Тамара предполагала застать Рамчандру за работой на свежем воздухе, но нашла в хижине, где он, на вид изможденный и в холодном поту, распластался на узкой койке.

— Извини, Рам. Я за последними детскими снимками.

— Пошарь в рундучке.

Указательный жест, которым он сопроводил свои слова, был столь вялым, столь нетипичным для обычного его состояния, что гостья не на шутку встревожилась:

— C тобой все в порядке?

— Бывало и лучше.

Для Рама признание в немощи было равносильно потере лица, но Тамара не отставала, упорно ждала, и он принужден был добавить:

— Диарея.

— Что ж ты раньше-то молчал?

— Шутишь?

Стало быть, Боб все-таки ошибается — Рам тоже не лишен чувства юмора, пусть и несколько своеобразного.

— Я справлюсь у Кары, — сказала Тамара. — Должно же у них найтись что-нибудь для подобных случаев, хотя бы для малышей.

— Что угодно, кроме взбитых сливок да дохлых мышей, — слабым эхом откликнулся Рамчандра, и она невольно рассмеялась — описание вышло весьма точным: основной пищей для ндифа служили бескостная плоть поро да приторно сладкие муссы из плодов ламабы.

— Старайся как можно больше пить. Я принесу еще воды. А ломокс что же, не помогает?

— Там уже не осталось, чему помогать. — Похлопав себя по животу, Рама поднял на Тамару грустный взгляд своих больших агатово-темных глаз. — Хотелось бы и мне оставаться здесь таким цветущим, — добавил он, — как Боб, например.

Последнее замечание застало гостью врасплох. Она ожидала чего угодно: отпора, отчуждения, резкости — но никак не подобной прямоты. Это выбивало почву из-под ног, и ответ получился несколько невпопад:

— О, да, Боб… Он… Ну, он вполне счастлив здесь.

— А ты, ты сама?

— Уже по горло сыта таким счастьем, даже ненавидеть начинаю все это. — Медленно покачав за горлышко глиняный грубой лепки кувшин, Тамара уточнила: — Ну, не то чтобы и впрямь ненавидеть… Здесь ведь так красиво. Просто… просто на душе отчего-то кошки скребут.

— И жрать к тому же абсолютно нечего, — с горечью подсказал Рамчандра.

Тамара вновь рассмеялась и, прихватив посудину, отправилась к ручейку, журчавшему в двух шагах от хижины. Кругом все сияло и благоухало под жарким полуденным солнцем: вековые ламабы радовали глаз пурпурными переливами на могучих стволах, дымчатой голубизной листвы и чуть тронутой багрянцем охрой зрелых плодов; ручей, стыдливо прикрываясь призрачной пенной вуалью в буроватой песчаной постели, вел свой нескончаемый незамысловатый мотив. Но всем этим красотам Тамара предпочла сумеречную хижину с угрюмым и хворым лингвистом.

— Да не переживай ты так, Рам, — посидев по возвращении еще melmncn, сказала она на прощание. — Я непременно раздобуду чтонибудь у Кары или у кого-то еще.

— Спасибо тебе, — прошелестело в ответ.

"Какие красивые слова, — думала Тамара, шагая сквозь благоухающую светотень по тропке, спускавшейся вниз к реке. — Особенно когда их произносит мужчина с таким бархатным баритоном".

Сразу, как только она встретилась с Рамчандрой впервые — а случилось это в базовом лагере на Анкаре, там и формировалась их экспедиционная тройка, — ее потянуло к нему, точно магнитом, в груди вспыхнул безошибочно узнаваемый жгучий огонь желания.

Вспыхнул и вскоре угас, задушенный самоиронией и легким стыдом. А Рамчандра, всегда такой отрешенный, такой буквально неприкасаемый, так ничего и не заметил. К тому же там был Боб — рубаха-парень, плечистый красавец-блондин, потаенная мечта любой женщины, совершенный принц из сказки. Отчего же было противиться? Проще дать, чего от тебя ждут, — легко, приятно и лишь чуток грустновато. Но побоку грусть, это лишнее, так недолго и захандрить. Жить следует лишь настоящим — срывай день, как листок календаря, и тому подобное. Ей, видать, суждено было оказаться в объятиях Боба, так оно и вышло. Но, увы, ненадолго, всего лишь до прибытия экспедиции на Йирдо и встречи с ндифа, обитателями этой далекой от родной Земли планеты.

Туземные девушки — а таковыми считались здесь особи женского пола от двенадцати до двадцати трех (или же четырех?) лет — оказались весьма привлекательными, страстными и опытными по части флирта.

Роскошные их кудри золотистого или рыжего цвета ниспадали на точеные плечики, чуть раскосые изумрудные или фиалковые глазищи призывно постреливали по сторонам, суля мужскому полу неземные блаженства. Облегающие одеяния из расщепленных вдоль стебля длинных листьев пандсу то и дело распахивались, приоткрывая нескромным взорам то изящные ягодицы, то нежно розовые соски.

Девушки до четырнадцати обыкновенно плясали гучейю — гипнотизирующе монотонный групповой танец. Выстроившись рядком с забавно серьезным выражением на шаловливых личиках, они синхронно переступали ножками и плавно покачивались под собственный заунывный напев. Те что постарше, до восемнадцати, совершенно нагими отплясывали зажигательную зиветту, поочередно солируя в кругу отхлопывающих ритм мужчин. Точеная смуглая фигурка танцовщицы принимала в танце самые откровенные позы, пока ее подружки в ожидании своего звездного часа нудным хором тянули: "Айвей, вей, ай-вей, вей…". Девушкам постарше — от восемнадцати — танцы на публике строго-настрого возбранялись. Тамара оставила на долю Боба выяснять, чем они занимаются в приватной обстановке.

После сорока с лишним дней, проведенных на Йирдо, Боб стал настоящим экспертом по этой части.

Тамара ясно видела теперь, шагая вниз по тропе, что хотя их с Бобом отношения и не отличались глубиной и серьезностью, столь внезапная в них перемена причинила ей сильную боль. Взять хотя бы прошлый вечер — как полная дура, как сопливая вертихвостка, она напропалую кокетничала с ним, корча из себя нечто вроде постреливающей глазками пышнокудрой танцовщицы-ндифа. "Дура, распоследняя дура! — мысленно кляла себя Тамара. — Где был твой стыд, где достоинство, где, наконец, твоя хваленая ирония?" Отмахнувшись от горьких мыслей, словно от паутинок, занавесивших путь сквозь заросли к речной заводи, где у женщин-ндифа была устроена прачечная, она попыталась думать о другом. "Как благороден твой профиль, Рам, как изящно сложен ты, как хрупок — весом, наверное, даже меньше меня. Спасибо тебе, сказал ты, и как красиво сказал".

— Освейн, Муна! Как поживает твой малыш? Освейн, Вана! Освейн, J`p`! — "Как прекрасен твой нос, о возлюбленный мой, он подобен высокому мысу меж двух бездонных озер, и вода в тех озерах холодна и черным-черна. Спасибо тебе, спасибо!" — Жаркий денек нынче, уважаемые, не так ли?

— Жарко, очень жарко, — с готовностью закивали прачки, тут же выбираясь на мелководье, дабы поприветствовать гостью да заодно дух перевести.

— Зайди в воду, сразу и полегчает, — любезно посоветовала Вана.

— Освейн, — молвила Брелла, проходя к сушильным камням с очередной охапкой отжатого белья и попутно ласково потрепав Тамару по плечу.

Возраст женщин в племени колебался от двадцати трех и до сорока, сорока с хвостиком — точно еще не установлено. С точки зрения Тамары некоторые из них выглядели куда привлекательнее девушек — были красивы той красотой, что делает незаметными и выпавшие зубы, и бесформенную грудь, и растянутые непрерывной беременностью животы. Щербатые улыбки женщин-ндифа светились подлинным жизнелюбием, вислые груди сочились животворными белыми каплями, рыхлые животы колыхались от нутряного смеха. Девушки лишь хихикали, смеяться по-настоящему умели одни только женщины. "Они смеются, — глядя на них, поняла вдруг Тамара, — как истинно свободные люди".

Молодые мужчины-ндифа об эту пору дня обычно охотились на поро ("Гоняются за своими любимыми зубастыми сардельками", — мелькнуло у Тамары в голове, и она тоже, будучи в свои двадцать восемь лет настоящей женщиной, звонко рассмеялась) или сиднем сидели, таращась на танцовщиц гучейи и в особенности зиветты, а то и попросту отсыпались после ночных похождений. Пожилых мужчин у ндифа как бы не было вовсе, они считались молодыми вплоть до сорока лет, когда вдруг переставали ходить на охоту, глазеть на танцовщиц и переходили сразу в категорию стариков. А вскоре и помирали.

— Кара, — обратилась Тамара к лучшей своей осведомительнице по этнографической части, скидывая между тем сандалии, дабы последовать разумному совету Ваны, — мой друг Рамчандра захворал, животом болен.

— Ох, беда, ох, страдалец, освейн, освейн, — нестройным хором запричитали женщины.

Кара же, чьи жидкие и изрядно посеребренные волосы, собранные на затылке в небольшой узел, выдавали весьма почтенный ее возраст, сразу подошла к делу практически:

— А что у него — гвулаф или кафа-фака?

Тамара не слыхивала этих слов прежде, но смысл вопроса представлялся ей очевидным.

— Думаю, последнее.

— Ягоды путти, вот что ему тогда нужно, — сказала Кара, резко хлопая влажным одеялом по раскалившемуся на солнце валуну.

— Рамчандра уверяет, что пища, которую он получает здесь, хороша, очень хороша-даже слишком.

— Объелся жареным поро, — понимающе кивнула Кара. — Когда такое случается с нашими детишками и они ночи напролет проводят на корточках в кустиках, мы целую неделю даем им только ягоды путти и отвар гуо. Вкус хороший, почти медовый. Я заварю горшочек гуо для Тичизы Рама немедленно, вот только разберусь со стиркой.

— Кара замечательная, наиблагороднейшая особа, — ответила Тамара принятой у ндифа формулой особой признательности.

— Освейн, — ответила Кара с ясной улыбкой.

Слово «освейн» звучало здесь куда как чаще и куда труднее поддавалось точному переводу. Рамчандра так и не подыскал ему точного эквивалента в английском. Боб предлагал немецкое «bitte», mn «освейн» значило много больше, чем «bitte»: пожалуйста, простите, добро пожаловать, погодите, пустяки, здравствуйте, до свидания, да, нет, может быть — все это вместе взятое и много чего еще.

