На следующее утро Дэйн уже был на борту самолета «Ближневосточной авиакомпании», рейс 642. Примерно через час самолет пересек Средиземное море и приземлился в аэропорту Бейрута. Там Дэйн пересел на винтовой самолет «Корпорации воздушных сообщений Персидского залива», направляющийся в Дамаск и Хамс, а также в Саб-Бияр, Рутбу, Карбалу и Карият-аль-Хараб.

После Дамаска все посадки были однотипны: когда самолет опускался, барханы становились больше и выше. На бескрайних коричневатых просторах появлялись черные базальтовые скалы. Песчаные проплешины цвета хаки отмечали границы бесплодных долин из потрескавшегося гранита. Иногда пейзаж из палитры черных, желтых и коричневых красок оживлялся вкраплением пятен зеленого цвета. Самолет летел к ним, постепенно снижаясь. Наконец посадка в оазисе. Здесь находились плантации, стоял каменный городок у источника или наполовину пересохшей речки. И посадочная полоса с одиноким домиком из гофрированного железа.

Да и процедура высадки была одной и той же. Снимали багаж и высаживали пассажиров, загружали новый багаж и сажали новых пассажиров. Через час самолет отбывал, следовал приевшийся уже пейзаж до следующей остановки, неотличимой от предыдущей. Дэйну казалось, что они кружат над одним и тем же местом.

В конце концов, пролетев восемьсот миль над Сирийской пустыней, они прибыли в Кувейт, на побережье Персидского залива. Дэйн провел ночь в отеле и с рассветом вернулся в аэропорт. Он сел на вертолет, который летел из Кувейта в Ракку и иногда летал на нефтяные разработки в Бурган и Аль-Бахару, а также в Бубиан и на Фалайкские острова.

В Ракке нефтяной бум разразился сравнительно недавно. Из тихого, незаметного поселения она разрослась в небольшую метрополию. Она стала самым крупным, после Кувейта, городом на тысячу квадратных миль. Ракка превратилась в огромный торговый центр для бедуинов побережья Хаса и даже для таких отдаленных мест, как пустыня Сумман в Саудовской Аравии. Цены в Ракке были ниже, чем в Хофуф, а законы мягче, чем в Риади. Ракканская гавань Рас-эль-Бадиа была приспособлена для принятия судов лучше, чем илистое побережье Бахрейна. Более удачное место для торговли трудно было найти на всем длинном пустынном побережье Аравии. А за последние десять лет здесь нашли залежи нефти.

Ракка состояла из двух частей, можно сказать, что из двух городов — Старый и Новый, царства асфальта и камня. Новый город представлял собой хаос бесконечных магистралей и квадратных невыразительных зданий. В нем не было не то что индивидуальности, но даже и намека на какой-либо стиль. С тем же успехом он мог оказаться пригородом Ньюарка, Бомбея или Каракаса.

Старый Город, напротив, был неоспоримо характерен в несколько непрезентабельном смысле. Первое впечатление, которое он производил — это теснота и кривизна. Мощеные булыжником улицы были не шире тропы для мулов. Здания из темно-серого гранита лепились впритык, казалось, они стараются оттеснить друг друга подальше от дороги. Теснота поражала взгляд; с трех сторон город окружала пустыня, бескрайние просторы песка и скал. Четвертая сторона была обращена к океану, тоже в своем роде пустыня. Имея под боком столько неосвоенного пространства, ракканцы все же предпочитали громоздить дома поближе к морю. Хотя был ли у них выбор? Создавалось впечатление, что сама пустыня оттесняет город все дальше к океанскому побережью, а дома и постройки сплотились плечом к плечу, чтобы противостоять этому яростному и неодолимому напору.

В Старом Городе сумрачные улочки постоянно петляли и убегали, прячась за углы серых гранитных зданий. Огромные и недобрые каменные стены, казалось, нависали над вами. Большие здания в Ракке постоянно ведут войну, и человеку приходится отступать.

Прогресс достиг и Ракки. Грязные хижины и каменные дома стояли вперемежку с рядами компактных домиков из Западной Германии. Старые мечети были наскоро отреставрированы, и за прошедший месяц уже пять кафе засияли неоновыми огнями. Появилось множество баров и ресторанов. Один предприимчивый югослав открыл отель в западном стиле, неподалеку от мыса Рас-Шурваин. Он назвал его «Империал».

Для европейца жизнь в Ракке была нелепа, но не лишена интереса. Узкие улочки Старого Города были построены в расчете на мулов; позже за право первенства здесь сражались люди, мулы, верблюды и «Фольксвагены». Точно так дела обстоят и поныне. Но улицы Нового Города раскинулись так же широко, как Елисейские Поля. Несмотря на это, они постоянно запружены «Кадиллаками», контейнерами для перевозки нефти, «Лендроверами», пешеходами, козами, мулами и «Фольксвагенами».

