеет ли он одеться без ошибок, или придется просить роботов о помощи. Гроза и ночь остались позади, и он хотел вновь обрести взрослую независимость.
– Что это? – спросил он, поднимая широкую полосу ткани со сложным узором.
– Перевязь, – ответил Дэниел. – Назначение ее чисто орнаментальное. Надевают ее через левое плечо и завязывают на поясе справа. На некоторых космомирах ее принято надевать к завтраку, но не на Авроре.
– Так почему же она тут?
– Мисс Глэдия подумала, что перевязь будет вам к лицу, партнер Элайдж. Завязывается она сложным узлом, и я буду рад помочь.
«Иосафат! – подумал Бейли скорбно. – Она хочет придать мне смазливость! Что еще она задумала?»
Выбрось из головы!
– Не нужно, – сказал он вслух. – Завяжу простым бантом. Но вот что, Дэниел. После завтрака я пойду к Фастольфу и встречусь у него с Амадиро и председателем Законодательного собрания. Мне неизвестно, будет ли присутствовать кто-нибудь еще.
– Да, я знаю, партнер Элайдж. И, мне кажется, больше там никого не будет.
– Ну, в таком случае, – сказал Бейли, начиная надевать белье очень неторопливо, чтобы ничего не спутать и не воззвать о помощи к Дэниелу, – расскажи мне про председателя. Я вычитал, что на Авроре он примерно соответствует главе администрации, но пост этот скорее почетный и, несколько я понял, никакой реальной власти у председателя нет.
– Боюсь, партнер Элайдж, это действительно так, – сказал Дэниел.
– Сэр, – перебил Жискар, – политическую ситуацию на Авроре я знаю лучше, чем друг Дэниел, так как функционирую много дольше, чем он. Хотите ли, чтобы на ваш вопрос ответил я?
– Конечно, Жискар. Давай!
– Когда на Авроре, сэр, было учреждено правительство, – наставительно заговорил Жискар, словно внутри него равномерно крутился информационный диск, – главе администрации отводились чисто представительные функции. Он должен был принимать посланников других космомиров, открывать заседания Законодательного собрания, вести их, а голосовать только в случаях, когда голоса депутатов разделялись поровну. Однако после Речного спора…
– Да-да, я читал о нем, – поспешно сказал Бейли. Это был скучнейший эпизод в истории Авроры, когда спор по поводу использования гидроэнергии в первый и последний раз чуть не привел планету на грань гражданской войны. – Обойдись без подробностей.
– Хорошо, сэр. Однако после Речного спора было решено не допускать, чтобы споры подвергали опасности основы аврорианского общества, и в обычай вошло улаживать все спорные вопросы частным и мирным образом вне Законодательного собрания. Когда же оно, наконец, голосует, то уже по готовому решению, которому обеспечено большинство. Ключевой фигурой в улаживании всех недоразумений стал председатель Собрания. Считается, что он стоит выше частных интересов, и его власть (которая, хотя в теории и равна нулю, на практике довольно значительна) сохраняется только до тех пор, пока он занимает такую позицию. Поэтому каждый председатель ревниво оберегает свою объективность, и до тех пор, пока это так, именно он решает спор в пользу той или иной стороны.
– То есть, – сказал Бейли, – председатель выслушает меня, Фастольфа и Амадиро, а затем вынесет решение?
– Возможно. Однако, сэр, он может и не прийти к окончательному выводу и потребовать дополнительных доказательств, или дополнительного времени на размышления, или того и другого.
– А если председатель примет решение, Амадиро согласится с ним, если оно будет не в его пользу? И доктор Фастольф, если оно будет против него?
– Оно не абсолютно обязательно. Почти всегда находятся люди, не желающие смириться с решением председателя, а доктор Амадиро и доктор Фастольф – оба настойчивы и упрямы, если судить по их поступкам. Однако большинство членов Законодательного собрания поддержат председателя, каково бы ни было его решение, и при голосовании тот, с кем председатель не согласится, будь то доктор Амадиро или доктор Фастольф, останется в незначительном меньшинстве.
– Наверно, Жискар?
– Почти наверно. Председатель занимает свой пост тридцать лет, причем Законодательное собрание может переизбрать его на еще один тридцатилетний срок. Однако, если Собрание проголосует против какого-либо решения председателя, ему придется тут же подать в отставку и правительственный кризис будет продолжаться, пока Собрание в обстановке ожесточенных дискуссий не найдет нового председателя. Мало какой депутат захочет пойти на подобный риск, и шансы, что большинство проголосует против председателя с такими последствиями, ничтожны.
– В таком случае, – сказал Бейли тоскливо, – все зависит от этой утренней встречи.
– Вполне вероятно.
– Спасибо, Жискар.
Бейли мрачно обдумывал и перепроверял цепь своих рассуждений. Они казались многообещающими, но неизвестно, какие возражения найдет Амадиро и каким окажется председатель. Встречу эту устроил Амадиро, и, значит, он уверен в себе, в своей победе.
