Книга: Воспитание чувств
Назад: I
Дальше: III

II

Г-жа Дамбрёз сидела у себя в будуаре между племянницей и мисс Джон и слушала старика Рокка, повествовавшего о тягостях военной жизни.
Она кусала губы, ей словно было не по себе.
– Ах, не беда! Пройдет!
И любезным тоном сообщила:
– У нас обедает сегодня ваш знакомый, г-н Моро.
Луиза встрепенулась.
– Еще кое-кто из наших близких друзей, между прочим Альфред де Сизи.
И она стала расхваливать его манеры, его внешность и, главное, его нравственность.
В речах г-жи Дамбрёз было меньше лжи, чем она думала: виконт мечтал жениться. Он говорил это Мартинону, присовокупив, что он нравится м-ль Сесиль, что он в этом уверен и что родные согласятся.
Отваживаясь на такое признание, он, очевидно, располагал благоприятными сведениями о ее приданом. А Мартинон подозревал, что Сесиль – незаконная дочь г-на Дамбрёза, и, вероятно, было бы весьма неплохо на всякий случай просить ее руки. Этот смелый шаг представлял и опасность; поэтому Мартинон до сих пор держал себя так, чтобы не оказаться связанным; кроме того, он не знал, как избавиться от тетки. Услышав признание Сизи, он решился и переговорил с банкиром, который, не видя никаких препятствий, только что сообщил об этом г-же Дамбрёз.
Появился Сизи. Она встала ему навстречу.
– Вы нас совсем забыли… Сесиль, shake hands!
В ту же минуту вошел Фредерик.
– Ах, наконец-то отыскались! – воскликнул дядюшка Рокк. – Я на этой неделе три раза был у вас вместе с Луизой.
Фредерик тщательно избегал их. Он сослался на то, что все дни проводит у постели раненого товарища. К тому же он был занят множеством дел; ему пришлось выдумывать разные истории. К счастью, стали съезжаться гости: г-н Поль де Гремонвиль, дипломат, встреченный на балу, затем Фюмишон промышленник, консервативное рвение которого в свое время возмутило Фредерика; за ними появилась герцогиня де Монтрей-Нантуа.
Но вот из передней послышались два голоса. Один из них говорил:
– Я в этом уверена!
– Дражайшая, дражайшая! – отвечал другой. – Бога ради, успокойтесь!
То были г-н де Нонанкур, старый франт, мумия, намазанная кольдкремом, и г-жа де Ларсийуа, супруга префекта, служившего при Луи-Филиппе. Она вся дрожала, ибо сейчас слышала, как на шарманке играют польку, являющуюся условным знаком для мятежников. Многих тревожили такие же фантазии: эти буржуа верили, что люди, скрывающиеся в катакомбах, намерены взорвать Сен-Жерменское предместье; какие-то шумы неслись из подвалов; за окнами происходили подозрительные вещи.
Однако все постарались успокоить г-жу де Ларсийуа. Порядок восстановлен. Бояться больше нечего: «Кавеньяк спас всех нас!» И как будто ужасов восстания было недостаточно, их еще преувеличивали.
На стороне социалистов было двадцать три тысячи каторжников, никак не меньше! Не подлежало никаким сомнениям, что съестные припасы отравляли, что солдат подвижной гвардии распиливали пополам между двумя досками и что надписи на знаменах призывали к грабежу и поджогам.
– И еще кой к чему! – добавила жена экс-префекта.
– Ах, дорогая! – молвила, оберегая стыдливость, г-жа Дамбрёз и взглядом указала на трех юных девушек.
Г-н Дамбрёз вышел из своего кабинета вместе с Мартиноном. Г-жа Дамбрёз отвернулась и ответила на поклон Пеллерена, входившего в комнату. Художник с тревогой оглядывал стены. Банкир отвел его в сторону и объяснил, что на время пришлось удалить его революционную картину.
– Разумеется! – сказал Пеллерен, воззрения которого изменились после его провала в «Клубе Разума».