Повседневная форма одежды в Ракке колебалась от библейской до современной, включая все разнообразные вариации обеих. Над городом витал легкий душок безнравственности, манящий и отталкивающий, аромат материальных богатств и духовного голода. Правоверных призывали к молитве пять раз в день, но «Радио Каира» благодарило Аллаха громче, чем любой муэдзин с луженой глоткой.

На улицах всегда было полно народа. Помимо местного сурового племени, здесь встречались изгои и перебежчики почти со всех уголков полуострова, даже из далекого Шираза или Бушира. Колония индусов из Бомбея мертвой хваткой держала в руках оптовую торговлю продуктами. Небольшая горячая кучка китайских коммунистов изучила местный диалект арабского языка и теперь присматривалась, где бы здесь заварить хоть какую-либо бучу. Сомалийцы работали в доках и уже успели организовать профсоюз.

Едва ли не каждый человек в городе был замешан в буйстве общественной жизни и баловался политиканством.

Везде, где только соберется толпа, можно было найти и полисмена, их было много, хотя возможно, что и недостаточно. Все они были из Ирака, в основном багдадцы, хотя иногда их подменяли контингенты из Басры. Они были молоды, ходили в хаки, при себе носили автоматические пистолеты и дубинки. Полицейские были чужаками и завоевателями в этой южной стране, они это знали, и это им не нравилось. Они патрулировали по трое или по четверо и наблюдали за всеми сборищами народа. Сборища наблюдали за ними, переговаривались и выжидали. Полисмены знали, чего они ждут. И страстно желали расстрелять эту наглую толпу. Полисменам очень хотелось домой.

Дэйн путешествовал под именем Чарльза Рональда Пирсона. Он решил представляться нефтепромышленником из Оклахомы, который к тому же ведет разработки в Центральной Америке.

Он ничего не понимал в нефтедобыче, и у него не было ни времени, ни желания знакомиться с данным предметом. На этот счет у него была своя теория. Дэйн искренне полагал, что неполное знание — вещь опасная. Он решил, что пытаться изучить такой сложный предмет за несколько дней или недель едва ли удастся, да и едва ли это нужно. Он считал, что способен ввести в заблуждение другими методами.

Дэйн хорошо знал пределы своих актерских возможностей. Он также старался не обмануться сам, обманывая других. Мастерство он заменил терпением и больше делал ставку на эксцентричность, маскируя этим недостаток актерского таланта. Неизвестно, были ли его теоретические выкладки действительно настолько эффективными или любой другой метод сработал бы так же успешно, только Дэйна это не интересовало. Его метод должен был удержать его на безопасном расстоянии от иракских патрульных.

Утром тридцатого мая он зарегистрировался в ракканском отеле «Империал» как нефтепромышленник… больной нефтепромышленник.

Первые слова Дэйна, обращенные к клерку отеля, задали тон образу его персонажа.

— Мое имя Чарльз Рональд Пирсон, — сказал он. — Я забронировал номер. Мне немедленно нужна моя комната, и мне нужен доктор.

Клерк, маленький энергичный ливанец, посмотрел на высокого американца с угрюмой физиономией, стоявшего у его стола. Незнакомец был загорелым, но кожа его имела нездоровый желтый оттенок. (Такой оттенок был вполне естественным у Дэйна, и постоянно возникало ложное впечатление, что он болен).

Дэйн ничего не знал о добыче нефти, но зато прекрасно разбирался в ипохондрии. Он хорошо умел создать видимость болезненного состояния. Справиться с задачей ему помогла неизбежная легкая дизентерия, которую схватывает любой новичок, прибывший посозерцать Ближний Восток. Она очень способствовала более глубокому вхождению в роль.

Комната уже ждала его. И клерк послал за доктором-европейцем, по ходу вежливо выразив больному свое сочувствие. Мысленно он причислил Дэйна к распространенной и легко узнаваемой категории европейских путешественников-ипохондриков. Дэйн это понял и тихо порадовался. Он хотел подходить под стереотип так, чтобы ему можно было легко прицепить ярлык и сдать в архив. Если он устоял под взглядом опытного служителя отеля — то есть заведомо первоклассного психолога и физиономиста — значит, его личина выдержит подозрительные взгляды неспециалистов.

За весь первый день в Ракке Дэйн и носа не казал из своей конуры. Пришел и ушел доктор. Дэйн заказывал в номер газеты, тосты и чай. Вечером он попросил крутых яиц, но вскоре отослал их обратно на кухню нетронутыми.

На следующий день он показался из номера с осунувшимся лицом, сжимая трясущимися руками бутылочку с лекарством и целую пачку разномастных антибиотиков. Взял такси и осмотрел несколько нефтяных разработок. Он не задал ни одного, вопроса, но постоянно делал заметки в блокнот корявым почерком, да еще одному ему известным шифром. Он прослонялся не больше трех часов, а потом вернулся обратно в комнату.

