Несколько коротких текстов из Долины
Сова, койот, душа
Из библиотеки Ваквахи
Сова летала во тьме, махая крыльями совершенно бесшумно. Тогда не существовало никаких звуков. И сова сказала себе: «Ху-гу, ху-гу». Сова слышит себя – возникает звук, свидетельствующий о существовании совы и о времени, ибо он звучит четыре раза.
Звук расходится кругами в темном воздухе над океаном тьмы, вырвавшись из клюва совы. Подобно частичкам ила, сломанным травинкам и крылышкам насекомых на поверхности водоема вещи тоже начинают существовать, двигаться кругами от центра к внешнему краю. У самого клюва совы звук громок, и там вещи движутся быстрее и более уверенно, их очертания более определенны. Чем шире расходятся круги, тем медленнее движутся вещи, очертания их расплываются, они цепляются друг за друга, сплетаются, ломаются… Но сова взлетает все выше и летит все дальше, прислушиваясь, занимаясь охотой. Один – это еще не все, как и единожды – это еще не всегда. Сова – это не все, а всего лишь сова.
Койотиха шла во тьме очень печальная и одинокая. Во тьме нечего было поесть, ничего нельзя было увидеть, даже пути видно не было. Она села во тьме и завыла: «Яу, яу, яу, яу, яу». Койотиха слышит себя; и благодаря этому смерть начинает существовать в пространстве и во времени, ибо крик Койотихи звучит пять раз.
Смерть сияет. Она окружена сиянием. Благодаря Смерти сияние разливается на поверхности воды, в воздухе, само бытие наполнено сиянием. Ближе к сердцу Койотихи сияние сильнее, и там растет все сильное, теплое, способное гореть. Чем дальше от сердца Койотихи, чем шире этот круг, чем вещи ближе к его краям, тем больше среди них обгорелых, слабых, бесформенных, холодных. Койотиха идет дальше и дальше, охотясь на живых, поедая мертвых. Койотиха – это еще не жизнь и не смерть, а всего лишь самка койота.
Душа, поющая и святящаяся, движется все дальше и дальше к краю круга, туда, где холод и тьма. Душа, молчаливая и холодная, входит в круг и стремится туда, где другая душа поет и светится у огня. Сова летает бесшумно; Койотиха ходит во тьме; душа слушает, затаившись.
Личность и душа
Подарено хейимас Змеевика Старым Кроликом из Телины
Во время Танца Травы поют такую песню: «Вселенная есть, и все, что здесь есть, есть внутри этого дома домов».
Ну что ж, в таком случае Вселенная – это живое существо, верно? Мы ведь обращаемся к камню, как к человеку: «Хейя!»; радостно кричим встающему солнцу: «Хейя, Священное! Здравствуй!» И мы выкрикиваем, словно обращаясь к живому существу, в полном одиночестве в диком краю: «Благослови меня, как я благословляю тебя, и помоги мне в слабости моей!» Кого же мы приветствуем? Кого благословляем? Кто помогает нам?
А может, во всех этих вещах живет одно существо, одна душа, которую мы приветствуем в камне и в солнце, которой доверяем во всем и просим ее благословения и помощи? Может быть, единство Вселенной проявляется именно в этой единой душе, и единство каждого существа со многими другими – знак или символ этой единой души? Может быть, и так. Люди, которые говорят, что это так и есть, называют эту душу обратной стороной своей души, обратной стороной всего вечного, божеством. Мыслящие более лениво, возможно, скажут, что внутри скалы живет дух, а внутри солнца – некое свирепое, яростное существо, но эти же люди утверждают, что и Бог во Вселенной живет, как человек в своем доме или койот в диком краю, он сам построил его и поддерживает в нем порядок. Эти люди верующие. И вовсе они не лениво мыслят.
Однако же кое-кто из людей больше склонен думать, а не верить слепо. Им все интересно, и они спрашивают, кто же он, тот, кого мы приветствуем, благословляем, кого просим о благословении? Сама ли это скала, или солнце само по себе, или же все остальные вещи? Может, и так. В конце концов, мы все живем в таком доме, который сам себя создал и сам наводит в себе порядок. Почему же душа должна чего-то бояться в своем собственном доме? Чужих здесь нет. Стены этого дома – жизнь, двери его – смерть; и мы, трудясь, входим и выходим из него.