Г-н Дамбрёз весьма учтиво намекнул, что закажет ему другие картины.
– Виноват… Ах, дорогой мой, какое счастье!
Перед Фредериком стояли Арну и его жена.
Он почувствовал чуть ли не головокружение. Розанетта, восхищавшаяся солдатами, весь этот день раздражала его; проснулась старая любовь.
Дворецкий доложил хозяйке, что кушать подано. Г-жа Дамбрёз взглядом велела виконту вести к столу Сесиль, шепнула Мартинону: «Негодяй!» – и все прошли в столовую.
Среди стола, под зелеными листьями ананаса, лежал большой золотистый карп, обращенный головою к жаркому из оленя; хвостом он касался блюда раков. Винные ягоды, огромные вишни, груши и виноград (новинки парижских теплиц) возвышались пирамидами в старинных вазах саксонского фарфора; местами с ярким блеском серебра сочетались букеты цветов. Белые шелковые шторы были спущены, смягчая освещение; два бассейна, в которых плавали куски льда, освежали воздух; а прислуживали высокие лакеи в коротких штанах. После пережитых волнений все казалось еще лучше. Снова начинали наслаждаться тем, чего чуть было не лишились, и Нонанкур выразил чувство, разделяемое всеми, сказав:
– Ах, будем надеяться, что господа республиканцы позволят нам пообедать!
– Несмотря на все их братство! – желая сострить, прибавил г-н Рокк.
Этих почтенных мужей усадили по правую и по левую руку г-жи Дамбрёз, занявшей место против мужа, а его соседками были: с одной стороны г-жа Ларсийуа, восседавшая рядом с дипломатом, а с другой – старая герцогиня, оказавшаяся возле Фюмишона. Далее разместились художник, торговец фаянсом, м-ль Луиза, а так как Мартинон занял место Фредерика, чтобы сесть с Сесиль, то Фредерик очутился рядом с г-жой Арну.
Она была в черном барежевом платье, на руке был золотой браслет, и, так же как и в первый раз, когда он обедал у нее, что-то алело в ее волосах – ветка фуксии, обвивавшая шиньон. Он не мог удержаться, чтобы не сказать ей:
– Давно мы не виделись!
– Ах, да, – ответила она холодно.
Он продолжал, мягкостью тона сглаживая дерзость вопроса:
– Случалось ли вам иногда думать обо мне?
– Почему бы мне думать о вас?
Фредерика обидел этот ответ.
– В конце концов вы, может быть, правы.
Но, тотчас раскаявшись в своих словах, он поклялся ей, что не было дня, когда он не терзался бы воспоминанием о ней.
– Сударь, я этому совершенно не верю.
– Но ведь вы же знаете, что я люблю вас!
Г-жа Арну не ответила.
– Вы знаете, что я люблю вас!
Она опять промолчала.
«Ну, так и без тебя обойдемся!» – сказал себе Фредерик.
И, подняв глаза, он на противоположном конце стола увидел м-ль Рокк.
Она решила, что ей к лицу будет одеться во все зеленое, – цвет, представлявший грубый контраст с ее рыжими волосами. Пряжка ее пояса приходилась слишком высоко, воротничок стягивал шею; это отсутствие вкуса, наверно, и вызвало ту холодность, с которой встретил ее Фредерик. Она издали с любопытством наблюдала за ним, и, как ни рассыпался в любезностях Арну, сидевший с ней рядом, ему и двух слов не удалось вытянуть из нее, так что, отказавшись от надежды угодить ей, он стал прислушиваться к общему разговору. Темой его было теперь ананасное пюре, приготовляемое в Люксембурге.
Луи Блан, по словам Фюмишона, – владелец особняка на улице Сен-Доминик, но не отдает его внаймы рабочим.
– А по-моему, забавно то, – сказал Нонанкур, – что Ледрю-Роллен охотится в королевских угодьях!
– Он задолжал двадцать тысяч франков одному ювелиру, – вставил Сизи, – и даже, говорят…
Г-жа Дамбрёз перебила его:
– Ах, как гадко горячиться из-за политики! Молодой человек, стыдно! Займитесь-ка лучше своей соседкой!
