Глава 7
Блейк очнулся под вопли Комнаты.
— Куда вы ушли? — кричала она на него. — Куда вы ходили? Что с вами случилось?
Он сидел на полу посреди комнаты, поджав под себя ноги. А между тем ему следовало бы лежать в кровати. Комната снова завела свое.
— Куда вы ушли? — гремела она. — Что с вами спустилось? Что…
— Ой, да замолчи ты, — сказал Блейк.
Комната замолчала. В окно струился свет утреннего солнца, где-то на улице щебетала птица. В комнате все было, как обычно, никаких изменений. Он помнил, что, когда ложился спать, она имела точно такой же вид.
— А теперь скажи мне, что именно тут произошло, — потребовал Блейк.
— Вы ушли! — взвыла Комната. — И построили вокруг себя стену…
— Стену?!
— Какое-то ничто, — отвечала Комната. — Какое-то сферическое ничто. Вы заполнили меня облаком из ничего.
— Ты с ума сошла, — сказал Блейк. — Как я мог это сделать?
Однако, не успев произнести эти слова, он понял, что Комната права. Комната умела только докладывать о тех явлениях, которые улавливала. Такой штукой, как воображение, она не обладала. Комната была всего лишь машиной и не имела опыта по части суеверий, мифов и сказок.
— Вы исчезли, — заявила Комната. — Завернулись в ничто и исчезли. Но прежде чем исчезнуть, вы изменились.
— Как это я мог измениться?
— Не знаю, но вы изменились. Вы растаяли и обрели иную форму или начали обретать иную форму. А потом закутались в ничто.
— И ты меня не чувствовала? И поэтому решила, что я исчез?
— Я вас не чувствовала, — ответила Комната. — Я не умею проникать сквозь ничто.
— Сквозь ЭТО Ничто?
— Сквозь любое ничто, — сказала Комната. — Я не умею анализировать ничто.
Блейк поднялся с пола и потянулся за шортами, которые бросил на пол накануне вечером. Надев их, он взял коричневый халат, висевший на спинке стула.
Халат оказался шерстяным. И Блейк вдруг вспомнил вчерашний вечер, вспомнил странный каменный дом, сенатора и его дочь.
— Вы изменились, — сказала Комната. — Вы изменились и создали вокруг себя оболочку из ничего.
Но он не помнил этого. Никакого намека на странное превращение не было в его памяти.
Не помнил он и случившегося накануне вечером — с того мига, когда вышел во внутренний дворик, и до момента, когда обнаружил, что стоит в добрых пяти милях от дома и вокруг завывает буря.
Господи, что же происходит? — спросил Блейк себя.
Он плюхнулся на кровать и положил халат на колени.
— Комната, — спросил он, — а ты уверена?
— Я уверена, — ответила Комната.
— Не фантазируешь?
— Вам отлично известно, — твердо ответила Комната, — что я бы не стала фантазировать.
— Да, конечно, не стала бы…
— Фантазия нелогична, — сказала Комната.
— Да, разумеется, ты права, — ответил Блейк. Он поднялся, накинул халат и двинулся к двери.
— Вам больше нечего сказать? — укоризненно спросила Комната.
— А что я могу сказать? — отозвался Блейк. — Ты знаешь об этом больше моего.
Он вышел в дверь и зашагал вдоль балкона. У лестницы Дом встретил его своим обычным утренним приветствием.
— С добрым утром, сэр, — сказал он. — Солнце взошло и светит ярко. Буря кончилась, и туч больше нет. Прогнозы обещают ясную и теплую погоду. Температура сейчас сорок девять градусов, а в течение дня она превысит шестьдесят градусов. Прелестный осенний день, и все вокруг очень красиво. Чего изволите пожелать, сэр? Отделка? Мебель? Музыка?
— Спроси его, что подать на стол! — завопила Кухня.
— И что подать вам на стол? — спросил Дом.
— Может быть, овсянку?
— Овсянку! — вскричала Кухня. — Вечно эта овсянка. Или яичница с ветчиной. Или оладьи. Почему бы хоть разок не съесть что-нибудь эдакое? Почему…
— Овсянку, — твердо сказал Блейк.
— Человек хочет овсянки, — произнес Дом.
— Ладно, — сдалась Кухня. — Одна порция овсянки на подходе!
— Не обращайте на нее внимания, — сказал Дом. — В программу кухни заложены всякие замысловатые рецепты, по которым она большая специалистка, но у нее почти не бывает возможностей воспользоваться хотя бы одним из них. Почему бы вам, сэр, когда-нибудь, просто забавы ради, не разрешить Кухне…
— Овсянки, — сказал Блейк.
— Хорошо, сэр. Утренняя газета на лотке в почтографе, но сегодняшнее утро не богато новостями.
