Часть четвертая
Глава 1
Город Бренх'а расположен на восточном рукаве Инланд Зее, недалеко от устья Злобной реки, в широкий и неспешный поток которой стекаются воды всех болот Дикой Данаиды. Прозванный Жемчужиной Захолустья, он по сути представляет собой современный и быстро растущий международный пакгауз на краю ойкумены, обеспечивающий всем необходимым разношерстное население Йигги и прибывающих на планету путешественников. Фактически это первый – или последний, в зависимости от точки зрения, – аванпост цивилизации, улицы которого, особенно субботними вечерами, обычно забиты пестрыми толпами народа.
Самой известной достопримечательностью Бренх'а безусловно является ресторан «Караван-сарай Макса» на улице Литл Дог, сразу за памятником Джону Чивви, нежному певцу Бэдленда. «Макс» – это целый музей с анфиладой залов, в которых представлено кулинарное искусство двадцати четырех миров. Это единственное место на Йигги, где привередливый некчериз с планеты Рамбл может получить чашечку своей любимой скоблянки из мозгов и клубней, прибывший издалека моряк с Драмфитти насладится заливным из кошатинки, а ньюйоркцы с Сола III найдут свои родные пастрами, сувлаки и пикули с укропом.
И в это вот знаменитое заведение как-то вечером зашел сухопарый невысокий землянин. Судя по многочисленным красным пятнам на куртке, он явился сюда прямо с Кровавой реки. У него было суровое, неулыбчивое лицо клерка с крепко сжатыми губами. Ничего особо примечательного в нем не было, но какая-то атмосфера неуравновешенности, близкой к безумию, окружала его, и это не предвещало ничего хорошего.
Старший официант безошибочно учуял что-то неладное и сразу же отправил к посетителю Герту Симз.
Герта – крупная, полногрудая женщина с большим приятным лицом, обрамленным веселыми рыжими кудряшками, умела управляться с такими странными типами. Она и сама была немного странной.
– С чего начнем? – приветливо спросила она, протягивая Кромптону огромное сувенирное меню с тремя тысячами тремя названиями блюд. – Выпьете глоточек для аппетита? Напитки у нас – на любой вкус.
– Ни с чего не начнем, – жестко заявил Кромптон. Он внимательно изучал меню, пока не дошел до раздела «Земные лакомства». – Мне, пожалуйста, дуврский палтус без масла, зеленый салат без приправ и большой стакан молока. Еще кусочек прожаренного тоста и…
Он замолк на полуслове. Герта ждала с карандашом наготове. Она заметила, как исказилось лицо клиента. Похоже, в нем шла какая-то внутренняя борьба: лицо его менялось беспрестанно, будто он надевал на себя то одну, то другую маску.
– Я знаю, как это бывает, когда не знаешь, что выбрать, – посочувствовала Герта.
Клиент с большим усилием взял себя в руки.
– Вы должны извинить меня, – сказал Кромптон, – у нас тут возникли трудности… то есть, у меня возникли кое-какие трудности.
– Не надо спешить, – сказала Герта. – Вы прямо из пустыни? Там не больно повыбираешь, что поесть.
– Совершенно верно, – согласился Кромптон. – В первый раз возникла такая проблема.
Лицо его снова задергалось, различные гримасы сменяли друг друга с неуловимой скоростью. Похоже, будто два парня спорят друг с другом, подумала Герта.
– Ну ладно, – сказал клиент, – принесите нам фунт нью-йоркского бифштекса с кровью, без овощей.
– Очень хорошо, – сказала Герта.
– А также сычуанские лакомства. И палтус, пожалуйста. Боюсь, вам такой набор кажется не совсем обычным.
– Ах, если бы вы знали историю моей жизни, – вздохнула Герта, – вы поняли бы, что никакими странностями меня не удивишь. Что будете пить?
Клиент снова изменился в лице, но быстро успокоился.
– Мы… я хотел бы кружечку «Лаки Лейджера», стакан молока и хорошего французского вина.
Когда стол был накрыт, Герта заметила, что клиент чередует разные блюда в строгой последовательности. Примечательно, как при этом менялось выражение его лица: вот оно расплылось от удовольствия – и тут же скривилось в гримасе отвращения. Еда, похоже, его не успокоила, поскольку он беспрерывно что-то бормотал себе под нос.
Герта прислушалась.
– Я просто не выношу запах этого мяса… – ворчал клиент. – Шел бы ты куда подальше со своими китайскими помоями… Что это за гадость? Разве сейчас твоя очередь? Лумис, ты сожрал вдвое больше, чем мы оба вместе взятые…
К концу обеда клиент весь покрылся потом, руки его тряслись, казалось, его вот-вот хватит кондрашка.
И Герта приняла решение – решение, которое она принимала всегда при виде одинокого, больного странника, которого никто не пожалеет, разве что родная мать.
– Послушайте, – сказала она, – похоже, вы порядком взвинчены. У вас есть где остановиться?
Клиент прекратил свое ворчанье и взглянул на нее страдальческими глазами.
– Пока нет. Вы знаете какой-нибудь тихий отель?
– Вы шутите? Да ни в каком отеле вам не только комнаты не дадут, вас в таком виде даже на порог не пустят. Вот, держите, – и она положила перед ним ключ.
– Что это?
– Это ключ от моей комнаты. Подниметесь по служебной лестнице, в конце коридора – моя комната. Согласны?
– Очень мило с вашей стороны… – замялся Кромптон. – Право же, я не знаю… – По лицу его прошла болезненная судорога, и он продолжил совсем другим тоном, обволакивающим и нежным: – Моя дорогая, как вы добры! Как только я немножко оправлюсь, я вам возмещу… – Тут голос снова изменился, на сей раз он был грубым и хриплым: – Большое спасибо, леди. Я вам не помешаю…
Клиент расплатился и неуверенной походкой направился к лестнице, позвякивая ключом, словно это был ключ к вратам рая. Герта провожала его взглядом. К ней подошел старший официант и тоже посмотрел ему вслед.
– Герта, – сказал он, – куда ты вляпалась на сей раз?
Она пожала плечами и нервно рассмеялась.
– Что это за парень? – спросил официант.
– Не знаю, Гарри. Может, безработный чревовещатель, к тому же чокнутый. Послушал бы ты, как он тут разговаривал на разные голоса!
Глава 2
Вернувшись к себе, Герта обнаружила, что мужчина, которого она приютила, распростерся на полу в жестокой горячке. Она с трудом уложила его на кровать, а сама пристроилась рядом на стуле, вслушиваясь в его бессвязные речи.
Вскоре она уже различала три голоса, препиравшиеся между собой, причем у каждого было свое имя. Кромптон был тот, с кем она разговаривала в ресторане вначале. Казалось, он был главным, но двое остальных яростно оспаривали его лидерство. Он был педантичен, рационален, сдержан, говорил негромко и взвешенно. Лумис показался ей легкомысленным малым, рафинированным и опытным сердцеедом. Третий, Стэк, производил впечатление человека крутого и буйного, но было в нем и что-то мальчишеское, легко ранимое. В его голосе звучали сила, страсть и упрямство. Иногда они обращались к четвертому, Финчу. Он, по-видимому, был одним из них, но ни разу не произнес ни слова.
Герта решила, что она любит их всех, только каждого по-своему. Но фаворитом был Кромптон, его она жалела.
Казалось, их спор никогда не кончится. К рассвету, когда речной туман прокрался в комнату, Герта озябла. Три голоса все не умолкали. Она попыталась вмешаться в разговор, но они ее не заметили. Тогда, поразмыслив немного, она забралась к ним в кровать.
Это сразу прекратило ссору. Они переключили все свое внимание на нее, и весьма небезуспешно.
Позднее Герта никак не могла решить, было ли то, что произошло между ними, оргией. Но, как ни называй, это было хорошо: все эти мужчины давно не имели женщин. И все они были разными: Стэк был мужественным и любвеобильным, Лумис – искусным и забавным, а Кромптон, хотя и сопротивлялся поначалу, оказался неискушенным, ребячливым и бесконечно милым.
На следующий день Кромптон проснулся раньше других и поведал Герте обо всех своих мытарствах. Рыжеволосая женщина спокойно выслушала его рассказ.
– Что ж, – проговорила она, – пришлось вам хлебнуть, ничего не скажешь. Ну а теперь, когда все вы оказались в одной голове, что теперь будет?
– Мы должны слиться, – шепотом, чтобы не разбудить других, сказал Кромптон.
– Что это значит?
– Это значит, что мы должны стать одной цельной личностью. Но вот этого как раз и не получилось и, боюсь, не получится.
– А вы можете что-то сделать для этого?
Кромптон пожал плечами.
– Я сделал все, что только мог. Мой врач на Земле предупреждал, что шансы на успех реинтеграции невелики. Но я должен был попытаться.
– И что же теперь будет?
– Боюсь, я… мы сходим с ума. Ни один из нас не может взять верх. По идее, я самый устойчивый в этой команде, но я чувствую, что силы мои на исходе.
– А не могли бы вы, мальчики, как-нибудь договориться между собой? – спросила Герта.
– Мы пытались, – сказал Кромптон. – Но этого хватало ненадолго, даже в тех случаях, когда мы по очереди контролировали тело. Наши противоречия фактически неразрешимы. Герта, вы были добры к нам. А теперь я прошу вас – уйдите, пока остальные не проснулись. Они могут распалиться…
– Послушайте, у меня идея, – сказала Герта. – Почему бы вам не сходить к моему психиатру? Со мной он буквально сотворил чудеса.
– Это бесполезно, – сказал Кромптон. – Самые лучшие доктора на Земле занимались моим случаем и ничем не смогли мне помочь.
– Все равно, сходите к доктору Бейтсу! – сказала Герта. – А вдруг за это время что-то изменилось?
– Слишком поздно, – прошептал Кромптон. – Мои компоненты скоро проснутся, и это будет наше последнее представление. По совести говоря, я даже рад. Я так устал, что мне на все наплевать.
Кромптон уронил голову, глаза его закрылись, лицо погасло. Затем он внезапно сел и выпрямился. Широко открытые глаза смотрели в пространство со странным выражением, какого Герта у него еще не видела.
– Не пугайтесь, Герта, – произнес незнакомый голос, мягкий и глубокий.
– Кто вы?
– Герта, у вас должно быть такое лекарство – «Голубые сумерки».
– Это опасное средство. Откуда вы узнали, что оно у меня есть?
– Дайте им четыре капсулы.
– Черт возьми! Да это же огромная доза!
– Порошок не повредит им. Он подействует на них как снотворное.
– Я должна усыпить их? И что это даст?
– У Кромптона иммунитет к этой группе транквилизаторов. С помощью «Голубых сумерек» он продержится еще несколько дней и будет полностью контролировать тело,
– Я знаю, кто вы! – воскликнула Герта. – Вы Финч!
– Дайте им порошок, – настаивал глубокий, проникновенный голос. – Скажите Кромптону, что я советую ему навестить вашего доктора и последовать его рекомендациям.
Герта взяла снадобье и вложила Кромптону в рот четыре капсулы. Финч смотрел куда-то сквозь нее остановившимся бездумным взором.