Затем люди солидные напали на газеты.
Арну стал заступаться за них. Фредерик вмешался в разговор и сказал, что это обыкновенные коммерческие предприятия; вообще же их сотрудники – либо дураки, либо лгуны, – он делал вид, что знает их, и великодушным чувствам своего друга противопоставлял сарказмы. Г-жа Арну не замечала, что этими речами он мстит ей.
Между тем виконт мучительно изощрялся, чтобы пленить м-ль Сесиль. Сперва он выказал артистический вкус, порицая форму графинчиков и рисунок вензелей на ножах. Потом заговорил о своей конюшне, о своем портном, о поставщике белья; наконец коснулся вопросов религии и нашел возможность дать ей понять, что исполняет все обязанности верующего.
Мартинон проявил большее уменье. Однообразным тоном, не сводя глаз с Сесиль, он восхвалял ее птичий профиль, ее тусклые белокурые волосы, ее руки, слишком короткие. Дурнушка таяла, очарованная этим потоком любезностей.
Их никто не мог слышать, так как все говорили очень громко. Г-н Рокк требовал, чтобы Францией правила «железная рука». Нонанкур даже выразил сожаление, что казнь за политические преступления отменена. Этих подлецов следовало бы перебить всех до единого!
– Они к тому же и трусы, – сказал Фюмишон. – Не вижу храбрости в том, чтобы прятаться за баррикадами!
– Кстати, расскажите нам о Дюссардье! – сказал г-н Дамбрёз, обернувшись к Фредерику.
Честный приказчик стал теперь героем вроде Саллеса, братьев Жансон, супруги Пекийе и т. д.
Фредерик, не заставив себя просить, рассказал о своем друге; отблеск ореола упал и на него. Разговор, вполне естественно, зашел о разных проявлениях храбрости. По мнению дипломата, побороть страх смерти нетрудно; это могут подтвердить люди, дерущиеся на дуэли.
– Об этом можно спросить виконта, – сказал Мартинон.
Виконт густо покраснел.
Гости смотрели на него, а Луиза, более всех удивленная, прошептала:
– А что такое?
– Он спасовал перед Фредериком, – тихо ответил ей Арну.
– Вам что-то известно, сударыня? – тотчас же спросил Нонанкур и сообщил ее ответ г-же Дамбрёз, которая, немного наклонившись, принялась разглядывать Фредерика.
Мартинон предупредил вопросы Сесиль. Он сообщил ей, что эта история связана с одной особой предосудительного поведения. Девушка тихонько отодвинулась, как будто стараясь избежать прикосновения этого развратника.
Разговор возобновился. Обносили тонкими бордоскими винами, гости оживились. Пеллерен был в претензии на революцию: из-за нее безвозвратно погиб музей испанской живописи. Его как художника это огорчило больше всех. Тут к нему обратился г-н Рокк:
– Не вашей ли кисти принадлежит одна весьма замечательная картина?
– Возможно! А что за картина?
– На ней изображена дама в платье… право же, несколько… легком, с кошельком в руке, а сзади павлин.
Теперь Фредерик залился румянцем. Пеллерен притворился, что не слышит.
– Это ведь все-таки вашей работы! Внизу стоит ваше имя, и на раме надпись, что картина принадлежит г-ну Моро.
Однажды, когда дядюшка Рокк и его дочь дожидались Фредерика у него на квартире, они увидали портрет Капитанши. Рокк в простоте своей принял его за «картину в готическом вкусе».
– Нет! – отрезал Пеллерен. – Это просто портрет одной женщины.
Мартинон прибавил:
– И женщины весьма живой! Не правда ли, Сизи?
– Ну! Я ничего не знаю на этот счет.
– Я думал, что вы с ней знакомы. Но раз это вам неприятно, умоляю извинить!
