Глава двадцать пятая
Поверхность
54
Эугения Инсигна была озадачена. Даже более того.
— Говорю тебе, Сивер, после вашего полета я и ночи не спала спокойно, — Эти слова в устах женщины менее волевой прозвучали бы как жалоба. — Разве ей не довольно этого полета: до океана и обратно, по воздуху, прилетели после заката — разве ей этого мало? Почему ты не остановишь ее?
— Почему я не остановлю ее? — медленно и отчетливо повторил Сивер Генарр. — Почему я не остановлю ее? Эугения, мы теперь не в силах остановить Марлену.
— Просто смешно, Сивер! Неужели ты трусишь? Прячешься за спину девочки, воображаешь, что она все может.
— А разве не так? Ты ее мать. Прикажи Марлене оставаться в Куполе.
Инсигна поджала губы.
— Знаешь ли, ей пятнадцать, и я не хочу давить на нее родительским авторитетом.
— Наоборот. Только это ты и делаешь. Но всякий раз она смотрит вот так на тебя своими чистыми невероятными глазами и говорит что-нибудь вроде; «Мама, ты чувствуешь себя виноватой в том, что у меня нет отца, а потому решила, что Вселенная хочет покарать тебя за это и отнять меня. Все это — глупое суеверие».
Инсигна нахмурилась.
— Сивер, мне еще не приходилось слышать подобной ерунды, Я ничего такого не чувствую и не почувствую.
— Конечно же, нет, Я просто предполагаю. А вот Марлена ничего не предполагает. Она всегда знает, что тебя беспокоит — по движению большого пальца, или правой лопатки, или чего угодно, — и откровенно все тебе выложит. Да так, что ты не будешь знать, куда деваться от стыда; и в порядке самообороны согласишься на все, лишь бы она не разбирала тебя по кусочкам.
— Только не рассказывай мне, что она уже проделывала подобное с тобой.
— Только потому, что я ей нравлюсь и стараюсь держаться дипломатично. Я просто боюсь рассердить ее, ведь страшно подумать, на что она способна в гневе. Ты хоть понимаешь, что я удерживал ее? Уж оцени хотя бы это. Она собиралась выйти на Эритро на следующий день после полета, а я продержал ее здесь целый месяц.
— И как же тебе это удалось?
— Чистой софистикой. Сейчас декабрь. Я сказал ей, что через три недели Новый год — по земному стандартному времени — и открыть новую эру в истории Эритро лучше всего с начала года. А знаешь, ведь она так и воспринимает свой приезд на планету — как начало нового века. Что делает все только хуже.
— Почему?
— Потому что для нее это не личный каприз, а дело жизненно важное, и не только для Ротора — для всего человечества. Что еще можно сравнить с тем ощущением, когда и сам получаешь удовольствие, и можешь назвать этот процесс жизненно важным вкладом в процветание рода людского. Тут все себе простишь. Я сам так поступал, и ты тоже, да и любой человек. Насколько мне известно, даже Питт обнаруживает естественную склонность к этому занятию. Наверняка уже успел убедить себя в том, что и дышит лишь ради того, чтобы растениям Ротора хватало углекислоты.
— Значит, сыграв на честолюбии, ты уговорил ее подождать?
— Да, и у нас останется неделя на поиски средства, чтобы остановить ее. Должен признаться, что я не смог одурачить ее. Подождать она согласилась, но сказала: «Вам, дядя Сивер, кажется, что, задерживая меня, вы можете добиться капельки симпатии у моей мамы, так ведь? Весь ваш облик говорит, что наступление Нового года на самом деле не имеет никакого значения».
— Сивер, какая невероятная бестактность!
— Просто невероятная точность, Эугения. Наверное, это одно и то же.
Инсигна отвернулась.
— Моей симпатии? Ну что мне сказать…
— Зачем говорить? — немедленно перебил ее Генарр. — Я объяснил, что в молодости любил тебя и, постарев — или старея, — нахожу, что чувства мои не переменились. Но это мои сложности. Ты всегда была честна со мной и никогда не давала оснований для надежды, И если по собственной глупости я предпочитаю не считать «нет» окончательным ответом, это опять-таки тебя не должно волновать.