– Почему вы раньше не помогали им? – спросила Герта. – Вы можете сделать для них еще что-нибудь? И что вы сами за личность?
– Я не личность, – сказал Финч. – Я даже не никто. Я ничего не сделал, а это уже кое-что. И вообще – может, все это просто приснилось вам.
И Финч исчез.
Когда Кромптон пришел в себя, Герта рассказала ему о Финче и «сумерках».
– Не нравится мне все это, – покачал головой Кромптон. – Финч вроде бы с нами, но он не вмешивается в наши разговоры. Я не знаю, чего он хочет.
– Думаю, он просто хочет жить, – сказала Герта.
– Сомневаюсь, что это его волнует… Но зато я действительно хочу жить!
Доктор Герты сразу согласился встретиться с Кромптоном.
– Четыре самостоятельные личности в одном теле! – воскликнул доктор Бейтс, откладывая в сторону когноскоп. – Явление редкое, но небеспрецедентное.
– Мы никак не можем соединиться, – объяснил ему Кромптон. – Мы даже не можем жить в согласии. Мы без конца деремся, и, кажется, конец наш близок. Вы можете помочь нам?
– Я бы с радостью, – ответил Бейте. – У нас на Йигге такие случаи – большая редкость. Но, честно говоря, у меня нет ни нужного оборудования, ни средств, чтобы помочь вам.
– Тогда что вы предлагаете? Вернуться на Землю и там заняться лечением?
Бейтс в задумчивости покачал головой.
– Здесь необходимо самое лучшее и передовое техническое оснащение. Оно есть только в одном месте. Это абсолютно новое и, по правде говоря, пока экспериментальное предприятие. Вы слыхали что-нибудь об Эйоне?
Глава 3
Добраться до Эйона оказалось легче, чем предполагал Кромптон: на местном корабле он перелетел из Бренх'а в Йиггавилль, в ближайшем трансагентстве взял билет на космолет, в тот же день доставивший его на Танг-Бредер, как раз вовремя, чтобы пересесть на «Стар Вэлли Коннекшн», следующий до Эйона.
Путешествие было для Кромптона приятным отдыхом. Он подружился с корабельным доктором-андроидом, шотландцем и выпивохой, таким же фанатиком кроссвордов, как и сам Кромптон. Доктор снабдил его пачкой «Блотта-44», одного из новейших психостероидов. Благодаря его уникальному эффекту периферийного насыщения (ЭПН) Лумис и Стэк по-прежнему пребывали в глубокой спячке. На Финча это средство не действовало. Но Финча можно было не брать в расчет, хотя Кромптон постоянно ощущал его зловещее присутствие-отсутствие.
Впервые за много дней Кромптон был единоличным и полновластным хозяином своего ума и тела. Это доставляло ему истинное удовольствие, несмотря на побочные явления, такие, как сыпь на левой ноздре, зеленая слюна и зуд в указательных пальцах.
О, благословенные космические дни! Как бы хотелось Кромптону, чтобы этот полет длился вечно, и он оставался бы хозяином самому себе, отложив на время все свои заботы. Однако Кромптона предупредили, что через несколько дней Лумис и Стэк снова оживут и громогласно заявят о себе.
Он внимательно изучал брошюру об Эйоне, которую ему дали в трансагентстве. Она называлась «Предварительные заметки к статье о некоторых проблемах Эйона».
«Эйон, расположенный под куполом на непригодной для обитания планете Деметра V, раскинулся на десяти тысячах квадратных миль, пейзаж которых создавался по образу и подобию Калифорнии. В результате получилась зеленая благодатная местность с горами, долинами, чарующими пляжами, прекрасными ресторанами, самыми разнообразными развлечениями и – конечно же! – со всеми видами психотерапии.
В Эйон за помощью прибывают существа самого разного происхождения, наклонностей, и прочая, и прочая. И мы со всеми стараемся обращаться как можно более деликатно. По нашему мнению, все виды лечения – только разные аспекты одного Универсального Лечения, так же как все виды разумных существ – это лишь различные аспекты Универсального Разума.
Соответствует эта концепция истине или нет, она настолько красива, что над нею стоит призадуматься.
Мы здесь, в Эйоне, не формалисты и не слепые почитатели академических знаний. Мы не пишем учебников, не проводим конференций по психологии и стараемся не злоупотреблять словечком «символ». Мы не претендуем на фундаментальные знания, на какое-то особое мастерство и категорически отвергаем роль гуру, которую нам иногда навязывают пациенты в своем бесплодном стремлении найти легкую дорожку к самосовершенствованию. И все-таки, пусть даже это прозвучит несколько парадоксально, все, что велено сделать для вас, мы сделаем, а невозможное вы с нашей помощью сделаете для себя сами. И все это, заметьте, по вполне доступным ценам!
Мы надеемся, таким образом, что нам удалось развеять одно из наиболее распространенных заблуждений, касающихся Эйона. А потому разрешите нам закончить словами: «Добро пожаловать!» Вы не ошиблись, выбрав такое благословенное место, как Эйон. Постарайтесь воспользоваться этой счастливой возможностью в полной мере, работайте прилежно, чтобы обрести спасение!»
Кромптон подумал, что все это звучит довольно туманно, но многообещающе. В любом случае, деваться ему было некуда. Корабль приземлился, и Лумис что-то забормотал во сне.
Глава 4
Кромптон прошел иммиграционные службы, таможню и карантин, а затем отправился в приемную, где хорошенькая блондинка в клетчатом трико помогла ему заполнить необходимые бумаги, получила с него плату (200 тысяч СВУ без сдачи) и вручила ему ключи от номера и карту с подробным описанием достопримечательностей Эйона, включая рестораны, модные лавки, кинотеатры, секс-шопы, кегельбаны, а также сотни разнообразных частных клиник, которые наперебой приглашали к себе на прием.
– Вы можете идти куда захотите, – сказала блондинка, – все оплачено вашим взносом. Центр свяжется с вами, как только вы устроитесь. Счастливо.
– А вы сами проходили лечение? – спросил Кромптон.
Она покачала головой.
– Они не приняли меня. Велели прийти тогда, когда возникнут настоящие проблемы. Негодяи! И смеют еще толковать о сострадании! Меня это просто взбесило: я-то знаю, какая глубокая драма скрывается за моим внешним спокойствием! Вы этого не заметили, совсем не заметили?
– Да нет, – признался Кромптон.
Она вздохнула.
– А, ладно. Вы, наверное, очень больны, да?
– Ну, – сказал Кромптон, – у меня параноидальная шизофрения, во мне обосновались три личности, не считая моей собственной. Думаю, мне придется несладко, когда они вырвутся на свободу.
– Четыре личности, и все разные! – воскликнула она, посмотрев на Кромптона с нескрываемым интересом.
– Должен сказать, что один из них не говорит ни слова, и с ним никаких проблем нет. А вот двое других – это сплошное наказание.
Глядя на него заблестевшими глазами, блондинка проворковала влажными губками:
– Вы и в самом деле тяжелый случай, не правда ли? Я это сразу поняла. Как только увидела вас. Вокруг тяжелых всегда особая аура… Между прочим, меня зовут Сью. Если хотите, приходите сегодня вечером ко мне. Я приготовлю ужин, мы повеселимся, и, может быть, вы поможете мне разобраться в моих болезнях. Я знаю, что в глубине души я сумасшедшая, но прямые симптомы у меня не проявляются.
При виде ее пылающего от страсти лица с приоткрытым ртом Кромптон подумал, что безумие тоже имеет свою иерархию, своих героев и поклонников. Неудивительно, что в Эйоне, где процветает единственный вид индустрии – индустрия болезней, звездами считаются настоящие сомнамбулы, а обыкновенный невротик чувствует себя аутсайдером. Короче говоря, Эйон – не место для страдающих возрастными или сексуальными расстройствами домохозяек. Нет, Эйон – для сильно сдвинутых, таких, как Кромптон с его тремя «сожителями», ведущими борьбу за власть над телом, со всеми вытекающими из этого последствиями. Вот настоящее дело для Эйона!
Ответ Кромптона был продиктован этой новой внутренней самооценкой.
– Спасибо, Сью, – сказал он, – но я воспользуюсь вашим предложением как-нибудь в другой раз. Сначала я должен разобраться, что к чему.
– Все тяжелые так говорят, – печально заметила Сью. – Ах да, вот идет ваш друг-на-два-часа.
К ним приближался высокий негр с веселой физиономией и густой вьющейся шевелюрой.
– Мой что? – переспросил Кромптон.
– Человеку с тяжелым психическим расстройством, – сказала Сью, – в первую очередь необходим друг, особенно когда он потрясен прибытием в незнакомое место.
– Не понимаю.
– «Эйон Фаундейшн» каждого вновь прибывшего гостя обеспечивает другом. На эту работу нанимают добровольцев, и только на два часа, потому что быть другом абсолютно чужого и неинтересного тебе человека – это тяжкий и изматывающий труд.
– Эй, – сказал негр, – я Кави с Фиджи.
– Не нужен мне никакой назначенный друг, – возмутился Кромптон. – Я отказываюсь…
– Не говорите это мне, – сказала Сью. – Скажите все это вашему другу. Затем он к вам и приставлен.
– Скажи мне, детка, все, что думаешь, – предложил Кави, и Кромптон послушно поплелся за фиджийцем к ожидавшему их на улице такси.
Глава 5
Кави помог Кромптону устроиться в современном однокомнатном номере на бульваре Поляни. В комнате была установлена автоматическая видеосистема, записывающая каждое произнесенное слово и каждое движение. Предназначалась она для того, чтобы пациент мог проследить за своим поведением и таким образом наблюдать за процессом выздоровления. Кромптон, как и многие до него, отключил систему. Он хотел знать, когда начнется настоящее лечение, в чем оно будет заключаться и сколько часов в день займет. Кави объяснил ему, что никаких строго определенных процедур не будет.
– Вы должны запомнить, – сказал добродушный фиджиец, достав из своей роскошной шевелюры сигарету, зажигалку и пепельницу, – что Эйон – самый передовой центр терапии во всей Галактике. Здесь не существует какого-то одного вида лечения или процедуры, здесь преобладает эклектизм. Как у нас принято говорить, «все зависит»…
– Но от чего зависит? – спросил Кромптон.
– Этого мне никогда не объясняли, – признался Кави.
– А как лечат вас?
– Ко мне каждую ночь прилетает черный ворон и просвещает меня. Вас будут лечить иначе, если вы не страдаете, как я, психосимволической ритуальной поллюцией.
– У меня параноидальная шизофрения, – сказал Кромптон.
– О, таких, как вы, здесь немного, – сказал Кави.
Два часа, отведенные им для дружбы, почти истекли. Новоиспеченные друзья договорились созвониться в ближайшие дни, вместе выпить и обсудить свои проблемы. Но это была чистая условность: друзья-на-два-часа редко поддерживали знакомство – может быть, отчасти по этой причине они и оказались в Эйоне.