Сизи опустил глаза, подтверждая своим смущением, что в истории с этим портретом ему пришлось играть плачевную роль. Что до Фредерика, то оригиналом портрета могла явиться только его любовница. Это было одно из тех предположений, которые возникают мгновенно, и лица присутствующих ясно говорили об этом.
«Как он мне лгал!» – сказала себе г-жа Арну.
«Так вот ради кого он бросил меня!» – подумала Луиза.
Фредерик вообразил, что эти две истории компрометируют его, и когда общество перешло в сад, он обратился к Мартинону с упреками.
Жених м-ль Сесиль расхохотался ему в лицо:
– Да нет же! Ничуть! Это послужит тебе на пользу! Смелей!
Что он хотел этим сказать? Да и откуда эта благожелательность, столь не свойственная ему? Ничего не объяснив, он направился в сад, где сидели дамы. Мужчины стояли около них, а Пеллерен излагал им свои мысли. Разумеется, искусствам всего более благоприятствует монархия. Современность вызывает в нем отвращение – «взять хотя бы национальную гвардию»; он жалеет о средних веках, временах Людовика XIV. Г-н Рокк приветствовал такие взгляды и даже признался, что они разрушают его предубеждение насчет художников; но он почти тотчас же отошел – его привлек голос Фюмишона. Арну пытался установить, что есть два социализма: один хороший, а другой дурной. Промышленник разницы не видел; слыша слово «собственность», он от гнева терял голову.
– Это право начертано самой природой! Дети держатся за свои игрушки; все народы разделяют мое мнение, все животные – тоже; даже лев, если бы он мог говорить, заявил бы, что он собственник! Я, например, господа, я начал с капиталом в пятнадцать тысяч франков. Знаете ли, я целых тридцать лет всегда вставал в четыре часа утра! Я чертовски трудился, чтобы сколотить состояние! И вдруг мне станут доказывать, что не я его хозяин, что мои деньги – не мои деньги, словом, что собственность – это кража!
– Однако Прудон…
– Оставьте меня в покое с вашим Прудоном! Если бы он оказался тут, я бы, кажется, его задушил!
Он и задушил бы его. После ликеров Фюмишон уже совсем не помнил себя, и его апоплексическое лицо, казалось, вот-вот лопнет, точно бомба.
– Здравствуйте, Арну! – сказал Юссонэ, быстро проходя по газону.
Журналист принес г-ну Дамбрёзу первый лист брошюры под заглавием «Гидра», в которой он отстаивал интересы реакционного круга, и банкир упомянул об этом, представляя его гостям.
Юссонэ развлек их; сперва он уверял, что торговцы салом платят жалованье тремстам восьмидесяти двум мальчишкам, чтобы те каждый вечер кричали: «Фонарики!», потом он издевался над принципами 89-го года, освобождением негров, левыми ораторами; он даже решил изобразить «г-на Прюдома на баррикаде», быть может от самой обыкновенной зависти к этим сытно пообедавшим буржуа. Шарж имел успех посредственный. Лица вытянулись.
Вообще же не время было шутить; это сказал Нонанкур, напомнивший о смерти архиепископа Афра и генерала де Бреа. О них постоянно вспоминали, ссылались на них в спорах. Г-н Рокк объявил, что кончина архиепископа – «верх мыслимого величия», Фюмишон пальму первенства отдавал генералу, и, вместо того чтобы просто-напросто скорбеть по поводу этих двух убийств, гости затеяли спор о том, которое из них должно возбудить больше негодования. Потом стали проводить другую параллель – между Ламорисьером и Кавеньяком, причем г-н Дамбрёз превозносил Кавеньяка, а Нонанкур – Ламорисьера. Никто из присутствующих, кроме Арну, не мог видеть их в деле. Тем не менее каждый высказывал об их действиях безапелляционное суждение. Лишь Фредерик отказался судить, сознавшись в том, что не брался за оружие. Дипломат и г-н Дамбрёз в знак одобрения кивнули ему головой. Ведь, в самом деле, сражаться с восставшими значило защищать республику. Исход борьбы, хоть и благоприятный, укреплял ее, и вот теперь, когда удалось разделаться с побежденными, хотелось избавиться и от победителей.
