Книга: Игрушка судьбы
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Плотояд явился, едва рассвело.
— Прекрасно, — возвестил он, — Вы готовы. Мы двинемся не спеша. Идти недалеко. Перед отбытием я проверил туннель. Туннель не исправился.
Он повел их вверх по крутому склону холма и сразу же вниз в лощину, такую глубокую и вдобавок заросшую лесом, что на дне еще не рассосалась ночная мгла. Деревья уходили ввысь, стволы в нижней части, футов на тридцать от почвы, были почти лишены ветвей. Лес в общем напоминал земной, хотя, как заметил Картер Хортон, кора выглядела чешуйчатой, а листья — скорее пурпурно-черными, чем зелеными. Под деревьями было почти голо, подлесок практически отсутствовал, лишь кое-где торчали редкие хрупкие кустики. Время от времени среди опавших ветвей перебегали крошечные верткие зверушки, но Хортону так и не выпало случая их рассмотреть.
На склонах там и сям виднелись скальные обнажения, а когда путники перевалили следующий холм и пересекли узкий, но шумный ручей, на дальнем его берегу их поджидали настоящие небольшие утесы. Плотояд показал им расщелину, тропинка стала еще круче, взобраться наверх удалось с трудом. Утесы, как определил Хортон, были сложены из пегматита. Осадочных напластований не было и в помине.
Расщелина вывела их на холм, который перешел в гребень повыше двух предыдущих. На верхушке были набросаны валуны, вдоль гребня бежал невысокий скальный уступ. Плотояд опустился на каменную плиту и похлопал по ее поверхности, приглашая человека сесть рядом.
— Здесь задержимся и переведем дух, — объявил он, — Местность сильно пересеченная.
— Далеко нам еще? — поинтересовался Хортон.
Плотояд взмахнул пучком щупалец, служившим ему рукой.
— Еще два холма, — объявил он, — и мы почти пришли. Да, между прочим, уловили вы вечером Божий час?
— Божий час?
— Шекспир прозвал его так. Что-то спускается с небес и трогает каждого. Словно там наверху кто-то есть.
— Да, — подтвердил Хортон, — мы это уловили. Ты не можешь объяснить нам, что это такое?
— Не знаю, — ответил Плотояд, — мне оно не нравится. Без спроса заглядывает в нутро. Отворяет все мозги до печенок. Вот почему я покинул вас стремительно. Оно меня нервирует. Лишает сил. Но я вчера промедлил. Оно захватило меня на полдороге.
— Выходит, ты знал заранее, что оно придет?
— Оно приходит каждый день. Почти каждый день. Бывает иногда, хоть и неподолгу, что оно не показывается. А потом приходит опять и движется по часам дня. Нынче оно приходит вечерами. Каждый вечер на малое время позже. Движется и днем и ночью. Час меняется, хоть перемена почти незаметна.
— И это происходило в течение всех лет, что ты здесь?
— Всех-всех, — подтвердил Плотояд. — Оно не оставляет в покое.
— Ты не догадываешься, что это?
— Шекспир говорил, оно из космоса. Он говорил — оно вроде как далеко в космосе. Оно приходит, когда точка планеты, где мы есть, поворачивается к некой точке в дальнем пространстве.
Пока шел разговор, Никодимус бродил по скальному уступу, то и дело наклоняясь и подбирая отдельные каменные осколки. Теперь он гордо направился к Хортону, протягивая штук пять мелких камушков.
— Изумруды, — объявил он, — Освобождены выветриванием и лежат просто так на земле. В основной породе их еще больше.
Хортон принял добычу, высыпал на ладонь и принялся разглядывать, помогая себе указательным пальцем. Плотояд пододвинулся поближе, наклонился, любопытствуя, и высказался:
— Красивенькие камни…
— Нет, черт побери, — отозвался Хортон. — Куда лучше, чем камни. Это действительно изумруды, — Он смерил Никодимуса подозрительным взглядом, — А ты-то откуда узнал?
— Я взял трансмог охотника за минералами, — ответил робот, — Вставил трансмог инженера, но там еще оставалось место, вот я и добавил трансмог охотника…
— Охотник за минералами, подумать только! Какого дьявола тебе понадобился такой трансмог?
— Каждому из нас, — степенно ответил Никодимус, — было разрешено включить в комплект один трансмог — увлечение. Для нашего личного удовольствия. Существуют трансмоги филателиста, и шахматиста, и множество других. Но мне подумалось, что трансмог охотника за минералами…
Хортон вернул робота к вопросу об изумрудах.
— Ты говоришь, там еще есть?
— Предполагаю, что здесь целое состояние. Изумрудные копи.
Плотояд так и вскинулся:
— Состояние?
— Он прав, — сказал Хортон, — Весь холм может оказаться сплошным месторождением.
— Эти красивенькие камни имеют ценность?