Остаток дня Кромптон провел, осматривая центр города. Он ему очень понравился, особенно невысокие, окрашенные в пастельные тона дома, утопающие в зелени. Вокруг было много людей, и все они казались веселыми и дружелюбными. Большинство из них подвергалось групповым сеансам терапии прямо в пиццериях, кинотеатрах, парикмахерских и прочих заведениях. Это окутывало Эйон специфической атмосферой взаимопонимания и сочувствия, которая ощущалась даже в космосе, за сотни миль от планеты.
Тотальная приверженность Эйона к лечению и предельно искреннему общению приводила порой к мелким недоразумениям, как это случилось, например, с Кромптоном, когда он обратился в аптеку за лезвиями и кремом для бритья.
Продавец, бородатый коротышка в клетчатом костюме, отложил номер «Инслайта», журнала лилипутов-психологов, и спросил:
– Для чего вам эти предметы?
– Побриться, – ответил Кромптон.
– Но бриться вовсе не обязательно.
– Я знаю, – сказал Кромптон. – Но я люблю бриться.
– В самом деле? – понимающе улыбнулся продавец. – Не хочу заострять ваше внимание, но намного рациональнее обходиться без бритья.
– Не знаю, что вы считаете рациональным, – сказал Кромптон, – но я не понял, вы дадите мне крем и лезвия или нет?
– Не сердитесь, – сказал продавец. – Я просто пытался поставить себя на ваше место, используя те немногие данные, которыми располагаю. – Он выложил на прилавок набор лезвий и кремов. – Выбирайте, что вам нравится, и не обращайте на меня внимания, я всего лишь безликое ничтожество с единственным назначением в жизни – обслуживать вас.
– Я не хотел обидеть вас, – сказал Кромптон. – Мне только хотелось получить немного крема для бритья.
– Мне совершенно ясно, – сказал бородач, – что у вас куча важных дел, таких, например, как бритье вашего глупого лица, и что вам недосуг пообщаться с ближним, которому в этот быстролетный момент вдруг захотелось поделиться с вами соображением о том, что мы – это нечто большее, чем навязанная нам кем-то роль, чем наша телесная оболочка… что мы – это наше самосознание, встретившееся с самим собой в необычных условиях.
– Да что вы говорите? – удивился Кромптон и покинул аптеку.
Выходя, он услышал за спиной дружные аплодисменты, которыми наградила бородача его психотерапевтическая группа.
…Кромптон уже успел заметить, что люди в Эйоне общаются друг с другом по малейшему поводу, словно они всегда слегка под мухой и просто жаждут стычек. Немного позднее в этот же день ему повезло наблюдать этот эйонский стиль во всей красе.
Две машины слегка столкнулись на одном из перекрестков. Водители, абсолютно целехонькие, повыскакивали из своих машин. И хотя один из них был маленький и толстенький, а второй – выше среднего роста и худой, оба они походили на банковских служащих, переживающих острый средневозрастной кризис. И оба вежливо улыбались.
Высокий осмотрел повреждения и сказал томным и довольным тоном:
– Кажется, нас настигла длинная рука судьбы и привела к столкновению, так сказать. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что вы, как говорится, заварили эту кашу и потому вся ответственность за последствия ложится на вас. Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя виноватым, вы же понимаете; я просто пытаюсь все расставить по своим местам, разумно, беспристрастно и объективно – насколько это возможно.
Из быстро собравшейся толпы послышались возгласы одобрения. Теперь все взоры обратились к коротышке, который, заложив руки за спину, покачивался на пятках, как, говорят, любил делать Фрейд, размышляя над вопросом, существует ли инстинкт смерти. Потом он сказал:
– Не кажется ли вам, что аргументы, основанные на предположении о собственной объективности, мягко говоря, несколько некорректны?
В толпе согласно закивали. Высокий непринужденно продолжил:
– Допустим, что все частные суждения по своей природе не могут не быть предубеждением. Но суждение – это единственный инструмент познания действительности, которым мы располагаем, и мы, как существа живые и развивающиеся, естественно, сначала распознаем явление, а затем неизбежно даем ему оценку в виде суждения. И так и должно быть, несмотря на парадокс субъективности, который подразумевается в любом «объективном» утверждении. Вот почему я недвусмысленно заявляю: вы были не правы, и никакие ссылки на дихотомию наблюдателя-наблюдаемого ничего не изменят.
Толпа одобрительно загудела. Многие что-то записывали, а на обочине сформировался небольшой дискуссионный клуб.
Коротышка понял, что допустил тактическую ошибку, которая дала оппоненту возможность произнести длинную речь. Он сделал отчаянную попытку перехватить инициативу и перевел дискуссию в другую плоскость:
– А вам самому никогда не приходилось подвергать сомнению свои слова? – спросил он с ядовитой улыбкой Яго на устах. – Вы всегда прибегаете к таким вот сокрушающим атакам, чтобы доказать свою правоту? Как долго трудились вы над изобретением ситуаций, в которых всегда виноват кто-то другой, чтобы таким образом отдалить момент, когда вам придется волей-неволей признать свою изначальную и непоправимую вину?
Высокий, уже предвкушая победу, ответил:
– Друг мой, все это пустое психологизирование. Вы, очевидно, расстроены «демоническим» аспектом своего собственного поведения и намерены оправдать себя любой ценой.
– Ага, теперь вы уже читаете мои мысли? – парировал коротышка.
Зрители зашумели. Высокий нейтрализовал удар следующим заявлением:
– Нет, мой друг, я не читаю чужих мыслей, я просто использую широкие возможности своего подсознания для объяснения этиологии вашего поведения. Думаю, это ясно всем здесь присутствующим.
Толпа живо зааплодировала.
– Но, черт побери, – обратился к зрителям коротышка, – неужели вы не видите, что он просто играет словами? Факты свидетельствуют против него, не говоря уже о том, что эти подсознательные озарения – всего лишь плод его искренней веры в собственное всемогущество.
Послышался недовольный ропот, и один из зрителей шепнул на ухо Кромптону:
– Вечно они прибегают к аргументам ad hominem как к последнему средству!
…Высокий закончил дискуссию убийственным выступле-нием:
– Мой несчастный, друг, вы непременно хотите сделать из меня виноватого? Прекрасно, я восхищен, я рад быть виноватым, если это хоть в какой-то мере поможет вашей больной психике. Но ради вашего же блага я вынужден подчеркнуть, что такие символические победы вряд ли послужат вам утешением, когда придет судный день. Нет, добрый мой товарищ, лучше взгляните смело в лицо реальности, посмотрите на окружающий мир – в нем есть страдания и боль, но есть и радость, и невыразимое блаженство в нашей, увы, быстротечной жизни на этой зеленой планете!
Воцарилось молчание, слышно было только шуршание кассет в записывающих устройствах. Потом коротышка закричал:
– Иди ты к такой-то матери, словоблуд, ублюдок чертов!
Высокий поклонился иронически, толпа заволновалась. Коротышка попытался сделать вид, что эта вспышка раздражения была умышленной пародией на обычный поведенческий стереотип. Но никто не попался на эту удочку, кроме Кромптона, который нашел весь этот спор крайне странным и непонятным.
Вернувшись к себе в отель, Кромптон обнаружил на столе повестку: завтра к десяти часам утра его приглашали явиться на прием в Центр взаимочувствующей терапии.
Глава 6
Центр взаимочувствующей терапии представлял собой обширный комплекс зданий, разных по форме и размеру, соединенных между собою крытыми аллеями, перекидными мостиками, переходами, аппарелями и другими архитектурными деталями. А по сути Центр был единым гигантским строением на территории в 115, 3 квадратной мили. Это было одно из самых больших сооружений в данном районе Галактики, уступавшее только Центру переработанной пищи на Опикусе V, который занимал 207 квадратных миль.
Кромптон прошел в главные ворота, украшенные знаменитым девизом Центра: «Здоровый дух в здоровом теле – или крах!». Охранник обыскал его на предмет оружия, регистраторша проверила направление и отвела его в большой уютный кабинет на третьем этаже. Здесь его представили доктору Чейерсу, невысокому лысеющему толстяку с золотым пенсне.
– Присаживайтесь, мистер Кромптон, – сказал Чейерс. – Сейчас заполним вашу лечебную карту и начнем лечение. У вас есть ко мне вопросы? Пожалуйста, не стесняйтесь, спрашивайте обо всем, что вас интересует: мы все к вашим услугам.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал Кромптон. – Не скажете ли вы мне, что последует за моим визитом к вам?
Доктор Чейерс сочувственно улыбнулся.
– Боюсь, не скажу. Этот вид информации предопределит ваши ожидания и тем самым затормозит выздоровление и подавит вашу интуицию. Вы же не хотите, чтобы подобное произошло?
– Нет, конечно, – сказал Кромптон. – Но вы, наверное, можете сказать, сколько времени займет курс лечения?
– Это зависит только от вас, – ответил Чейерс. – Скажу вам откровенно: бывало, хотя и очень редко, что пациенты выздоравливали прямо в этом кресле, во время подготовки к лечению. Но, как правило, процесс излечения длится гораздо дольше. Самое главное – чтобы пациент созрел для выздоровления, ради этого мы и трудимся здесь. И, кроме того, я был бы не до конца искренен с вами, если бы не отметил, что динамика личного здоровья и рост динамики – это пока еще почти недоступная нашему пониманию переменная, или, как я предпочитаю ее называть, пучок взаимосвязанных модальностей потенциала.
– Я, пожалуй, понял, что вы имеете в виду, – сказал Кромптон. – Но вы лично – вы действительно уверены, что сможете вылечить меня?
– Наша уверенность выходит за рамки личного, – со спокойным достоинством ответил Чейерс. – Мы в Эйоне верим, что любое чувствующее существо от природы наделено здравым умом, а мы – лишь инструмент, призванный возродить его, и не более. У нас не бывает неудач – за исключением, разумеется, тех случаев, когда наши усилия оказываются безрезультатными из-за преждевременного прекращения жизненных процессов в организме пациента. К сожалению, мы не всесильны. У вас есть еще вопросы?
– По-моему, вы дали мне исчерпывающий ответ, – сказал Кромптон.
– Тогда почитайте эту расписку, – предложил Чейерс, протягивая ему супертермофакс. – В ней говорится, что вы осознаете, что лечение может окончиться смертью, потерей памяти, неизлечимым безумием, слабоумием, импотенцией и другими нежелательными последствиями. Мы, конечно, примем все необходимые меры, чтобы избежать их, но если, к несчастью, что-нибудь подобное случится, вы не будете возлагать на нас вину за это, и так далее. Подпишите вот здесь, внизу.
Он передал Кромптону «вечное перо». Кромптон заколе-бался.
– Но ничего такого почти никогда не случается, – подбодрил его Чейерс. – Правда, терапевтическая методология включает в себя реальные ситуации с аутентичным исходом, и вас могут ожидать самые разные неожиданности, раз уж вы включились в эту игру.
…Кромптон вертел в руке «вечное перо» и думал о том, что такой расклад ему совсем не по душе. Все его нутро восставало против этой угрожающей и непредсказуемой авантюры, в которую вовлекал его Эйон. Если тебя с порога предупреждают, что здесь ты можешь продуться вчистую, имеет смысл поискать другую игру, где ставки будут пониже.