В тот день он позвонил по нескольким номерам: в агентство путешествий, чтобы заказать поездку на разработки в Бака, в Саудовской Аравии, и в правительственный секретариат, где поинтересовался ценами на аренду нефтяных разработок. На вопрос, зачем ему это, он сообщил, что интерес его — чисто академический и он подумывает о приобретениях.

Еще он позвонил в геологоразведочную фирму и сказал, что желает встретиться с одним из местных специалистов. Потом связался с концерном по недвижимости и попросил прислать каталог цен.

Во всех местных кабачках и ресторанах, где вечерами собирались европейские и японские нефтепромышленники, подняли на смех неуклюжую и тяжеловесную скрытность Дэйна. Ему тут же перемыли все косточки; пришли к выводу, что он хандрит и вдобавок одержим манией преследования, так и ждет, что на него кинутся с ножами. Странный он, Чарльз Рональд Пирсон, но такое место, как Ракка, неизменно притягивает всяких типов со странностями. Например, старый Лео Гримпсел, который купил разработку в Бахр-аль-Азр, и богатый, и образованный, но, видимо, считает, что умываться — значит тратить время попусту. Или Арнольд Моррисон, который притворяется, что не понимает арабского языка, лишь для того, чтобы подслушать на базаре последние сплетни. Вот Роджер Коррам без ума от арабских мальчиков, а Хуан-Карло Дамиато спит с заряженным револьвером под подушкой.

Нестандартное поведение Пирсона было в этих местах настолько стандартным, что никто и не подумал проверять его осведомленность в деятельности, которой он якобы занимался. Зачем? Ведь никто никогда не спрашивал Дамиато, разбирается ли тот в вулканических породах, и не интересовался у Моррисона, что он знает о закладке шахт.

После обеда к Дэйну явился геодезист. Это был худощавый и живой молодой человек, родился он в Ракке, в зажиточной семье, потом закончил университет Аль Азахр в Каире. Звали его Хасан эль-Дин эль-Аоуди. Ему было двадцать четыре года.

Хасан был холоден и учтив. Он пожал Дэйну руку, сел на предложенный стул и раскрыл свой блокнот.

— Полагаю, — начал он, — что необходимо сразу пояснить, что может и чего не может наша фирма и что входит в сферу ее деятельности. Это на случай, чтобы не возникло никаких недоразумений.

— Начало вдохновляет, — заметил Дэйн. — Но лучше обойдемся без предисловий. Я знаю все о вашей фирме от одного из ваших клиентов — мистера Лахта, кажется, его звали именно так.

Хасан выпрямился.

— Лахт? Незнакомое имя… если только вы не имеете в виду мистера Абдулу Лахта из Кайара.

— Нет, — ответил Дэйн. — Я говорю о мистере Али Лахте из Ас-Шихра, города на побережье Хадрамаут.

Хасан впал в глубокую задумчивость.

— Что-то припоминаю. Но ведь этот город находится на побережье Зуфар, разве не так?

— Да нет, — не согласился Дэйн. — Этот город неподалеку от Джабал-Самхана и как раз за мысом Рас-Музандам. Мистер Лахт иногда еще называл вас Радж.

— Хорошо, — перебил его Хасан. — Я верю, что вы — человек Лахта. Эти условленные фразы — дурацкие, тем более что от Ас-Шихра до Рас-Музандам почти тысяча миль.

— Идея заключалась в том, чтобы точно выяснить, что говоришь с нужным человеком. Вы знаете, зачем я здесь?

— Да, конечно. Вы приехали, чтобы получить информацию. Она у меня. Скажите, комитет до сих пор намерен начать революцию седьмого сентября?

— Да. Если только я не найду убедительных причин отложить ее.

Хасан закрыл блокнот и пересел в кресло. Он зажег сигарету и некоторое время молча курил. Потом сказал:

— Вам не понравится мой доклад.

— Он неблагоприятен?

— Да, можно сказать и так… все равно что ураган назвать легким ветерком.

— Как бы там ни было, я должен вас выслушать и передать ваши слова Комитету.

— Выслушаете, — сказал Хасан. — Но может получиться так, что вернуться обратно будет чрезвычайно трудно. Здесь все происходит очень быстро, мистер Пирсон. Иракцы не спят.

— Я на подозрении?

— У вас безупречное прикрытие. Тем не менее будьте готовы к тому, что в течение ближайшего часа вас арестуют, то есть еще до обеда, к десерту признают виновным и вынесут приговор после вечернего кофе.

— Какого черта… Ладно, будем последовательны. Сначала я хотел бы услышать ваш доклад.