— У моего народа имеют, и немалую.
— Никогда не слышал ничего подобного, — объявил Плотояд, — Для меня звучит совершенно безумно. Всего-навсего камни, красивенькие, приятные глазу. Но что с ними делать? — Он неспешно поднялся на ноги, — Пора идти дальше.
— Хорошо, — согласился Хортон, — Пойдем дальше.
И вернул изумруды Никодимусу.
— Надлежало бы осмотреть все вокруг…
— Еще успеем, — сказал Хортон, — Никуда они не денутся.
— Надо провести основательную разведку, — настаивал робот, — в интересах Земли…
— Землю можно больше не принимать во внимание, — сказал Хортон. — Вы с Кораблем не оставили на этот счет сомнений. Что бы ни случилось, что бы мы ни нашли, Корабль возвращаться не намерен.
— Вы говорите непостижимо для меня, — вставил Плотояд.
— Извини нас, — успокоил его Хортон. — Просто небольшая шутка, понятная нам двоим. Не стоит и объяснять.
Они спустились с холма, пересекли еще одну лощину, потом полезли на новый склон. Передышек больше не было. Солнце поднялось выше и отчасти растопило лесную мглу. Становилось тепло.
Плотояд двигался вроде бы неуклюже, но шаг его был удивительно быстр и легок. Хортон пыхтел, стараясь не отставать, а Никодимус замыкал шествие. Но на робота Хортон не оборачивался, все его внимание было сосредоточено на идущем впереди: он напряженно соображал, что это все-таки за существо. Дикарь и неряха, на сей счет не может быть двух мнений, но норовистый, нацеленный на убийство и потенциально опасный. Пока что держится достаточно дружелюбно, болтает без конца про своего сердечного друга Шекспира, но держи ухо востро. Вроде бы никаких признаков, что он может изменить добродушию и утратить хорошее настроение. И нет сомнения, что к этому человеку, Шекспиру, дикарь был привязан вполне искренне — а ведь не постеснялся признаться, что сожрал Шекспира. Тревожно. Совершенная загадка, что Плотояд не распознал ценности изумрудов. Кажется невероятным, что разум, каков бы он ни был, неспособен догадаться о стоимости драгоценных камней. Если только нет культур, полностью равнодушных к украшениям.
Они вскарабкались еще на один холм и стали спускаться, но не в лощину, а в чашеобразную впадину, опять-таки окруженную со всех сторон холмами. И вдруг Плотояд остановился так резко, что Хортон, шедший за ним по пятам, налетел на него.
— Вот, — указал Плотояд куда-то, — Отсюда можно увидеть. Мы почти добрались.
Хортон взглянул в предложенном направлении, но не разглядел ничего, кроме леса.
— То, белое? — спросил Никодимус.
— Именно, — радостно откликнулся Плотояд. — В белизне все и дело. Я держу его чистым и белым, соскребаю траву, что норовит вырасти меж камней, отмываю от пыли. Шекспир называл его греческим. Поведай мне, сэр, или ты, робот, что значит «греческий»? Я спрашивал у Шекспира, однако он смеялся в ответ. Качал головой и твердил, что это долгая история. Мне кажется иногда, он сам не знал ответа. Просто повторял слово, от кого-то услышанное.
— Греческий — от имени земного народа, который назывался «греки», — сказал Хортон, — Греки добились величия много-много веков назад. Здания, построенные в стиле, какой они предпочитали тогда, именуют греческими. Но это очень общее выражение. У греческой архитектуры много особенностей.
— Построено просто, — объявил Плотояд, — Стена, крыша и дверь. Вот и все. Но добротное жилище, должен вам сказать. Не пропускает ни ветра, ни дождя. Ты его еще не видишь? — Хортон покачал головой, — Скоро увидишь. Мы прибудем очень скоро.
Они спустились с холма на дно чаши, и тут Плотояд остановился опять. Показал на тропинку.
— В эту сторону домой. А в эту, не более двух шагов, к роднику. Желаешь испить доброй водицы?
— Не откажусь, — сказал Хортон, — Марш был утомительный. Не так уж далеко, но все время вверх-вниз.
Родник бил прямо из склона. Вода собиралась в промоине, выточенной в камне, и стекала по каплям через край, образуя маленький ручеек.
— Ты пьешь первым, — предложил Плотояд. — Ты мой гость. Шекспир учил, что гость получает все первым. Я был гостем Шекспира. Он явился сюда до меня.
Хортон опустился на колени и, наклонив голову, коснулся губами воды. Она была такой холодной, что обжигала горло. Потом он сел на корточки, а Плотояд встал на четвереньки, припал к воде и принялся не пить, а лакать — как лакал бы кот, подхватывая воду языком.