— Если не возражаешь, я посмотрю ее сам, — сказал Блейк.
— Конечно, сэр. Как вам угодно, сэр. Я лишь стараюсь информировать…
— Постарайся не перестараться, — посоветовал Блейк.
— Извините, сэр, — сказал Дом. — Я буду следить за собой.
В прихожей Блейк взял газету и сунул ее под мышку, потом подошел к окну в боковой стене и выглянул наружу. Соседний дом исчез. Платформа опустела.
— Они уехали нынче утром, — объяснил Дом. — Около часа назад. Думаю, ненадолго, в отпуск. Мы все очень рады…
— Мы?
— Да, а что? Все остальные дома, сэр. Мы рады, что они уехали ненадолго и вернутся опять. Они очень хорошие соседи, сэр.
— Ты, похоже, много о них знаешь. А я даже почти не разговаривал с ними.
— О, — произнес Дом, — я не о людях, сэр. Я не о них говорил. Я имел в виду сам дом.
— Значит, и вы, дома, смотрите друг на дружку как на соседей?
— Ну разумеется. Мы наносим визиты, болтаем о том о сем.
— Обмениваетесь информацией?
— Естественно, — ответил Дом. — Но давайте поговорим об интерьере.
— Меня вполне устраивает и нынешний.
— Он не менялся уже много недель.
— Что ж, — задумчиво произнес Блейк, — попробуй поупражняться с обоями в столовой.
— Это не обои, сэр.
— Знаю, что не обои. Я хочу сказать, что мне уже начинает надоедать созерцание кролика, щиплющего клевер.
— Что бы вы хотели вместо кролика?
— Что угодно, на твой вкус. Лишь бы там кроликов не было.
— Но мы можем создавать тысячи комбинаций, сэр.
— Что твоей душе угодно, — сказал Блейк. — Только смотри, чтобы без кроликов.
Он отвернулся от окна и пошел в столовую. Со стен на него уставились глаза — тысячи глаз, глаз без лиц, глаз, сорванных со множества лиц и наклеенных на стены. Глаз, составляющих пары и существующих поодиночке. И все они смотрели прямо на Блейка.
Были здесь синие детские глазки, глядевшие с задумчивой невинностью; глаза, налитые кровью и горевшие устрашающим огнем; был глаз распутника и мутный, слезящийся глаз дряхлого старика. И все они знали Блейка, знали, кто он такой. Если бы к этим глазам прилагались рты, все они сейчас говорили бы с Блейком, кричали на него, строили ему гримасы.
— Дом! — воскликнул он.
— В чем дело, сэр?
— Глаза!
— Сэр, вы же сами сказали: все, что угодно, только не кроликов. Я подумал, что глаза — нечто совершенно новое…
— Убери их отсюда! — взревел Блейк.
Глаза исчезли, и вместо них появился пляж, сбегавший к морю. Белый песок тянулся до вздымающихся волн, бьющих в берег, а на далеком мысу гнулись под ветром хилые, истерзанные стихией деревья. Над водой с криками летали птицы, а в комнате стоял запах соли и песка.
— Лучше? — спросил Дом.
— Да, — ответил Блейк, — гораздо лучше. Большое спасибо.
Он сидел, завороженно глядя на эту картину. Как будто на пляже сидишь, думалось ему.
— Мы включили звук и запах, — сказал Дом. — Можем добавить и ветер.
— Нет, — ответил Блейк, — этого вполне достаточно.
Грохочущие волны набегали на берег, птицы с криками реяли над ними, по небу катились черные тучи. Интересно, существует ли нечто такое, что Дом не способен воспроизвести на этой стене? Тысячи комбинаций, сказал он. Человек может сидеть здесь и смотреть на то, что создал на стене Дом.
Дом, подумал Блейк. Что такое дом? Как он развился в то, чем стал? Сначала, на туманной заре человечества, дом был всего лишь укрытием, защищавшим людей от ветра и дождя, местом, куда можно было забиться, спрятаться. И это определение применимо к нему и сейчас, но теперь люди не только забиваются и прячутся в него; дом стал местом для жизни. Быть может, когда-нибудь в будущем настанет день и человек перестанет покидать свой дом, будет проводить в нем всю свою жизнь, не отваживаясь выглянуть за дверь, избавившись от необходимости или потребности пускаться в странствия.
И день этот, сказал себе Блейк, может быть, ближе, чем думают. Поскольку дом — уже не просто укрытие и не просто место, где живут. Он стал приятелем и слугой, и в его стенах найдется все, что может понадобиться человеку.