Но разве у него есть выбор? Он чувствовал, как его сожители, хотя и усыпленные, ворочаются, спорят и ссорятся внутри. Перед ним стояла проблема выбора Гобсона, излюбленного персонажа кроссвордов, о котором Кромптон вспомнил как о живом олицетворении своей теперешней ситуации.
И тут он услышал глухое бормотание Лумиса: «Эл! Чё там у тея? Чё деется?»
– Я согласен, – сказал Кромптон и поспешно, чтобы не передумать, нацарапал свою подпись.
– Ну и чудненько, – сказал доктор Чейерс, свернул расписку и положил себе в карман. – Добро пожаловать в мир терапии без обмана, мистер Кромптон!
Кресло Кромптона вдруг отъехало назад и стало опускаться в отверстие, открывшееся в полу.
– Стойте! Я еще не готов!.. – крикнул Кромптон.
– Вечно они не готовы! – проворчал где-то далеко вверху доктор Чейерс.
Отверстие закрылось, и Кромптон, сидя в кресле из искусственной кожи, бесшумно помчался вниз, в непроглядную тьму.
Глава 7
Наконец кресло остановилось. Кромптон встал и на ощупь определил, что находится в узком коридоре, один конец которого заблокировало кресло. Не отрывая руки от стенки, он пошел в темноте вперед по коридору.
Проснулся Лумис и спросил:
– Что происходит, Эл? Где мы?
– Это довольно трудно объяснить, – сказал Кромптон.
– Но что все это значит?
– Мы проходим спецкурс лечения. В результате мы должны стать цельной личностью.
– По-твоему, прогулки по адски темным туннелям – это и есть лечение?
– Нет, нет, это всего лишь пролог.
– К чему?
– Не знаю. Мне сказали, что этого лучше не знать.
– Но почему?
– Точно не знаю. Думаю, так у них построена система лечения.
Лумис задумался, потом сказал:
– Не понимаю.
– Да и я тоже, – признался Кромптон. – Но так мне сказали.
– Ну-ну, – сказал Лумис. – Нет, это просто потрясающе! В хорошенькую же историю мы вляпались по твоей милости! Ты считаешь себя умным, да? Так я тебе скажу кое-что: ты вовсе не такой умный, Эл! Ты просто дурак!
– Постарайся успокоиться, – попросил Кромптон. – Мы находимся в знаменитом и преуспевающем учреждении. Они знают, что делают.
– А по мне – все это чушь собачья, – заявил Лумис. – Давай слиняем отсюда и попробуем сами разобраться со своими проблемами!
– Боюсь, теперь уже слишком поздно, – сказал Кромптон. – А потом…
Вдруг непонятно откуда брызнул поток света и залил коридор, конец которого расширялся и превращался в огромный зал.
Кромптон вошел в него и обнаружил, что это операционная. В глубине зала, в тени стояли ряды стульев. В центре располагался операционный стол, окруженный людьми в белых халатах, резиновых перчатках и марлевых масках. На столе лежал мужчина с накинутой на лицо салфеткой. Радио негромко наигрывало прошлогодний земной топ «Клыкастые звуки» в исполнении Спайка Дактиля и группы «Парламентское охвостье».
– Ничего хорошего это нам не предвещает, – заметил Лумис. – Я, пожалуй, сделаю так, как советует мне мой внутренний голос: выйду из игры и буду искать забвения в своем обычном духовном занятии, которому привержен с детства – сосредоточусь на собственных гениталиях.
Пробудился Стэк и спросил:
– Что здесь происходит?
– Много чего, но мне сейчас некогда рассказывать все заново.
– Я могу объяснить ему, – предложил Лумис.
– Да, пожалуйста, только потише, ладно? – сказал Кромптон. – Я должен разобраться в этой ситуации. – Он повернулся к врачам: – Что тут творится?
У старейшего из докторов была раздвоенная седая борода и авторитарная манера поведения, которую он сочетал с ажурными разноцветными носками, – возможно, для создания некоего двусмысленного стилистического контраста.
– Вы запаздываете. Надеюсь, вы готовы начать?
– Как это – начать? – испугался Кромптон. – Я ведь не врач. Я не знаю, что делать.
– Именно потому вас и выбрали, что вы не врач, – вступил в разговор маленький рыжий доктор из задних рядов. – Видите ли, мы полагаемся на вашу непредсказуемость и рвение.
– Пора, поехали, – сказал кто-то из врачей.
Несмотря на сопротивление, Кромптона облачили в халат, натянули на руки резиновые перчатки и закрыли лицо марлевой маской. У Кромптона закружилась голова, он был как во сне. Странные мысли замельтешили в мозгу «Бывшие замены? Несвоевременный гамбит. Лабиринт забывчивости! А потом ореховое масло».
Кто-то вложил ему в руку скальпель. Кромптон сказал:
– Если я буду действовать на уровне реальности, произойдет что-то страшное.
Он снял салфетку и увидел лицо пациента – жирное, с родинкой на левой щеке,
– Смотрите, смотрите хорошенько, – сказал ему доктор с раздвоенной бородой. – Полюбуйтесь на свою работу. Это ведь вы, и только вы довели его до такого состояния, и это так же верно, как то, что Господь создал зеленые яблочки.
Кромптон собирался было возразить, но его остановило неожиданное появление рыжеволосой девушки в прозрачном платье с узким лифом и широкой юбкой.
Она вошла в операционную и спросила:
– Доктор Гроупер готов заняться мною?
– Нет, – прошипел один из врачей, неприметный человечек с выразительным голосом – мягким, липким и словно бы все время намекавшим на сальные непристойности.
Девушка кивнула и обратилась к Кромптону:
– Хочешь, покажу кое-что?
Это настолько ошеломило Кромптона, что он не смог ответить. Но Лумис в таких случаях всегда был тут как тут и, прервав свои попытки объяснить Стэку сложившуюся ситуацию, овладел телом и сказал:
– Всенепременно, дорогая, покажите мне кое-что.
Девушка взяла в руки кошелечек, пришпиленный к поясу юбки, и достала оттуда маленькие серебряные ножнички.
– Я никогда никуда не хожу без них, – заявила она.
– Совсем никуда? Как интересно! – удивился Лумис. – Почему бы нам не прогуляться? Вы бы рассказали мне обо всем поподробнее. Между прочим, в этом заведении можно выпить хоть что-нибудь?
– Вы должны извинить меня, – сказала девушка. – Сейчас моим пустячкам пора в постельку.
И она исчезла.
– Очаровательна! – промурлыкал Лумис и последовал бы за ней, если бы в этот момент Кромптон не вернул себе тело.
– Может, займемся делом? – ледяным тоном сказал он. И обратился к врачам: – Насколько я могу судить, это каким-то образом входит в курс лечения? Ведь пациент здесь я, не так ли?
– М-да, здесь нужны некоторые пояснения, – сказал доктор с раздвоенной бородой, приподняв маску, чтобы почесаться, и приоткрыв при этом свою заячью губу.
– Но я так понял, что вам запрещено что-либо объяснять мне, – сказал Кромптон.
– Вы неправильно поняли. Нам можно объяснять все что угодно, только правду нельзя говорить.
– Но не подумайте, что это упрощает вашу задачу, – сказал, входя в зал, хирург-ординатор с небольшой доской для записей в руках. – Даже в нашем вранье есть для вас ценные крупицы.
– Иногда ложь и правда – одно и то же, – сказал бородатый доктор. – В любом случае, они – часть нашей интуиции.
Кромптон посмотрел на человека, распростертого на столе. Он никогда раньше не видел его. В голове продолжалась сумятица. Сначала его беспокоило левое колено, а теперь он не мог вспомнить что-то очень простое, но забавное, и это раздражало его. Он слышал, как шептались между собой Лумис и Стэк. Это взбесило его: как они смеют шуметь у него в голове именно тогда, когда он должен оперировать! Он посмотрел на скальпель, зажатый в руке. Им снова овладела нерешительность. Он постарался вспомнить, где и когда он посещал медицинский колледж. Тут же перед его глазами возникло шоссе в Нью-Джерси рядом с заливом Чискуэйк. Ну и штучки вытворял с ним его мозг!
Он уставился на кусочек блестящей кожи между бровей пациента. Рассеянно поднял скальпель и глубоко рассек лоб.
Тут же в подвале раздался вой трансформатора символов, и скальпель в его руке превратился в розу на длинном стебле.
Кромптон ненадолго потерял сознание. Когда он пришел в себя, пациент, врачи, операционная – все исчезло.
Он стоял в английском парке на высокой скале, а над ним раскинулось бескрайнее синее небо, подернутое легкими облаками.
Глава 8
Когда-то раньше это, видимо, был прекрасный парк с правильными аллеями и симметричными дорожками. Но сейчас все в нем заросло, и он представлял собой печальную картину. Красная вербена пока чувствовала себя превосходно, и зубчатые листья каланхоэ имели вполне процветающий вид; но все вокруг покрыли цветущие одуванчики, а рядом с бельведером пристроился толстобрюхий кактус. Всюду на земле валялись консервные банки, газеты, собачьи испражнения и другие следы пребывания туристов.
Кромптон обнаружил, что в одной руке он держит грабли, а в другой – совок. И он знал, что от него требуется. Мурлыча себе под нос, он собирал в аккуратные кучи мусор, подбирал всякую вонючую дрянь и успел даже подрезать несколько кустов роз. Ему приятно было это занятие.
Но тут он заметил, что следом за ним распространяется зловоние, упадок и гибель. Куда бы он ни ступил, на этом месте появлялись участки гниющей земли.
Небо вдруг потемнело, по парку пронесся вихрь, тяжелые, черные тучи собрались над головой. Разразился сильный ливень, и парк мгновенно превратился в болото. И, будто этого было мало, всю окрестность потрясли оглушительные удары грома, а черно-синее небо располосовали зигзаги ослепительных молний.
Пропасть черных мух внезапно заполнила все пространство, за ними явились полчища перуанских долгоносиков и крохотных древоточцев. Затем пришел черед стервятников и игуан, и земля под ногами Кромптона задрожала, появились трещины, поднялась медленная зыбь.
Прямо перед ним разверзлась расщелина, в глубине которой Кромптон увидел серные всплески адского пламени.
– К чему все это, в самом-то деле? – спросил Кромптон.
На мгновение наступила жуткая тишина. Потом с небес грянул глубокий голос, шедший, казалось, одновременно со всех сторон:
– Дэниэл Стэк! Пришел твой час расплаты!
– Но послушайте, – сказал Кромптон, – я не Стэк, я Кромптон!
– А где Стэк? – громыхнул голос.
– Он тут, но лечат меня, а не его!
– Мне на это наплевать! – отпарировал голос. – Я получил приказ спросить по заслугам с Дэниэла Стэка. Может, ты будешь вместо него?
– Нет, нет! – взмолился Кромптон. – Мне хватает своих проблем. Одну минутку, он сейчас явится.
Кромптон заглянул внутрь себя.
– Дэн!