Тамара со своими бесконечными вопросами: отчего случается кафафака, как у ндифа отучают ребенка от груди, когда и как пользуются Хижиной Нечистот (фактически, отхожим местом, но не только), в горшке какой формы лучше всего готовить пищу — всегда оказывалась желанной гостьей в женской компании. Вот и сейчас все они дружно расселись кружком на горячих камнях, доверив реке самой довершать стирку, и всласть почесали языками. В мыслях у Тамары непонятно почему неотвязно вертелось гераклитово "Нельзя ступить в одну реку дважды", но уши исправно вылавливали в беседе все, что могло иметь хотя бы косвенное отношение к демографическому контролю. Раз затронув тему, говоруньи не торопились ее исчерпать, обсуждая чистосердечно и обстоятельно — хотя обсуждать здесь оказалось почти что нечего. У ндифа напрочь отсутствовал какой бы то ни было контроль за рождаемостью. Сама природа позаботилась о девушках — несмотря на чрезвычайное пристрастие к сексуальным играм, зачать до двадцати лет они попросту не могли. Тамара поначалу отнеслась к подобной новости с некоторым недоверием, но собеседницы даже слегка обиделись — мол, именно в этом, в таинственной способности зачать и выносить ребенка, и заключается вся разница между бесплодной девушкой и настоящей женщиной-ндифа. Единственным известным ндифа способом предохраниться от беременности было половое воздержание, но женщины считали его делом никчемным и весьма нудным. Аборты и детоубийство даже не упоминались. Стоило Тамаре лишь намекнуть на подобное, как лица собеседниц ошарашено вытянулись.

— Женщина не вправе убивать своего ребенка, — в ужасе выдохнула Брелла.

— Если попадется, — как всегда деловито заметила Кара, — мужчины выдерут ей все волосы и навечно запрут в Хижине Нечистот.

— Никто у нас не дерзнет даже помыслить подобное, — прибавила Брелла.

— Никто пока еще не попадался с поличным, — сухо уточнила Кара.

Стайка мальчиков, все до двенадцати лет, высыпав из зарослей, с дикими воплями понеслась вниз по склону к воде; не разбирая дороги, малыши промчались прямо по подсохшему белью. Дружно вскочив, заболтавшиеся прачки разразились бранью и криками, и беседа сама собою увяла — негоже осквернять мужские уши разговорами о нечистом. И живо расхватав свое белье, женщины отправились по домам.

Заглянув в хижину к задремавшему наконец Рамчандре, Тамара вынула из металлического ящика фотоснимки, запечатлевшие мальчиков за игрой в буасто. Сразу после общего ужина, приготовленного и накрытого женщинами на длинном столе под открытым небом, она поспешила следом за Карой, Ваной и старухой Бинирой, уже направлявшимися к больному с визитом.

Разбудив Рамчандру, женщины напоили его отваром гуо, злака бледнорозового цвета, отваром, по вкусу напоминавшим тапиоку с добавлением экзотических пряностей, растерли больному ноги и плечи, обложили грудь и живот нагретыми камнями, а койку развернули изголовьем к северу. Затем влили в рот глоток горячего темного зелья, сильно отдающего мятой; Бинира, напевая какой-то заговор, пошаманила над больным, и, сменив остывшие камни на свежие, гости откланялись. Рамчандра воспринял весь визит с легкой иронией завзятого этнографа и стоицизмом паралитика, обреченного сносить любые женские причуды.

По завершении процедур ему все же заметно полегчало и, прижав в fhbnrs самый крупный из плоских камней-грелок, он, казалось, опять впал в прострацию. Тамара тоже совсем уж было собралась уходить, но на пороге ее остановил тихий голос Рамчандры:

— Ты успела записать песню старой дамы?

— Нет, каюсь, даже не сообразила. Извини.

— Освейн, освейн, — почти прошептал Рамчандра. Затем, приподнявшись на локте, добавил: — Мне уже много лучше. Все-таки жаль, что мы проворонили песню. Я не разобрал почти ни слова.

— Разве старики говорят на каком-то особом языке?

— Да нет, в принципе язык тот же. Только более полный. Куда как более.

— У женщин, кстати, тоже словарный запас побогаче, чем у девиц.

— Лексикон девушек в Баване составляет до семисот слов, у юношей он с учетом охотничьей терминологии достигает тысячи ста, а у женщин я оцениваю его аж под две с половиной. Заниматься вплотную стариками мне покуда не доводилось. Думаю, что они вполне могут приблизить меня к цели, к подлинной разгадке. — Рамчандра снова осторожно улегся, плотно прижимая к животу каменную грелку, и замолчал.

— Ты, наверное, хотел бы вздремнуть? — осведомилась Тамара.

— Поговорить, — кратко ответил Рамчандра.

Гостья присела на краешек тростниковой скамеечки. За стенами хижины уже вовсю полыхала ночь — яркая, почти как и день. Апир, огромная газовая планета, спутником которой Йирдо и являлась, вставала над кромкой леса, словно большой светящийся изнутри аэростат в полосатой, как матрац, оболочке. Серебристо-золотое его сияние проливалось сквозь бесчисленные щели в плетеных стенах хижины, прорисовывая мельчайшие трещинки в земляном полу возле входа, а в луже за порогом складывалось в настоящий фейерверк.

Свет сотнями лазерных игл вспарывал потемки внутри хижины, практически ничего не оставляя без призора и расписывая лица людей таинственными узорами.

— До чего же нереальным кажется мне все окружающее, — заметила Тамара.

— Вот именно, — ответил тихий, чуть смешливый голос.

— Они все здесь точно сговорились.

— Нет.

— Да. То есть не то чтобы сознательно водят нас за нос… Я имею в виду скорее некоторую искусственность окружающего. Как-то слишком уж все у них благостно и без затей. Аркадия. Словно самые первые люди, блаженствующие в первозданных райских кущах посреди вселенского изобилия.

— Кхм-кхм, — хмыкнул Рамчандра, отваливая в сторону камень-грелку и снова приподнимаясь на локте.

— Но почему, собственно, здесь и не быть миру типа "островов в океане"? — Тамара как бы пыталась оспорить саму себя. — Почему это жизнь туземцев кажется мне столь уж условной, вроде театрального задника? Может статься, я просто впадаю в ханжество, уподобляюсь старой деве, повсюду вынюхивающей след первородного греха?

— Ну нет, это уж точно чепуха, сущий вздор! — возмутился Рамчандра. — Чисто дамский подход. Послушай-ка лучше вот что. — Выдержав краткую паузу, он заговорил на ндифа: — Освейн- пшасса йатолшти пуэй рупье. Ну-ка, переведи.

— Позвольте пройти, пожалуйста.

— Буквально, дай дословный перевод!

— В лучших преподавательских традициях касты брахманов? — не удержалась от сарказма Тамара. — Ну, даже не знаю, ведь здесь у каждого слова чертова уйма значений. Может быть, "Извините, но я хочу идти именно этим путем"?

— Все-таки ты не услышала!

— Не услышала что?

— Людям так трудно распознавать свою родную речь. Ладно, попробуем еще раз, только будь повнимательнее. — Приходя в волнение, Рамчандра становился очарователен — все его высокомерие как рукой снимало. — Я построю фразу, как это сделал бы мой родной дядя, не изучавший английский во Всемирной школе. "Извини, пожалуйста, я должен пройти по этой тропе". Повтори!

— Извини, пожалуйста, я должен пройти по этой тропе.

— Освейн-пшасса йатолшти пуэй рупье.

По спине Тамары побежали мурашки, словно бы навеянные зябким светом ночного светила.

— Забавно, — вымолвила она.

— Гучейя — качели, зиветта — танец живота, аферг — лощина, овраг, буасто — бита, бейсбол, вуани — кабина, каванья, шиану — океан, море…

— Ономатопея (звукоподражание)!

— Ти — идти, финус — вернусь, ифинус — я вернусь, тифинса — ты вернешься, афинса — он вернется. Тарти — бить, ударять, аразти — строить, сооружать. Тилути — делать, тилтуйя — мастерская. Назови мне любое слово на ндифа!

— Филиса.

— Хижина Нечистот. Погоди. Нет, не могу подобрать. Давай другой пример.

— Лусикка.

— Удочка, леска.

— Тичиза.

— Пришельцы, странники, гости… Стоп, это же в единственном числе! Ты чужой. Тичиза.

— Рам, у тебя вовсе не диарея. Ты параноик.

— Ну уж это нет! — отрезал он так решительно, что Тамара аж вздрогнула, и поперхнулся. Лучистые сумерки скрывали глаза лингвиста, но гостья не сомневалась-они прикованы к ней. — Я вполне серьезен с тобой, Тамара, — добавил он, прокашлявшись. — И я боюсь!

— Чего же, собственно?

— Боюсь до тошноты, — продолжал Рамчандра. — Боюсь — прошу прощения за резкость-буквально до усрачки. Ведь слова — это очень серьезно.

Собственно, это все, что у нас есть.

— Чего же все-таки ты так боишься, Рам?

— От Земли нас отделяет пропасть в тридцать один световой год.

Никто из землян не посещал эту систему до нас. А здешние туземцы говорят по-английски!

— Какой же это английский!

— Семантика и словарь молодых ндифа по меньшей мере процентов на шестьдесят совпадают с современным английским. — Голос Рамчандры при последних словах дрогнул-то ли от страха, то ли от облегчения, вызванного долгожданной возможностью выговориться.

Переменив позу, Тамара плотнее сомкнула колени и призадумалась.

Слова ндифа одно за другим всплывали в сознании, и каждое со своей английской тенью — тенью, лишь как бы ожидавшей пролития лучика света, дабы проявиться воочию. Но ведь это же явный бред, настоящий делирий! Ей не следовало вслух называть Рамчандру параноиком — диагноз, похоже, вполне верен. Он определенно нездоров. Долгие недели полной замкнутости в себе, а теперь вот столь разительная перемена: возбуждение, словоохотливость, исповедальная откровенность. Типичные симптомы душевного расстройства. Да это же настоящая мания — углядеть английскую основу в языке аборигенов-инопланетян! Тоже мне гений-одиночка m`xekq! Одиночка?.. Один — оно, два — туо, три — ти…

— Все женские имена, — мрачно подлил масла в огонь Рамчандра, — кончаются на «а». Это космическая константа, установленная еще Генри Райдером Хаггардом. Мужские же никогда не кончаются на "а".

Никогда.

Голос Рамчандры, такой бархатистый, все еще подрагивающий от волнения, разом смешал ей все мысли.

— Послушай меня, Рам!

— Да? — Он молча ждал продолжения — стало быть, слышал не только себя самого, как обычно бывает с параноиками.