— Меня волнует, когда ты расстраиваешься…
— Ну вот, уже хорошо. — Генарр вымученно улыбнулся. — Гораздо лучше, чем вовсе ничего.
Инсигна с видимым облегчением возвратилась к прежней теме.
— Но, Сивер, если Марлена все поняла, почему же она согласилась подождать?
— Возможно, тебе это не понравится, но лучше все-таки знать правду. Марлена сказала мне: «Дядя Сивер, я подожду до Нового года, потому что и маме будет приятно, и вам я хочу помочь».
— Так и сказала?
— Пожалуйста, не сердись на нее. Наверное, мой ум и обаяние сделали свое дело, и она старается ради тебя.
— Прямо сваха, — проговорила Инсигна, не то недовольная, не то удивленная.
— А вот мне подумалось, что, если ты сумеешь заставить себя обнаружить ко мне какой-нибудь интерес, нам, возможно, удастся подтолкнуть ее к поступкам, которые способны, на ее взгляд, этот интерес укрепить… Правда, твоя заинтересованность должна выглядеть достаточно правдоподобной, иначе она все поймет. Ну а если интерес будет реальным, ей не придется идти на жертвы ради его укрепления. Ты поняла меня?
— Понимаю, — ответила Инсигна, — мало мне проницательности Марлены — так тут еще ты со своими приемами истинного макиавеллиста.
— Прямо в сердце, Эугения.
— Ну а почему не сделать попросту? Почему не отправить ее, наконец, обратно на Ротор?
— Связав по рукам и ногам? От безрассудства можно пойти и на это. Однако мне удалось понять, о чем она мечтает. И следом за Марленой я начинаю подумывать об освоении Эритро… Подумай, целый огромный мир…
— Дышать этими бактериями, пить их и есть? — Инсигна скривилась.
— Ну и что? Мы и так каждый день поглощаем их в неимоверном количестве. Нельзя же совершенно очистить от них Купол. Кстати, и на Роторе тоже есть бактерии. Их тоже пьют, едят и вдыхают.
— Но там знакомые бактерии, а здесь они инопланетного происхождения.
— Тем проще. Раз мы к ним не приспособлены, значит, и они к нам тоже. А посему они не могут сделаться паразитами, можешь считать их частью здешней пыли.
— А лихоманка?
— Безусловно, она и создает все сложности, когда речь заходит о таком простом деле, как выход Марлены из Купола. Но мы примем все меры предосторожности.
— Какие же?
— Во-первых, на Марлене будет защитный комбинезон, во-вторых, я сам пойду с ней. Буду при ней за канарейку.
— Как это — за канарейку?
— Так делали на Земле несколько столетий назад. Шахтеры брали с собой под землю канареек — знаешь, такие желтенькие птички. Если в воздухе появлялся газ, канарейка умирала первой, а люди, заметив опасность, успевали оставить шахту. Иными словами, если я странно себя поведу, мы оба немедленно окажемся здесь.
— А что если сперва это произойдет с ней?
— Сомневаюсь. Марлена считает себя иммунной. Она повторяла это уже столько раз, что я начал ей верить.
55
Никогда прежде не случалось Эугении Инсигне с таким страхом следить за календарем, ожидая наступления Нового года. Ведь календарь был пережитком прошлого, к тому же дважды измененным.
На Земле он отмечал времена года и даты, связанные с ними, — осеннего и весеннего равноденствия, зимнего и летнего солнцестояния — впрочем, повсюду они назывались по-разному.
Инсигна не забыла, как Крайл объяснял ей все хитросплетения календаря, мрачно и торжественно, как бывало всегда, когда речь заходила о чем-то напоминавшем ему Землю. Она усердно, но с опаской вслушивалась: усердно — потому, что всегда стремилась разделить его интересы, ведь это могло еще больше сблизить их; с опаской — потому, что память о Земле могла разлучить их, что в конце концов и произошло.
Странно, но Инсигну до сих пор мучили угрызения совести — правда, уже не так сильно. Ей казалось, что она уже плохо представляет себе Крайла, что помнит лишь воспоминания. Неужели только память о памяти разделяет теперь ее и Сивера Генарра?