– Оставь меня в покое, – сказал Стэк. – Я занимаюсь самоанализом.
– Тут кое-кто хочет побеседовать с тобой.
– Пошли их подальше, – сказал Стэк.
– Пошли сам, – сказал Кромптон и погрузился в столь необходимый ему и недолгий сон.
Стэк нехотя принял на себя контроль над телом со всеми его сенсорными элементами.
– Ну что там еще?
– Дэниэл Стэк! – снова воззвал голос с небес. – Пришел твой час расплаты. Я говорю от лица людей, убитых тобой. Ты не забыл их, Дэн? Это Арджил, Лэниган, Лэндж, Тишлер и Уэй. Долго же они ждали этого момента, Дэн, и теперь…
– Как звали последнего? – спросил Стэк.
– Чарльз Ксавьер Уэй.
– Я не убивал человека по имени Уэй, – заявил Стэк. – Других убивал, а его – нет.
– Разве ты не мог забыть, а?
– Вы что, смеетесь? Совсем уж за придурка меня держите? Чтобы я да не помнил тех, кого убивал? Кто этот Уэй, и почему он хочет повесить на меня всех дохлых кошек?
На время все смолкло, слышно было только шипение дождя, падающего в огненную расщелину. Потом голос заявил:
– Делом мистера Уэй мы займемся позже. Но вот, Дэн Стэк, твои мертвецы идут сюда, чтобы поприветствовать тебя.
Опять стало тихо. Потом откуда-то раздался раздраженный голос:
– Да сотрите вы этот парк! Бог мой, да пошевеливайтесь же, есть тут кто-нибудь?
И спустилась тьма, такая густая, как будто все кругом окутали пушистым мартышкиным мехом.
Глава 9
Встревоженный происходящим, Кромптон вернул себе контроль над телом. Он увидел, что стоит посреди большой комнаты, окрашенной в желто-коричневый цвет, с высокими узкими окнами и неуловимым запахом закона. На противоположной стене висела табличка: «Верховный кармический суд, секция VIII, председательствующий судья О. Т. Градж». Комната выглядела в точности как судебный зал в любом провинциальном американском городишке: ряды деревянных скамей для зрителей и заинтересованных сторон, столы и стулья для юристов, истцов, адвокатов и свидетелей. Кресло судьи стояло на возвышении, справа от него располагалась стойка для дачи свидетельских показаний.
Судебный пристав провозгласил:
– Всем встать!
В зал влетел судья Обадня Градж, маленький, почти лысый человечек среднего возраста с розовыми щечками и блестящими голубыми глазками.
– Прошу садиться, – сказал он. – Сегодня мы разбираем дело Дэниэла Стэка, существа чувствующего, у которого концы с концами не сходятся, и нам поэтому, попросту говоря, необходимо их связать в соответствии с законом причинности, в том виде, как он обычно трактуется в этом углу Галактики. Подойдите сюда, мистер Стэк.
– Я представляю его, ваша честь, – сказал Кромптон, – Он всего лишь один из компонентов моей личности, так сказать, мой подопечный, в чем вы, безусловно, разберетесь, если вникнете в детали этого случая. Стэка нельзя рассматривать как самостоятельного индивида с собственными правами. Он не персона и даже не персонаж, в том смысле, в каком обычно употребляют это слово критики, если мне позволено будет прибегнуть к этой аналогии. Стэк – это часть более значительной личности, то есть меня, извините за нескромность; его вычленили из меня по причинам, не зависящим от нас. И мы утверждаем, что Дэниэла Стэка нельзя судить в качестве индивидуума, поскольку его так называемая индивидуальность есть не более чем одна из граней меня самого, чьей тенью, по сути дела, он и является, если можно так выразиться.
– Мистер Кромптон, вы сами готовы понести наказание за те преступления, которые мы здесь докажем? – спросил судья.
– Ни в коем случае, ваша честь! Я, Элистер Кромптон, не совершал никаких преступлений, поэтому, если бы даже я захотел, меня за них судить нельзя. Но я настаиваю на том, что и Стэка нельзя судить по причине, как было изложено выше, отсутствия индивидуальности, а также потому, что у него просто нет тела, которое можно было бы подвергнуть наказанию.
– Нет тела?
– Нет, ваша честь! Его тело погибло. Он временный жилец в теле Элистера Кромптона, то есть в моем теле. Я сейчас нахожусь в процессе реинтеграции, которую можно рассматривать как смертный приговор тем остаткам индивидуальности, что еще находятся в распоряжении Стэка: он прекратит свое существование полностью, став чисто символической частью меня самого. И раз уж тело Стэка погибло и скоро прекратит свое существование его личность, я взываю к habeas corpus: здесь нет ни ума, ни тела, ответственных за преступления Дэна Стэка.
– Ваши аргументы убедительны и связно изложены, мистер Кромптон, – хихикнул судья. – Но мне не придется принимать их к сведению, так как они не относятся к делу. Самое интересное в ваших рассуждениях – это вопрос о том, что является частью целого и что можно считать дискретным, завершенным и самодостаточным. Но это чисто философский вопрос. Что же касается обвинения, тут все ясно, оно построено на основе бесчисленных прецедентов, цитировать которые нет нужды. Достаточно сказать, что, согласно закону, любое явление на одном уровне можно рассматривать как законченное целое, а на другом – как составную часть чего-либо. Поэтому ни ваше положение, ни мое качественно не отличаются от положения Дэна Стэка. Все мы в ответе за то, что творим, мистер Кромптон, независимо от того, насколько далеки наши характеры от цельности и завершенности.
– Но ваша честь, мне-то каково? Я, к своему несчастью, вынужден делить свое тело со Стэком. И любой вынесенный ему приговор падет на мою голову, что совершенно несправедливо.
– Чисто человеческая ситуация, мистер Кромптон, – мягко заметил судья.
– Но я невиновен в преступлениях, совершенных Стэком. А в основе юриспруденции, которую мы оба с вами исповедуем, всегда лежал принцип, что невиновный не должен пострадать ни в коем случае, даже если для этого придется освободить виновного!
– Но вы не невинны, – настаивал судья Градж. – Вы отвечаете за Стэка, а он за вас.
– Но как же так, ваша честь? И физически, и умственно мы были разъединены со Стэком, когда он совершал свои преступления.
– С позиции кармического закона шизофрения не может служить оправданием, – заявил судья. – Все составные части ума/тела в ответе друг за друга. Или, проще говоря, левая рука так же подлежит наказанию, как и правая, укравшая варенье из банки.
– Отвод! – потребовал Кромптон.
– Отклоняю, – сказал судья. – Пусть выйдет сюда Стэк, процесс начинается.
Глава 10
Кромптон передал контроль над телом Стэку.
– Дэниэл Стэк? – спросил судья.
– Да, ваша честь, – ответил Стэк.
– Вот ваши обвинители. – Судья указал на расположенную прямо перед ним скамью. На ней сидели четверо мужчин, выглядевших так, будто они только что побывали в автомобильной катастрофе. Израненные, окровавленные, угрюмые – в общем, картинка из фильма ужасов.
Стэк подошел к скамье. Обвиняемый и обвинители посмотрели друг на друга. Затем Стэк кивнул им, и они кивнули ему в ответ.
– Да-а-а, – сказал Стэк, – никак не думал, что так скоро придется свидеться с вами. Ну и как вы?
Эбнер Лэндж, самый старший из его жертв, сказал:
– Да мы в порядке, Дэн. Ты-то как?
Он говорил с трудом, потому что череп у него был разрублен топором.
– А я малость запутался, – сказал Стэк. – Но это слишком долго рассказывать. Давайте лучше ближе к делу. Вы что, ребята, что-то имеете против меня?
Мужчины неловко посмотрели друг на друга. Потом Эбнер Лэндж сказал:
– Да мы тут по делу об убийстве, Дэн, ты же нас убил. Мы – неизбежное следствие твоих поступков, и поэтому мы составляем главную часть твоей невыполненной кармы. Так они нам объяснили, но, по правде говоря, я не совсем понял, что к чему.
– А я так и вовсе ничего не понимаю, – сказал Стэк. – Но сами-то вы чего хотите?
– Черт его знает, – сказал Лэндж. – Они велели нам прийти сюда и выступить каждому за себя.
Стэк потер подбородок. Он был сбит с толку и не мог придумать, что ему делать с этими парнями.
– Ну что я могу сказать вам, ребята? Так уж получилось, – пробормотал он.
Один из пострадавших, Джек Тишлер, высокий мужчина с начисто отстреленным носом, заявил:
– Черт побери, Дэн, может, это вовсе не мое дело, но мне кажется, что от тебя здесь ждут раскаяния или чего-то в этом роде.
– Ну ясно, – сказал Стэк. – Я сожалею. Я прошу прощения за то, что поубивал вас всех, парни.
– Не думаю, что это все, чего они хотят от тебя, – сказал Лэндж. – Человек убил человека, и он должен сказать что-нибудь еще, а не промямлить просто «сожалею». Да разве ты на самом деле о чем-то сожалеешь, а?
– Да нет, пожалуй, – признался Стэк, – Это я из вежливости. А можете вы назвать мне хоть одну причину, по которой я действительно должен о чем-то сожалеть?
Жертвы задумались. Потом Рой Арджил сказал:
– Ну хотя бы из-за наших овдовевших жен и осиротевших детей. Как насчет них, Дэн?
Стэк усмехнулся.
– Ты бы еще вспомнил о своих троюродных сестричках с их разбитыми сердцами и о любимых собачках. Вы, братцы мои, плевать на них хотели, пока были живы. Что это вас сейчас вдруг так разобрало?
– Дело говорит, – заметил Джим Лэниган.
– Дэн всегда был силен потрепаться, – согласился Лэндж.
– А если бы вы прикончили меня, вы бы сильно об этом сожалели? – спросил Дэн.
– Черта с два, – сказал Эбнер Лэндж. – Я бы и сейчас с удовольствием сделал это, если б мог!
Стэк повернулся к судье.
– Вот мы и разобрались, ваша честь, – сказал он. – Я всегда утверждал, что убийство надо рассматривать как преступление без жертвы, потому что ни до, ни после никто ни о чем не жалеет, и это в основном вопрос везения: кто убьет, а кто будет убитым. Поэтому я почтительно предлагаю: хватит разводить здесь этот базар, пошли выпьем на пару и забудем все это дело.
– Мистер Стэк, – сказал судья Градж, – вы являете собой пример морального уродства, и мне хочется дать вам по морде, да простится мне это простонародное выражение.
– Ах вот оно что! – сказал Стэк. – Ваша честь, не хочу оскорблять вас, однако разрешите не согласиться с вами по поводу морального уродства. С моей точки зрения, это вы слабы морально, когда преувеличиваете и придаете несоответствующую важность процессу ухода из жизни чувствующих существ. Вы заблуждаетесь, судья, все мы покинем сей мир, а каким образом – не так уж это важно. И кроме того, кто вы такой, чтобы сидеть там и судить о кодексе чести и о чувствах людей?