И Тамара не решилась задать вопрос, готовый было сорваться с кончика языка, — уж не разыгрывает ли он ее, не затеял ли от скуки эдакую изящную мистификацию? Непристойно на подобную откровенность отвечать обычными бабьими ужимками да экивоками. Не зная, что сказать, Тамара замешкалась, и затянувшуюся паузу первым нарушил собеседник:

— Я заметил это уже с неделю назад, Тамара. Сперва в синтаксисе, но это были только цветочки. Случайные совпадения, твердил я себе поначалу, ведь быть того не может. Но совпадения перли из всех щелей, открывались в каждом новом слове, и я поднял руки. Я капитулирую, Тамара. Это так, мы имеем здесь дело пусть с искаженным, но настоящим английским.

— А как же язык стариков?

— Нет, нет, там дело другое, — скороговоркой ответил Рамчандра, и голос его вдруг потеплел. — Язык стариков сам по себе — по крайней мере во всем, что отличает его от говора молодежи. Однако же…

— Тогда все в порядке, — перебила Тамара. — Язык стариков — вот оригинальный язык ндифа, а молодежь говорит на жаргоне, перемешанном с английским, которого они нахватались от парней из Космической службы. При контактах, о которых нас просто позабыли известить.

— Каких еще контактах? Когда? С кем? Мы получили твердые заверения, что будем здесь самыми первыми. Зачем им было лгать?

— Костоломам из Космической службы, хочешь сказать?

— Им самым. А также ндифа. И те и другие уверяли нас в том.

— Ну, если уж мы действительно самые первые, стало быть, и вина наша. Мы и повлияли на язык аборигенов. Они говорят на наречии, которое мы подсознательно желаем от них услышать. Телепатия, например. Допустим, что все они телепаты.

— Телепаты! — с энтузиазмом ухватился за идею Рамчандра. Долгую минуту он переваривал ее, вертел так и сяк, пытаясь пригнать к обстоятельствам, затем в полном расстройстве махнул рукой: — Знать бы хоть что-нибудь об этой самой телепатии!

Тамара, решив между тем попытать счастья с другой стороны, поинтересовалась:

— А почему ты до сих пор даже не обмолвился об этом?

— Думал, что у меня крыша едет, — ответил он смущенно, с явным усилием. — Мне уже доводилось прежде знаться с психиатрами. Шесть лет тому назад, после смерти жены. Лежал в психушке. Ведь мы, лингвисты, — такая неуравновешенная публика…

Помолчав с минуту, Тамара растроганно прошептала на ндифа:

— Рамчандра — замечательный, наиблагороднейший человек…

"Ай-вей, вей, ай-вей, вей", — доносились издали напевы танцовщиц гучейи. Где-то по-соседству надрывался младенец. Лучистые сумерки одуряюще пахли ночными цветами.

— Послушай-ка, Рам, — решительно начала Тамара. — Телепаты, как известно, умеют читать чужие мысли. Ндифа же подобным талантом не обладают. Я знаю, мне самой доводилось сталкиваться с чем-то вроде телепатии. Мой родной дед, русский по происхождению, всегда знал, что о нем думают другие. Это жутко нервирует. Не знаю уж, была ли rn телепатия, или просто старческое всеведение, или же сказывалась русская кровь в его жилах, или что-то еще. В любом случае — телепаты воспринимают мысленные образы, а не cлова, не так ли?

— Кто его знает! Всякое может быть… Но вот ты говорила, что окружающая идиллия напоминает тебе дешевую оперетку или пошлый голливудский фильм. Похоже, ндифа и в самом деле чувствуют, чего мы ожидаем от них, они как бы улавливают наши неосознанные желания и отвечают на них соответствующей инсценировкой.

— Но на кой ляд им все это?

— Адаптация! Мимикрия! — торжественно возгласил Рамчандра. — Чтобы мы любили их и не причинили им вреда.

— Но вот взять меня, к примеру, — я весьма далека от любви к ним, мне они даже не нравятся. Жизнь ндифа — сплошное занудство.

Никакой тебе системы родства, никакой социальной организации — кроме, пожалуй, тупейшей возрастной иерархии да грубого мужского доминирования. Абсолютно никаких ремесел, никакого искусства — одни безвкусные резные ложки, вроде тех, за которыми туристы, точно мухи на мед, слетаются на Гавайи. В области идей у них тоже круглый ноль — стоит ндифа выбраться из колыбели, как жизнь его сразу входит в колею и становится смертельно скучна. Знаешь, что вчера сказала мне Кара? "Мы, ндифа, живем на свете невыносимо долго". Так что если они и пытаются воспроизвести слепок с чьих-то скрытых желаний, то уж никак не с моих!

— И не с моих, — согласно кивнул Рамчандра. — Тогда, может быть, все дело в Бобе?

В этом его вопросе прозвучала такая отрезвляющая обоих холодность, что Тамара опять замешкалась с ответом.

— Ну… даже не знаю, — сказала она наконец. — На первый взгляд вроде бы так. Но ведь он в последнее время такой… такой неугомонный. А кроме того, большой любитель травить байки, фантазер, каких поискать. Коллекционер сказок и мифов со всей вселенной. Ндифа же никогда и ничего не сочиняют. Все их разговоры — кто с кем трахался прошлой ночью да кто сколько поро подстрелил на охоте. Боб считает, что их диалоги чуть ли не дословно повторяют Хемингуэя.

— Но ведь он еще не общался со стариками.

Снова в тоне Рамчандры скользнула та же брезгливая холодность, и Тамара, невольно защищая бывшего любовника, возразила:

— Я тоже не так уж много дел имела с ними. Как и ты, впрочем.

Живут старики особняком, незаметно, всех чураются — призрачные, как тени.

— Но ты ведь собственными ушами слышала целительный заговор старухи Биниры!

— И что же, ты полагаешь, он означает что-то особенное?

— Думаю, да. Это песенное заклинание на куда как более сложном и древнем языке. Если здесь и существуют более высокие формы культуры, искать их следует именно у стариков. Может статься, ндифа с возрастом утрачивают свои телепатические способности, поэтому им и приходится удаляться от племени. Но именно поэтому они и не подвержены внешним влияниям, у них нет никакой нужды приспосабливаться…

— А молодежи это зачем? К кому или к чему им приходится приспосабливаться? Ведь ндифа — единственные разумные обитатели своей планеты.

— Разные деревни, разные племена.

— Но ведь все они говорят на одном языке. Соблюдают одни и те же обычаи.

— В том-то все и дело! Здесь и кроется разгадка их культурной гомогенности, вот где настоящее решение проблемы Вавилона.

Рамчандра говорил с такой убежденностью, буквально вещал, да и q`lh рассуждения звучали столь правдободобно, что Тамара честно попыталась переварить услышанное. Но все, чего она при этом сумела достичь, излилось в кратком признании:

— Твои идеи вызывают желудочные колики уже и у меня.

— Старики развивали свой настоящий язык, язык без телепатии. Они единственные, с кем здесь вообще имеет смысл разговаривать. Завтра же попытаюсь получить разрешение посетить Дом Старости.

— Тогда тебе для этого не помешало бы немного поседеть.

— Нет ничего проще! К тому же разве мои волосы так уж черны?

— Лучше бы ты просто выспался как следует.

Снова повисла неловкая пауза. Рамчандра явно не торопился укладываться обратно в постель.

— Тамара, — глухо выдавил он, — надеюсь, ты не глумишься надо мной?

— Нет, ну что ты, что ты! — даже испугалась Тамара, пораженная такой уязвимостью собеседника.

— Но ведь все мои теории так иллюзорны, точно мираж в пустыне…

— Тогда это folie a deux (бред вдвоем). То, что связано с языком, может пролить свет и на остальное. Ведь во всех шести деревнях, которые мы успели посетить, все то же самое — одни и те же неразрешимые загадки, те же декоративность и неправдоподобие, рядящиеся реальностью.

— Телепатическое отражение, — грустно констатировал Рамчандра. — Нас попросту надувают. Искажают наши ощущения, погружая нас тем самым в мир субъективных иллюзий…

— И уводят от подлинной реальности? — вставила Тамара, вновь весьма недоверчиво. — Сущий вздор! — Оба улыбнулись, признав в последней реплике свежую цитату. — Что-то чересчур уж мы с тобой сегодня разумничались да заболтались, вряд ли в столь поздний час удастся прийти к какомуто разумному заключению.

— Ага, вот и в психушке я тоже был весьма словоохотлив, — согласился Рамчандра. — Сразу на нескольких языках болтал, даже на санскрите.

Сказано это было, впрочем, тоном весьма спокойным, даже шутливым, и Тамара поднялась, собираясь откланяться.

— Пора и честь знать, — объявила она, сладко потягиваясь. — Ох, и высплюсь же я сегодня. Раньше полудня не встану. Может, освежить тебе грелку напоследок?

— Нет, спасибо, не стоит. Послушай, я сожалею, что причинил тебе столько…

— Освейн, освейн.

Но пришла беда — отворяй ворота. Не успела Тамара прикрутить фитиль в вечно коптящем жировом светильнике, как на пороге ее хижины вырос Боб. Свет Апира играл на пышной шевелюре гостя; от нежданного в столь поздний час визита тут же повеяло недобрым, и атмосфера в хижине до отказа заполнилась тревожными предчувствиями, как и дверной проем — плечами в косую сажень.

— Только что вернулся, — объявил Боб.

— Откуда на сей раз?

— Из Ганды.

Гандой именовалась деревушка по соседству, вниз по реке.

Пока Тамара второпях отирала с пальцев горячий жир поро из коптилки, Боб прошел и уселся на жалобно хрустнувшую под его весом камышовую скамейку. Его мрачный взгляд не предвещал ничего доброго, и Тамара ответила примерно таким же, намереваясь сразу же свести очередной вероятный гейм к ничьей.

— Рам приболел, — первой поделилась новостями она.

— Что с ним?

— Мягко выражаясь, животом слаб.

— Разве здесь такое возможно?

— Как видишь. Между прочим, у ндифа, как выяснилось, имеется некое подобие врачевания. Тебе в постель кладут разогретые камни.

— Мило! Весьма похоже на лечение от импотенции, — заметил Боб, и оба засмеялись.

Еще прыская, Тамара стала прикидывать, как лучше всего поведать Бобу об эпохальном лингвистическом открытии Рамчандры, снова вдруг представившемся ей весьма надуманным, притянутым за уши, но гость, уже вернувшийся в прежнее мрачное расположение духа, начал первым:

— Мне предстоит нечто вроде дуэли, Тамара. Поединок, схватка один на один.

— О Господи! Вот же не было печали! Когда? И из-за чего?