Тут Бейли вспомнил, что опять, когда он засыпал, обнимая Глэдию, он осознал – во всяком случае так ему показалось – смысл случившегося на Авроре. Все выглядело ясным, очевидным, неопровержимым. И вновь, в третий раз, все словно стерлось, словно ничего вообще не было.
И его надежды тоже исчезли.
72
Дэниел проводил Бейли в комнату, где был сервирован завтрак – более уютную и домашнюю, чем парадная столовая. Небольшая, просто убранная – стол и два стула исчерпывали всю мебель, и Дэниел не отступил в нишу (ниш вообще не было), а ушел, и на минуту Бейли оказался в ней один, совершенно один.
Разумеется, относительно один. По первому зову мгновенно явятся роботы. И все же это была комната для двоих, комната, смущенно подумал Бейли, для влюбленных.
На столе виднелись две горки… оладий? Только пахли они не оладьями, хотя и очень аппетитно. Два судка с чем-то вроде растопленного масла (но кто его знает!) стояли сбоку от тарелок. И кофейник с горячим якобы кофе, который он уже пробовал – без всякого удовольствия.
Вошла Глэдия, одетая довольно строго. Волосы у нее поблескивали, точно она только что сделала прическу. Она остановилась с легкой улыбкой на губах.
– Элайдж?
– Как вы, Глэдия? – с запинкой сказал Бейли, пойманный врасплох, и вскочил.
Она словно не заметила. Лицо у нее было веселым, беззаботным.
– Если тебе не нравится, что Дэниела тут нет, не тревожься. Он в полной безопасности. Ну а мы… – Она подошла к нему почти вплотную и медленно прикоснулась пальцами к его щеке, как когда-то давно на Солярии, и звонко засмеялась. – Вот все, что я сделала тогда, Элайдж. Ты помнишь?
Бейли молча кивнул.
– Ты хорошо спал, Элайдж? Садись же, милый.
Он сел.
– Очень хорошо. Спасибо, Глэдия. – Он поколебался, но решил обойтись без нежных слов.
– Не надо меня благодарить, – сказала она. – Я выспалась так, как давно уже не высыпалась. Но только потому, что ушла, когда убедилась, что ты крепко уснул. Если бы я осталась – а мне только этого и хотелось, – то не сумела бы оставить тебя в покое и ты бы не отдохнул по-настоящему.
Он понял, что молчать нельзя.
– Есть вещи, которые важнее от-т-дыха, Глэдия, – произнес он с запинкой таким нравоучительным тоном, что она опять засмеялась.
– Бедный Элайдж! Как ты смущен!
От ее слов он смутился еще больше. Он ожидал сожаления, отвращения, стыда, притворного безразличия, и был к ним готов – но не к такой веселой игривости.
– Не мучайся так, – сказала она. – Тебе надо поесть. Вчера вечером ты почти ничего не ел. Запасись калориями и сразу почувствуешь прилив сил.
Бейли с сомнением взглянул на псевдооладьи.
– А! – воскликнула Глэдия. – Ты же, наверное, никогда их не видел. Солярианское блюдо. Блинчики! Мне пришлось репрограммировать моего повара, иначе они у него не получались. А главное, нужна импортная мука с Солярии. Аврорианские сорта зерна не годятся. А делают блинчики с начинкой. Самой разной – есть тысячи рецептов. Но это моя любимая, и тебе она понравится, я знаю. А из чего она, догадайся сам. Я только немножко подскажу: толченые каштаны и капелька меда. Ну попробуй же! Я хочу знать твое мнение. Их можно брать пальцами, только поберегись, когда куснешь.
Она изящно взяла блинчик за концы большими и средними пальцами обеих рук, неторопливо откусила бочок и поймала на язык густую золотистую каплю, которая выползла наружу.
Бейли повторил все ее движении. Блинчик оказался почти твердым и не слишком горячим. Бейли осторожно сунул конец в рот и куснул, но блинчик не поддался. Тогда он сильнее сжал зубы, блинчик хрустнул и начинка вымазала руки Бейли.
– Ты откусил слишком большой кусок и очень резко, – сказала Глэдия, бросаясь к нему с салфеткой. – Лизни-ка! Блинчики невозможно есть аккуратно. Да этого и не нужно. Ими положено наслаждаться без церемоний. В идеале их едят раздетыми и сразу принимают душ.
Бейли опасливо лизнул – и выражение его лица оказалось красноречивей всяких слов.
– Вкусно, правда? – сказала Глэдия.
– Восхитительно! – пробормотал Бейли, медленно и осторожно кусая блинчик. В меру сладкий, он, казалось, таял во рту.
Бейли съел три блинчика и не взял четвертого только из стеснительности. Зато пальцы облизал без приглашения и салфеткой не воспользовался. Тратить такую прелесть на бесчувственную ткань?
– Ополосни пальцы, Элайдж, – посоветовала Глэдия, подавая ему пример. Судок с «растопленным маслом» оказался полоскательницей.
Бейли воспользовался ею по назначению, вытер руки и понюхал их. Ни малейшего запаха!
– Ты смущаешься из-за прошлой ночи, Элайдж? – сказала Глэдия. – И это все, что ты чувствуешь?
