Они шли вверх по реке. Теперь уже в дневное время, поскольку наблюдать за прерией могли двое. То Ролло, то Кашинг забирались на верхушки утесов и высматривали отряды воинов и другие опасности. За первые несколько дней они засекли два-три отряда; ни один из них не интересовался речной долиной, и все двигались на восток. Наблюдая за ними, Кашинг чувствовал тревогу за университет, но убедил себя, что вряд ли они на него нападут. А если и нападут, высокие стены остановят любого супостата, кроме тех, кто проявит большую настойчивость, нежели простая банда кочевников.

Река Миннесота, вдоль которой они шли, была куда более спокойным потоком, чем Миссисипи. Она текла по своей лесистой долине со скоростью ленивого пешехода. Это была узкая речка, хотя иногда разливалась вширь в низинах, и им приходилось огибать такие места.

Прежде всего Кашинга раздражало то, что они идут слишком медленно. В одиночку он мог бы двигаться вчетверо быстрее. Но по мере того как шли дни, а новые банды кочевников все не появлялись, срочность отошла на второй план. В конце концов, дошло до него, никто ведь не устанавливает сроков.

Подавив раздражение, он попытался наслаждаться путешествием. За годы в университете он как-то позабыл о радостях вольного житья. Туманные промозглые рассветы, солнце, встающее на востоке, шум ветра в кронах, V-образный след на воде, оставленный проплывшей ондатрой, неожиданная лужайка, украшенная цветами, крик совы в сумерках над рекой, вой волков на утесах. Приходилось жить тем, что давала природа: речная рыба, белки и яблоки, толстые жареные кролики, иногда куропатка.

— Эта снедь будет получше, чем та дрянь, которую ты таскаешь в мешке, паренек, — сказала Мэг.

Том сверкнул глазами:

— Могут настать такие времена, что ты будешь рада и этой дряни.

Это была самая легкая часть путешествия. Жирные времена. Как только они покинут долину реки и пойдут на запад через равнины, станет труднее.

Через несколько дней к Ролло вернулась его Трепещущая Змейка и принялась танцевать вокруг него. Это была какая-то нелепая неуловимая штуковина, тонкая ленточка звездной пыли, сверкающая на солнце, испускающая странное свечение во мраке ночи.

— Когда-то я считал ее своим другом, — сказал Ролло. — Несколько странно смотреть на огонек как на друга, но если ты одинок и веками не имел друзей, то и такой пустячок, как искорка на солнце, может показаться другом. Однако, как выяснилось, она — дружок только на погожий денек. Когда меня прижало деревом, она бросила меня и только теперь вернулась. А ведь она пригодилась бы мне в те дни: будь она со мной, я мог бы говорить себе, что я не один. Не спрашивайте меня, что она такое, ибо я понятия не имею. Я по многу часов ломал голову, пытаясь до чего-то додуматься и как-то это объяснить. Но объяснения не нашлось. И не спрашивайте меня, когда она впервые привязалась ко мне, поскольку это случилось столь давно, что меня так и подмывает сказать, что она была всегда. Хотя это было бы неправильно, потому что я все-таки могу вспомнить время, когда ее со мной не было.

Робот болтал без умолку, будто за годы одиночества в нем набралось целое море слов, которое теперь надо выплеснуть наружу.

— Я могу вспомнить то, что вы называете Эпохой Бед, — сказал он своим спутникам, сидя возле маленького костра, хорошо укрытого и почти не отбрасывающего света, — но не в состоянии ощутимо помочь понять ее, поскольку мне не полагалось разбираться в обстановке. Я был дворовым роботом в огромном доме, который стоял высоко на холме над могучей рекой, хотя это была не река, называемая вами Миссисипи, а какая-то другая на востоке. Не уверен, что знаю ее имя или имена хозяев дома, ибо от дворового робота не требовалось таких познаний и ему просто не сообщали подобных сведений. Но спустя какое-то время, вероятно после того как это началось, до меня и других роботов дошел слух, что люди разбивают машины. Этого мы понять не могли. В конце концов, нам было известно, что все очень надеялись и полагались на машины. Я помню, что мы говорили об этом, задавались вопросами и не находили ответов. Не думаю, чтобы мы действительно искали какие-то ответы. К тому времени обитатели дома уже сбежали, и мы не знали, почему и куда. Вы должны понимать, что никто никогда ничего нам не сообщал. Нам говорили, что делать, и это все, что требовалось знать. Мы продолжали исполнять свои привычные обязанности, хотя никто уже не говорил нам, что делать, и не имело значения, исполняем мы наши обязанности или нет.