— Помнишь Потиту? Ну, ту, рыженькую? Один юнец из Ганды положил на нее глаз. И бросил мне вызов.

— Какие-то экзогамные соглашения? Они сговорены, что ли?

— Нет у них здесь никаких помолвок, как тебе это и самой прекрасно известно, так что давай не трепаться попусту. Все, что упомянутая девица представляет собой, — лишь формальный повод для поединка.

— Похоже, у тебя серьезные неприятности, коготок увяз — всей пташке пропасть. Наконец-то, — невольно съехидничала Тамара, на самом деле так не считая. — Нельзя же порхать по всем туземкам подряд и рассчитывать, что остальные дикари, отложив в сторону свои дротики, будут вечно спускать тебе это с рук и благожелательно лыбиться. Ладно бы еще с половиной местных красоток, но с каждой!..

— Вот же дерьмо, — обескураженно вздохнув, заметил Боб. — Кто же мог знать! Никогда еще так не запутывался. Добывать сведения через постель! Думаешь, я хотел? Но ведь они сами напрашивались, подталкивали меня прямо в койку. Помнишь, мы уже как-то обсуждали это дело — когда возвращались в Бавану, все вместе? Рам сказал, что не смог бы. Ладно, ему уже где-то под сорок, для туземцев он почти старик, да и вид у него неподходящий для местных. Но я-то, ято внешне похож на них. А отказываться — значит нарушить местные обычаи. Практически единственный обычай этих милых аборигенов. Так что выбор у меня, как сама видишь, был весьма невелик.

Смех, настоящий нутряной женский смех, всколыхнул Тамару. Боб глянул с изумлением.

— Ну ладно, пусть, давай считать, что все в полном ажуре, — сказал он и тоже расплылся в неуверенной улыбке. — Пропади оно пропадом!

Однако аборигены всегда уверяли нас, что их поединки — дело сугубо добровольное.

— А разве это не так?

Боб отрицательно помотал головой.

— Я представляю деревню Гамо против деревни Ганда, — пояснил он. — Таков у них единственный способ ведения войн. Парни просто свихнулись, на уши встали. Они уже с полгода не выигрывали поединков с Гандой, для них же это целая историческая эпоха.

Называется Чаша Мира. Так что никуда не денешься — завтра мне предстоит обряд очищения.

— И в чем же он заключается, собственно? — Находя затруднения Боба весьма забавными, Тамара с радостью ухватилась за надежду поглазеть на какую-нибудь настоящую церемонию — ритуал, в котором, возможно, удастся усмотреть зачатки общественной жизни ндифа.

— Танцы. Гучейя и зиветта. Весь день напролет.

— П-ф-ф!

— Понимаю, ты как демограф хотела бы извлечь какую-то пользу для науки, но все же не забывай — у нас проблема. Послезавтра мне предстоит драка на ножах. Публичная, перед зрителями сразу из двух деревень.

— На ножах?!

— Точно. По-охотничьим правилам. Далентайи всегда дерутся на ножах.

— Далентайи? — Выслушав перевод Боба: "соперники в любовных делах", — Тамара по образцу Рамчандры мысленно проделала обратный — «дуэлянты». И после краткого раздумья предложила: — Может, просто уступить ему эту девушку?

— Не пройдет. Никак нельзя. Честь, гордость, местный патриотизм — все такое.

— А она… она согласна послужить вам эдаким призовым поросеночком?

Боб молча кивнул.

— Как это все мне знакомо! — заметила Тамара и неожиданно для самой себя выпалила: — Все'! Все' здесь точно такое же!

Ничегошеньки инопланетного!

— На что это ты намекаешь?

— Ерунда, не бери в голову. Над этим еще трудиться и трудиться. У Рама тут мелькнула одна идейка… Но вернемся к нашим баранам.

Слушай, Боб, я считаю, что тебе следует отступить, даже если всерьез рискуешь потерять лицо. Ведь мы всегда можем ретироваться, уехать отсюда. Лучше уж так, чем убивать ни в чем не повинного парня. Или погибать самому.

— Благодарю за утешительную альтернативу. — Боб склонил голову в подчеркнуто церемонном поклоне. — Но не тревожься. Я смухлюю малость.

— Возьмешь инъектор?

— Или применю прием карате. Не суть важно. Все равно чувствую себя совершенно по-дурацки. Публичная поножовщина из-за сопливой девчонки. Точно разборки губошлепов-тинейджеров.

— Так ведь здешний социум, Боб, и есть нечто вроде банды земных тинейджеров.

— Сплошные сюрпризы мне с этими инопланетянами!

Взъерошив свою львиную гриву, Боб поднялся и хрустнул мускулистыми плечами. Он был прекрасен, как герой античности, — неудивительно, что выбор туземцев пал именно на него. Тот факт, что его совершенная физическая оболочка таила в себе могучий интеллект, хранивший в памяти чуть ли не все поэтические шедевры человечества, ничего не значил для ндифа — как, впрочем, и для большинства обитателей родной Земли.

Но не для Тамары. Она видела Боба таким, каков он есть — настоящим царем природы.

— Боб, милый! — взмолилась она. — Ну скажи им нет. Отговорись.

Сочини что-нибудь. Или же давай уедем отсюда.

— Не канючь! — отрезал он и как бы в знак признательности за заботу по-медвежьи ласково обнял Тамару за плечи. — Я выбью из бедолаги дух прежде, чем он даже глазом успеет моргнуть. А затем прочту публичную лекцию. Тема: "Правила гигиены Фрешмана".

Содержание: "Кровопускание опасно для вашего здоровья". Зрелище выйдет что надо.

— Мне пойти туда с тобой или лучше остаться в деревне?

— Сходи на всякий пожарный, — ответил Боб с улыбкой. — А вдруг у поганца тоже черный пояс.

На следующий день, когда Тамара коротала свои полуденные часы возле прачечной за весьма любопытной беседой с Карой и Либизой о деталях климактерического периода женщин-ндифа, на берегу, выйдя из цветистых зарослей, появилcя Рамчандра. Глядя на него издали с верхушки валуна, возвышавшегося над пенистой поверхностью заводи, Тамара невольно мысленно согласилась с Бобом — воистину вид у Рамчандры как у человека не от мира сего, точно на экран, delnmqrphps~yhi красочную эпопею из жизни экзотических джунглей, пала тень от зрителя в первом ряду, поднявшегося, чтобы покинуть кинозал. Слишком уж он хрупок, слишком смугл, чересчур костляв для здешних буйных красот.

— Ну как там твой живот нынче, Тичиза Рам? — крикнула, заметив его, Кара.

Приблизившись, чтобы не повышать голос, он ответил:

— Освейн, Кара, освейн, мне уже значительно лучше. Сегодня утром я допил твой гуо до капли.

— Отлично, отлично! Занесу еще кувшин сегодня вечером. А то смотреть страшно — одна кожа да кости. — Последнее Кара подчеркнула особо.

— Пожалуй, двух кувшинов маловато будет, чтобы вернуть ему человеческий облик да нормальный цвет кожи, — заметила, оторвавшись от постирушки и разглядывая гостя, Брелла; казалось, лишь после упоминания о коже с костями она впервые разглядела Рамчандру по-настоящему. Ндифа вообще отличались потрясающей ненаблюдательностью и невниманием к мелочам. Сравнив теперь внешность обоих чужеземцев, Брелла прибавила: — Да и ты, Тамара, тоже выглядишь ненамного лучше. Кушай побольше еды нормального цвета — и не будешь такой ужасно темной.

— Меня это не особенно беспокоит, — улыбнулась землянка.

— Тамара, мы приглашены в Дом Старости, — сообщил Рамчандра.

— Мы оба? Когда?

— Оба. Прямо сейчас.

— Как только тебе удалось это? — подивилась Тамара по-английски, соскакивая с валуна, который делила с Карой, Либизой и охапкой отжатых одеял, и выбираясь на берег.

— Просто попросил.

— Я пойду с вами, — объявила Кара, прыгая следом. — Освейн!

— А разве женщинам можно? — спросила Тамара.

— Конечно. Ведь это Дом Старости, значит, мужчин там не встретишь, — ответила Кара, отряхиваясь и целомудренно натягивая край туники на свою плоскую грудь. — Вы идите вперед. Я забегу за Бинирой — она растолкует, если что не пойму. Встретимся прямо там.

Наспех отряхнув со ступней облепивший их серебристый речной песок, Тамара двинулась следом за Рамчандрой по тропке, петлявшей сквозь пестро изукрашенный лес.

То и дело соприкасаясь со спутником плечом, она остро ощущала близость его смуглого, ладно скроенного, хотя и хрупковатого тела, и краешком глаза любовалась горделивым орлиным профилем. Она прекрасно сознавала, что получает от того буквально физическое удовольствие, но теперь у нее имелись заботы и посущественней.

— Нас ждет там какая-то церемония?

— Понятия не имею. Я не расшифровал еще некоторые ключевые термины. Моя просьба допустить нас в Дом Старости сама по себе оказалась достаточным основанием для созыва там какого-то собрания.

— А против этого у них не будет возражений? — Тамара указывала на диктофон, висевший у Рамчандры на поясе.

— Какие еще возражения могут быть в этом марионеточном царстве грез? — отозвался он, и скупая улыбка чуть смягчила жесткие его черты.

Двое древних старцев, иссушенных безжалостным временем до полупрозрачности, провели землян в потемки большого, но ветхого прибежища дряхлости; еще шесть-семь таких же почти что теней, рассевшись полукругом, уже ждали там. Гостей встретил неистребимый дух жареного поро и нестройное бормотание — "Освейн!"; усевшись прямо на земляной пол, они присоединились ко всей честной компании. Огня не разводили, единственным источником тусклого qber` служил дымоход в углу; никаких церемониальных принадлежностей и приготовлений также не наблюдалось. Вскоре к собранию под вялый хор «освейн» и горестное покрякиванье бывших мужчин присоединились и «молодки» — Кара с Бинирой. Кто-то через круг задал Каре какойто вопрос — кто именно, в потемках не разобрать. Смысл вопроса тоже ускользнул от Тамары. Однако Кара вроде бы поняла; "Разве я недостаточно стара?" — гласил ее ответ. Раздался общий смех. В помещении появился еще один участник собрания, Бро-Кап, в прошлом знаменитый охотник, все еще массивный мужчина, хотя уже изрядно согбенный годами, лицо в глубоких морщинах и с по-черепашьи ввалившимся беззубым ртом. Не присаживаясь, он прошел через круг прямо к холодному очагу и, уперев руки в боки, встал там под лучом света из дымохода. Сразу наступила тишина.

Бро-Кап медленно обводил взглядом собравшихся, пока не остановил свое внимание на Рамчандре.