Именно такая память о памяти заставляла Ротор по-прежнему придерживаться календаря. Времен года на Роторе не было, годы исчислялись по-земному, как и во всех поселениях в системе Земли и Луны, вращавшихся вокруг Солнца. Исключение составляли немногочисленные поселения около Марса и в поясе астероидов. Само понятие времени года становится бессмысленным, когда этого времени нет. И тем не менее люди считали годы, а также месяцы и недели.
Дни на Роторе были частью искусственных двадцатичетырехчасовых суток. Половину суток поселение обеспечивали солнечным светом, другая половина считалась ночью. Можно было использовать любой временной интервал, но сутки постановили считать равными земным и делили на двадцать четыре часа по шестьдесят минут в каждом, которые в свою очередь по-прежнему состояли из шестидесяти секунд. Итак, день и ночь примерно составляли по двенадцать часов.
Обжившись в космосе, начали предлагать просто нумеровать дни, исчислять их десятками, сотнями и так долее: декадни, гектодни, килодни — а если в обратном направлении — децидни, сантидни, миллидни. Однако предложения были признаны абсолютно негодными.
Ни одно поселение не могло установить собственной системы исчисления времени, иначе торговля и сообщение погибли бы в наступившем хаосе. Единую основу по-прежнему могла предложить лишь Земля, на которой все еще обитало девяносто девять процентов всего человечества и к которой неразрывные узы традиций все еще приковывали оставшийся процент. Память заставляла Ротор, как и все поселения, придерживаться календаря, в общем-то бессмысленного для них.
Но теперь Ротор оставил Солнечную систему и превратился в обособленный мир. Дни, месяцы и годы в земном смысле слова перестали для него существовать. Но хотя солнечный свет уже не отделял день от ночи, дневное искусственное освещение по-прежнему сменялось тьмой — и наоборот — каждые двенадцать часов. Резкий переход не смягчали искусственными сумерками. Не было необходимости. Каждый поселенец был волен включать свет в своем доме по прихоти и по необходимости. Но дни отсчитывались по времени поселения, то есть земному.
Даже здесь, под Куполом на Зритро, где естественный день сменялся естественной ночью, — хоть их продолжительность не вполне соответствовала таковой в поселении, — счет времени вели по-земному (снова память о памяти).
Правда, некоторые уже ратовали за отход от патриархальных тенденций. Инсигна знала, что Питт был сторонником перехода к десятичной системе, однако опасался объявлять об этом открыто, чтобы не вызвать яростного сопротивления.
Однако ничто не вечно. Традиционная вереница месяцев и недель постепенно теряла значение, привычные некогда праздники забывались все чаще. Инсигна в своей работе пользовалась сутками лишь в качестве единиц измерения. Настанет время, и старый календарь умрет; появятся новые, лучшие способы измерения времени — галактический календарь, например.
Но сейчас она с трепетом ждала приближения этой совершенно ничего не значившей даты — Нового года. На Земле Новый год отмечали во время солнцестояния: в северном полушарии — зимнего, в южном — летнего. Такое положение дел было как-то связано с вращением Земли вокруг Солнца, но лишь астрономы Ротора помнили теперь, как именно.
Для Инсигны Новый год означал выход Марлены на поверхность Эритро. Дату назначил Сивер Генарр, стараясь потянуть время. Инсигна согласилась с ним лишь потому, что надеялась, что девочка передумает.
Инсигна вынырнула из глубин памяти и обнаружила прямо перед собой Марлену, серьезно смотревшую на мать. Когда она вошла в комнату? Неужели Инсигна так задумалась, что не услышала ее шагов?
— Привет, Марлена, — тихо, почти шепотом сказала Инсигна.
— Мама, ты грустишь.
— Марлена, чтобы это заметить, не нужно обладать сверхъестественной проницательностью. Ты еще не передумала выходить на поверхность Эритро?
— Нет.
— Ну почему, Марлена, ну почему? Ты можешь объяснить мне это так, чтобы я наконец поняла?
— Не могу, потому что ты не хочешь понять. Она зовет меня.
— Кто зовет?
— Эритро. Она ждет меня. — Обычно серьезное лицо Марлены озарила легкая улыбка.
Инсигна фыркнула.