По-моему, это друг друга мы приветствуем, благословляем и помогаем. И это друг друга мы поедаем. Мы одновременно и сборщики, и то, что собирают. Мы строим и разрушаем; мы создаем и уничтожаем и сами бываем уничтожены; мы рождаем человека и убиваем людей, мы берем кого-то за руку и тут же эту руку выпускаем. Люди, способные думать, и другие животные, растения, камни и звезды, все мыслящие существа или те, за которых мыслит кто-то другой, думая о них, те, которые способны видеть сами, или те, которых видят другие, те, которые содержат что-то или сами содержатся в чем-то, – все мы обитатели Девяти Домов Бытия, танцующие один и тот же танец. Это моим голосом говорит Голубая Скала, и слово, что произнес я, стало ее именем. Это моим голосом говорит Вселенная, и слово, которое она произносит, когда я слушаю ее, это я сам. Да славится Бытие. И я не знаю, к чему она, эта слепая вера.
И я думаю так: испуганный, я буду верить в чью-либо помощь; ослабев, я буду благословлять того, кто сильнее; страдая, я постараюсь выжить. Я думаю, что следует идти именно этим путем: попросив о помощи, я умолкну и стану слушать. Я никому не стану прислуживать, но не стану и запирать ни одну из своих дверей. И я думаю, что, следуя этому, проживу в Долине так хорошо, как сумею, и умру здесь, тоже как сумею, войдя в открытую дверь.
Список вещей, которые будут нужны через четыре дня, считая от сегодняшнего
Запись сделана на клочке грубой бумаги, найденном возле хейимас Унмалина, неподалеку от одного из пастбищ
1. Что-нибудь остроконечное, но округлой формы, типа стручков.
2. Несколько осколков неглазурованной посуды из красной глины.
3. Тонкая медная проволока, накрученная на деревянную палочку.
4. Искусственные или естественные предметы цилиндрической формы, любые, какие найдутся, но по крайней мере с одним широким концом и не имеющие сквозного отверстия.
5. Какая-нибудь записка или пометки чернилами на плотной бумаге.
6. Маленькие диски, способные отражать свет.
7. Семена чиа или мертвые муравьи.
8. Молодой осел.
9. Дождь.
Вороны, гуси, камни
Некоторые замечания, сделанные в разговоре со мной одним старым человеком из Дома Змеевика, жителем Кастохи по имени Грецкий Орех из Дома На Том Конце Моста, и записанные с его разрешения
Уже по одной только вороньей походке можно догадаться, что они связаны с такими вещами, какие всем нам знать необходимо. Но они вовсе не желают рассказывать об этом.
Ну а походка гусей приводит вас к мысли, что уж эти-то не знают ровным счетом ничего, верно? Но когда вы видите гусей в полете или же слушаете, как они переговариваются на воде, собравшись в большие стаи, хотя они и в полете тоже непрерывно переговариваются – они вообще говорят почти так же много, как люди, и знают гораздо больше людей о дикой стороне этих гор – так вот, когда вы видите их в полете, видите, как они пишут в небесах какие-то слова, то просто мечтаете научиться читать то, что они там пишут!
Не все камни одинаково чувствительны. Большая часть базальтов, например, ко всему равнодушна. Базальты ни к чему не прислушиваются. Они, возможно, все еще думают о том огне, что пылал в темноте. Камень змеевик, напротив, чрезвычайно восприимчив и чувствителен. Он происхождением своим обязан как воде, так и огню, он двигался вверх, всплывая меж других пород камней, чтобы выбраться на поверхность, на воздух, и он всегда на грани надлома, разрушения, обращения в прах. Змеевик всегда слушает и говорит. А вот кремень – камень странный. Он всегда накрепко заперт. Песчаник – это камень для наших рук, они друг друга отлично понимают. У нас здесь, в Долине, известняков нет; лишь Искатели порой приносят отдельные куски известняка. Насколько я сумел понять по этим кускам, известняк – камень смертный и обладающий разумом; это камень, созданный из наших жизней. Говорят, что в тех местах, где земля в основном состоит из известняковых пород, реки текут как бы сквозь нее в подземных пещерах и не выходят на свет. Любопытное, должно быть, зрелище. Я бы хотел повидать такие пещеры. Гранит с Гор Света – это некое содружество камней, очень красивых и сильных. Когда в нем есть вкрапления слюды, то слюдяные блестки сверкают, как солнечный свет на поверхности моря, и это совершенно замечательное зрелище! Обсидиан – это, конечно же, стекло, того же происхождения, что и пемза и застывшая лава, которой много в окрестностях Ама Кулкун. Они все имеют свойства стекла – режущие края, текучесть, – и все они задерживают свет. Это опасные камни.