— Ты пришел к нам, чтобы научиться танцам?

— Если смогу, — без запинки ответил землянин.

— Достаточно ли ты стар для этого?

— Уже не молод.

Господи Боже мой, сообразила Тамара, да это же буквально настоящее посвящение — выдержит ли еще Рамчандра подобный экзамен? Следующий вопрос она не поняла, в нем как будто бы и вовсе не было знакомых ей слов; но лингвист, похоже, все разобрал, так как отозвался без промедления:

— Не часто.

— Когда в последний раз ты приносил домой дичь?

— Мне вообще не приходилось убивать животных.

Это вызвало общий неодобрительный гул, смешки, ехидные возгласы.

— Он, должно быть, родился уже стариком! — хихикнув, съязвила Бинира.

— А может, просто лентяй, каких поискать? — заметил самый моложавый из старцев, подаваясь вперед, чтобы разглядеть Рамчандру получше.

Смысл еще двух вопросов вместе с ответами на них ускользнул от понимания, пока Бро-Кап не возгласил наконец громко и торжественно (и даже как будто с некой угрозой, подумалось Тамаре):

— Чего же ты взыскуешь здесь, пришелец?

— Я ищу перменсуа.

Чем бы ни было это самое перменсуа, ответ вроде бы пришелся по вкусу, вызвав краткий гул одобрения. Коротко кивнув, Бро-Кап утер нос тыльной стороной ладони и уселся в круг рядом с Рамчандрой.

— Что именно хотел бы ты узнать? — спросил он уже без всяких церемоний.

— Хотелось бы узнать, — ответил Рамчандра так же просто, — как возник мир.

— О-хо-хо! — обежало круг.

— Да он стар не по годам, этот паренек, — добавил кто-то. — Ему, должно быть, никак не меньше ста.

— Мы считаем так, — ответил Бро-Кап без обиняков. — Ман создал весь наш мир.

— Хотелось бы узнать — как?

— У себя в голове, между ушами, как же еще? Все у него в голове.

Нет дерева, нет камня, нет воды, нет крови, нет плоти — все сущее суть санисукъярад.

Тамара, расстроенная тем, что не поняла одно-единственное, но — увы! — очевидно ключевое слово, попыталась угадать его смысл по выражению лица Рамчандры — а тот вроде бы все понимал, глаза его буквально сияли, резкие черты лица заметно смягчились.

— Он танцует! — возвестил лингвист о своей догадке. — Ман пляшет!

— Может быть, и так, — важно ответствовал Бро-Кап. — Может быть, Ман и пляшет у себя в голове, это тоже дает санисукъярад.

Лишь после очередного повторения имени «Ман» Тамара осознала, наконец, его случайное (или неслучайное) сходство с английским «man» — человек. И — вздрогнула…

Что же это творится такое?..

На бесконечно долгое мгновение весь мир в ее сознании как бы разделился, распался на две половины — на два отчасти перекрывающих друг друга занавеса-экрана: по одному скользят только безмолвные звуки, по второму их значения — и те, и другие равно нереальные. Скрещиваясь, сплетаясь и трансформируясь, они все помрачают, все и вся обращают в химеры, уже и единожды нельзя ступить в реку, ибо даже бегущая вода — это ты сам. Мир возник, но ничего, абсолютно ничего не происходит-разве назовешь событием невнятную беседу кучки увядшего старичья с каменной статуей Шивы в насквозь провонявшей горклым салом хижине? Болтовня, одна болтовня, мне опостылели слова, слова, слова — вдвойне лишенные смысла вербальные знаки.

Распавшиеся покровы мироздания сомкнулись вновь.

Убедившись, что диктофон исправно фиксирует происходящее, Тамара чуток подрегулировала уровень записи. Позже, прослушивая ленту, она все равно заставит Рамчандру растолковать ей все до последнего слова.

А вокруг нее меж тем уже начинались танцы. Притомившись от затянувшихся разговоров, Бинира объявила, что будет уже, хватит, мол, перменкъярада без музыки, на что Бро-Кап грубовато рявкнул:

"Вот ты и давай, старая, вперед, освейн!" Бинира тут же завела песню, а вернее сказать, заныла своим визгливо дребезжащим сопрано, и старцы, поднимаясь один за другим, принялись отплясывать в такт с ее стенаниями — удивительно плавно и как бы замедленно, почти не отрывая пяток от грязного пола. Тела их принимали некие фиксированные позы с причудливо вскинутыми руками, на отрешенных морщинистых лицах читалась угрюмая сосредоточенность. От этой странной пляски теней в полутьме, загадочной и скорбной, на глаза у Тамары навернулась непрошенная слеза. Вот уже и остальные включились в танец; наконец танцевали все, кроме разве что Кары с Тамарой. То и дело торжественно соприкасаясь, все они кланялись, точь-в-точь деревянные болванчики или журавли в брачном танце. Все ли? Да, все, даже Рамчандра участвовал в удивительном действе. Золотистый сумрак cтруился, стекая с его плеч, медленно и плавно переступал он босыми своими ногами, двигаясь лицом к лицу с одним из старичков-божьих одуванчиков. "О, комейя, о, комейя, ама, ама, о, о-о-о!" — стенал над ухом незримый дребезжащий сверчок, и кулачки Кары с Тамарой сами собой отбивали ритм по замызганному полу. К костлявым, задранным как бы в мольбе рукам старца тянулись порхающие распахнутые ладони Рамчандры; улыбаясь, он коснулся стариковских мощей и повернулся в танце; старец тоже заулыбался в ответ и подхватил: "О, комейя, ама, ама, о-о-о…"

— Неплохо бы нам с тобой вечерком прослушать одну любопытную запись, — сказала Тамара, спускаясь следом за Бобом по узенькой тропке, ведущей к месту дуэли. Сказала в основном для того, чтобы хоть как-то отвлечь спутника от черных дум и тревожных предчувствий. Под ногами у них то и дело чавкали огрызки плодов ламабы, густо усеявшие тропу после того, как здесь прошествовала целая армия болельщиков.

— Какой-нибудь свеженький лирический хит?

— Нет. То есть в каком-то смысле да. Песнь любви к божеству, своего рода акафист, аллилуйя… Знаешь, кстати, как его величают gdeq|, местного бога?

— Знаю, — равнодушно отозвался Боб. — Один старик в Ганде сказал.

Бик-Коп-Ман.

Поединок прошел как по нотам, почти в полном соответствии с замыслами сторон. Хотя, как водится, без сюрпризов дело тоже не обошлось.

Кроме набивших оскомину гучейи и зиветты, Тамаре посчастливилось запечатлеть на пленку некий новый ритуал в исполнении молодых ндифа — действо явно оригинального свойства. Ни на миг не отрывая глаза от видоискателя, она фиксировала все подряд: жуткую спесь на лице Потиты (вот он, твой звездный час, мисс Йирдо!), мгновенный просверк ножа, брошенного дуэлянтом из Ганды Пит-Ватом и угодившего Бобу в бедро (огненно-алое на ослепительно белом), эффектный жест землянина, отбросившего далеко в сторону свой собственный клинок (мерцающая парабола траектории, нисходящей ветвью ткнувшаяся в розовые заросли путти), и молниеносный завершающий весь поединок прием карате, повергнувший противника в прах бездыханным (но лишь на время).

Правда, прочесть заранее запланированную лекцию — о некоторых антисанитарных аспектах поединков на смерть — Боб уже не смог.

Рана в бедре кровоточила вовсю, и Тамара, обронив камеру и схватив пакет первой помощи, бросилась на подмогу. Поэтому ликующие вопли жителей Гамы и стон разочарования болельщиков из Ганды оказались запечатленными лишь на звуковой дорожке да в уголках памяти. Ленты в аппарате хватило ровно до того момента, когда, ко всеобщему замешательству, поверженный дуэлянт от Ганды "восстал из мертвых".

Случай беспрецедентный, с далентайи такого еще не бывало. К тому времени, однако, Боб — в лице ни кровинки, — тяжело опираясь на плечо Тамары, проковылял уже с полпути до Гамо.

— А где же Рам? — спохватился он вдруг, впервые за день.

Тамаре пришлось признаться, что она и словом не обмолвилась о предстоящей дуэли и Рамчандра попросту не в курсе.

— Это как раз хорошо, — похвалил ее Боб. — Правильно сделала.

Представляю, что пришлось бы выслушать, узнай он обо всем заранее.

— И что же именно?

— Недопустимо вмешиваться в естественный уклад жизни аборигенов, — дурашливым тоном прогнусавил спутник.

Тамара несогласно тряхнула головой.

— Я не рассказала лишь потому, что сегодня еще не виделась с ним.

И полагаю…

Только теперь Тамара осознала, что вчера просто-напросто увлеклась и напрочь позабыла о предстоящем Бобу поединке, он отступил кудато на самый задний план и по сравнению с безумной пляской в Доме Старости казался ей сущей ерундой, безобидным пустячком, чем-то не вполне реальным. Да он и был таким — эдакой пусть досадной, но мелкой занозой в безмятежной общей идиллии — до того момента, пока сквозь видоискатель по глазам не полоснул прекрасный и страшный алый цвет, цвет крови под безжалостным солнцем. Но Бобу ведь не расскажешь теперь такое.

— Рам сейчас на самой грани открытия, — нашлась она. — Связанного, между прочим, как раз с определенным вмешательством в этот самый уклад. Вчера он весь день проторчал в Доме Старости. Хотелось бы, чтобы ты побеседовал с ним сегодня, сразу после того, как разберемся с твоей царапиной. Ему будет небезынтересно узнать, что старики Ганды говорят о Мане. О божестве то есть, хочу я сказать.

Осторожней, не зацепись за этот гадкий колючий плющ… О Господи, нас нагоняют, это твои болельщики-фанаты!

Сзади с явным намерением осыпать Боба охапками цветов путти приближалась стайка девушек.

— Потита с ними? — выдавил Боб сквозь зубы.

— Нет, ее как раз вроде бы не видать. А ты что, всерьез втрескался? Сохнешь?

— Нога моя по ней сохнет. Нет, разумеется, мы с ней просто развлекались, весело проводили время. А все же интересно, кому она в итоге достанется, мне или противнику?

Дело обернулось так, что призовой поросенок достался в итоге именно Пит-Вату — единственному, кто не покинул поле битвы и коекак отплясал Танец Победного Торжества. Узнав о том, Боб вздохнул с заметным облегчением — и темпераментом, и по всем прочим обстоятельствам местной жизни Пит-Ват как нельзя лучше подходил девушке. А что до незапечатленного камерой Танца Победы — нескольких минут вычурных поз и сплошного кривлянья, — то землянам уже доводилось снимать нечто подобное и прежде, всякие иные состязания с торжественными по обыкновению финалами, так что наука едва ли пострадала всерьез.