Ну, что тут можно ответить, уныло подумал Бейли, а вслух сказал:
– Боюсь, что да, Глэдия. То есть чувствую я далеко не только это, на двадцать километров дальше! Но я действительно смущен. Подумай сама. Я землянин, и ты это знаешь, но на какое-то время принуждаешь себя забыть, сделать вид, что «землянин» – всего лишь набор бессмысленных звуков. Вчера ночью тебе было жаль меня, тебя беспокоило, как на меня подействовала гроза, ты воспринимала меня как ребенка и (быть может, сочувствуя мне из-за собственной своей потери) подарила мне свою близость. Но это чувство пройдет – я удивлен, что оно уже не прошло, – и ты вспомнишь, что я землянин, и устыдишься, ощутишь себя униженной, запачканной. И ты возненавидишь меня за то, что я сделал с тобой, а я не хочу, чтобы меня ненавидели, не хочу, Глэдия. (Если он выглядел таким несчастным, каким ощущал себя, то должен был казаться воплощением горести.)
Видимо, она поняла это. Во всяком случае она нагнулась и погладила его по руке.
– Я тебя не возненавижу, Элайдж. За что? Ты не сделал мне ничего, о чем бы я пожалела. Я сама – и буду рада этому до конца моих дней, Два года назад, Элайдж., ты освободил меня одним прикосновением, и вчера ночью ты снова освободил меня. Два года назад мне нужно было узнать, что я способна ощущать желание, а вчера ночью мне нужно было узнать, что я способна чувствовать желание, и потеряв Джендера. Элайдж, останься со мной. Это будет…
Он торопливо ее перебил:
– Но как, Глэдия? Я обязан вернуться в свой собственный мир. У меня там есть обязанности, есть замыслы, а уехать со мной тебе нельзя. Жизнь, которую мы ведем на Земле, не для тебя. Ты умрешь от одной из земных болезней – если тебя прежде не убьют многолюдие и замкнутость в четырех стенах. Полагаю, ты понимаешь.
– Про Землю – да, – ответила Глэдия со вздохом. – Но ведь ты же не уезжаешь сию секунду.
– Еще до конца утра председатель может вышвырнуть меня с Авроры.
– Нет! – горячо воскликнула Глэдия. – Ты этого не допустишь… Но если и так, мы можем отправиться на еще какой-нибудь космомир. У нас огромный выбор – их же десятки и десятки. Неужели Земля значит для тебя так много, что ни один космомир тебе не подойдет?
– Я мог бы прибегнуть к отговоркам, Глэдия. Напомнить, что ни один космомир не разрешит мне поселиться там навсегда, и тебе это известно. Но это лишь ничтожная доля истины. Важнее то, что и прими меня какой-нибудь космомир, Земля значит для меня так много, что я должен был бы вернуться… Даже если это означает разлуку с тобой.
– И больше никогда не видеться со мной? Больше не посещать Авроры?
– Если бы я мог вновь тебя увидеть, я бы сделал для этого все, – ответил Бейли искренне, – Поверь мне. Но какой смысл говорить это? Ты знаешь, что меня вряд ли снова сюда пригласят. И ты знаешь, что это так и что без приглашения я приехать не смогу.
– Не хочу верить этому, Элайдж, – тихо сказала Глэдия.
– Глэдия, ты только делаешь себя несчастной. Не надо! Между нами произошло чудо, но тебя впереди ждет еще много чудес, самых разных, хотя это не повторится. Думай о них, о новых.
Она ничего не сказала.
– Глэдия, – произнес он настойчиво, – нужно ли кому-то знать о том, что было между нами?
Она посмотрела на него страдальчески:
– Ты до такой степени стыдишься?
– Того, что произошло? Нет конечно. Но хоть я и не стыжусь, возможны тяжелые последствия. Пойдут разговоры. Из-за этой гнусной гиперволновки, среди многого другого исказившей и наши отношения, мы оказались в центре внимания праздной публики. Как же! Землянин и солярианка. Если возникнет хоть малейшее подозрение, что… что нас связала любовь, новость эта долетит до Земли со скоростью гиперпространственного двигателя.
Глэдия высокомерно подняла брови:
– И Земля сочтет, что ты уронил свое достоинство? Что ты допустил сексуальную связь с кем-то ниже себя по положению?
– Ну что ты! – Но Бейли знал, что миллиарды землян взглянут на случившееся именно так. – Но ты подумала, что об этом узнает моя жена? Я ведь женат.
– Ну и узнает. Что тут такого?
Бейли перевел дух:
– Ты не понимаешь. Обычаи Земли иные, чем у космонитов. В нашей истории бывали времена большой половой распущенности. Во всяком случае, в некоторых местах и у определенных сословий. Но сейчас другое время. Земляне живут скученно, и только пуританская этика может обеспечить стабильность семьи в подобных условиях.
– Ты хочешь сказать, у каждого только одна, и наоборот?
– Нет, – ответил Бейли, – Честно говоря, не совсем так. Но принимаются все меры, чтобы не произошло огласки, чтобы люди могли… могли…
– Делать вид, будто ничего не знают?
