Опять ночью крест повалился.

Огден Рассел сел и потер глаза, чтобы окончательно проснуться. Он смотрел на поваленный крест и думал, что это уже невыносимо. Пора, наверное, смириться. Он делал все, что мог: подбирал на берегу куски дерева и подпирал его; нашел несколько валунов, потратил уйму сил и времени и притащил их на отмель, чтобы привалить к основанию креста. Тщетно. Он копал яму за ямой, одна глубже другой, и старательно утрамбовывал песок…

Ничто не помогало. Каждую ночь крест валился. «Или это знак?» — подумал он. Ему дают понять, что пора оставить попытки, дорога к вере для него закрыта? Но может быть, это только проверка — заслуживает ли он благодати?

Чем он плох? Где ошибается? Что делает не так? Долгие часы он проводил на коленях, солнце превратило его кожу в шелушащийся лишай.

Он молился, и стенал, и взывал к Богу, он охрип, и ноги его уже плохо сгибались. Изо дня в день он изгонял из себя все желания и потребности — и изгнал; все это должно было бы смягчить и каменное сердце.

Питался он лишь моллюсками и случайной рыбой, ягодами и водорослями, тело его ссохлось до костей и постоянно болело.

Но ничего не происходило.

Ни единого ободряющего признака.

Бог продолжал отвергать его.

Но и это еще не все беды.

У него кончалось топливо. Он сжег два последних сосновых пня, которые обнаружил возле ивовых зарослей, на песчаном пляже. Он выкорчевал все корни, до которых мог добраться, и теперь все его запасы — обломок подобранной на берегу доски и сухой ивняк, толку от которого никакого: ветви моментально прогорали, почти не давая тепла.

Вдобавок все лето тут сновал какой-то тип на каноэ да еще постоянно пытался заговорить с ним, не понимая, что ни один посвятивший себя Богу отшельник никогда не нарушит обет молчания. Он скрылся от людей и отвернулся от жизни. Пришел сюда, чтобы стать свободным от них, а мир все не дает ему покоя — вторгаясь и сюда, приняв облик человека, гоняющего на каноэ вверх-вниз по реке и, похоже, шпионящего за ним, хотя кому это надо — шпионить за бедным и оборванным отшельником.

Рассел медленно поднялся на ноги и попытался отряхнуть песок со спины.

Взглянул на крест, понимая, что опять надо изобретать что-то новое. Лучшее, что он может сделать, — это сплавать на другой берег и раздобыть там какую-нибудь жердь, чтобы подпереть крест. Если удастся, то верхняя часть креста перестанет перевешивать и вся конструкция станет устойчивой.

Он прошел по песку к берегу, встал на колени, набрал в пригоршни воды и принялся умываться. Потом, оставаясь на коленях, оглядел еще покрытую туманом реку, неторопливо текущую на фоне леса, вплотную подступающего к противоположному берегу.

Я вел себя правильно, думал Рассел. Следовал всем древним правилам отшельников. Пришел на голое место, в глушь, и обрел одиночество. Своими руками сделал крест и установил его. Соблюдал пост и молился, смиряя и плоть и дух.

Только одно. Только одно могло быть причиной несчастий. Все эти недели он помнил об этом, хоть и старался забыть, стереть из памяти.

Но забыть не удавалось. Сегодня, в тишине только что народившегося дня, он понял это окончательно.

Передатчик в груди!

Может ли он обрести духовную вечность, когда продолжает цепляться за вечность физическую? Что же, он играет с Богом в карты, припрятав в рукаве козырного туза?

Должен ли он стать снова смертным, прежде чем сможет надеяться на то, что его молитва будет услышана?

В изнеможении Рассел уткнулся лицом в песок.

Сырой песок терся о щеку, забивался в рот.

— Боже, — прошептал он в ужасе, — только не это, только не это…