— Когда я слышу от тебя такие слова, мне кажется, что ты уже схватила эту самую…
— Лихоманку? Нет, мама. Дядя Сивер только что сделал мне очередное сканирование. Я хотела отказаться, но он сказал, что это нужно для сравнения. Я совершенно нормальна,
— Сканирование тут не поможет, — нахмурилась Инсигна.
— Материнские опасения тоже, — ответила Марлена и, смягчившись, добавила: — Мама, я знаю, что ты тянешь время, но я не хочу ждать. Дядя Сивер мне обещал. Хоть в дождь, хоть в бурю — я выйду. Впрочем, в это время года здесь не бывает сильных ветров и температурных перепадов. Здесь вообще редко бывает плохая погода. Это просто чудесный мир.
— Но он же мертв, безжизнен. Какие-то бациллы не в счет, — недобро заметила Инсигна.
— Дай время, и мы заживем здесь привычной жизнью, — Марлена мечтательно посмотрела вдаль. — Я уверена.
56
— Э-комбинезон вещь простая, — пояснил Сивер Генарр. — В нем не почувствуешь перепада давления. Это не водолазный или космический скафандр. У него есть шлем, запас сжатого воздуха с регенератором и небольшой теплообменник, чтобы поддерживать необходимую температуру. Конечно же, он герметичен.
— А он подойдет мне? — поинтересовалась Марлена, без особого энтузиазма глядя на толстую псевдоткань.
— Не слишком модный, — продолжал Генарр, поблескивая глазами, — но делали его для удобства, а не для красоты.
— Дядя Сивер, — строго сказала Марлена, — мне все равно, как я буду в нем выглядеть. Но мне бы не хотелось, чтобы он оказался мне велик. Мне будет неудобно в нем ходить.
Тут в разговор вмешалась Эугения Инсигна. Побледнев и сжав губы, она стояла в стороне и наблюдала за ходом событий.
— Марлена, костюм нужен для безопасности. Тут уж не до жиру — быть бы живу.
— Но он не должен быть неудобным, мама. Пусть его подгонят по мне.
— Этот должен быть впору, — проговорил Генарр. — Лучшего мы не сумели найти. Все-таки у нас в основном большие размеры. — Он повернулся к Инсигне. — Последние годы мы редко пользуемся ими. Когда лихоманка поутихла, мы провели кое-какие исследования и теперь знаем окрестности достаточно хорошо. А в тех редких случаях, когда нужно выйти наружу, используем крытые э-кары.
— Надо было и нам так сделать.
— Нет, — недовольно возразила Марлена, — я уже летала, а теперь хочу прогуляться пешком.
— Ты просто с ума сошла! — воскликнула Инсигна.
Марлена вспылила:
— Если ты не перестанешь…
— Где же твоя проницательность? Ведь я не про лихоманку, а про то, что ты и в самом деле сошла с ума — самым обычным образом. Ах, Марлена, ты меня с ума сведешь. — Инсигна повернулась к Генарру. — Сивер, если ваши э-комбинезоны старые, можно быть уверенным, что они не прохудились?
— Эугения, мы все проверили. Уверяю тебя, они в полном порядке. И не забывай, что я тоже пойду — в таком же комбинезоне, как и Марлена.
Инсигна лихорадочно искала повод, чтобы задержать их.
— Ну хорошо, а если вдруг понадобится… — Иона многозначительно махнула рукой.
— По нужде? Ты про это? Можно, только не слишком удобно. Но об этом не должно быть и речи. Мы должны выдержать несколько часов. К тому же далеко мы не пойдем — чтобы при необходимости можно было немедленно вернуться. Ну, нам пора. Погода хорошая — следует воспользоваться случаем. Эй, Марлена, дай-ка я помогу тебе застегнуть.
— Похоже, у тебя прекрасное настроение, — раздраженно бросила Инсигна.
— А почему бы и нет? Сказать по правде, я с удовольствием пройдусь. Под Куполом иногда кажется, что сидишь в тюрьме. Быть может, если бы мы время от времени предпринимали такие вылазки, люди выдерживали бы здесь гораздо дольше. Ага, Марлена, осталось только надеть шлем.
Марлена заколебалась.
— Минутку, дядя Сивер. — Она направилась к матери, протянув руку, такую толстую в комбинезоне.
Инсигна с отчаянием смотрела на дочь.