– Я фон судия, – с удовольствием отрекомендовался судья. – И поэтому я здесь сижу и творю суд над вами, Дэн. Должен признаться, я с интересом выслушал ваши логические обоснования, а ваши убогие потуги в области дискурсивной философии послужат прекрасным развлечением для моих коллег в клубе «Справедливость». А теперь мне осталось только объявить вам приговор, что я и сделаю не без удовольствия.
Стэк выпрямился и, не спуская глаз с судьи, сложил на груди руки в знак презрения.
– Und zo, – сказал судья, – выслушав показания свидетелей, поразмыслив и взвесив все обстоятельства, я выношу следующий вердикт: отсюда вас отведут на место наказания, где подвесят вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом и заставят слушать симфонию до-минор Франка, исполняемую на игрушечной дудочке казу, до тех пор, пока кармометр не покажет, что ваша сперма сварилась и вы созрели для окультуривания.
Стэк отступил на шаг с выражением ужаса на лице.
– Только не казу! – взмолился он. – Ради всего святого, откуда вы узнали о казу?
– Ну недаром же нас считают знатоками психологии, – сказал судья. – Обнаружением этой маленькой скрытой фобии мы обязаны миссис Аде Стэк. Встаньте и поклонитесь, Ада!
В задних рядах поднялась со скамьи приемная мать Дэна и помахала ему зонтиком. Ради такого случая она подкрасила волосы хной и сделала прическу.
– Ма! – закричал Стэк. – Зачем ты это сделала?
– Ради твоего же блага, Дэниэл, – сказала она. – Я просто счастлива, что могу способствовать твоему спасению, сынок, а эти добрые люди сказали мне, что любой пустяк может помочь им добраться до твоего нежного, любящего, богобоязненного сердца, которое, как нам всем известно, жаждет исправиться.
– Бог мой, – заскрипел зубами Стэк, – я совсем забыл, какая ты у меня дурочка!
– Ну прости меня, если я причинила тебе неприятности, – сказала миссис Стэк. – По крайней мере, они ничего не узнали от меня о кружевных панталонах и маленькой пластмассовой лейке.
– Ма!!
– Я всегда хочу только хорошего, но я такая неуклюжая, – сказала миссис Стэк. – Такая уж я с детства. Если позволите, я расскажу одну трогательную историю…
– В другой раз, – остановил ее судья. – Приставы! Отведите этого грубияна к месту его заслуженных мучений.
Через боковую дверь в комнату вошли четыре бугая в водонепроницаемых костюмах в клеточку и схватили Стэка. Кромптон изо всех сил пытался взять на себя контроль над телом, чтобы заявить о своей невменяемости. (Он сыграет сумасшедшего, если другого выхода нет. Кромптон не имел ничего против казу, но висеть вниз головой над котлом с кипящим коровьим дерьмом… Это уж увольте!)
В это самое мгновение прозвучал пронзительно-мелодичный удар гонга.
Глава 11
Двери примыкающих к залу двух смежных комнат распахнулись, и процессия жрецов в серебряных одеждах, с бритыми головами и резными чашами для подаяний в руках прошествовала через проход. Под торжественный аккомпанемент тимпанов и селестий они нараспев бубнили басом какие-то непонятные мантры, пока не достигли подиума, на котором восседал судья. Тут они остановились и преклонили колени немыслимо сложным и грациозным образом. Когда обряд был завершен, вперед выступил самый почтенный из жрецов.
Он кивнул судье.
Он поклонился Дэну Стэку!
– Добро пожаловать, добро пожаловать, трижды добро пожаловать, о, Аватар! – обратился почтенный жрец к Стэку. – Мы, наше Имманентное Братство, пользуясь предоставленной нам возможностью, благодарим тебя за то, что ты, преодолев все трудности, явился нам во плоти. Это исключительно великодушно с твоей стороны. Мы понимаем, что это входит в твой обет и явление твое предопределено, и все же нам хочется, чтобы ты знал, бодхисатва: мы это высоко ценим.
– Гм! – довольно уклончиво ответил Стэк.
– Мы приготовили для тебя прекрасное помещение в храме, хотя нам известно твое почтенное равнодушие к подобным ве-щам. Что касается еды, мы знаем, что ты довольствуешься любой пищей или вообще обходишься без нее, поэтому нам довольно трудно составить приятное для тебя меню. Но мы постараемся. Ты увидишь, что дела человеческие мало в чем изменились после твоего последнего воплощения на Земле. Та же пьеса, актеры другие.
Тут не выдержал судья Градж.
– Но постойте, падре, я не хочу обидеть ваши религиозные чувства, я понимаю – у вас свои способы обделывать дела. Но так уж получилось, что этот парень, которого вы называете Аватаром, – хладнокровный убийца. Я просто подумал, что вам это будет небезынтересно.
– Ах! – сказал жрец. – Это просто недоразумение, и весьма забавное!
– Отказываюсь понимать вас, – сказал судья.
– Этот человек, Дэниэл Стэк, – сказал жрец, – вовсе не то существо, кому мы пришли воздать честь. О нет! Стэк – всего лишь колесница, внешняя оболочка, которую скоро взорвет Аватар…
– Неплохая идея, – согласился судья. – Возможно, это даже лучше, чем коровье дерьмо.
К этому моменту Кромптону удалось завладеть телом.
– Послушайте, – сказал он, – все это неверно. Прежде всего, это тело принадлежит не Стэку. Это мое тело. Я Элистер Кромптон, и я стараюсь добиться реинтеграции всех компонентов моей личности.
– Все это нам известно, – сказал жрец. – Наши Мудрейшие в своих пещерах на Тибете и на вершинах гор в Калифорнии все это предвидели. Мы сочувствовали той неуместной одержимости, с которой вы бросились в погоню за несбыточной надеждой.
– Почему это несбыточной? Я прекрасно знаю, что делаю!
Жрец сокрушенно покачал головой.
– Все ваши знания порочны. Вы, наверное, считаете, что живете своей собственной жизнью и добиваетесь своих целей?
– Конечно!
– Но это совсем не так. Никакой независимой собственной жизни у вас нет. Это не вы живете, это вас живут. Вы просто автомат со встроенным «я» – рефлексом. Ваша жизнь не имеет никакого смысла, потому что вы даже не личность. Вы не более чем случайный набор непоследовательных и кратковременных стремлений. Ваше единственное назначение – служить непроизвольной колесницей, чтобы доставить к нам Аватара.
– А кто такой Аватар? Надеюсь, вы не имеете в виду Лумиса?
– И вы, и Лумис, и Стэк – все вы лишь ступеньки эволюции, не более. Миллионы лет назад в Совете, ведающем тайными документами человечества, была запланирована ваша встреча с единственной целью – доставить сюда бодхисатву Майтрейя, который вам известен под именем Бартона Финча.
– Финч! – вскричал Кромптон. – Но он же дебил!
– Так-то вы разбираетесь во всем этом! – сказал жрец.
– Вы это серьезно?
– Абсолютно.
– И вы настаиваете на том, что смысл всей моей жизни – доставить Финча в этот мир?
– Прекрасно сказано, – согласился жрец. – И вас будут почитать как непосредственного предвестника сверхчеловека. Вы как личность выполнили свое космическое предназначение, что должно послужить для вас великим утешением. Теперь вы можете отдыхать, Кромптон, – и вы, и Лумис, и Стэк, так как ваши кармические обязательства исполнены, и вы освободились от цикла страданий и перерождений, наслаждения и боли, зноя и стужи. Вы свободны от Колеса Жизни! Разве это не прекрасно?
– О чем это вы? – подозрительно спросил Кромптон.
– О том, что вы достигли нирваны!
– А что такое нирвана?
Этот вопрос вызвал оживление в рядах жрецов и послушников, поскольку в наше время редко выпадает возможность продемонстрировать свои эзотерические познания в ответ на столь прямо поставленный вопрос – не то что в далекие времена дзэн, когда в мире было еще много прямодушных людей.
– Нирвана, – сказал один из жрецов, – это опухоль на моем мизинце.
– Нет, – сказал другой. – Нирвана – это все что угодно, только не опухоль на вашем мизинце.
– Зачем вы так усложняете? – сказал третий. – Нирвана – это то, что остается после того, как вытекла вся вода.
И еще многие готовы были высказать свои соображения, но тут невысокий, но довольно почтенный жрец поднял руку, требуя тишины, и громко пукнул. Четыре ученика немедленно впали в состояние самадхи. Казалось, окончательный ответ наконец-то найден, но тут другой невысокий и очень почтенный жрец недовольно буркнул:
– В этом больше вони, чем смысла.
– Совсем не легко объяснить нирвану, – сказал Кромптону первый его собеседник. – Для этого никакие слова не годятся, так что трудно дать определение. Короче говоря, вы просто ничего не будете чувствовать и даже не будете осознавать, что ничего не чувствуете.
– Мне это не нравится, – мгновенно отреагировал Кромптон.
– Да вы только подумайте, – сказал ему судья, – вы же отказываетесь от очень выгодного предложения. Этот религиозный джентльмен весьма мило предлагает вам нирвану в обмен на то, что из вас вылупится их Бог, или дьявол, или какой-то чудодей, словом, этот самый Финч, а вы тянете волынку, будто он предлагает вам что-то ужасное.
– Эта нирвана, – сказал Кромптон, – похоже, не что иное, как смерть.
– Ну так что же, – сказал судья, – попробуйте, может это не так уж плохо.
– Если вам это кажется таким привлекательным, почему бы вам самому не попробовать?
– Потому что я недостоин, – сказал судья. – Но все-таки, где этот Финч? Я хотел бы получить от него автограф для сына. Трудно найти хороший подарок для ребенка двадцати двух лет, который дал обет жить в нищете и поселился в пещере Бхутан.
– Между прочим, – промолвил почтенный жрец, – я забыл сказать, что вместе с нирваной вы обретете полное и абсолютное просветление.
– Ну надо же! – сказал судья. – Это уже действительно кое-что!
– Но я не желаю просветления! – закричал Кромптон.
– Вот это, – заметил один из жрецов другому, – и есть настоящее просветление!
Почтенный жрец сказал:
– Хватит ходить вокруг да около. Приступим к церемонии.
Гобои заиграли туш. В воздухе разлилось сияние. Рои неземных созданий вступили в зал с четырех сторон Вселенной, чтобы приветствовать новоявленного бодхисатву. Были там, конечно же, индуистские боги, пришли Тор, Один, Локи и Фригг, переодетые в шведских туристов, потерпевших разочарование в любви. Явился сам Орфей в желтой шелковой рубашке и в джинсах «Левис», сыграл на электрической аргентинской гитаре, включив ее в сеть через свой тумос. Показался и Кецалькоатль в боа из перьев, за ним – Дамбалла в ожерелье из черепов и многие, многие другие.
Они целиком заполнили зал, зарядив атмосферу такой духовной мощью, что даже мебель и другие предметы приобрели квазичеловеческие черты и было слышно, как красный бархатный занавес говорил портрету Вашингтона: «Хотел бы я, чтобы мой дядюшка Отто увидел все это своими глазами».