В общем, камни живут не так и не с такой скоростью, как мы. Однако можно найти себе камень – большой валун или маленький агат в ручейке – и смотреть на него внимательно, касаясь его ладонями или держа в руках, прислушиваться к нему или даже немножко с ним разговаривать или напевать, что-то ему объясняя или, наоборот, сидя неподвижно и молча, и тогда тебе до какой-то степени, возможно, удастся проникнуть в душу этого камня, и камень тоже отчасти проникнет в твою душу, если, разумеется, ты ее для него раскроешь. Камни по большей части живут долго. Они существовали за много тысячелетий до того, как мы нагнали их на этом пути, и будут жить очень долго после нас. Некоторые из них очень стары, это внуки тех камней, которые впоследствии стали Землей и Солнцем. Даже если бы мы ничего больше не могли узнать у них, одного этого уже было бы достаточно – их долгого, долгого века. Но в камнях заключено гораздо больше – огромные запасы знаний и то, что можно понять только с помощью камней. Они помогут людям, которые с удовольствием работают с ними, внимательно изучают их и относятся к ним разумно, с должным уважением и осторожностью.
Душа черного жука
Из библиотеки Общества Черного Кирпича в Синшане
Существуют души, о которых слышали большинство людей и о которых суеверные люди непременно порасскажут вам столько, что совсем заговорят; но чем более достоверные сведения хочет разум получить о душах, тем труднее человеку разумному вообще говорить о них. Очень трудно познать душу; она сама знает, что можно дать узнать о себе. Образы – это способ познания души. Слова – это образы образов. У самой глубокой из душ, например, такой образ: она пахнет подземным царством и похожа на жука, на крота или на черного червя. Иногда ее называют еще душой черного жука, или черным шнурком, или душой смерти. Это не тень и не образ тела – как и само тело, живое или мертвое, отнюдь не является образом души. Душа черного жука ест экскременты, а испражняется пищей. Когда остальные души бодрствуют вместе с телом, эта душа обычно спит и пробуждается, когда они ложатся спать; они расходятся, даже не взглянув друг на друга. Когда умирает плоть, оживает душа-смерть. Эта та часть существа, которая все забывает. Именно она совершает ошибки, порождает несчастные случаи и множество снов. Говорят, она живет в фундаменте всех Девяти Домов. Она нежно принимает свое тело после его смерти и уносит во тьму. Когда дождь падает на оставшуюся после кремации золу, душа-смерть может даже подняться наверх и подышать воздухом. Она слепа и невероятно богата. Если вы спуститесь туда, где она обитает, то получите многочисленные дары. Проблема только в том, как все это унести с собой. Если говоришь с глубинной душой, то лучше всего закрыть глаза, а когда от нее уходишь, не оглядывайся назад! Когда дождь падает на погребальный костер, души смерти выползают на поверхность, поднимаются в воздух, и воздух темнеет от множества этих душ. Обычно они поднимаются на поверхность в самом начале сезона дождей, когда ночи становятся все длиннее, а в воздухе вечно висит дымная пелена. Как раз в это время строится Дом Воссоединения. Члены Общества Черного Кирпича надевают воротник или даже куртку из кротового меха, когда они поют свои песни, или учат умирать, или предаются видениям. Черный шнурок может быть повязан вокруг локтя танцовщика из этого Общества или обхватывать ему грудь или голову. Черный Жук может показать им путь к познанию. Но путей познания этой души не существует. Эта душа самая сокровенная и спрятана глубже всех. Человек умирает, чтобы ее достигнуть.
Хвала дубам
Наставление из хейимас Змеевика в Синшане
Пять дубов – Круглоголовый с длинными желудями, что растет на выходящих к морю склонах гор, Морщинистая Кора из нашей рощицы, покрытый серой корой Дуб по имени Длинная Чаша, Великий Горный Дуб, Дубильный Дуб, который цветет, как конский каштан, хотя желуди у него самые обычные, – все они сохраняют листву в дождливый сезон.
Четыре дуба – Синий Листок, которому требуется сухая земля у корней, Тонковолокнистый с холмов, Красный Листок с черной корой, что растет высоко в горах, и Долинный с толстенным стволом, тенистый, воспетый поэтами и растущий близ водоемов и на залитых солнцем холмах, – все они свои листья в дождливый сезон теряют.
