Дэйн пришел в себя на диване в темной пыльной комнате без окон. В покатом потолке, нависавшем метрах в шести над головой, виднелось зарешеченное слуховое окошко, закрытое на висячий замок. За ухом вспухла болезненная шишка, на висках запеклись струйки крови. Очень хотелось пить, голова раскалывалась от боли. Кровоподтеки на запястьях и опухшие щиколотки свидетельствовали о том, что недавно его связывали веревками или проволокой.

Дэйн откинул голову назад, стараясь хоть как-то унять пульсирующую боль. Потом пошевелил затекшими пальцами. Эта партия решительно оборачивалась не в его пользу!

В течение последующих часов Зеттнер подверг Дэйна нескольким интенсивным допросам. Зеттнер рассматривал американца как более или менее трезвомыслящего интеллектуала, служащего делу капитализма без особых убеждений, а скорее просто по инерции. Для подобного рода людей существовал вполне определенный набор аргументов. Зеттнер воспользовался им. Он полагал, что Дэйн, если его правильно сориентировать, сумеет принять новый комплекс идей о природе и законах функционирования общества. А на основе этих идей возможна выработка новой программы действий. Живой и служащий правому делу Дэйн имел бы гораздо большую ценность, чем непокорившийся и, следовательно, мертвый.

Своей цели Зеттнер попытался достичь, используя описанные в учебниках процедуры; Дэйн представлял собой всего лишь ребус, требующий расшифровки, всего лишь набор противоречий, в которых предстояло разобраться, всего лишь сгусток рефлексов, которые надо было разложить по полочкам. Но, столкнувшись с реальной жизнью, с ее пристрастиями и противоречиями, описанные в учебниках приемы обнаружили свою несостоятельность. Идеи об освобождении народных масс от гнета капитала Дэйна не воспламенили, священный ход Истории его тоже особо не волновал.

Однако у Дэйна и Зеттнера нашлась одна общая черта, которая роднила их и которая, когда закончились неизбежные идеологические дебаты, внушила им едва ли не чувство взаимной приязни. Они оба любили поговорить о своей профессии. Дэйна очень заинтересовало, каким образом Зеттнер умудрился перевезти его с парижского вокзала в нынешнюю тюрьму, которая, как выяснилось, находилась в пригороде Вены. Зеттнер с огромным удовольствием просветил «коллегу». Впрочем, абстрактная социальная теория никогда не относилась к числу сильных сторон Зеттнера.

Рассказывая о своем плане, во всех подробностях описывая просчитанные варианты и тонкости мизансцены, Зеттнер явно оживился. Он вытащил карту и показал, в каких местах он расставил людей, где расположил машины. Покинуть Париж с пленником было легче легкого. Гораздо сложнее оказалось проехать через две границы, чтобы добраться до Австрии. Конечно, пограничные посты пришлось выбирать с особой тщательностью. А в остальном Зеттнер положился на свои книжные знания человеческой природы.

Оглушенного наркотиками Дэйна связали по рукам и ногам, заткнули ему рот кляпом и запихнули в багажник автомобиля. В машину посадили трех красивых француженок, которые якобы отправлялись в отпуск. Никаких сложностей на границах не возникло, и Дэйну оставалось лишь поаплодировать изобретательности собеседника.

В последний раз выходя из комнаты Дэйна, Зеттнер испытывал нечто вроде сожаления при мысли о том, что человека такого масштаба придется уничтожить, предварительно выжав из него все необходимые сведения.

Немного погодя в комнату степенно вошел улыбающийся Бардиев. Он принес с собой бутылку портвейна и коробку сигар. Они с Дэйном уже встречались один раз в конце Второй мировой: Бардиев был тогда майором артиллерии, а Дэйн — капитаном в Управлении стратегических служб. Они познакомились, встретившись в Берлине на приеме в каком-то посольстве, и обменялись лишь несколькими фразами. С тех пор они часто читали друг о друге в документах секретных служб и рапортах Второго управления. А их мимолетная встреча наполняла эти материалы жизнью и смыслом.

Некоторое время они сидели молча, словно заговорщики. Потом Бардиев, рассматривая тлеющий кончик своей сигары, поинтересовался, что Дэйн думает о Зеттнере.

— Он очень молод.