Едва выйдя в сад, г-жа Дамбрёз отвела Сизи в сторону и пожурила за неловкость; завидя Мартинона, она отпустила Сизи и пожелала узнать у своего будущего племянника причину, почему он издевался над виконтом.
– Да без всякой причины.
– Так все это – чтобы возвеличить г-на Моро! Какая же цель?
– Никакой. Фредерик – славный малый. Он мне очень нравится.
– И мне тоже! Пусть подойдет! Позовите его!
После двух-трех банальных фраз она начала слегка высмеивать своих гостей, тем самым ставя его выше остальных. Он не преминул покритиковать прочих дам – удачный способ говорить комплименты. Она же время от времени оставляла его – день был приемный, приезжали гости; потом она возвращалась на свое место, кресла их случайно были так расположены, что никто не услышал бы их беседы.
Она казалась то игривой, то серьезной, то меланхоличной, то рассудительной. Злободневные интересы мало значат для нее; есть целый мир чувств, менее быстротечных. Она жаловалась на поэтов, которые искажают действительность, потом подняла глаза к небу и спросила у Фредерика название одной из звезд.
На деревья повесили несколько китайских фонариков; ветер раскачивал их, цветные лучи дрожали на ее белом платье. Она по обыкновению немного откинулась в кресле, положив ноги на скамеечку; был виден носок ее черного атласного башмачка; порой г-же Дамбрёз случалось громче сказать какое-нибудь слово, даже рассмеяться.
Это кокетство не задевало Мартинона, занятого Сесиль, но оно терзало маленькую Рокк, которая беседовала с г-жой Арку. Луизе показалось, что только в обхождении г-жи Арну нет ничего пренебрежительного, в отличие от прочих дам. Она подошла и села рядом с ней; потом, уступая потребности поделиться своими чувствами, сказала:
– Правда, Фредерик Моро хорошо говорит?
– Вы с ним знакомы?
– О, давно! Мы с ним соседи. Он играл со мной, когда я была совсем маленькая.
Г-жа Арну пристально посмотрела на нее, и взгляд ее означал: «Надеюсь, вы не влюблены в него?»
Взгляд девушки без всякого смущения отвечал: «Влюблена!»
– Значит, вы часто с ним видитесь?
– О, нет! Только когда он приезжает к своей матери. Вот уже десять месяцев, как его нет! А ведь он обещал, что вернется скорее.
– Не надо слишком верить обещаниям мужчин, дитя мое.
– Но меня-то он не обманывал!
– Так же, как и других!
Луиза вздрогнула: «Неужели же он, чего доброго, и этой что-нибудь обещал?» И лицо ее исказили подозрение и злоба.
Г-жа Арну почти испугалась; она хотела бы вернуть свои слова. Обе замолчали.
Фредерик сидел напротив, на складном стуле, и они глядели на него, одна – соблюдая приличия, только глазами, другая же – совершенно не стесняясь, разинув рот, так что г-жа Дамбрёз сказала ему:
– Да повернитесь же, дайте ей посмотреть на вас!
– О ком это вы?
– О дочери господина Рокка!
И она стала вышучивать его, дразнила любовью юной провинциалки. Он защищался, стараясь смеяться:
– Мыслимо ли это? Помилуйте! Такой урод!
Однако все это бесконечно тешило его тщеславие. Ему вспомнился другой вечер в этом доме, унижение, которое он переживал, уходя отсюда, – и он дышал полной грудью; он чувствовал себя в своей настоящей сфере, почти как дома, будто все это, в том числе и особняк г-на Дамбрёза, принадлежало ему. Дамы, сидя полукругом, слушали его, а он, желая блеснуть, высказался за восстановление развода, который следовало бы облегчить настолько, чтобы можно было сходиться и расходиться до бесконечности, сколько душе угодно. Одни возражали, другие перешептывались; в полумраке, у стены, обвитой кирказоном, слышались отрывистые возгласы; это было какое-то веселое кудахтанье; а он развивал свою теорию с той уверенностью, какую придает сознание успеха. Лакей принес в крытую аллею поднос с мороженым. Подошли мужчины. Говорили они об арестах.