Таковы девять благородных и прекрасных дубов, полных жизни, благоуханных в мужском и женском цветении, дающих приют множеству птиц и зверьков, а также полчищам насекомых, отбрасывающих густую тень, обеспечивающие пищей другие народы, величайшие богачи, которые заслуживают самой высокой похвалы.
Слова/Птицы
Текст взят в Обществе Земляничного Дерева
То, что годится для слов, может оказаться непригодным для вещей, и то, что два высказывания, если они противоречат друг другу, не могут быть оба верны, вовсе не значит, что противоположностей не существует. Слово – это не вещь; у слов и вещей разные пути и разные жизни. Верно то, что город создается из камня, глины и дерева; однако верно и то, что город создается из людей. Эти выражения отнюдь не отрицают друг друга. Верно, что пролетающая своим путем птица может уронить перо, как верно и то, что порыв ветерка может вырвать это перо у нее из крыла; верно и то, что я, обнаружив это перо у себя на пути, решу, что упало оно специально для меня. Слова, сказанные здесь о пере, частично противоречат друг другу. Верно, что все сущее должно оставаться таким же, каким было создано, и что Ничто – это лишь игра иллюзий над бездной пустоты. Верно, что существует Все и существует Ничто. Эти слова полностью отрицают друг друга. Мир нашей жизни – это сплетение нитей, благодаря которому они держатся вместе и в то же время отдельно друг от друга. Этот мир – как мост, перекинутый над глубоким каньоном, над рекой, текущей в глубине его, в пропасти, а слова – это птицы, что перелетают над этой пропастью туда и обратно. Они не могут быть одновременно на обоих берегах. Однако могут перелететь на противоположный берег и вернуться обратно. Человеку требуется целая жизнь, чтобы перейти по этому мосту на другую сторону. А эти птицы летают туда-сюда прямо над пропастью, с одного берега на другой, весело щебечут и поют песни.
Но здешним кошкам это безразлично
Несколько изречений, мудрых поговорок и мелких камешков из Долины
Ты зачем так старательно в доме прибираешь?
Да говорят, землетрясение будет.
Если бы на свете всего было хотя бы по одному, тут бы свету и конец пришел.
Чрезмерная рассудительность – это нищета.
Когда я боюсь, то прислушиваюсь к тому, как молчит, затаившись, полевая мышь.
Когда я не боюсь ничего, то прислушиваюсь, как молчит, затаившись, кот, что охотится на мышей.
Если ты не будешь учить машины и лошадей тому, чего ты от них хочешь, они сами начнут учить тебя делать то, что хотят они.
Идти туда, куда уже ходил, – прирост. Идти назад – опасность. Лучше обойти кругом.
Множество, Разнообразие, Количество, Изобилие.
Редкостность, Чистота, Качество, Воздержанность.
Ничто не может сделать воду лучше, чем она есть.
Больше, чем требуется, – это жизнь.
Долина – это Дом Земли и Путь По Левой Руке Вселенной. Великая Гора – это Стержень хейийя-иф. Чтобы пойти Путем Правой Руки, нужно подняться на Гору, потом с нее попасть в Дом Неба, и тогда, оглянувшись назад, можно увидеть Долину такой, какой ее видят мертвые.
Быть прямодушным – значит не быть памятливым. Памятливый способен удерживать в памяти множество самых различных вещей, понимая их связь между собой и их соотношение.
Завоевывать – значит проявлять неосторожность. Осторожность позволяет человеку наилучшим образом соотнести свои устремления и поступки и не навредить при этом ни собственным намерениям, ни другим существам.
Только брать – значит лишать себя радости. Радость – принимать такие дары, которые не получишь ни от чересчур памятливого, ни от слишком осторожного.
О да, это великий охотник: одна стрела в колчане, одна мысль в голове.
Возможно, где-то кошки и бывают зеленого цвета, но здешним кошкам это безразлично.
Все горы мира – в одном маленьком камешке.
Обладание – это обязанность, сохранение в наличии – обуза.
«Похожий» и «иной» – слова-зародыши, из них вылупляются мысли.
«Лучше» и «хуже» – слова-паразиты, после них от яйца остается одна скорлупа.
О заботе можно спросить только заботливо, о радости – радостно.
Прочти, что гусеницы написали на листке земляничного дерева, и пройди сторонкой.
Пандора беседует с архивисткой из библиотеки Общества Земляничного Дерева в Ваквахе
ПАНДОРА:
Племянница, это поистине прекрасная библиотека!