– В общем так, но в этом случае…
– Огласка будет такой, что уже никто не сможет притворяться незнающим и твоя жена на тебя рассердится и даст тебе пощечину.
– Нет, обойдется без этого. Но она будет страдать от стыда и косых взглядов. И мой сын тоже, и я. Пострадает мой общественный статус и… Глэдия, если ты не понимаешь, то и не поймешь, но прошу тебя, не говори об этом другим на манер аврорианцев. – Он понимал, что ведет себя попросту жалко.
– Я не хочу делать тебе больно, Элайдж, – сказала Глэдия, задумавшись. – Ты был добр ко мне, и я не хочу платить тебе неблагодарностью, но (она беспомощно развела руками) ваши земные обычаи так нелепы!
– Не спорю. Но я должен считаться с ними. Как ты считалась с обычаями Солярии.
– Да. – Она помрачнела. – Прости меня, Элайдж. Я искренне прошу прощения. Мне нужно то, чего я не могу получить, и разочарование я вымещаю на тебе.
– Пустяки.
– Нет, не пустяки, Элайдж, ну пожалуйста! Я должна объяснить тебе. По-моему, ты не понял, почему вчера произошло… Но тебе, наверное, станет совсем уж неловко, если я заговорю об этом.
Что почувствовала бы и что подумала бы Джесси, если бы слышала этот разговор? Бейли прекрасно знал, что ему следует сосредоточиться на предстоящем разговоре с председателем – труднейшем, решающем испытании, которое ожидает его через час, – а не на своих супружеских проблемах. Ему следует думать об опасности, грозящей Земле, а не его жене, но думал он о Джесси. И сказал:
– Скорее всего мне будет очень неловко, но все-таки объясни.
Глэдия передвинула свой стул, не позвав для этого робота. Бейли нервно следил за ней, но помочь не предложил.
Она поставила стул прямо перед ним, чтобы все время видеть его лицо, села и вложила свою руку в его. Он почувствовал, что неясно сжимает тонкие пальцы.
– Видишь, – сказала она, – прикосновения меня больше не пугают. Время, когда я могла принудить себя только чуть погладить тебя по щеке, осталось далеко позади.
– Пусть так, но ведь это и не потрясает тебя, Глэдия, как то единственное прикосновение, правда?
Она кивнула:
– Да, не потрясает, но просто радует меня. И я считаю, что это шаг вперед. Ошеломление от краткого прикосновения показало, насколько ненормальной была моя жизнь и как долго. То, что теперь, несравненно лучше. Можно, я расскажу тебе почему? Пока было только предисловие.
– Расскажи.
– Лучше бы мы сейчас лежали в постели, в темноте. Я говорила бы свободнее.
– Мы сидим в светлой комнате. Глэдия, но я слушаю так же внимательно.
– Да… На Солярии, Элайдж, подлинного секса вообще не было, как тебе известно.
– Я знаю.
– И для меня его тоже не существовало. В редких случаях – очень редких! – мой муж исполнял свой супружеский долг. Я не стану ничего про это говорить. Поверь только, что теперь, вспоминая, я понимаю, что это было даже хуже, чем ничего.
– Я верю тебе.
– Но я знала про секс. Читала. Иногда говорила с другими женщинами, но они все делали вид, будто это тягостная обязанность. А если они уже выполнили свою квоту по детям, то всячески подчеркивали, как довольны, что могут покончить с сексом навсегда.
– И ты им верила?
– Конечно, Я ведь ничего другого не знала, а то немногое, что было написано не на Солярии, объявлялось вредными измышлениями. И этому я тоже верила. Мой муж как-то увидел эти мои книги, назвал их порнографией и уничтожил. Но ты же знаешь, люди способны заставить себя уверовать во что угодно. По-моему, солярианки верили собственным словам и действительно относились к сексу брезгливо. Во всяком случае, так мне казалось, и я боялась, что страдаю серьезными отклонениями, раз испытываю к нему интерес… и какие-то непонятные чувства.
– А тогда ты не использовала роботов, чтобы найти облегчение?
– Нет. Даже в голову не приходило. Ни их и ничто другое. На подобное иногда намекалось, но с такой гадливостью! Или с притворной гадливостью. И, конечно, я бы ни на что подобное не решилась. Естественно, у меня бывали сны… и во сне я иногда испытывала то, что было, как я понимаю теперь, подобием оргазма, и сразу просыпалась. Конечно, я ничего не понимала и не рисковала говорить об этом. Мне было невыносимо стыдно. Хуже того: я пугалась наслаждения, которое они мне доставляли… Ну а потом я переселилась на Аврору.
– Ты мне рассказывала. Секс с аврорианцами обманул твои ожидания.
– Да. Я даже начала думать, что солярианская точка зрения все-таки верна. Явь оказалась совсем другой, чем мои сны. Но только после Джендера я поняла причину. На Авроре это… это хореография. Каждая фигура диктуется модой, начиная от манеры предлагать себя и до расставания. Нет ничего неожиданного, ничего спонтанного. На Солярии никто не дарил и не принимал. А на Авроре стилизация привела к тому же: никто не дарит, не принимает. Ты понимаешь?