— Мама, — сказала Марлена. — Еще раз прошу, успокойся, пожалуйста. Я люблю тебя и не стала бы затевать этого ради собственного удовольствия. Я делаю так потому, что уверена — все будет в порядке. Держу пари, тебе хочется влезть в э-комбинезон и самой приглядывать за мной. Только не нужно этого делать.
— Почему, Марлена? Если с тобой что-нибудь случится, а я не смогу помочь — ведь я никогда себе этого не прощу.
— Со мной ничего не случится, но даже если бы и случилось — что ты сможешь сделать? К тому же ты так страшишься Эритро, что, боюсь, лихоманка прицепится скорее к тебе. Что тогда будем делать?
— Эугения, она права, — вмешался Генарр. — Я буду рядом с ней, А тебе лучше остаться и постараться успокоиться. Все э-комбинезоны радиофицированы. Мы с Марленой сможем переговариваться между собой и с Куполом. Обещаю тебе: если она поведет себя не так, как надо, — я сразу лее приведу ее назад.
Качая головой, Инсигна обреченно следила, как шлем закрыл сначала голову Марлены, а потом и Генарра. Они подошли к главному воздушному шлюзу Купола, и Инсигна проводила их взглядом. Процедуру эту она знала наизусть — как и положено поселенке.
Хитроумно организованное управление перепадом давления обеспечивало воздухообмен только в одном направлении — из Купола в атмосферу Эритро. За ходом процесса следил компьютер: возможность проникновения воздуха в обратном направлении таким образом была исключена.
Когда открылась внутренняя дверь, Генарр шагнул в шлюз и поманил за собой Марлену. Она вошла, и дверь закрылась за нею. В груди Инсигны что-то оборвалось. Она впилась взглядом в приборы — по их показаниям она знала, когда отвалилась наружная дверь, когда она медленно вернулась на место. Ожил голоэкран — и перед Инсигной появились две фигуры в костюмах, стоявшие на бесплодной почве Эритро.
Один из инженеров передал Инсигне маленький наушник, она вставила его в правое ухо. Под подбородком был такой же крохотный микрофон. В ухе ее раздался голос:
— Включаю радиоконтакт…
И тут же Инсигна услышала знакомый голос Марлены:
— Мама, ты меня слышишь?
— Да, дорогая, — ответила Эугения — и сама не узнала своего голоса.
— Мы вышли, здесь просто великолепно! Прекраснее и быть не может.
— Да, дорогая, — упавшим голосом сказала Инсигна, не зная, увидит ли родную дочь в здравом уме и памяти
57
Сивер Генарр с облегчением ступил на поверхность Эритро. За спиной его уходила вверх стена Купола, но Генарр даже не оглянулся, чтобы сразу насладиться ароматом этого мира.
Ароматом… Это слово не имело никакого смысла здесь, на поверхности Эритро. За надежной стенкой шлема Генарр дышал воздухом, очищенным и обработанным внутри Купола. И запаха планеты чувствовать не мог.
Его охватило ощущение странного счастья. Под ногами похрустывали камешки: поверхность Эритро была покрыта гравием. Между частицами гравия было то, что Генарр назвал про себя почвой. Конечно же, вода и воздух давно разрушили первородные скалы на поверхности планеты, да и вездесущие прокариоты во всем своем несчетном множестве миллиарды лет усердно трудились над ними.
Почва пружинила под ногами. Вчера весь день шел дождь — мелкий, моросящий, такой, каким он мог быть только здесь, на Эритро.
Почва до сих пор была влажной, и Генарр представлял себе частички почвы — крошечные песчинки, частички суглинка и глины, покрытые водяной пленкой. В этой пленке блаженствовали прокариоты, нежились в лучах Немезиды, строили сложные протеины из простых. Тем временем другие прокариоты, нечувствительные к свету своего солнца, поглощали энергию, заключенную в многочисленных останках маленьких клеток, триллионами и триллионами погибавших ежесекундно повсюду.
Марлена стояла рядом и смотрела.
— Не смотри на Немезиду, Марлена, — негромко сказал Генарp.
Голос Марлены раздался прямо в его ухе. В нем не чувствовалось ни страха, ни неуверенности. Наоборот ее голос был полон тихой радости.
— Я смотрю на облака, дядя Сивер.