АРХИВИСТКА:
В городе, расположенном у Истоков Великой Реки, и должна быть прекрасная библиотека.
ПАНДОРА:
Хотя скорее это похоже на кабинет редких книг.
АРХИВИСТКА:
Да, это старые и очень ветхие книги. Вот, например, этот свиток – что за четкая каллиграфия! А какая бумага! Из льна. Она даже ни чуточки не потемнела. А вот бумага из молочая. Тоже отличной текстуры.
ПАНДОРА:
Сколько же лет этому свитку?
АРХИВИСТКА:
О, наверное, лет четыреста, а может, пятьсот.
ПАНДОРА:
Все равно что для нас Библия Гутенберга. Так, значит, у вас здесь немало старинных свитков и книг?
АРХИВИСТКА:
Ну, здесь их больше, чем где бы то ни было еще. Старинные вещи ведь очень уязвимы, верно? Так что люди приносят их сюда. Кое-что, конечно, просто хлам.
ПАНДОРА:
Как ты решаешь, что выбросить, а что сохранить? Эта библиотека на самом деле не так уж и велика, если учесть, сколько создается письменной продукции у вас в Долине…
АРХИВИСТКА:
О да, пишут и пишут без конца!
ПАНДОРА:
И еще приносят свои «шедевры» в качестве даров в хейимас…
АРХИВИСТКА:
Все дары священны.
ПАНДОРА:
Но тогда библиотеки должны были бы стать просто гигантскими, если не выбрасывать ни книг, ни прочих подношений. Как же вы решаете, что сохранить, а что уничтожить?
АРХИВИСТКА:
Это очень сложный вопрос. Обычно это делается произвольно, часто неправильно и не по справедливости и очень возбуждает людей. Мы производим чистку библиотек хейимас каждые несколько лет. Здесь, в библиотеке Общества Земляничного Дерева в Ваквахе, мы делаем это каждый год между Танцами Травы и Солнца. Это тайная церемония. Участие в ней принимают только члены Общества. Выглядит как оргия. Этакий безумный всплеск любви к чистоте собственного жилища – инстинкт гнезда, кампания по сбору, вывернутая наизнанку, перевернутая с ног на голову. Уничтожение запасов.
ПАНДОРА:
И вы уничтожаете ценные книги?
АРХИВИСТКА:
О да! Кому хочется быть похороненным под их грудой?
ПАНДОРА:
Но вы ведь можете хранить важные документы и наиболее ценные литературные произведения в электронной памяти, в ПОИ, где они совсем не займут места…
АРХИВИСТКА:
Так и поступают в Столице Разума. Их интересуют копии буквально всего на свете. Кое-что мы им отдаем. И вообще, что значит «не займут места»? Разве «место» – это всего лишь часть пространства?
ПАНДОРА:
Но нечто неуловимое… информация…
АРХИВИСТКА:
Уловимое или нет, но ты либо оставляешь вещь себе, либо отдаешь ее. Мы полагаем, что безопаснее ее отдать.
ПАНДОРА:
Но ведь не в этом суть хранения информации и ее выдачи! Тот или иной материал хранится для всех, кому бы он ни понадобился. Информация передается дальше и дальше, это основополагающий акт развития человеческой культуры!
АРХИВИСТКА:
«Хранение приумножает, дарение ведет к процветанию». Хотя любое дарение в чем-то несправедливо; возможно, для него требуется более дисциплинированный разум. Люди из Союза Дуба, обладающие этим свойством, историки, ученые, писатели, рассказчики, часто приходят сюда, они постоянно присутствуют здесь, вон вроде тех четверых, что бродят среди книг, что-то копируют, пишут какие-то рефераты. Книги, которые не читает никто, уходят быстро; книги, которые люди читают, тоже уходят, но только позже. Однако все они уходят обязательно. Книги смертны. Они тоже умирают. Книга – это деяние; она занимает место во времени, а не только в пространстве. Это не просто информация, но связь времен, зависимость.
ПАНДОРА:
Разговоры на эту тему вечно ведутся в Утопии. Мне удалось растормошить тебя, и теперь ты отвечаешь интересно, красноречиво и почти убедительно. Но можно бы и лучше!
АРХИВИСТКА:
Ах, тетушка, я, право, не знаю. А что, если бы вопросы задавала я? Что, если бы я спросила тебя, как ты относишься к моему несколько странному употреблению слова «безопаснее»? И насколько опасным тебе представляется бесконечное приумножение и хранение информации, как это делается в вашем обществе?