А потом однажды — я это хорошо помню, потому что был потрясен, — один робот сказал нам, что поразмыслил и пришел к выводу, что мы — тоже машины и, если разрушение машин будет продолжаться, настанет час, когда и нас уничтожат. Разрушители, сказал он, еще не добрались до нас, потому что есть более важные машины, с которыми надо расправиться. Наш час настанет, когда они покончат с другими, сказал он.

Как вы понимаете, это стало причиной больших страхов и породило немало споров. Среди нас были такие, которые сразу поняли, что мы действительно машины, но столь же многие из нас были убеждены, что это не так. Я, помнится, какое-то время прислушивался к спорам, но в конце концов, тайком посовещавшись с собой, пришел к выводу, что мы все-таки машины. А придя к такому заключению, я не стал тратить время на причитания, а призадумался. Что мне делать, чтобы защитить себя? Поразмыслив, я счел за лучшее найти такое местечко, где разрушители не стали бы меня искать. Я не навязывал такой образ действия моим сотоварищам, ибо кто я такой, чтобы распоряжаться ими? И наверное, я понимал, что одинокий робот имеет больше шансов избежать гнева разрушителей, чем группа роботов, привлекающая внимание. Ведь одиночка может более успешно избежать обнаружения.

И я ушел, так тихо и незаметно, как только мог, и прятался во многих местах, ибо какого-то одного совершенно безопасного места не было. В конце концов я получил от других беглых роботов подтверждение тому, что разрушители, уничтожив самые важные машины, начали охоту на роботов. И заметьте, не потому, что мы представляли для них большую угрозу, а лишь потому, что мы были машинами, а они, очевидно, вознамерились избавиться от всех машин, пусть и самых незначительных. Хуже того, они охотились за нами не по злобе и не из-за фанатизма, побудившего их уничтожить все другие машины. Охота на нас была для них спортом, чем-то вроде охоты на лис или енотов. Будь это иначе, было бы лучше. Мы хотя бы не утратили собственного достоинства, зная, что представляем для них опасность. Но унизительно, когда на тебя охотятся, как собака на кролика. В довершение всех унижений я узнал, что нас травят и потом портят, а мозговые кожухи забирают как охотничьи трофеи. Думаю, это была последняя капля, переполнившая чашу нашего всеобщего страха и горя. Самым ужасным было то, что мы могли только бежать и скрываться, поскольку у нас существовал запрет на любое насилие. Мы не могли постоять за себя, только бежать. Лично я нарушил этот запрет, но гораздо позднее и скорее случайно, чем по иной причине. Не напади на меня тот полоумный гризли, я и сейчас был бы связан этим запретом. Но я не совсем справедлив: не напади он на меня, я бы не смог добыть смазку, которая защищает меня от ржавчины, и сейчас лежал бы весь ржавый и ждал, пока кто-нибудь не подберет мой мозговой кожух и не отнесет домой в качестве сувенира.

— Не совсем в качестве сувенира, — возразил Кашинг. — Здесь нечто большее. С мозговыми кожухами твоих собратьев связывается некий символизм, смысл которого непонятен. Тысячу лет назад один человек в университете написал историю Эпохи Бед и рассуждал в ней об обряде сбора мозговых кожухов и их символическом значении. Однако он не пришел ни к какому выводу. Я не знал об этом обычае, пока не прочел его «Историю». Я три года был лесным бродягой, большей частью слоняясь на юге, и никогда об этом не слышал. Вероятно, потому, что держался подальше от людей. Это хорошее правило для одинокого лесного бродяги. Я обходил племена стороной и держался подальше от всех, если не считать случайных встреч.

Ролло взял свою торбу и порылся в ней.