– Не уверен, Глэдия, так как не имел сексуальных отношений с аврорианками, да и аврорианцем никогда не был. Но не надо объяснять. По-моему, хоть смутно, но я понимаю, о чем ты говоришь.
– И чувствуешь себя ужасно неловко?
– Не настолько, чтобы отказаться слушать дальше.
– Затем в моей жизни появился Джендер, и я научилась использовать его. Он не был аврорианским мужчиной. Его целью – его единственной целью – было доставлять мне радость. Он дарил, а я принимала – и впервые узнала секс таким, каким он должен быть. Ты и это понимаешь? Способен ли ты вообразить, что это такое – вдруг узнать, что ты не безумна, не извращена, не порочна, что твои чувства тебя не обманывали? Узнать, что ты просто женщина, которая обрела настоящего сексуального партнера?
– Мне кажется, могу.
– И почти сразу же все это у меня отняли. Я решила… я решила, что это конец. Я обречена жить века и больше ни разу не испытать радости гармоничного сексуального общения. Не знать его вначале, жить без него – это было очень тяжело. Но обрести его вопреки всем ожиданиям, познать это счастье, а потом внезапно лишиться его, вернуться в пустоту… Невыносимо! Теперь ты понимаешь, как для меня важна прошлая ночь.
– Но почему именно я, Глэдия? Почему не кто-нибудь другой?
– Нет, Элайдж! Это могло быть только с тобой. Мы тебя разыскали – Жискар и я. Ты был совсем беспомощен. Совсем! Почти в сознании, но твое тело тебе не подчинялось. Тебя пришлось поднять, отнести в машину, уложить. Я следила, как тебя отогревают, приводят в порядок, купают, высушивают – такого беспомощного. Роботы проделывали все это очень компетентно, сосредоточивая все усилия на том, чтобы помочь тебе, оберечь от любого вреда, но без какого-либо подлинного чувства. А я только смотрела, и мне было так больно за тебя.
Бейли опустил голову, скрипнув зубами. Его беспомощность была выставлена напоказ! Тогда он наслаждался своим состоянием, но теперь думал только о его позорности. А Глэдия продолжала:
– Мне так хотелось самой ухаживать за тобой, Я сердилась, что роботы присвоили себе право помогать тебе… дарить. А когда я представила себя на их месте, я почувствовала сексуальное волнение, которого не испытывала после гибели Джендера ни разу. И тут я осознала, что в единственных сексуальных отношениях, что-то мне дававших, я только принимала. Джендер дарил мне все, чего бы я ни пожелала, но от меня не принимал ничего. И не был на это способен, поскольку единственное его удовлетворение заключалось в том, чтобы удовлетворять меня. А мне и в голову не приходило дарить – я ведь выросла среди роботов и знаю, что принимать они неспособны. И пока я смотрела, мне стало ясно, что я познала лишь половину того, что может дать секс, и у меня возникла всевластная потребность познать вторую половину. Но потом за столом, когда ты ел свой суп, ты, казалось, снова стал сильным. Настолько сильным, что мог утешить меня, а я, после того, что испытала, глядя, как роботы ухаживали за тобой, просто забыла, что ты с Земли, и радовалась твоим объятиям. Я хотела их. Но, пока ты меня обнимал, мне стало горько, что я вновь принимаю, а не дарю. И тут ты сказал: «Глэдия, простите, мне нужно сесть». Ах, Элайдж! Более чудесных слов я от тебя не слышала.
Бейли почувствовал, что краснеет:
– Мне было страшно неловко. Так сознаться в своей слабости!
– Но именно это и было мне нужно. Я вынудила тебя лечь в постель, пришла к тебе и впервые в жизни я дарила. А не брала. И вырвалась из чар Джендера, так как поняла, что и с ним настоящего не было. Ведь, наверное, можно и дарить, и брать одновременно… Элайдж, останься со мной.
Бейли покачал головой:
– Глэдия, даже разорви я свое сердце пополам, факты не изменятся. На Авроре я остаться не могу и должен вернуться на Землю. А ты не можешь приехать на Землю.
– Элайдж, а если я все-таки приеду на Землю?
– Зачем ты говоришь глупости? Даже если бы ты вопреки всему и приехала, так ведь я очень быстро состарюсь, стану тебе не нужен. Через двадцать, от силы тридцать лет я буду глубоким стариком, если не умру раньше, а ты останешься такой, как сейчас, не одну сотню лет.
– Но я же так и рассчитала, Элайдж. На Земле я подхвачу ваши инфекции и тоже быстро состарюсь.
– Тебе это не понравится. К тому же старость не болезнь, ее нельзя подхватить. Ты просто очень скоро начнешь болеть и умрешь. Глэдия, ты найдешь себе другого.
– Аврорианца? – В ее голосе прозвучало презрение.
– Но ты можешь научить! Теперь, когда ты поняла, как дарят и принимают, научи их.
– Но научатся ли они?