Генарр щурясь взглянул в темное небо и увидел зеленовато-желтые облака, которые закрывали Немезиду и рассеивали оранжевое сияние.
Вокруг царил покой; ни звука, ни шороха. Ничто не чирикало, не визжало, не ревело, не стрекотало, не ворчало и не скрипело. Не было листьев — чтобы шелестеть, насекомых — чтобы жужжать. Во время редкой здесь грозы можно было услышать раскаты грома, да ветер, случалось, вздыхал среди валунов. Но в спокойный и ясный день вокруг царило безмолвие.
Генарр заговорил, чтобы убедиться, что он не оглох, что кругом действительно так тихо. Впрочем, сомневаться вряд ли стоило — ведь он слышал в скафандре собственное дыхание.
— С тобой все в порядке, Марлена?
— Просто великолепно. Ой, а вон ручей! — И она косолапо побежала в своем неуклюжем э-комбинезоне.
— Осторожнее, Марлена, не поскользнись, — сказал Генарр.
— Я буду внимательной.
Ее голос отчетливо звучал в наушниках Сивера, а сама она была уже далеко.
Внезапно в ухе Генарра взорвался голос Эугении Инсигны:
— Сивер, почему Марлена бегает? — Она немедленно добавила: — Марлена, почему ты бежишь?
Ответа не последовало. Пришлось отозваться Сиверу:
— Эугения, она хочет взглянуть на какой-то ручеек.
— С ней все в порядке?
— Конечно. Здесь просто невероятно красиво. Когда привыкаешь, начинаешь даже забывать, что вокруг ни былинки… Как на абстрактной картине.
— Сивер, мне не до искусства. Не отпускай ее от себя.
— Не беспокойся. Мы с ней поддерживаем постоянную связь. Вот сейчас она слышит, что мы с тобой говорим, но не отвечает — не хочет, чтобы ей мешали. Эугения, расслабься. Марлена просто наслаждается. Не порти ей удовольствие.
Генарр действительно был убежден, что Марлене приятно. Почему-то он и сам был доволен.
Марлена бежала вдоль ручья, вверх по течению, Генарр неторопливо следовал за ней. Пусть себе радуется, думал он.
Купол стоял на небольшом возвышении, и повсюду вокруг него змеились неторопливые ручейки, километрах в тридцати отсюда сливавшиеся в довольно большую реку, которая, в свою очередь, впадала в море.
Ручьи были, конечно, здешней достопримечательностью. Они обеспечивали Купол водой. Прежде чем использовать, в ней уничтожали прокариоты. Когда Купол строили, некоторые биологи возражали против уничтожения прокариотов… Экая нелепость! Эти маленькие искорки жизни изобилуют повсюду, ничто не мешает им размножаться, чтобы скомпенсировать любые утраты, а значит, и обеззараживание воды не могло повредить здешней жизни как таковой. Но потом началась лихоманка, у поселенцев появилась враждебность к Эритро, и о судьбе прокариотов в Куполе беспокоиться перестали.
Конечно, теперь, когда лихоманка уже не казалась такой опасной, гуманные — или биогуманные — чувства могли пробудиться снова. В принципе, Генарр тоже не стал бы возражать — но где тогда брать воду для Купола?
Он задумался и уже не глядел за Марленой. Внезапно оглушительный вопль в ухе вернул его к реальности.
— Марлена! Марлена! Сивер, что она делает?
Он хотел привычно успокоить Инсигну, но тут увидел Марлену.
Какое-то время он даже не мог понять, чем она занята. Он стал вглядываться в фигурку девушки, освещенную розовым светом Эритро.
И наконец он понял: она отстегнула шлем, потом сняла его… потом взялась за э-комбинезон.
Нужно немедленно остановить ее!
Генарр хотел окликнуть Марлену, но от ужаса и неожиданности словно онемел. Он попробовал бежать, но ноги вдруг стали свинцовыми и не реагировали на приказы мозга.
Он словно очутился в страшном сне: вокруг творился кошмар, а он никак не мог изменить ход событий. Или от неожиданности он лишился разума?
Неужели лихоманка все-таки поразила меня? — промелькнуло в голове Генарра. — А если так — что будет с Марленой, беззащитной перед светом Немезиды и воздухом Эритро?