А Хортон, сидя на корточках у родника, впервые по-настоящему оценил мрачную красоту окружающего леса. Деревья казались мощными и темными невзирая на яркий солнечный свет. Они не были хвойными и все же напоминали о темных сосновых лесах северных окраин Земли. Вокруг родника и вверх по склону, с которого только что довелось спуститься, росли кустики не более трех футов в высоту, зато броского кроваво-красного цвета. Ни с того ни с сего подумалось, что до самой этой минуты он не замечал ни на одном из растений ни цветов, ни плодов. Он взял эту странность на заметку и решил, выждав момент, навести справки.
Наполовину одолев подъем по тропинке, он разглядел наконец дом, который давно и безуспешно показывал Плотояд. Дом стоял на бугре посреди небольшой прогалины. И действительно показался Хортону греческим, хоть он никак не был знатоком ни греческой, ни какой-либо иной архитектуры. Маленький дом жестких и простых линий, почти коробочка. Ни портика, ни малейшего изыска — четыре стены, гладкая неукрашенная дверь да крыша с пологими скатами, конек не слишком высоко.
— Шекспир жил здесь, когда я прибыл, — сообщил Плотояд. — Я поселился вместе. Мы жили счастливо здесь. Планета не лучше старой задницы, но счастье светит нам изнутри.
Они вышли на прогалину и подошли к дому тесной группой. До двери оставался десяток футов, когда Хортон поглядел вверх и неожиданно увидел деталь, прежде не примеченную: линялая ее белизна терялась на фоне белого камня. Теперь он застыл, пораженный ужасом. Над дверью был прикреплен оскаленный человеческий череп.
Плотояд перехватил его взгляд.
— Шекспир приветствует нас, — сообщил он. — Это череп Шекспира.
Рассматривая череп зачарованно и боязливо, Хортон обратил внимание, что у Шекспира не хватало двух передних зубов.
— Трудно было прибить Шекспира там, наверху, — повествовал Плотояд, — Плохое для него место, кость выветривается и крошится, однако так он просил. Череп над дверью, учил он меня, кости в мешках повесить внутри. Я выполнил все, как он сказал, хоть задача была прискорбной. Я делал так вопреки себе, но из чувства долга и чувства дружбы.
— Шекспир сам просил тебя сделать это?
— Разумеется. Неужели ты думаешь, что я дерзнул бы сам?
— Право, не знаю, что и думать.
— Обычай смерти, — сообщил Плотояд, — Съесть его точно тогда, когда он умирает. Исполнить обряд в роли священника, сказал он. Я сделал, как он велел. Обещал не подавиться и не подавился. Собрал всю волю и съел, какого бы дурного вкуса он ни был, до последнего хрящика. Обгрыз кости тщательным образом, чтобы на них ничего не осталось. Было больше, чем я хотел. Живот чуть не лопнул, а я ел и не прервался ни на мгновение, пока он не кончился совсем. Сделал все как полагается. Сделал со всей праведностью. Не опозорил своего друга. Я был его другом, единственным на планете…
— А что, может быть, — объявил Никодимус, — Человечество подчас возрождает специфические обычаи. Друг поглощает друга в знак преданности и уважения. Доисторические племена практиковали ритуальный каннибализм — лучшему другу или великому человеку оказывали особую честь тем, что его поедали.
— Но то доисторические племена, — возразил Хортон, — Никогда не слышал, чтобы в нынешнюю эпоху…
— Миновала тысяча лет, — напомнил Никодимус, — с той поры, как мы были там, на Земле. Время более чем достаточное для развития любых самых странных верований. Возможно, доисторические племена знали что-то, чего мы не знаем. Возможно, в ритуальном каннибализме была своя логика, и за последнюю тысячу лет ее открыли заново. Даже если логика извращена, в ней могут быть привлекательные черты.
— Ты говоришь, — встревожился Плотояд, — что у твоей расы нет такого обычая? Тогда я не понимаю…
— Тысячу лет назад не было, а сейчас, возможно, и есть.
— Тысячу лет назад?
— Мы покинули Землю тысячу лет назад. Даже не исключается, много раньше, чем тысячу лет назад. Нам неизвестна математика растяжения времени. Может статься, прошло много больше, чем тысяча лет.
— Но ни один человек не живет тысячу лет!
— Верно, но я спал холодным сном. Мое тело было заморожено.
— Заморожено — значит мертвое.
— Нет, не мертвое, если заморозить умеючи. Когда-нибудь я объясню подробнее.
— Вы двое не думаете обо мне плохо оттого, что я съел Шекспира?
— Разумеется, нет, — ввернул Никодимус.
— Прекрасно, что нет, — объявил Плотояд, — А то бы вы не взяли меня с собой, когда вам придет пора улетать. Самое сокровенное мое желание — удалиться с этой планеты скороспешно, как только сумею.
— А вдруг нам удастся починить туннель? — напомнил Никодимус.
— Если да, ты сможешь покинуть планету по туннелю.
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10