– Некоторые научатся. Не сомневайся. И у тебя достаточно времени найти такого. Например… (Нет, подумал он, еще рано упоминать про Гремиониса, но – как знать? – если он обойдется с ней более решительно, оставит пустые любезности…)
– Неужели это возможно? – задумчиво произнесла Глэдия и подняла на Бейли увлажнившиеся серо-голубые глаза: – Элайдж, ты помнишь хоть что-то о прошлой ночи?
– Должен признаться, – грустно сказал Бейли, – что многое словно в тумане.
– Если бы ты помнил, то не захотел бы расстаться со мной.
– Я и сейчас не хочу с тобой расставаться, Глэдия. Но ничего не могу поделать.
– А после ты выглядел таким спокойно-счастливым, таким безмятежным. Я положила голову тебе на плечо и слушала, как бьется твое сердце – сначала часто, а потом вес; медленнее, пока ты вдруг не привскочил и не сел на кровати. Ты помнишь?
Бейли вздрогнул и, чуть откинувшись, растерянно посмотрел ей в Глаза.
– Нет, этого я не помню. О чем ты? Что я сделал?
– Но я же сказала: ты вдруг сел на кровати.
– Да-да. Но еще что? – Его сердце учащенно билось – наверное, так же часто, как ночью, когда Глэдия прилегла к нему на плечо. Три раза он словно бы устанавливал правду, но в двух первых случаях он был один, а прошлой ночью – когда это случилось в третий раз, – с ним была Глэдия. Свидетельница.
– Больше ничего, Элайдж. Я спросила: «Что с тобой, Элайдж?» Но ты словно не услышал, а только повторил два раза: «Знаю! Знаю!» Ты говорил неясно, и глаза у тебя ничего не видели. Я даже немножко испугалась.
– Я сказал только это? Иосафат! Глэдия, неужели я ничего не добавил?
– Больше я ничего не помню, – Глэдия сдвинула брови. – Ты сразу снова лег, а я сказала: «Не бойся, Элайдж. Не бойся. Ты в безопасности». Я тебя погладила, И ты опять уснул и… и захрапел! Я никогда не слышала, как храпят, но было очень похоже на описания. – Она чуть улыбнулась.
– Послушай, Глэдия! – настойчиво сказал Бейли. – Ты говоришь, я пробормотал: «Знаю! Знаю!» Но я не объяснил, что именно я знаю?
Она снова сдвинула брови:
– Не помню… Подожди! Ты, правда, добавил совсем тихо: «Он успел раньше».
– «Он успел раньше»… Я это сказал?
– Да. Я решила, что ты говоришь про Жискара – что он успел раньше тех роботов, что ты опять испугался, не похитят ли тебя, что ты вспомнил, как ждал в лесу во время грозы. Да-да! Потому-то я и гладила тебя, повторяя: «Не бойся, Элайдж! Ты в безопасности!» – пока ты не уснул.
– «Он успел раньше». «Он успел раньше». Теперь не забуду! Глэдия, спасибо тебе за прошлую ночь. И спасибо за этот наш разговор.
– Но что важного в том, что Жискар успел найти тебя первым? Так и было.И ты это знаешь.
– Нет, Глэдия, тут что-то другое. Что-то, о чем я вспоминаю только когда мое сознание отключается.
– Так в чем смысл?
– Толком не знаю, но раз я это сказал, какой-то смысл тут есть. И у меня остается час, чтобы успеть разобраться. – Он встал. – Мне пора.
Он шагнул к двери, но Глэдия бросилась к нему и крепко его обняла.
– Подожди, Элайдж!
Бейли поколебался, потом нагнулся и поцеловал ее. На долгое мгновение они застыли, обнявшись.
– Но я тебя еще увижу, Элайдж?
– Не знаю, – тоскливо ответил Бейли. – Надеюсь, что да.
И он ушел на поиски Дэниела с Жискаром, чтобы как следует подготовиться к предстоящей встрече.
73
Бейли шагал через луг к дому Фастольфа. Ему было все так же грустно.
Роботы шли справа и слева от него. Дэниел казался спокойным, но Жискар, подчиняясь данным ему инструкциям, все так же бдительно оглядывал окрестности. Бейли спросил:
– Как зовут председателя Законодательного собрания, Дэниел?
– Не знаю, партнер Элайдж. В тех случаях, когда о нем говорили в моем присутствии, его называли просто «председатель». При обращении к нему говорят «господин председатель».
– Его зовут Рутилен Хордер, сэр, но официально его имя нигде не упоминается. Употребляется только титул. Это подчеркивает преемственность правительства. Люди занимают этот пост на определенный срок, а «председатель» существует всегда.
– Но данный председатель – сколько ему лет?
– Он уже не молод, сэр, Ему триста тридцать один год, – ответил Жискар с типичной молниеносностью.
– Здоровье у него хорошее?
– Насколько мне известно, сэр.
– Какие-нибудь особенности характера, о которых мне полезно было бы узнать заранее?
К этому вопросу Жискар явно не был готов. Он сказал после паузы:
– Затрудняюсь ответить, сэр. Он занимает свой пост второй срок и считается компетентным председателем, много работает и добивается результатов.
– Он вспыльчив? Терпелив? Не терпит возражений? Внимателен?
– О подобном вы должны сами судить, сэр.