Тут Фредерик, в отместку виконту, стал уверять его, что, пожалуй, его станут преследовать как легитимиста. Виконт возражал, что не выходил из своей комнаты; противник его не скупился на зловещие предостережения; это смешило даже г-на Дамбрёза и г-на Гремонвиля. Затем они наговорили комплиментов Фредерику, хотя и пожалели, что он не применяет своих способностей в защиту порядка; и они дружески жали ему руку, – отныне он может рассчитывать на них. Наконец, когда все уже расходились, виконт очень низко поклонился Сесиль:
– Сударыня, честь имею пожелать вам спокойной ночи!
Она сухо ответила ему:
– Спокойной ночи!
А Мартинону улыбнулась.
Дядюшка Рокк, желая продолжить беседу с Арну, предложил проводить его «вместе с супругою», – ведь им было по дороге. Луиза и Фредерик шли впереди. Она схватила его под руку, а когда они оказались на некотором расстоянии от прочих, промолвила:
– Ах, наконец-то, наконец-то! И страдала же я весь вечер! Какие эти женщины злые! Какие надменные!
Он взял их под свою защиту.
– Во-первых, ты мог бы подойти ко мне с самого начала, ведь мы целый год не видались!
– Не целый год, – сказал Фредерик, довольный тем, что поймал ее на этой подробности, и надеясь обойти все остальное.
– Хотя бы и так! Время тянулось так медленно! Но тут, на этом ужасном обеде, можно было подумать, что ты меня стыдишься! Ах, понимаю, я не могу нравиться так, как они.
– Ты ошибаешься, – сказал Фредерик.
– Правда?! Клянись мне, что ни в кого из них не влюблен!
Он поклялся.
– И любишь меня одну?
– Ну, еще бы!
Это уверение возвратило ей веселость. Ей теперь хотелось заблудиться на этих улицах, чтобы всю ночь гулять с ним.
– Я там так мучилась! Только и речи было, что о баррикадах! Мне все мерещилось, что ты падаешь навзничь, весь в крови! Твоя мать лежала в постели, у ней ревматизм. Она ничего не знала. Мне приходилось молчать! Я не выдержала! Взяла с собой Катерину…
И она рассказала ему о своем отъезде, о путешествии и о том, как налгала отцу.
– Через два дня он повезет меня домой. Приходи завтра вечером, как бы невзначай, и воспользуйся случаем, поговори с отцом, посватайся.
Фредерик никогда еще не был так далек от мысли о браке. К тому же м-ль Рокк казалась ему созданьицем довольно смешным. Какая разница между нею и женщиной вроде г-жи Дамбрёз! Совсем иная будущность суждена ему. Сегодня он в этом уверился, так что не время было связывать себя, решаться на столь важный шаг под влиянием сердечного порыва. Теперь надо быть рассудительным, – и ведь он снова увидел г-жу Арну. Между тем откровенность Луизы смущала его. Он спросил:
– Обдумала ли ты как следует этот шаг?
– Да что ты! – вскрикнула она, похолодев от изумления и негодования.
Он сказал, что жениться в настоящее время было бы безумием.
– Так я тебе не нужна?
– Да ты меня не понимаешь!
И он пустился в очень запутанные рассуждения, пытаясь втолковать ей, что его удерживают высшие соображения, что дел у него без конца, что даже состояние его расстроено (Луиза коротко и ясно разбивала все доводы), что, наконец, и политические события препятствуют. Итак, самое благоразумное – выждать еще некоторое время. Все, наверно, устроится, – он, по крайней мере, надеется на это; а когда все доводы были исчерпаны, он притворился, будто сейчас только вспомнил, что ему уже два часа тому назад надо было зайти к Дюссардье.
Раскланявшись с остальными, он повернул на улицу Отвиль, обошел здание театра «Жимназ», вернулся на бульвар и бегом поднялся на пятый этаж к Розанетте.