— Вот чего еще не хватало — снять фильм, в котором я подскакиваю, как орангутан, и с воплями луплю себя по груди, — простонал, узнав о том, Боб. — Подумать только! С искалеченной ногой! По кругу, точно хромой осел из цирка!

— Орангутан, говоришь? Осел из цирка? Весьма, весьма примечательные сравнения, — заметил Рамчандра, подбрасывая в огонь хворосту.

Они растопили очаг в хижине Боба. Шел дождь — обычное дело для ночной поры на Йирдо, — и раненый, потерявший немало крови, нуждался в дополнительном тепле. А также в словах ободрения.

Воздух в хижине сразу пропитался пахучим дымком, но рыжеватые блики на стенах создавали определенный уют — это живо напомнило Тамаре долгие зимние вечера на Земле, немыслимые здесь из-за фантастически ровного климата. Боб ерзал на койке, подыскивая позу поудобнее, двое других устроились прямо у камелька, то и дело подбрасывая в огонь сухие сучья ламабы, сгоравшие с тихим треском и слабым ананасовым ароматом.

— Скажи-ка, Рам, а что означает "перменсуа"? — вспомнила вдруг Тамара.

— Мысли. Идеи. Понимание. Разговор.

— А перме… перменкъярад — так, кажется?

— Нечто схожее. С некоторым оттенком… иллюзорности, заблуждения, обмана. Игры, наконец.

— Это на языке стариков, что ли? — подал голос Боб. — Ты, Рам, когда словарь составишь, дашь мне посмотреть. А то я ни черта не понял, болтая со старичьем в Ганде.

— Кроме имени бога, — уточнила Тамара.

Рамчандра удивленно поднял брови.

— Вселенную сотворил Бик-Коп-Ман при помощи своих ушей, — пояснил Боб. — Местный вариант Творения, том первый.

— Между ушей, а не при помощи ушей, — ядовито поправил Рамчандра.

— Какая, к черту, разница для Акта Творения?

— Не тебе с твоими куцыми познаниями в языке судить о том!

Почему он взял в разговоре с Бобом подобный тон? — напряглась Тамара. Надменный, презрительный, даже голос лингвиста вдруг приобрел визгливые менторские нотки.

Вежливый и доброжелательный ответ Боба поражал контрастом:

— Я потратил несколько недель, Рам, покамест разобрался, что если у кого тут и можно найти древние предания, так только у стариков.

Возможно, обратись я к тебе за помощью раньше, не потерял бы столько времени даром.

Рамчандра смотрел в огонь и не отвечал.

— Чего же ты, Рам? — гневно воззвала к нему Тамара. — Бобу следовало бы знать, о чем мы беседовали с тобой позавчера вечером. D'b'i-ка, поведай нам свою этимологию языка ндифа.

Лингвист не сводил взгляда с огня в камельке.

— Ты объяснишь это лучше меня, — вымолвил он наконец и неопределенно помотал головой.

— Так ты что же, успел уже усомниться в собственной теории? — вскинулась Тамара, как бы вновь обретая некую утраченную надежду.

— Нет, — ответил Рамчандра. — Все записи у тебя, в том блокноте, который ты вчера взяла просмотреть.

Сгоняв к себе в хижину за блокнотом, Тамара засветила коптилку и устроилась на полу возле самой койки — так, чтобы и Боб мог все видеть через ее плечо. Часа полтора кряду они вдвоем просматривали методично собранные Рамчандрой исчерпывающие доказательства необычного происхождения местного языка, пробуя на слух многочисленные заимствования из современного английского. Сперва Боб то и дело покатывался со смеху, принимая все дело за чертовски забавную школярскую проказу, затем от души повеселился над очевидным безумием самой гипотезы. Она явно не произвела на Боба и малой толики того гнетущего впечатления, что прежде на Тамару.

— Если даже шуточка эта и не твоих рук дело, Рам, то все равно фальшивка, причем убого сработанная.

— Но кем? Как? С какой такой целью? — воскликнула Тамара, снова загораясь надеждой. Не суть важно, ошибка то или мистификация — любое из объяснений приемлемей, чем коллективное помешательство.

— Ну, скажем, сам этот язык, к примеру… — Боб задумчиво листанул блокнот. — Он не настоящий. Подделка, артефакт, очевидная выдумка.

Не так ли?

Рамчандра, битый час не произносивший ни слова, на сей раз отозвался — странно тусклым, безжизненным тоном:

— Так. Именно так. Выдумка. Фантазия дилетанта. Переклички с английским наивны и хаотичны, как в детской тарабарщине… Зато язык стариков вроде бы аутентичен.

— Видимо, он старше, архаичнее и…

— Нет. — Рамчандра часто и со вкусом повторял это короткое словцо, словно получал оттого некое непонятное удовлетворение. — Язык стариков отнюдь не рудиментарен, это вовсе не пережиток, не атавизм. Он целиком основан на языке молодежи, вырос из него, как из коротких штанишек. И перерос. Вроде плюща, опутавшего телеграфный столб.

— Думаешь, спонтанно?

— Точно так же спонтанно, как и любой другой язык, самым натуральным образом. Когда новое понятие, востребованное самой жизнью, возникает, люди придумывают ему имя. Это так же естественно, как птичье пение, но это еще и работа, вроде той, какую в свое время проделывал Моцарт, сочиняя свои райские мелодии.

— Тогда почему же ты утверждаешь, что настоящий стариковский язык вырос из откровенной фальшивки? Разве такое возможно?

— А разве я назвал его настоящим? Нет. И впредь не собираюсь. — Рамчандра поерзал на полу, устраиваясь поудобнее, охватил руками колени и, по-прежнему не сводя глаз с голубоватых язычков пламени, продолжил: — Рискну предположить, что язык стариков как-то связан с самим сотворением этого мира. Лишь человеческие существа воспользовались бы для того средствами выражения, которые предоставляют нам язык, музыка и танец.

Боб недоумевающе уставился на него, затем перевел взгляд на Тамару.

— Ну и что же из этого следует?

Рамчандра не ответил, вновь погрузился в себя.

Тамара попыталась подвести некий предварительный итог.

— Итак, — начала она, — занимаясь здесь исследованиями в трех p`gkhwm{u, весьма удаленных друг от друга регионах, мы обнаруживаем единый язык без заметных диалектных отклонений, одну и ту же рудиментарную модель социального и культурного устройства племенной жизни. Боб практически не находит у них старинных преданий, никаких выразительных архетипов, никакой развитой символики. Я устанавливаю признаков социальной иерархии едва ли больше, чем в овечьей отаре — точно в самой примитивной первобытной общине. Секс и возраст определяют все ролевые функции.

В культурном плане ндифа как бы и не люди вовсе, буквально недочеловеки какие-то, как полноценные homo sapiens они еще не состоялись. Одни лишь старики подают некоторую надежду. Я верно резюмирую, Рам?

— Кто его знает? — ответил тот, зябко поеживаясь.

— Что за миссионерский бред! — возмутился Боб. — Ндифа — недочеловеки? Да вы в своем ли уме? Их общество застойно, это да, не спорю. Но виной тому — окружающая среда, условия существования.

Еда падает тебе в рот прямо с ветки, охота необременительна и богата добычей, сексуальных запретов нет и в помине…

— Последнее-то как раз и не свойственно людям, — бросила Тамара, но Боб как бы не заметил шпильки.

— У них нет стимулов, согласен. Зато старики, лишенные обычных занятий и радостей, начинают скучать — вот вам и стимул. Чего только не затеешь со скуки. Они начинают перебирать и мусолить слова, идеи, изобретают себе новые. Так что все зачатки мифопоэтики и традиции — дело рук стариков. И не так уж это необычно, всегда и всюду молодежь увлечена лишь сексом да развитием плечевой мускулатуры. В любом обществе носители подлинной культуры — практически одни старики. Единственная серьезная закавыка во всей этой петрушке — перекличка ндифа с английским. Вот что действительно нуждается в объяснении. Только не компостируйте мне мозги телепатией и прочей мистикой. Нельзя строить науку на песке оккультизма. Единственная разумная догадка, что приходит мне в голову: все эти ндифа, все до единого, по всей планете — одна большая подсадка. Как в цирке. Причем довольно свежая.

— Верно, — вновь подал голос Рамчандра.

— Но послушайте! — вскинулась Тамара: настал и ее черед негодовать. — Как могут четверть миллиона человек оказаться подсадкой? А как тогда быть с теми, кому за тридцать? Ведь один только наш перелет занял тридцать лет по местному времени! Всего восемь релятивистских лет назад мы все как один, весь наш исследовательский отдел по здешней системе, скопом погрузились на борт. Там никого не осталось, никаких шутников. Так что все ваше разумное объяснение — сущий вздор, ахинея, бред, чепуха на постном масле!

— Верно, — повторился Рамчандра, по-прежнему не отрывая своих грустных агатовочерных глаз от огня, мерцающего в камельке.

— Очевидно, на одну миссию народу все ж таки наскребли, — стоял на своем Боб. — Причем на весьма многолюдную миссию — на колонизацию целой планеты. Другой вопрос, как такая операция могла проскочить мимо неусыпного внимания наблюдателей от Галактического совета.

Боюсь, мы с вами вляпались во что-то очень серьезное, вляпались по самые уши, и это начинает злить меня по-настоящему. Терпеть не могу дворцовые интриги, к тому же…

Излияния Боба были прерваны нежданным визитом. Без стука — ндифа не ведали подобных церемоний — в хижину ввалилась весьма многочисленная делегация во главе с рослым Бро-Капом. Еще два старичка-божьих одуванчика помельче скромно стушевались у стенки разом ставшей тесной лачуги, но две молодки — судя по всему, r`mvnbyhv{зиветты — бросились прямо к постели и заохали, запричитали над раненым. Бро-Кап распрямил сутулые свои плечи, принимая осанку повнушительнее, и воззрился на Боба, явно поджидая, пока девицы не приутихнут. Одна из них меж тем перешла к затяжным стенаниям, в то время как другая увлеклась откровенно эротическим массажем.

— Тичиза Боб! — воззвал гость наконец. — Поведай нам, Бик-Коп-Ман ты все же или нет?