– Партнер Элайдж, – вмешался Дэниел, – председатель – выше личных пристрастий. Он справедлив и беспристрастен по определению.
– В этом я уверен, – пробурчал Бейли. – Но определения – это абстракция, как и титул «председатель», а индивидуальные председатели – с именами – это конкретные люди, предположительно с собственными особенностями.
Он покачал головой. Вот и у него появилась особенность: три раза он что-то осознавал и трижды забывал, а теперь ему известны собственные слова по этому поводу, а толку никакого.
«Он успел раньше».
Кто успел раньше? Когда?
Ответа Бейли не находил.
74
Бейли увидел, что Фастольф ждет его в дверях, а сзади мается робот, словно огорченный тем, что не может встретить гостя, хотя это его функция.
(Вечная человеческая манера – приписывать роботам человеческие побуждения и реакции. На самом деле он не мается, не испытывает огорчения – или каких-либо других чувств, а только легкие колебания позитронных потенциалов из-за того, что он был запрограммирован принимать и оглядывать посетителей, но не мог выполнить свое назначение, не оттолкнув Фастольфа, а сделать этого он также не мог, поскольку отсутствовала достаточно веская причина. А потому он снова и снова делал шаг вперед и пятился, отчего создавалось впечатление, будто он мучится.)
Бейли поймал себя на том, что рассеянно уставился на робота, и с трудом заставил себя перевести глаза на Фастольфа. (Ну почему он все время думает о роботах?)
– Рад снова с вами свидеться, доктор Фастольф, – сказал он и протянул руку. После того что произошло между ним и Глэдией, легко было забыть, что космониты избегают физического соприкосновения с землянами.
Фастольф замялся, потом воспитанность взяла верх над благоразумием, он взял протянутую руку, на мгновение задержал в своей и тут же отпустил.
– Я еще больше рад, что вижу вас, мистер Бейли, – сказал он. – То, что вам пришлось перенести вчера вечером, очень меня встревожило. Гроза была не слишком сильной, но не могла не ошеломить землянина.
– Так вы знаете, что произошло?
– Дэниел и Жискар ввели меня в курс. Мне было бы легче, явись они сразу же сюда, с тем чтобы потом доставить сюда и вас, но их решение опиралось на то, что дом Глэдии находился ближе к месту поломки машины, а ваш приказ был абсолютно категоричным и безопасность Дэниела вы поставили выше своей. Они верно вac поняли?
– Да, Я принудил их оставить меня там.
– Но было ли это разумно? – Фастольф уже проводил его в гостиную и указал на кресло.
Бейли сел.
– Этого требовали обстоятельства. За нами гнались.
– Жискар сообщил об этом. И еще он сообщил…
– Доктор Фастольф! – перебил Бейли. – Извините, но времени остается мало, а я должен задать вам несколько вопросов.
– Прошу вас, – тотчас сказал Фастольф с обычной своей любезностью.
– Меня уверяли, что свои исследования функций мозга вы ставите превыше всего, что вы…
– Разрешите, я договорю, мистер Бейли. Я не позволю ничему встать на моем пути, я абсолютно беспощаден, не признаю никаких этических или нравственных обязательств, не остановлюсь ни перед чем, оправдаю что угодно, если это нужно для моих исследований.
– Да, именно.
– Кто вам это сказал, мистер Бейли? – спросил Фастольф.
– А это имеет значение?
– Возможно, что и нет. К тому же догадаться не трудно. Моя дочь Василия, я это твердо знаю.
– Может быть, – ответил Бейли. – Но я хотел бы знать, верна ли такая оценка вашего характера.
– Вы ждете от меня честного ответа о моем характере? – грустно сказал Фастольф. – В чем-то эти обвинения соответствуют истине. Я действительно придаю своей работе огромную важность и действительно испытываю потребность приносить ей в жертву все и вся. Я пренебрег бы общепринятыми понятиями морали и этики, если бы мог. Но не могу. И в частности, если меня обвинили в убийстве Джендера ради моих исследований человеческого мозга, я категорически это отрицаю. Я не убивал Джендера.
– Вы предлагали, чтобы я подвергся психическому зондированию, чтобы извлечь из моего мозга информацию, изгладившуюся у меня из памяти. А вы не подумали о том, что психическое зондирование могло бы продемонстрировать вашу невиновность, если бы вы на него согласились?
Фастольф задумчиво кивнул:
– Полагаю, Василия настаивала, что мое нежелание подвергнуться ему доказывает мою виновность. Вовсе нет. Психическое зондирование сопряжено с риском и внушает мне такие же опасения, как и вам. Однако остановило меня другое. Больше всего зондирование устроило бы моих противников. Оно не настолько тонко, чтобы послужить неопровержимым доказательством, и они постарались бы поставить под сомнение любые свидетельства моей невиновности. Но с помощью зондирования они получили бы сведения о теории и методах создания человекоподобных роботов. Вот что им нужно. Такой возможности я им не предоставлю!
– Превосходно, – сказал Бейли. – Благодарю вас, доктор Фастольф.