Супруги Арну простились с дядюшкой Рокком и его дочерью на углу улицы Сен Дени. Они молча продолжали путь, – Арну устал от собственной болтовни, она же чувствовала себя разбитой; она даже опиралась на его плечо. Это был единственный человек, высказывавший в течение этого вечера честные взгляды. Она прониклась снисхождением к нему. Он же слегка сердился на Фредерика:
– Ты видела, какую он состроил мину, когда заговорили о портрете? Я же тебе говорил, что он ее любовник! Ты еще не хотела мне верить.
– Да, да, я ошибалась.
Арну, торжествуя, настаивал:
– Я даже готов биться об заклад, что он бросил нас и сразу побежал к ней! Теперь он у нее, будь уверена! Ночует у нее.
Г-жа Арну оправляла капор, кутала голову.
– Но ты дрожишь!
– Мне холодно, – ответила она.
Луиза, как только отец ее заснул, вошла в комнату Катерины и стала трясти ее за плечи.
– Вставай!.. Скорее, скорее! И раздобудь мне фиакр.
Катерина ответила, что в такое время фиакров уже не бывает.
– Ну, так ты сама меня проводишь?
– Куда еще?
– К Фредерику!
– Нельзя! Зачем это?
Ей надо с ним поговорить. Она не может ждать. Она хочет сейчас же повидать его.
– Да что вы! Как можно среди ночи прийти в чужой дом! Да ведь теперь он спит!
– Я его разбужу!
– Да это неприлично для барышни!
– Я не барышня! Я его жена! Я его люблю!.. Ну, идем! Надевай платок!
Катерина раздумывала, стоя около своей кровати. Она сказала наконец:
– Нет, не пойду!
– Ну и оставайся! А я иду!
Луиза, как змейка, скользнула на лестницу. Катерина бросилась за ней, нагнала ее уже на тротуаре. Увещания оказались тщетны, и она бежала за ней, на ходу застегивая кофту. Дорога показалась ей страшно длинной. Она жаловалась на свои старые ноги:
– Да где мне! Нет во мне того, что вас подгоняет. Эх, уж!..
Потом пошли нежности:
– Бедняжка! Ведь вот никого у тебя нет, только твоя Като…
Временами ею снова овладевали сомнения:
– Ну, и хорошее же будет дело! Вдруг отец проснется… Господи боже! Только бы несчастья не случилось!
У театра «Варьете» их остановил патруль национальной гвардии. Луиза сразу же сказала, что она со служанкой идет на улицу Ремфорда за врачом. Их пропустили.
У площади Мадлены им встретился еще патруль, а когда Луиза дала то же самое объяснение, какой-то гражданин подхватил:
– Не из-за той ли болезни, что длится девять месяцев, кошечка?
– Гужибо! – крикнул капитан. – В строю без шалостей! Сударыня, проходите!
Несмотря на окрик, острословие продолжалось:
– Желаем веселиться!
– Поклонитесь доктору!
– Не напасть бы на волка!
– Любят позубоскалить, – вслух заметила Катерина. – Молодежь!
Наконец они пришли к дому Фредерика. Луиза несколько раз с силой дернула звонок. Дверь приотворилась, и привратник на ее вопрос ответил:
– Нет его!
– Он спит, наверное?
– Говорю вам, нет его! Вот уже три месяца, как он не ночует дома!
И окошечко привратника щелкнуло, как гильотина. Они стояли в подъезде, в темноте. Яростный голос крикнул им:
– Да уходите же!
Дверь снова растворилась; они вышли, Луизе пришлось опуститься на тумбу, и она заплакала, закрыв лицо руками, заплакала безудержно, от всего сердца.
Светало, проезжали повозки.
Катерина повела ее домой, поддерживая, целуя ее, наговорила ей в утешение всякой всячины, почерпнутой из собственного опыта. Не стоит так сокрушаться из-за любимого. Если с этим не вышло, найдется другой!
Назад: I
Дальше: III