– А теперь, – сказал Кромптону жрец, – не будете ли вы так добры убрать свою псевдоличность и позволить Финчу…
– Черта с два, – прорычал Кромптон. – Если Финч такая значительная фигура, пусть найдет себе другое тело. Это я оставляю себе.
– Вы расстраиваете все мероприятие, – сказал ему жрец. – Вы способны думать о ком-нибудь, кроме себя? Неужели вы не понимаете, что все сущее взаимоподобно?
Кромптон помотал головой. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь гулом кондиционера.
И вдруг в центре зала воздвиглось нечто гигантское. Черное, многоголовое, в ботинках девятого размера, по форме похожее на удава, проглотившего козу. Его конечности из слоновой кости испускали серебряное сияние, свисавшие со всех сторон щупальца сжимали самое разнообразное, острое и зубастое оружие.
– Я Тангранак, – заявило зловещее явление. – Знаете ли вы, что сейчас три луны Квууца выстроились в ряд с великим созвездием Грепцера и двуносые поклонники Мерзопакости в горошек требуют крови в качестве Фай-дара согласно нашему давнему соглашению? И вот посредством непредвиденных случайностей, настолько мимолетных, что это трудно себе представить, явился я, чтобы принести смерть Избранному.
– Кто это? – спросил почтенный жрец невысокого.
Тот быстро просмотрел распечатку микрофильма «Краткого справочника галактических божественных сил» Смита, которую астральным способом переправил ему из Лхасы недремлющий Божественный Анализатор и Табулятор (БАТ).
– Не нахожу никаких упоминаний о нем.
– А не мошенник ли он? – задумчиво протянул почтенный. – Да нет, вряд ли. Он, должно быть, из другой вселенной. Это самое подходящее объяснение для всего необъяснимого.
– Но можем ли мы разрешить ему присутствовать в собрании? – спросил невысокий жрец. – Он выглядит грубым и человекообразным и совсем не относящимся к нашему виду.
– А что мы можем сделать? Божества из других вселенных всегда пользовались привилегией посещения наших собраний. Во всяком случае, он решит нашу проблему.
– Ах вот оно что!
– Именно. Кромптон отказывается слить свое фиктивное «я» с квинтэссенцией угасания, которую включает в себя обретение нирваны, и таким образом открыть дорогу бодхисатве Финчу. Мы люди мирные и не можем силой принудить Кромптона погаснуть, как бы нам этого ни хотелось. А тут в нужный момент является это мужеподобное божество, чтобы сделать за нас нашу работу. Разве не замечательно? Тангранак, делай свое дело!
Глава 12
В этот момент произошла полная смена декораций – цвета, скорости, действия. Исчезли торжественные жрецы, судья, жуткое экстравселенское божество, судебный зал и вся его невзрачная обстановка. Не осталось ничего, кроме вереницы блестящих бронзовых кубиков – основных кирпичиков для построения реального мира. Потом и они куда-то делись, и осталась только пыльная субстанция сновидений, которая спрессовалась, выпустила отростки и протуберанцы и превратилась в помещение, точь-в-точь похожее на секретный контрольный бункер Безжалостного Минга в недрах невидимой планеты Ксинго.
Кромптон стоял посреди комнаты, пытаясь хоть что-нибудь понять.
В комнату вошел человек. Несмотря на оранжевое трико и чудовищный парик, Кромптон узнал бы его где угодно.
– Джон Блаунт!
– Удивлены, Кромптон, а? Я с удовольствием наблюдал за всеми вашими бесполезными метаниями по Галактике. Так близко и так далеко, а, Кромптон? Хи-хи-хи!
– Как вам удалось похитить меня? – спросил Кромптон. – Институт наверняка начнет поиски.
– Сомневаюсь, – сказал Блаунт. – Видите ли, я хозяин Эйона.
– Агр-р! – сказал Кромптон.
– Я расставил ловушку для вас давным-давно, Элистер. Мои агенты под маской конюхов, полковников, доверенных лиц и официанток постоянно находились при вас, а при случае помогали вам. Почему бы нет? Я был рад помочь вам добраться до Эйона… и до меня.
– Долго же вы точили зуб на меня, – заметил Кромптон.
– Мой «зуб» питает и насыщает меня, – сказал Блаунт. – Мне с ним интересно жить, благодаря ему я раскрыл в себе но-вые таланты. Я вам чрезвычайно признателен, Кромптон. Без вас я бы никогда не узнал истинного смысла и цели моей жизни.
– И цель вашей жизни, видно, состоит в том, чтобы мстить мне.
– И это тоже. Но это только начало. Сколько возможностей открылось, Кромптон!
– Не понимаю.
– Вы верующий, Кромптон? Думаю, что нет. И вы едва ли способны постичь всю грозную красоту того, что случилось со мной однажды в роковой день, когда я как всегда твердил себе: «Не забудь, ты должен отомстить Кромптону».
– Что же с вами случилось?
– В моей голове вдруг раздался голос, великий Глас, который, казалось, шел ниоткуда и отовсюду, и я пал на колени, так как сразу узнал, что это Истинное Слово. И Глас сказал мне: «Джоник! (Да, он употребил именно это имя, так меня называла только моя покойная бабушка!) Джоник! Что ты собираешься делать, когда покончишь с Кромптоном?» Я ответил: «Тогда, наверное, я буду нуждаться в отдыхе; может быть, куплю на несколько недель Португалию». И Глас сказал мне: «Мелко плаваешь, Джоник!» И я сказал: «Согласен, Господи, это звучит довольно банально, так ведь? Вот я, самый богатый, самый умный, самый всемогущий человек во Вселенной, и на что я расходую свою жизнь? На отмщение какому-то Кромптону! А потом у меня вообще ничего не останется. Скажи мне, что я должен делать?» И Он сказал: «Все очень просто, Джоник. Покончив с Кромптоном, примись за всех остальных!» И словно яркий свет вдруг озарил мою душу, и я упал ниц, и смеялся, и плакал, и благодарил Господа. Единственный раз в жизни меня посетило божественное откровение!
Блаунт прервался, чтобы отпить глоток воды.
– И чем больше я размышлял об этом, тем больше убеждался в Его правоте. Действительно, почему бы не отомстить всем тем, кто хоть когда-нибудь причинил мне неприятность? Это была захватывающая идея, и я тут же сел составлять список. Но таких людей оказалось слишком много. Тогда я решил разбить их по категориям. Надо было разделаться со всеми официантами и водителями такси, поп-певцами и полицейскими, контролерами автомобильных стоянок и устроителями гонок на роликах, фермерами и виноделами, фолк-певцами, наркоманами, юристами, албанцами, бейсболистами… Я мог перечислять еще и еще.
– Уверен, что не только могли, но именно так и сделали, – сказал Кромптон.
– Тогда я понял, что лучше составить список тех, кого я не хочу убивать, это сэкономит время. Я думал, думал и пришел к выводу, что таких просто нет. Я было решил спасти грязных далматов, потому что один далмат воспитал меня. Но даже они немало соли насыпали мне под хвост. И вдруг меня озарило: ведь я ненавижу всех и вся. Это облегчило мою задачу. Я сообразил, что мне нужно делать. Уверен, и вы поняли, что я имею в виду.
– Вы действительно имеете в виду то, о чем я подумал? – спросил Кромптон.
Блаунт помолчал немного.
– А что вы подумали?
– Я подумал, что вы на полном серьезе намереваетесь уничтожить все человечество.
– Правильно! Именно это я собираюсь сделать! И мужчин, и женщин! И животных, потому что все они – дерьмо собачье.
– Да вы спятили! – задохнулся Кромптон.
– Выпустите меня отсюда! – завопил Лумис.
В разговор вдруг вмешался Дэн Стэк.
– Уймитесь, – уверенно и безапелляционно заявил он. – Похоже, ситуация как раз подходит для вашего покорного слуги. Беру контроль на себя.
Кромптон не сопротивлялся. Дэн Стэк овладел телом.
Глава 13
– Да, – сказал Стэк, – впечатляющий план, ничего не скажешь! Просто чертовски хорош!
Блаунт был поражен.
– Но… Спасибо большое! А я-то думал, что в вашем положении…
– Вот еще! – сказал Стэк. – При чем тут мое положение? Я способен оценить артистизм. А вы большой артист, детка.
– Вы и в самом деле чувствуете? – спросил Блаунт. – И вы не считаете меня сумасшедшим?
– Вы такой же сумасшедший, как и я! – подмигнув, сказал Стэк. – Да я на вашем месте сделал бы то же самое, а я не сумасшедший, верно?
– Конечно! – сказал Блаунт. – Так вам и вправду нравится мой план?
– Я в восторге от него! – сказал Стэк. – С чего начнем?
– Первоначальные шаги я уже разработал, – с гордостью заявил Блаунт.
В этот момент Кромптону удалось перехватить контроль и крикнуть:
– Нет, я отказываюсь участвовать в этом и вам не позволю!
– Что это с вами? – спросил Блаунт.
– Да нет, – сказал Стэк, – это не я, это был Кромптон.
– А вы что – не Кромптон?
– Конечно нет. Я один из его компонентов. Мое имя Дэн Стэк.
– О! Рад познакомиться. Трудно поверить… То есть вы так похожи… А я Джон Блаунт.
– Я о вас все знаю, – сказал Стэк. – Я прошелся по файлам кромптоновской памяти.
– Тогда вам известно, что он сотворил со мной.
– Известно. И это не делает ему чести, – сказал Стэк. – Да и вообще он дерьмо порядочное. Господь свидетель, я не видел ничего, кроме тревог и мучений с тех пор, как он уговорил меня воссоединиться!
– Могу себе представить. Знаете, Дэн, вы мне нравитесь. Слушайте, я не прочь оставить вас при себе, если вас это устраивает.
– Еще как устраивает, – ответил Стэк.
– Мне ведь не с кем даже поговорить о моем деле, представляете?
– Уничтожение человечества – занятие, требующее одиночества, – согласился Стэк.
– Но мы должны отделаться от этого Кромптона.
– Точно. Вы читаете мои мысли. Что-нибудь сообразим. – Стэк хихикнул. – Раз уж мы займемся Кромптоном, прихватим заодно и Лумиса. Грош ему цена в базарный день!
– А вы интересно мыслите, – заметил Блаунт, обеими руками пожимая руку Стэка. – С вами будет приятно работать. А теперь пойдемте в мою комнату военных игр и займемся планом всеобщего уничтожения. Сначала я разделаюсь со всеми земными почтальонами. Хватит терпеть вечные задержки с доставкой моих важнейших посланий.
– Прекрасно, – сказал Стэк. – Пошли.
Глава 14
И в это мгновение произошел разрыв континуума. Он начался в виде мерцания, дрожания и сотрясений. Потом появились клубы желтоватого дыма, сгустившиеся в медведей коала, которые тут же попрятались под мебелью. Затем стены пошли пузырями и затрещали, кресла то вспыхивали ярким светом, то гасли.
Все это предвещало опасность вселенотрясения, которое изменяет все вокруг и, как правило, к худшему.