— Я Бик-Коп-Ман?! Освейн, Вана! — Боб отмахнулся от пылкой своей поклонницы. — Нет, Бро-Кап, я не Бик-Коп-Ман, увы. Освейн, но я ни черта не понимаю…

— Бывает, Ман приходит сюда. Он является нам порой, — торжественно пояснил старик. — Он появлялся в Гамо, а также в Фарве. Но никогда-в Ганде или Акко. Он высок и строен, златовлас и бледнокож, он великий охотник, могучий боец и неутомимый любовник. Он приходит издалека и снова уходит вдаль. Мы решили было, что ты это он.

Значит, мы ошибались?

— Вы ошибались, — поставил жирную точку Боб.

Бро-Кап с заметным усилием перевел дух.

— Тогда тебе предстоит умереть, — сообщил он.

— Умереть? — машинально повторил Боб.

— Как это умереть? Отчего вдруг умереть? — воскликнула Тамара, протискиваясь ближе к старику. — Что все это значит, досточтимый Бро-Кап?

— Бойцы от Ганды всегда смачивают свои ножи ядом, — был ответ. — Чтобы определить, кто из жителей Гамо является Маном. Бик-Коп-Ман не может умереть от яда.

— А что за яд?

— Это они держат в глубокой тайне, — вздохнул Бро-Кап. — Жители Ганды злы и нечестивы. Мы в Гамо никогда не прибегаем к отраве.

— Ради всего святого! — воскликнул Боб по-английски и тут же сам перевел свою реплику на ндифа. — Почему вы не сказали об этом раньше?

— Молодые думали, ты знаешь. Они считали тебя Маном. И усомнились лишь тогда, когда ты позволил Пит-Вату поранить тебя, а затем, отбросив собственный нож, «убил» противника так, что тот остался жив и здоров. Тогда они пришли к нам, в Дом Старости, за советом.

Только у нас, стариков, есть перменсуа о Мане. — В голосе Бро-Капа отчетливо прозвенела гордость, тут же сменившаяся печалью. — Вот я и пришел. Освейн, Тичиза Боб!

Неуклюже повернувшись, старик протолкался наружу. Двое его ровесников поспешили следом.

— Пошли прочь! — прикрикнул Боб на суетящихся над ним красоток. — Сию же секунду!

Обиженно надув губки, те неохотно удалились.

— Я сбегаю в Ганду, — объявил Рамчандра. — Разузнаю насчет противоядия.

Лингвист выскочил, и Тамара осталась наедине с побелевшим как мел Бобом.

— Вот вам и очередной дьявольский розыгрыш, — криво усмехнулся он.

— Ты потерял много крови, Боб, — сказала Тамара. — Возможно, яд вышел вместе с нею. Если вообще был. Давай-ка глянем на рану…

Выглядит чисто, никакого воспаления нет и в помине.

— Дышать почему-то становится все труднее, — пожаловался Боб. — Я думал, виноват шок.

— Похоже на то. Сверюсь-ка я покуда с полевым руководством.

Они так и не сумели обнаружить в походном медицинском справочнике никаких подходящих к случаю указаний. Равно как и отыскать антидот в Ганде — тамошние туземцы то ли утаили правду от землян, то ли действительно не ведали никаких противоядий.

Отрава поражала центральную нервную систему, и спустя два часа после объявления приговора у Боба начались конвульсии. Вначале спорадические, они становились все чаще, все болезненней, и вскоре после полуночи, задолго до наступления нового дня, сердце Боба перестало биться.

Бешено ударив с десяток раз по бездыханной груди, Рамчандра занес было руку снова, но замер, обессиленный. Рука застыла как бы в некоем загадочном па из ритуального танца, символизирующего не то созидание, не то разрушение. Кулак безвольно разомкнулся, парящие пальцы зависли высоко над восковым лицом покойного. Спустя бесконечное мгновение Рамчандра пал на колени у койки и разразился рыданиями — настоящим морем слез.

Ветер полосовал дождем худую тростниковую крышу. Томительно тянулись, складываясь в часы, минуты, а Рамчандра оставался столь же недвижим и тих, как покойник, у тела которого он скрючился, глубоко втянув голову в плечи. Так и заснул, изнеможенный. Ливень то стихал, то заряжал вновь. Наконец Тамара, подняв коптилку угловатым механическим движением — медленным и точным, как бы исполненным некоего скрытого смысла, независимого от человеческой воли, — задула ее и, подбросив в огонь последние остатки хвороста, устроилась пережидать ночь на полу у камелька. Возле покойника должен ведь кто-то бодрствовать, мелькнула мысль, да и спящему сегодня негоже оставаться без присмотра. И Тамара осталась сидеть так до утра — бездумно наблюдая за опаданием пламени в очаге да медленным зарождением нового серого дня.

Похоронный обряд ндифа, как Тамара и предполагала, тоже не отличался замысловатостью, скорее был какой-то весь куцый и не вполне пристойный. Могилу вырыли неподалеку, в лесочке, который туземцы обычно предпочитали обходить далеко стороной и при случайном упоминании о котором в разговоре опасливо смолкали.

Рытье могил оказалось заботой стариков, и те по хилости своей выкопали щель едва ли глубже траншейки для телефонного кабеля. Два старца вкупе с Карой и Бинирой помогли донести до места тело.

Изготовлением гробов ндифа себя не утруждали, укладывая своих покойников в землю совершенно обнаженными. "Холодно, так ему будет слишком холодно!" — в бессильном отчаянии вскинулась Тамара, решительно пресекая попытку стащить с Боба штаны и рубаху.

Оставила на руке и золотой швейцарский хронометр — единственное его сокровище. Заботливо выстелив дно тесной могилки узкими листьями пандсу, оставшимися она обернула тело. Старики молча и с каменными лицами наблюдали за ее действиями. Затем пособили уложить Боба в могилу — на бок и чуть подогнув ему колени. Тамара потянулась было за цветами, но от тошнотворно крикливых красок снова зарябило в глазах, и тогда она, рванув с шеи крохотный кулон с бирюзой — подарок матери, последний привет родной Земли, — вложила его в холодную ладонь бывшего возлюбленного. Ей пришлось поторопиться — старики уже вовсю орудовали своими кривыми деревянными заступами, спешно засыпая могилу. Как только дело было сделано, все четверо ндифа немедленно удалились, не проронив ни слова и не оглядываясь.

Рамчандра опустился на колени.

— Прости за то, что завидовал тебе, — глухо выдавил он. — Если нам суждено встретиться в иной жизни, ты снова будешь король, я же — только пес у твоих ног.

Низко склонившись, он губами коснулся рыхлой сырой земли, затем медленно встал и обратил взор к Тамаре. Ей знаком был этот взгляд, выражение неподдельной скорби, и она потупилась. Настал ее черед оплакивать друга, но не было слез.

Рамчандра, перешагнув могильный холмик, обнял Тамару за плечи, и ee прорвало наконец. Когда самое трудное, первые рыдания, осталось позади, они медленно удалились по полузаросшей тропе в неуместно цветистые заросли.

— Кремация все же лучше, — заметил под конец пути Рамчандра. — Душе легче вырваться из бренных оков.

— Лучше земли ничего нет, — сипло отозвалась Тамара.

— Может, пора связаться с базой на Анкаре, чтобы высылали катер?

— Не знаю.

— А и верно, не след нам торопиться с подобным решением.

Радужные краски бесчисленных ламаб вокруг двоих землян то затенялись, то вновь вспыхивали под солнцем, то опять погружались в призрачную тень. Даже опираясь на твердую руку спутника, Тамара то и дело спотыкалась на ровном месте.

— С тем же успехом мы могли бы и завершить то, за чем явились сюда, — сказала она.

— Завершить, — эхом отозвался Рамчандра. — Этнологию сновидений.

— Сновидений, говоришь? О нет! Вокруг нас реальность. И порой куда суровее, чем хотелось бы.

— Такова природа всех сновидений.

Спустя три дня наступило время очередного рапорта базе, располагавшейся на Анкаре, внутренней планете системы. Там-то земляне, добравшись до этого удаленного уголка Галактики, и разместили главный экспедиционный центр, обслуживающий всех занятых исследованием окрестных планет. Сжато, как это и было принято в Этнографической службе, доложив о смерти Боба:

"Несчастный случай, виновных нет", — они отключились, не желая выслушивать дежурные фразы соболезнований.

Жизнь в Гамо без Боба продолжалась как и прежде. Женщины избегали поминать его при Тамаре, лишь старуха Бинира несколько вечеров подряд провела под стеной ее хижины, уныло выводя свои шаманские рулады — скрипучее легато незримого сверчка. Однажды на глаза Тамаре попались две юные танцовщицы, возлагавшие к порогу опустевшей хижины Боба охапку цветущих веток пандсу. Она решительно направилась к ним, но те, таинственно хихикая, тут же метнулись в ближайшие заросли. Вскоре пожар поглотил и саму хижину. В результате, видимо, детских шалостей с огнем — расследование проводить не стали — она выгорела дотла, а уже через неделю все следы свежего пепелища скрыла молодая поросль.

Рамчандра все дни и даже ночи проводил в компании стариков Гамы и Ганды, долбая гранит науки и накопив уже чертову уйму новой информации. По-прежнему нестройными рядами покачивали бедрами танцовщицы гучейи и колыхали пышными бюстами солистки зиветты — под как и прежде заунывный хор благодарных зрителей: "Ай-вей, вей, ай- вей, вей…" Как всегда кусты вокруг деревенской танцплощадки кишели совокупляющимися в светлых сумерках парочками. Охотники как обычно гордо возвращались домой с богатой добычей, подстреленные поро, точно молочные поросята, болтались у них на длинных шестах.

Рамчандра объявился лишь на двенадцатую после гибели Боба ночь. Он пришел, когда Тамара пыталась перечитывать какие-то старые записи, — с равным успехом она могла бы листать и пустые страницы: голова раскалывалась, строчки плясали перед глазами, слова теряли смысл и ничего не означали.

Гость встал у двери — тихий и незаметный, словно не человек, а тень человека, — и Тамара встретила его замутненным, бессмысленным взором. Рамчандра пробормотал что-то пустое о неизбывном одиночестве, а затем — темный силуэт на фоне светлых сумерек — добавил:

— Это точно внутренний огонь. Словно аутодафе изнутри. Только душа не освобождается, а тоже горит…

— Входи же, чего стоишь, — сказала Тамара.

Спустя несколько дней, снова ночью, они беседовали, лежа рядом в потемках, и снова под аккомпанемент барабанной дроби дождя по тростниковой кровле. — …Как только увидел тебя впервые, — сказал Рамчандра. — Честное слово, в тот самый день, когда мы познакомились в столовой базы на Анкаре.

— А по твоему поведению тогда этого никак не скажешь, — заметила Тамара, томно улыбаясь.