– Не стоит благодарности. А теперь, если разрешите, я вернусь к тому, что узнал от Жискара. По его словам, к вам, пока вы оставались в машине один, подходили неизвестные роботы. Во всяком случае, вы довольно бессвязно говорили об этом, когда вас нашли без чувств под дождем.
– Неизвестные роботы действительно подходили ко мне, доктор Фастольф, – ответил Бейли. – Мне удалось остановить их и отослать обратно. Но благоразумие требовало покинуть машину и спрятаться, прежде чем они вернутся, Возможно, я принял такое решение, потому что мысли у меня мешались. Так утверждает Жискар.
– Жискар воспринимает Вселенную упрощенно. – Фастольф улыбнулся, – А у вас есть предположения о том, чьи это были роботы?
Бейли заерзал в кресле, словно не находя удобной позы.
– Председатель уже прибыл? – ответил он вопросом на вопрос.
– Нет. Но он будет здесь с минуты на минуту. Как и Амадиро, глава Института, с которым вы, как я узнал от роботов, имели вчера встречу. Я не уверен, что это было разумно. Вы его раздражили.
– Я должен был поговорить с ним, доктор Фастольф. И он держался очень любезно.
– С Амадиро это ничего не означает. Ссылаясь на то, что он именует вашей клеветой и нестерпимым очернением профессиональных репутаций, он вынудил председателя принять меры.
– Каким образом?
– Задача председателя – устраивать встречу спорящих для достижения компромисса. Раз Амадиро пожелал встретиться со мной, председатель в силу своего положения не мог отложить ее, а тем более запретить. Он обязан провести эту встречу, и, если Амадиро собрал достаточно улик против вас – а собрать улики против землянина ничего не стоит, – расследованию будет положен конец.
– Возможно, доктор Фастольф, вам не следовало прибегать к помощи землянина, учитывая, насколько мы уязвимы.
– Возможно, что и так, мистер Бейли, но ничего другого я просто не сумел придумать. И теперь не могу. Так что предоставляю вам убедить председателя в нашей правоте… Если вы сумеете.
– И вся ответственность лежит на мне? – угрюмо спросил Бейли.
– На вас и только на вас, – мягко ответил Фастольф.
– Мы будем только вчетвером?
– Вернее, – поправил Фастольф, – втроем. Председатель, Амадиро и я: два оппонента и арбитр, так сказать. Вы же, мистер Бейли, будете всего лишь условно допущены. Председатель может отослать вас, когда ему заблагорассудится, так что, надеюсь, вы будете с ним осторожны.
– Постараюсь, доктор Фастольф.
– Например, мистер Бейли, не протягивайте ему руки. Извините мою прямолинейность.
Бейли поежился, задним числом испытывая смущение за свою бестактность.
– Не протяну, – буркнул он.
– И будьте крайне вежливы. Не бросайтесь гневными обвинениями, избегайте ничем не подкрепленных обвинений…
– Иными словами, я не должен добиваться, чтобы кто-то нечаянно выдал себя. Например, Амадиро.
– Вот именно. Это будет расценено как клевета, и вы добьетесь обратного эффекта. А потому будьте вежливы! Если вежливость прикроет нападение, то пусть. И постарайтесь ничего не говорить, пока к вам не обратятся.
– Пожалуйста, доктор Фастольф, – сказал Бейли, – объясните, почему теперь вы не скупитесь на советы, а раньше не позаботились предупредить меня об опасностях обвинения в клевете?
– Я действительно виноват, – ответил Фастольф. – Но это настолько само собой разумеется, что мне как-то в голову не пришло, что нужны особые объяснения.
– Да, я так и подумал, – пробурчал Бейли.
Фастольф вдруг встрепенулся.
– Я слышу шум машины, и кто-то из роботов идет к двери. Это председатель с Амадиро.
– Вместе? – спросил Бейли.
– Несомненно. Видите ли, Амадиро предложил встретиться у меня, таким образом предоставив мне некоторое преимущество. А потому получил возможность под видом любезности заехать за председателем и привезти его сюда. Ведь это только естественно, раз они оба должны быть здесь. Но это обеспечило ему несколько минут частной беседы с председателем для отстаивания своей точки зрения.
– Но это не слишком честно, – заметил Бейли. – Вы не могли ему помешать?
– Но я не хотел. Амадиро идет на сознательный риск. Ведь он может раздражить председателя.
– А председатель очень раздражителен по натуре?
– Нет. Не больше любого другого председателя, находящегося на своем посту уже пятое десятилетие. Однако необходимость строго выдерживать все требования протокола плюс необходимость сохранять полное беспристрастие и власть арбитра очень способствуют развитию раздражительности. Амадиро же не всегда разумен. Его добродушная улыбка, белейшие зубы и избыток обходительности могут действовать очень раздражающе, когда тот, кому он их адресует, по какой-либо причине пребывает не в слишком солнечном настроении… Однако я должен идти их встречать, мистер Бейли, и пустить в ход не столь, надеюсь, агрессивное обаяние. Прошу, останьтесь здесь и не вставайте с кресла.
Бейли оставалось только ждать. Почему-то он вдруг подумал, что пробыл на Авроре чуть меньше пятидесяти стандартных часов.