Комната преобразилась в римский Форум, в Башню торговцев, в застенок для предателей в Сан-Франциско, в торговый ореховый центр «Стакки» в Джорджии и наконец стала довольно небрежной копией греческого рекреационного зала из 2001 года.
В этом зале вокруг огромного стола из красного дерева сидели мужчины в ковбойских шляпах и черных шелковых масках.
Из потайной двери слева в зал стремительно вошел человек в серо-голубом костюме и теннисках. Это был Секюйль.
– Агр-р! – прохрипел Блаунт, и лицо его посерело.
– Да, – сказал Секюйль, – пришел час расплаты, Блаунт. Здесь собран Комитет по охране целостности повествования. Возможно, вам он лучше известен под названием «Архетип Бдительных».
– Бог мой, нет! – воскликнул Блаунт.
– Блаунт, вам действительно должно быть стыдно. Ваше вшивое Weltanschauung никому не интересно. Это повесть о Кромптоне, а вы в ней всего лишь второстепенный персонаж.
– Но, черт возьми, – сказал Блаунт, – действующее лицо имеет право на самосовершенствование, не так ли?
Секюйль обратился к Бдительным:
– Джентльмены, думаю, вы тоже заметили: Блаунт из эгоистических побуждений сломал сценарий и, исказив сюжет, направил действие в нежелательное и невыгодное русло.
– Ясное дело, – подтвердил один из Бдительных. – Считаю, его надо вообще вымарать из повести.
– Блаунт, как вы хотите исчезнуть? – спросил другой. – В автомобильной катастрофе? В толпе во время коронации? Или примете снотворное?
– О, пожалуйста, не вычеркивайте меня! – взмолился Блаунт. – Простите! Я раскаиваюсь, я больше так не буду!
– Сомневаюсь, можно ли вам верить, – сказал Секюйль.
– Я буду хорошим! Вот увидите! Вы еще будете гордиться мной!
– Хм…
Блаунт не стал терять времени даром. Почувствовав, что ему предоставлена последняя возможность избежать вычеркивания из повести, он обратил все свое имущество в наличные, раздал их бедным и ретировался в ту самую пещеру Бхутан, где обитал Отто Градж, сын судьи О. Т. Граджа. Через несколько лет о Блаунте заговорили, как о Странном Монахе – так его прозвали за привычку пересчитывать свои зубы на людях. В этой повести вы больше не встретитесь с ним.
– Секюйль, не знаю, как вас благодарить, – сказал Кромптон. – Не могу ли я чем-нибудь помочь вам в вашей Игре?
– Вы уже помогли мне, Кромптон, – сказал Секюйль, – тем, что вляпались в эту забавную ситуацию, из которой я благополучно извлек вас, заработав таким образом пятьсот красных очков за три чистых броска. Вот так-то.
– Я очень рад, – сказал Кромптон.
– Ну, пока.
Секюйль запихнул «Архетип Бдительных» в большой коричневый конверт и направился к двери.
– Постойте! – вскричал Кромптон.
– Что такое?
– А что мне теперь делать? – спросил Кромптон.
– Прошу прощения? – удивился Секюйль.
– Да с этими Стэком, Лумисом и Финчем?
– Откуда мне знать? Это ваша история. Я только вспомогательный персонаж, не такой уж и важный.
– Секюйль, ну пожалуйста! Я не могу больше так!
– Вам, мальчики, остается только одно, – сказал Секюйль. – Сразиться друг с другом как следует, чтобы наступила наконец интеграция или один из вас взял бы верх над остальными силой.
– Да с тех пор, как мы встретились, мы только и делаем, что сражаемся, – сказал Кромптон. – И тихо сходим с ума.
– Это потому, что вы боролись старомодным способом внутреннего конфликта. А современная наука предлагает новейший метод – вывести ваши внутренние конфликты наружу и тогда решать их.
– Как это?
– К счастью для вас, Комитет универсальных методов и средств собрался на свою пленарную сессию и специально для вас изобрел устройство под названием «Имитатор внешних обстоятельств».
– Правда? Изобрели для меня? Это первый реальный шанс для меня во всей этой истории!
– Посмотрим, насколько он вам поможет. Но в любом случае, это будет ваш последний номер. Честно говоря, нам пора очистить сцену для следующего представления. Вы все согласны?
– Да! – воскликнул Кромптон.
– Да хуже-то не будет, – проворчал Лумис.
– Поехали, чего там! – прогремел Стэк.
Какой-то намек на согласие выразил даже Финч.
– Итак, вперед, вперед, вперед! И прочь отсюда! – сказал Секюйль.
И снова начался разрыв непрерывности, все поползло, словно размытые, снятые наплывом кинокадры в чьем-то иллюзорном восприятии. Кромптону стало тошно, он закричал:
– Что там происходит? Как работает этот имитатор внешних обстоятельств?
– Он работает, – сказал Секюйль. – Удачи вам!
Глава 15
В мозгу бессмысленным эхом билось слово «параметры». Кромптон осмотрелся и понял, что попал в никуда. Это было странное и сверхъестественное ощущение, ибо в этом нигде не было ничего, даже самого Кромптона.
Сначала все это, включая собственное небытие, развеселило его, как может развеселить полет вниз по лыжне длиной в миллион миль. Но потом ему стало страшно. Скорость убивает, не так ли? А когда убивают ничто, остается взамен двойное ничто, или просто ничто, – положение поистине гибельное.
Кромптон толком не знал, как выбраться из него, и решил воплотиться и тем самым создать различия.
Облекшись телом, он почувствовал себя гораздо увереннее. Но ему совсем не улыбалось висеть в полном ничто единственным плотным телом – тут не очень-то пофункционируешь! – и тогда по возможности быстро и аккуратно он создал Землю, остановился, посмотрел на плоды труда своего и убедился, что допустил досадную ошибку: все побережье Северной Америки получилось у него вздутым и неправильным, а дубы почему-то напоминали карликовые мандарины. Было еще много всяческих аномалий, и не все их можно было извинить неопытностью. Кромптон надеялся, что у него еще будет время вернуться к ним.
Затем он задумался, что же делать дальше. Он не мог вспомнить, а может, никогда и не знал, и поэтому набросал местечко, где мог бы подождать дальнейшего развития событий: Мейплвуд, Нью-Джерси, 1944 год. В данный момент это был единственный город на Земле, и Кромптон наладил в нем такую справедливую и спокойную жизнь, которую не могли забыть призрачные исторические анналы штата. Золотой век мог бы длиться бесконечно, но однажды в золотое октябрьское утро его прервал зловещий грохот с запада, и, когда Кромптон вышел из своего президентского дворца, построенного в стиле ранчо, он увидел колонну бронетанковых войск, продвигавшуюся по южной Оранж-авеню. На переднем танке восседал фельдмаршал Эрвин Роммель. Рядом с ним, очень довольный собой, стоял Дэниэл Стэк.
Тогда Кромптон вспомнил, что должна произойти битва не на жизнь, а на смерть путем имитации. Он, оказывается, зря терял время, пока холерик Стэк постигал науку захвата власти.
Хотя игра была для Кромптона в новинку, он сразу ухватился за первые попавшиеся образы и умудрился вызвать в воображении пятьдесят швейцарских гвардейцев, вооруженных пиками, команду викингов-берсерков и подразделение венгерской нерегулярной кавалерии под предводительством Фон Зуппе. Эти силы удерживали подходы к Спрингфилд-авеню, а Кромптон тем временем успел спастись бегством на юг и по пути имитировал новую территорию.
Стэк преследует его аж до самой Гуадаррамы со всей, черт бы ее побрал, Великой армией республиканцев и многочисленными отрядами гурков, буров и албанцев. Стэк собирает большие силы, но он не может объединить их, его войска охватывает паника, когда классическое поле боя на глазах превращается в глубокие овраги и необозримые долины. Тогда Стэк вводит в бой подкрепление – мембрильских апачей и царя Атауальпа с его безликими инками, а также парочку зулусских бесенят. Как и следовало ожидать, вся эта стреляющая катавасия расползается, расплывается в фокусе и тает, быстро превращаясь в пустую иллюзию, и Лумис, оказавшийся не таким уж мягкотелым, использует предоставившуюся возможность и бросает в битву вооруженных пиками гашишников и малайских амоков – удивительно воинственный поступок для такого миролюбивого человека.
Между тем Кромптон тоже собирает армию и спускается с Голубых холмов с десятью эскадронами «круглоголовых» Кромвеля, чтобы показать, что он шутить не намерен. В поддержку ему выступает великий Густав Адольф, возглавивший потерянный легион Вара. Стэк поспешно противопоставляет им Золотую Орду, но варяги Кромптона охватывают ее с флангов и обстреливают продольным огнем из шеренг, пока Стэк не поражает всех берсерков бубонной чумой, которую распространяют среди них гигантские красные пауки во главе с Субмаринером.
Как и всех усилий Стэка, этого изобретения хватает ненадолго, швы начинают расползаться, и кто бы, вы думали, вступает в битву? Сам Финч с царем Ашокой и войском из бодхисатв, арахантов и пратиека-будд. Их сметают почти мгновенно, но Лумису хватает времени, чтобы превратиться в Оуэна Глендоуэра и смыться в горы Уэльса, где к нему присоединяются «Крейзи Хорс» и индейское племя сиу.
Кромптон воспользовался минутным замешательством и переместился в траншеи у Ричмонда, где Грант остановил противника, а Шерман раздолбал его, и все, что осталось на долю Джебу Стюарту, это стать эскадроном П-51, чтобы отсрочить падение Минандао, тем самым позволив Стэку сотворить Дьенбьенфу (неудачный ход), а потом Мадагаскар (еще более неудачный). Стэк явно выдохся. Слышно было, как он, крепко зажатый, бормотал:
– Я Фрейд, а этот день – начало Юнга и Адлера, Адлера…
И Кромптон вдруг остается совсем один. Слезы застревают у него в горле, он взирает на кровавую бойню и замечает, как сам он меняется, меняется, меняется, превращаясь в безжалостного убийцу, рыдающего пивом, которое заливает весь его шотландский костюм.
А потом Кромптон умер, и было новое время и новый человек. Этот человек открыл глаза, потянулся и зевнул, с удовольствием ощущая свет и цвет. Прежнее владение Элистера Кромптона, в котором временно обитали Эдгар Лумис, Дэн Стэк и Картон Финч, это тело поднялось и нашло, что жизнь хороша. Теперь, как и все другие люди, он станет многогранным и непредсказуемым, будет поступать, как захочет его левая нога, и никакой упрощенности, никаких стереотипов. Теперь он будет искать любви, секса, денег, и, Боже мой, у него еще останется время на множество разных хобби.
Но чем заняться прежде всего? Что, если деньгами и Богом, а любовь пусть приходит сама? Или любовью и деньгами, а Бога оставить на потом?
Он задумался. В голову ничего путного не приходило. Он лишь понял, что его ждет немало дел и что есть множество причин как для того, чтобы переделать их все, так и для того, чтобы не делать ни одного.
Сидел и думал новый человек. И вдруг дурное предчувствие охватило его, и он сказал:
– Эй, ребята, вы еще здесь? Боюсь, из этого все равно ничего не выйдет.