Рядом с гостиной располагалась маленькая комнатка, где стоял трехмерник — естественное продолжение и плод развития телевидения, которое Блейк знал еще двести лет назад. Но теперь его не смотрели и слушали, а как бы ощущали на себе. Растянувшийся вдоль стены кусочек морского берега — частица образа, подумал Блейк. Оказавшись в этой комнате и включив прибор, вы приобщаетесь к действию и словно участвуете в спектакле. Вас не просто подхватывают и обволакивают звуки, запахи, вкус, температура и ощущение происходящего; вы как-то незаметно превращаетесь в сознающую и сопереживающую частицу того действия и того чувства, которые разворачивает перед вашими глазами комната.
А напротив трехмерника, в углу жилой золы, располагалась библиотека, храня в своем наивном электронном естестве всю литературу, уцелевшую на протяжении долгой истории человечества. Здесь можно было поворотом диска вызвать к жизни все еще сохранившиеся мысли и надежды любого человеческого существа, когда-либо писавшего слова в надежде запечатлеть на бумажном листе собранные воедино чувства, убеждения и опыт, ключом бьющие из глубин разума.
Этот дом далеко ушел от своих собратьев двухсотлетней давности, превратившись в строение и институт, достойные удивления. Быть может, еще через двести лет он изменится и усовершенствуется настолько, насколько изменился за два прошедших века. Есть ли предел развитию самого понятия «дом»? — спросил себя Блейк.
Он развернул газету и увидел, что Дом был прав: новостей оказалось немного. Еще трех человек выбрали в кандидаты на Кладезь Разума, и теперь они войдут в число избранных, чьи мысли и характеры, знания и ум вот уже 300 лет вводятся в большой банк разума, хранящий в своих сердечниках накопленные умнейшими людьми планеты суждения и идеи.
Североамериканский проект изменения погоды в конце концов отослали на пересмотр в верховный суд, заседавший в Риме.
Перебранка по вопросу о судьбе креветок и побережья флориды все еще продолжается.
Исследовательский звездолет, отсутствовавший десять лет и считавшийся пропавшим, наконец приземлился в Москве.
И последнее: окружные слушания по предложенным биоинженерами программам начнутся в Вашингтоне завтра. Статья о биоинженерии сопровождалась двумя заметками, по колонке каждая. Одну написал сенатор Чандлер Гортон, вторую — сенатор Соломон Стоун.
Блейк свернул газету и уселся читать.
«Вашингтон, Северная Америка. Завтра здесь откроются окружные слушания. Два сенатора Северной Америки вступят в единоборство из-за плана вызывающей многочисленные споры биоинженерной программы. Ни один проект последних лет не будоражил до такой степени воображение общественности. Нет в сегодняшнем мире вопроса, вызывающего большие разногласия.
Два североамериканских сенатора занимают диаметрально противоположные позиции. Впрочем, они соперничали друг с другом на протяжении почти всей своей политической карьеры. Сенатор Чандлер Гортон твердо стоит за одобрение предложения, которое в начале будущего года будет вынесено на всемирный референдум. Сенатор Соломон Стоун находится в столь же твердой оппозиции к нему.
В том, что эти два человека оказались по разные стороны баррикад, нет ничего нового. Но политическое значение этого вопроса возрастает в связи с так называемым принципом Единогласия, предусматривающим, что по вопросам такого рода, вынесенным на всемирный референдум, наказы избирателей должны быть единогласно утверждены членами Всемирного Сената в Женеве. Таким образом, при голосования „за“ от сенатора Стоуна потребуют отдать свой голос в сенате в поддержку мероприятия. Не сделав этого, он вынужден будет отступить, подав в отставку со своего поста. Тогда будут назначены специальные выборы для заполнения вакансии, образовавшейся в результате его отставки. В списки на внеочередные выборы попадут лишь те кандидаты, которые предварительно заявили о своей поддержке мероприятия.
Если референдум отклонит мероприятие, точно в таком же положении окажется сенатор Гортон.
В прошлом в подобных ситуациях некоторые сенаторы сохраняли свои посты, голосуя за предложения, против которых они возражали. Ни Стоун, ни Гортон, по мнению большинства обозревателей, на это не пойдут. Оба поставили на карту свое доброе имя и политическую карьеру. Их политические философии находятся на противоположных полюсах спектра, а многолетняя личная неприязнь друг к другу стала в сенате притчей во языцех. Сейчас никто не верит, что тот или другой…»
— Простите, сэр, — сказал Дом, — но Верхний Этаж информирует меня, что с вами происходит нечто странное. Надеюсь, вы здоровы?
Блейк поднял голову.
— Да, — ответил он, — я здоров.
— Однако мысль повидаться с врачом, вероятно, покажется вам достойной внимания, — настаивал Дом.