— Здесь я ношу мозговой кожух моего неизвестного собрата. Ношу уже много лет. Вероятно, из сентиментальных побуждений, а может, и в знак верности или как талисман. Не знаю. Я нашел его много лет назад в старом покинутом поселении, бывшем некогда городом. Я увидел, как он, блестит на солнце. Не весь, а лишь та часть, что была видна. Он валялся в куче ржавого металла, когда-то бывшего черепом и лицом робота. Покопавшись, я обнаружил контур туловища, съеденного ржавчиной. Его можно было заметить только по чуть изменившемуся цвету почвы. Вот что случилось с большинством из нас. Вероятно, со всеми нами, за исключением меня, ускользнувшего от охотников. Как только у нас кончалась смазка, мы начинали ржаветь, и это распространялось как болезнь, которую мы не могли сдержать. Ржавчина въедалась все глубже, до тех пор, пока в один несчастный день мы не теряли способности двигаться. Мы оставались лежать там, где падали, искалеченные ржавчиной, и с годами коррозия проникала все глубже. Наконец мы превращались в кучки ржавых хлопьев, напоминавшие очертаниями наши корпуса. Их засыпало листьями, их покрывала плесень в лесах и прериях, листья и травы гнили, укрывая нас от глаз. Ветер заносил нас пылью, а сквозь нас прорастали всякие растения, более буйные, чем где-либо, поскольку они питались железом, составлявшим наши тела.

Но мозговой кожух, сделанный из какого-то сверхпрочного металла, которому сегодня нет имени, оставался в целости. Вот я и подобрал этот кожух и сунул в мешок, опередив человека, который мог бы его подобрать, проходя мимо. Лучше уж он будет под моей защитой, чем в руках какого-нибудь человека…

— Ты ненавидишь людей? — спросила Мэг.

— Нет, никогда не испытывал я к ним ненависти. Боялся их? Да, боялся. Держался от них подальше. Но некоторых я не боялся. Старого охотника, с которым провел почти год. Вас двоих. Вы вызволили меня из-под дерева, — Он протянул мозговой кожух, — Вот, взгляните. Вы когда-нибудь видели такой?

— Я — ни разу, — сказала Мэг.

Она сидела и вертела его в руках, красные сполохи огня играли на поверхности металла. Наконец она вернула кожух Ролло, и тот положил его обратно в торбу.

…Наутро, когда Ролло отправился на разведку, Мэг сказала Кашингу:

— Этот мозговой кожух, парень. Ну тот, который Ролло дал мне посмотреть. Он живой. Я это чувствовала кончиками пальцев. Он холодный, но живой и разумный. И темный и одинокий. Настолько одинокий, что в каком-то смысле он даже не одинок. Он ничего не ждет, но и не утратил надежду. Как будто холод и тьма — образ жизни. И он живой. Я знаю, что он живой.

Кашинг резко вдохнул:

— Значит…

— Ты прав. Если жив этот, стало быть, живы и остальные — те, которые собраны, и те, что лежат незнамо где.

— Без каких-либо внешних сенсорных приспособлений, — сказал Кашинг. — Без зрения, без слуха, без связи со всем живым. Человек сошел бы с ума…

— Человек — да. Но эти штуковины — не люди, мальчик мой. Они — отголосок иных времен. Мы произносим слово «роботы», но не знаем, что это такое. Мы говорим «мозговые кожухи роботов», но никто, кроме нас двоих, не подозревает, что они живые. Мы думали, что роботы исчезли. Они окружены легендарным ореолом древности, как драконы. И вдруг ты входишь в лагерь в обществе робота. Скажи, ты просил его остаться с нами? Или он сам напросился?

— Ни то ни другое. Он просто остался, и все. Так же как оставался на год со старым охотником. Но я рад, что он здесь. Хороший помощник. Наверное, не надо говорить ему то, что ты сказала мне.

— Никогда! Для него это будет тяжело. Он не сможет избавиться от этих мыслей. Пусть лучше считает их мертвыми.

— А может, он знает.

— Не думаю, — сказала Мэг. Она сложила ладонь чашечкой, будто все еще держала мозговой кожух, — Паренек, я могла бы оплакать их. Всех этих потерянных бедняг, запертых во мраке. Но мне думается, что им не нужны мои слезы. Может, у них есть что-то другое.

— Постоянство, — ответил Кашинг. — Они выдерживают состояние, способное свести человека с ума. Возможно, какая-то своя философия, нашедшая некий внутренний фактор, который делает ненужной связь с внешним миром. Ты не пробовала пообщаться с ним, пробиться к нему?