— Я испугался самого себя, — признался Рамчандра. — Стоп, сказал я себе тогда. Нет, нет и нет, хватит, мол, с меня жены-покойницы, в жизни человека такое не повторяется, в эту игру не играют дважды.

Лучше уж всегда лелеять память о светлом прошлом.

— Но ведь ты и теперь не забываешь ее, — прошептала Тамара.

— Не забываю. Однако теперь я в силах сказать «да» и ей, и тебе.

Да… Да. Да! Послушай, Тамара, ты сделала меня свободным, твои руки, твои ласки освободили меня. И вместе с тем связали, опутали по рукам и ногам. Никогда в жизни я больше не буду свободен, никогда не перестану желать тебя и не желаю переставать…

— Как просто все стало теперь. И как сложно было прежде. Что-то стояло между нами…

— Мой страх. И ревность.

— Ревность? Неужто ты ревновал меня к Бобу?

— О да. — Голос Рамчандры дрогнул.

— Ох, Рам, да я и помыслить… С самого начала я…

— Морок, — перебил он шепотом. — Наваждение.

Тепло мужского тела под боком, чертовски уютно, а Боб стынет там в холодной своей могиле. Огонь лучше земли…

Тамара вздрогнула и проснулась — Рам, ласково поглаживая ее по щеке, тихо приговаривал:

— Спи, усни, родная моя, спи, любимая, все хорошо, все будет хорошо…

— Что? Где я? Что такое?

— Всего лишь дурной сон.

— Сон. Ах, да, сон! Только вовсе не дурной, просто чудной какойто…

Дождь уже перестал, и свет газового гиганта в небесах, просеянный сквозь плотные облака, молочной дымкой стелился по укромным уголкам хижины. На этом мглистом фоне Тамара отчетливо видела лишь орлиный профиль Рамчандры да темные его кудри.

— И о чем же?

— Мальчик, молодой человек… Нет, все же подросток, тинейджер — лет эдак пятнадцати. Стоит прямо передо мной. Но занимает в то же время как бы все пространство вокруг — так что ни мимо пройти, ни кругом обойти. И все же — самый обыкновенный парнишка, наверняка даже очкарик. Таращится на меня, эдак подслеповато мигая и щурясь, тупо пялится и повторяет, как попка: "Били меня, били меня…" И мне вдруг становится до слез жалко его, я спрашиваю — кто, мол, да за что? Но он заладил свое как заведенный: "Били меня, били меня…" И тут я проснулась.

— Били меня? Любопытно, любопытно… — сонно пробормотал Рамчандра. — Били меня… Билли… Меня зовут Билли…

— Точно! Так и есть. Меня зовут Билли, это он и хотел мне сказать.

— Ох! — выдохнул вдруг Рамчандра, рывком садясь на постели.

Утратив со дня смерти Боба былое доверие к ндифа, ко всему их благостному мирку, Тамара постоянно теперь была начеку. Вот и сейчас, вздрогнув, она невольно оглянулась на вход — уж не закрался ли кто в хижину?

— Что-то не так?

— Да нет, все в порядке.

— Чего ж ты задергался?

— Ничего, пустяки, спи спокойно. Просто ты пообщалась с Творцом.

— Во сне, что ли?

— Во сне. И он назвал тебе свое настоящее имя.

— Билли? — не поверила Тамара. Тревога уже отпускала ее и, поскольку на Рамчандру явно нашла охота попаясничать, она тоже позволила себе слабый нервический смешок. — Здешнего бога кличут Биллом?

— Да. Его зовут Билл Копман. Или Билл Каплан. Или Кауфман.

— Бик-Коп-Ман?

— Звук ле вытеснен, сменился буквой «к», как, например, в слове "шикка"-шелк.

— Что за ахинею ты несешь?

— Билл Копман. Человек, сотворивший мир.

— Что, что он сделал?

— Он творец мира сего. Всего здесь сущего: Йирдо с остальными планетами, визгливых поро, пестрых кустов путти, беззаботных ндифа. Именно его ты и видела во сне. Пятнадцатилетний юнец, близорукий, возможно, весь в прыщах и с хилыми лодыжками. Ты видела его, а с твоей помощью увидел на мгновение и я. Нескладный такой, кожа да кости, лодырь, застенчивый, как кисейная барышня.

До дыр зачитывает комиксы, обожает фантастику, постоянно грезит наяву, воображая себя эдаким космическим волком, суперменом, плечистым блондином, удачливым в охоте, непобедимым в сражениях и неутомимым в постели. Он одержим своим персонажем, сознание попросту переполнилось, выплеснулось наружу — вот так оно все здесь и образовалось.

— Будет тебе паясничать, Рам! Хватит уже!

— Но ведь это ты разговаривала с Творцом, не я. Ты спрашивала его.

И он тебе не ответил. Да и не мог бы ответить. Он попросту не знает ответа. Не осознает еще собственных желаний. Но охвачен ими, буквально одержим, не видит и не замечает ничего, кроме единственно своей страсти. Так, и только так творятся миры. Лишь тот, кто не ведает страстей, кто полностью свободен от любых желаний, тот свободен и от сотворения миров. И ты знаешь это.

Прикрыв на миг глаза, Тамара снова вгляделась в недавний сон.

— Он говорил по-английски, — вырвалось у нее против воли.

Рамчандра кивнул. Его хладнокровие, поощрительный, почти игривый тон действовали на Тамару расслабляюще — забавно было лежать так, вглядываясь на пару в один и тот же дурацкий сон.

— Мальчик все записывает, — внесла свою лепту в игру Тамара. — Все свои фантазии. Cоставляет карты местности. Как очень многие дети.

И даже некоторые взрослые…

— Полагаю, у него должна быть отдельная тетрадка для вымышленного им самим языка ндифа. Вот бы сравнить с моими записями!

— Чего же легче! Сходи одолжи.

— Хм… пожалуй. Однако ему ведь неведом язык стариков.

— Рамчандра!

— Что, любимая?

— Ты что же, всерьез полагаешь, что из-за какого-то там мозгляка, записывающего разную чепуху где-нибудь в… допустим, в Канзасе, на расстоянии в тридцать один световой год от него может возникнуть целая планета с растительностью, животным миром и даже разумными обитателями? Причем так, будто существовала всегда. Изза сопливого мальчишки с тетрадкой? А как же тогда с остальными фантазерами — откуда-нибудь из Шенектеди? Или из Нью-Дели? Да откуда угодно!

— По-моему, это очевидно.

— Да ты городишь чушь, пожалуй, почище той, что Билл Копман в qbnei тетрадке!

— Ты так думаешь? Но почему?

— Время… И пространства на всех не хватит.

— Хватит. И времени, и пространства. Вселенная безгранична, ее циклы нескончаемы. Так что пространства хватит для всех снов, для любых фантазий. Пределов нет, мир бесконечен. — Голос Рамчандры звучал теперь глуховато, как бы издалека. — Билл Копман видит сны, — прибавил он. — И Бог танцует. Боб умирает. А мы любим друг друга.

Тамара снова увидала мысленным взором подслеповато мигающие глазки, сопливый нос, конопатое лицо снова заполняло собою весь мир — ни пройти ни проехать.

— Признайся, Рам, что ты просто шутишь, — взмолилась она, ее уже маленько знобило.

— Я просто шучу, любимая, — послушно повторил он.

— Если это не розыгрыш, если такова правда, то кому по силам такое вынести? Так влипнуть, угодить в чей-то сон, как кур в ощип, в мир чужих грез, параллельный мир, альтернативную вселенную — как ни называй, все едино.

— Почему угодить? Почему влипнуть? В любой момент мы радируем на Анкару, и за нами вышлют челнок. А там ближайшим рейсом, если захочешь, вернемся на Землю. Абсолютно ничего не изменилось.

— Но невыносима же сама мысль, что мы в чьем-то там сне! Кошмар! А что, если… что, если, пока мы здесь, Билл Копман вдруг возьмет да проснется?

— Только раз в тысячи и тысячи лет суждено душе пробудиться, — сказал Рамчандра, и голос его был исполнен печали.

Тамара же, напротив, находила это весьма ободряющим. Поразмыслив, она отыскала еще один дополнительный источник самоутешения.

— Но ведь не может решительно все зависеть от него, даже если он и затеял это, — сказала она. — Места, где нет поселений, они ведь должны быть пустыми на его картах. Но жизнь в них так же, как и повсюду, бьет ключом — звери, птицы, насекомые, лес, трава… Стало быть, существует и реальность сама по себе, свободная от сна. Затем еще старики. Они никак не вписываются, не могут быть частью… влажных снов Билла. Он, возможно, по жизни не знаком еще ни с одним стариком, не интересуется ими вообще. Вот почему они тоже свободны.

— Ты права. Старики начинают придумывать свой собственный мир.

Фантазируют, изобретают слова. Рассказывают предания.

— Навряд ли мальчишка хотя бы раз задумывался о смерти.

— По силам ли живому вообразить смерть? — вопросил Рамчандра. — Ее можно только пережить. Как это сделал Боб… Точно сон о сне.

На месте облаков, мягко сносимых ветром на запад, уже забрезжил рассвет.

— Он выглядел встревоженным в моем сне, — пробормотала Тамара. — Таким испуганным. Как… Словно чувствовал определенную вину за смерть Боба.

— Тамара, Тамара, всегда ты на шаг впереди, всегда опережаешь меня. — Рамчандра зарылся лицом в ее грудь.

— Рамчандра, — сказала Тамара, ласково ероша жесткие кудри. — Помоему, я уже хочу домой. Прочь из этого мира. Назад в реальный.

— Иди первая, я следом.

— Ох, какой же ты весь из себя смиренный! Лжец и клоун! Сам ведь даже ни капельки не напуган.

— Это правда, — согласился Рамчандра, едва слышно вздыхая.

— Как давно уже ты все это понял? Когда отплясывал там с Бро-Капом и остальными? Уже тогда, что ли?

— Нет-нет. Только теперь, в эту ночь, после твоего вещего сна. Ты fe сама его видела. А все, что я мог, — лишь облечь в слова твое озарение. Но, если угодно, можно сказать, что я знал это всегда. И теперь, когда ты хочешь увести меня домой, я начинаю вспоминать свой родной язык. Язык, на котором разговаривал в детстве в том маленьком домике под сенью деревьев, что возле храма Шивы в одном из предместий Калькутты. Но там ли теперь мой дом? А может, здесь?

Какой из двух миров воистину реален? Да и имеет ли это хоть какоенибудь значение? Ведь и Земля кому-то снится. Какому великому сновидцу? Но ведь и мы с тобой тоже парни не промах, тоже видим сны, мы оба Шакти, и нашим с тобой мирам суждено быть, покуда живы наши желания.