Блейк отложил газету. В конце концов, несмотря на всю свою чопорность, Дом действует из лучших побуждений. Ведь это вспомогательный механизм, и единственная его цель и забота — служить человеческому существу, которому он дает кров.
— Может, ты и прав, — сказал Блейк.
Несомненно, что-то было не так.
За сутки с ним дважды происходило нечто странное.
— В Вашингтоне был какой-то врач, — сказал он. — В той больнице, куда меня привезли, чтобы оживить. По-моему, его звали Даниэльс.
— Доктор Майкл Даниэльс, — сказал Дом.
— Ты знаешь его имя?
— У нас есть полное досье на вас, — отвечал Дом. — А иначе мы не смогли бы обслуживать вас должным образом.
— Значит, у тебя есть его номер? Ты можешь позвонить ему?
— Разумеется. Если вы этого пожелаете.
— Будь любезен, — сказал Блейк. Он положил газету на стол, поднялся и пошел в гостиную. Там уселся перед телефоном, и маленький экран, моргая, засветился.
— Минутку, — проговорил Дом. Экран прояснился, и на нем появились голова и плечи доктора Майкла Даниэльса.
— Это Эндрю Блейк. Вы меня помните?
— Конечно, помню, — ответил Даниэльс. — Только вчера вечером думал о вас. Как у вас дела?
— Физически я в полном порядке, — сказал Блейк. — Но у меня были… наверное, вы назвали бы их галлюцинациями — до тех пор, пока не поняли бы, что это нечто совсем иное.
— Но вы не думаете, что это галлюцинации?
— Совершенно уверен, что нет, — ответил Блейк.
— Вы не могли бы приехать? — спросил Даниэльс. — Я хотел бы обследовать вас.
— Приеду с радостью, доктор.
— Вашингтон расползается по швам, — сообщил Даниэльс. — Все забито, люди прибывают на этот биоинженерный спектакль. Напротив нас, через улицу, есть стоянка для домов. Вы подождете, пока я справлюсь о свободных местах?
— Подожду, — ответил Блейк.
Лицо Даниэльса исчезло, и на экране заплясали размытые и неясные очертания кабинета.
Послышался громовой голос Кухни:
— Одна порция овсянки готова. И кусок поджаренного хлеба тоже! И яичница с ветчиной тоже! И кофейник с кофе тоже!
— Хозяин разговаривает по телефону, — укоризненно проговорил Дом. — И заказывал он только овсянку.
— А может, хозяин передумает, — возразила Кухня. — Может, овсянки не хватит. Может, он голоднее, чем ему кажется. Вы же не хотите, чтобы про нас говорили, будто мы морим его голодом.
Даниэльс вновь появился на экране.
— Спасибо, что дождались, — сказал он. — Я проверил, свободного места сейчас нет. Утром освободится один фундамент, я зарезервировал его для вас. Вы можете подождать до утра?
— Наверное, могу, — ответил Блейк. — Я хотел только поговорить с вами.
— Но мы можем поговорить прямо сейчас.
Блейк покачал головой.
— Понимаю, — сказал Даниэльс. — Тогда до завтра. Скажем, в час дня. Каковы ваши планы на сегодня?
— У меня нет никаких планов.
— А почему бы вам не отправиться на рыбалку? Отвлечетесь, займетесь делом. Вы рыболов?
— Не знаю. Не думал об этом. Может, и был рыболовом. Название этого вида спорта мне знакомо.
— Кое-что мало-помалу возвращается, — сказал Даниэльс. — Вспоминается…
— Не вспоминается. Просто формируется фон. Временами какая-то крупица встает на свое место, но все это едва ли что-либо говорит мне. Кто-то что-то скажет, или я о чем-то прочитаю и вдруг понимаю, что это мне знакомо. Вдруг узнаю какое-то высказывание, явление или место. Что-то такое, что я знал в прошлом, с чем сталкивался, но не помню, как, когда и в каких условиях.
— Если б в этом вашем фоне нашлась для нас какая-нибудь зацепка, нам было бы легче, — сказал Даниэльс.
— Я просто живу с этим фоном, — сообщил Блейк. — Кроме него, мне не на что опереться.
— Ладно, — отступился Даниэльс. — Сегодня поудите рыбки всласть, а завтра увидимся. Кажется, неподалеку от вас есть речушки с форелью. Поищите одну из них.
— Спасибо, доктор.
Телефон со щелчком отключился, экран померк. Блейк отвернулся.
— После завтрака во внутреннем дворике вас будет ждать леталка. Рыболовные снасти вы найдете в задней спальне, которая используется под кладовку, а Кухня соберет вам ленч. Ну, а я пока поищу хороший ручей с форелью и подскажу вам, как к нему добраться и…
— Прекратите болтовню! — загремела Кухня. — Завтрак стынет!