Бардиев слегка наклонил голову.

— И настроен весьма решительно.

Бардиев снова наполнил стаканы.

— Такой коллега едва ли вызывает у вас особо теплые чувства, — продолжал Дэйн.

Бардиев, поморщившись, пожал плечами. В воздухе повис вопрос. И Дэйн сформулировал его:

— Бардиев, вы можете выпустить меня отсюда?

— Это абсолютно исключено, — заявил Бардиев тоном маклера, вздувающего цену.

— Однако это было бы в высшей степени практично.

— Почему?

— Потому что в этом случае я пообещал бы вам убить Зеттнера.

— Друг мой, вы бредите. Убить Зеттнера! Зачем, черт возьми?

— Чтобы спасти вашу жизнь. И мою тоже, разумеется.

Итак, вопрос был задан, но его пока не приняли всерьез.

— Дэйн, — сказал Бардиев, — вино ударило вам в голову. Вы предлагаете совершенно нелепые вещи. Зачем мне убивать моего друга Зеттнера?

— Если моя информация верна, то ваш шеф переведен на афганскую границу. Бардиев, теперь вы — кисть без руки.

— Ах! — воскликнул Бардиев. — Таковы издержки большой политики.

— Вы пережили много политических бурь. Как вам это удавалось в прошлом?

Бардиев задумчиво глядел в сторону.

— Хорошо, скажу яснее, — решился Дэйн. — Неужели вы откажетесь воспользоваться полезным орудием, оказавшимся в ваших руках?

— Мы не стираем грязное белье на людях.

— Речь идет о вашей голове, — настаивал Дэйн.

Снова наступила тишина. Через несколько секунд Бардиев объявил:

— Я не предатель.

— А я и не считаю вас предателем. Вопрос вообще не ставится так.

— Если вы не считаете меня предателем, как вы осмеливаетесь предполагать, что я совершу поступок, который называется предательством?

Бардиев задал вопрос серьезным тоном, глаза его заблестели.

— Я рассуждаю следующим образом, — пояснил Дэйн. — Ваш покровитель в опале. Значит, в опасности и вы. Ваша политическая позиция считается неблагонадежной.

— Временно.

— Да, но ваше желание жить тоже временно. Зеттнер с друзьями, укрепив свои позиции, начнут капитальную чистку. Лучшее, на что вы можете рассчитывать, — это двадцать лет лагерей.

— Меня могут перевести на административную должность в какой-нибудь узбекский городок.

— Это маловероятно.

— Продолжайте, — предложил Бардиев.

— Я не ставлю под сомнение ваш патриотизм. Как раз наоборот, именно на него я и рассчитываю. Кто из вас двоих, по вашему мнению, способен принести больше пользы своей стране — вы или Зеттнер?

— По-моему, я.

— Итак, вы решились.

— Не торопитесь, — хмыкнул Бардиев. — Если кто-нибудь убьет Зеттнера, что выиграю я? Политический курс это не изменит.

— Вы выиграете время, а не мне вам объяснять, как дорого оно ценится. Ветер может подуть и в другую сторону.

— Но не для меня. Особенно когда начнут выяснять, почему я позволил улизнуть заключенному Дэйну.

— А ему позволите улизнуть не вы, а Зеттнер. В конце концов, операцией руководит он. Охранников подбирал тоже он, и он за все в ответе. Всякий его промах будет рассматриваться как тяжкий грех.

— А какой промах допустил Зеттнер?

— Его подвела гордыня. Он не приказал обыскать меня потщательней.

— Да, это серьезный просчет, — подтвердил Бардиев с широкой улыбкой. — Что вам понадобится для побега?

— Очень немногое.

— Шансы на успех все равно минимальны. Мы в тридцати километрах от Вены. Повсюду охрана, собаки, электрические провода.

— Неважно.

Бардиев поднялся и оглядел Дэйна.

— Вы хоть понимаете, во что ввязываетесь? Я ведь могу оказаться опаснее всех зеттнеров на свете!

— Не сомневаюсь. Но у меня будет больше шансов переиграть вас, если я останусь в живых.

— Вы проиграете.

— Посмотрим. Пока же постараемся остаться в живых. И вы, и я.

— Да, это непременное условие, — подтвердил Бардиев.