ПАНДОРА:
Ну, я…
АРХИВИСТКА:
Кстати, кто у вас контролирует хранение информации и ее выдачу? До какой степени материалы, хранящиеся в памяти, доступны каждому желающему их получить и до какой степени эта информация доступна тем, кто точно знает, что «она там есть», обладает необходимым уровнем образования, чтобы ею воспользоваться, и возможностями для получения такого образования? Как велико число грамотных людей в вашем обществе? Сколько из них разбираются в компьютерах? Сколько достаточно компетентны, чтобы пользоваться электронными библиотеками и банками памяти? Как велик тот объем информации, который доступен обычным людям, не принадлежащим ни к правительственным, ни к военным, ни к ученым кругам и даже не слишком богатым? Что значит «информация классифицирована»? Что именно в этой области покупается за деньги? В государстве, даже демократическом, при любой иерархии власти не станет ли хранение информации еще одним, дополнительным источником могущества для тех, кто и так уже облечен властью, еще одним поршнем в гигантской государственной машине?
ПАНДОРА:
Племянница, да ты, черт побери, настоящая луддитка!
АРХИВИСТКА:
Нет, ничего подобного. Машины мне очень нравятся. Стиральная машина – мой старый друг. Печатный станок, что стоит здесь, – пожалуй, даже больше чем друг. Знаешь, когда в прошлом году умер Источник, я напечатала на этом станке его поэму, целых тридцать копий, чтобы люди взяли домой или подарили хейимас. Это вот последняя копия.
ПАНДОРА:
Это хорошо. Но ты сплутовала! Твой вопрос был скорее риторическим.
АРХИВИСТКА:
Видишь ли, если культура того или иного общества имеет как устную, так и письменную литературную традицию, то люди в нем обычно хорошо владеют риторикой. Но мой вопрос отнюдь не был простой уловкой. Как же вы все-таки добиваетесь того, что информация не превращается в собственность и оружие властей предержащих?
ПАНДОРА:
Благодаря отсутствию цензуры. Благодаря наличию публичных библиотек. Обучая людей читать. И пользоваться компьютерами, и копаться в банках памяти. И еще у нас есть пресса, радио, телевидение, которые не полностью зависят от правительства или рекламы. Не знаю, что еще. Если честно, становится все труднее.
АРХИВИСТКА:
Я вовсе не хотела огорчить тебя, тетушка!
ПАНДОРА:
Я никогда не была такой, как эти чересчур разумные и самоуверенные жители Утопии. Они всегда и здоровее, и разумнее, и логичнее, и правильнее, и добрее, и упорнее, и мудрее, чем я, моя семья и все мои друзья. Люди, у которых на все есть ответ, чрезвычайно скучны, племянница! Скучны, скучны, скучны.
АРХИВИСТКА:
Но у меня вовсе нет ответов на все вопросы, и это совсем не Утопия, тетя!
ПАНДОРА:
Черта с два, именно она и есть!
АРХИВИСТКА:
Это просто мечта, явившаяся людям в плохие времена, заветная мечта тех людей, что ездят на снеговых санях, создают ядерное оружие, а директорами тюрем сажают пожилых домашних хозяек. Это критика той цивилизации, которая возможна только для людей, этой цивилизацией созданных; утверждение, претендующее на то, чтобы служить отрицанием; стакан молока для души, изъязвленной кислотным дождем; пацифистские призывы Жакерии и каннибальский танец дикарей в забытых богом кущах Дальнего Запада.
ПАНДОРА:
Как ты можешь так говорить!
АРХИВИСТКА:
Но это правда.
ПАНДОРА:
Давай-ка лучше спой хейю, как и подобает настоящему дикарю.
АРХИВИСТКА:
Хорошо, если и ты споешь со мною вместе.
ПАНДОРА:
Я не умею петь ваши хейи.
АРХИВИСТКА:
Я с радостью научу тебя, тетушка.
ПАНДОРА:
Что ж, племянница, учи.
ПАНДОРА И АРХИВИСТКА ПОЮТ:
Хейя, хейя, хей,хейя, хейя.Хейя, хей, хейя,хейя, хейя.Хей, хейя, хейя,хейя, хейя.Хейя, хейя, хей,хейя, хейя.
(Эта хейя поется четыре раза. Ее можно повторять четыре раза, или пять, или девять – или столько раз, сколько вам захочется. А можно и не петь вообще.)
Назад: Восемь историй жизни
Дальше: Опасные люди