— Неужели я так жестока? Я хотела, было желание. Дать ему знать, что он не один, утешить как-нибудь. А потом я поняла, что это было бы жестоко. Подавать надежду, когда ее нет. Будоражить его после того, как он черт-те сколько времени привыкал к темноте и одиночеству.

— Наверное, ты права. Мы ничего не можем для него сделать.

— Уже дважды за очень короткое время я соприкоснулась с разными разумами, — сказала Мэг. — С этим мозговым кожухом и с живым камнем, с тем валуном, который мы нашли. Я говорила тебе, что мои способности весьма скромны, но встреча с этими двумя формами жизни заставляет меня чуть ли не жалеть, что я вообще обладаю какими-то способностями. Лучше бы не знать ничего. Эта штука в кожухе наполняет меня печалью, а камень — страхом, — Она содрогнулась, — Этот камень — он был старый, очень старый, заскорузлый и циничный. Хотя «циничный» — не то слово. Безразличный. Может, так будет правильней. Штуковина, полная таких древних воспоминаний, что они как бы остекленели. Словно это воспоминания о каком-то другом месте. Такие воспоминания не могли зародиться на Земле. Они откуда-то извне. Откуда-то, где вечная ночь, где никогда не светило солнце и где нет такого понятия, как радость…

Как-то раз путешественники встретили одного человека — грязного старика, который жил в землянке, выкопанной в склоне холма над рекой. Землянка была выложена деревом, и тут можно было спать, не боясь непогоды. Две сонные собаки залаяли на пришельцев без всякого воодушевления и тявкали, пока старик не усмирил их. Они улеглись возле него и снова заснули. Их шкуры подрагивали, отгоняя садившихся на них мух. Старик улыбнулся, показав гнилые зубы.

— Бездари, — сказал он, кивнув на собак, — Самые никчемные псы, каких я когда-либо имел. Раньше они неплохо брали енота, но теперь загоняют на деревья демонов. Никогда не думал, что в этих краях столько демонов. Конечно, демоны сами виноваты, дразнят собак. Но вообще с ума можно сойти. Всю ночь пробегаешь в поисках енота, а найдешь демона на дереве. А чего их убивать? Только время зря тратить. Что с ними делать, с демонами? Они жесткие, не угрызешь, сколько ни вари. А вкус у них вовсе блевотный. Вы, ребята, знаете, что воины вышли искать добычу? В основном они держатся подальше от прерии — что им тут делать, когда и там есть вода? Какому-то крупному вождю шлея под хвост попала, вот он и пошел грабить. Наверняка направился в города. Ну, там ему намнут бока. Городские племена — подленькие племена, это я вам точно говорю. Вечно всякие грязные проделки устраивают. Никогда честно не бьются. Главное для них победить, а как — им без разницы. Да оно и ладно, хотя от этого дурно попахивает. Последнюю неделю или около того кочевники все идут и идут. Теперь меньше, через пару недель увидите, как они потянутся назад, заметая следы поджатыми хвостами, — Старик сплюнул в пыль. — Что это у вас? — спросил он. — Гляжу и не пойму ничего. Похоже, один из роботов, о которых давным-давно ходят слухи. Помню, моя бабка рассказывала про роботов много разного. Все время болтала. Но даже в детстве я знал, что это всего лишь сказки. Мало что из того, о чем она рассказывала, существовало на самом деле. Не было никаких роботов. Я спрашивал ее, где она всего этого наслушалась, и она отвечала, что от бабки, а та, верно, от своей бабки. Удивительно, как живучи старые истории. По идее, со временем они должны умирать. Куда там, когда на свете столько болтливых бабок!.. Как вы, ребята, смотрите на то, чтобы преломить хлеб со мной? — предложил он. — Уже есть пора, и я с радостью приму вас. У меня целый мешок рыбы и спинка енота, еще совсем свежая.

— Нет, сэр, спасибо, — сказал Кашинг, — Мы торопимся. Надо идти.

…Спустя два дня, перед самым заходом солнца, Кашинг шел вдоль реки с Мэг и Энди. Посмотрев на верхушку утеса, он увидел Ролло, спешно спускающегося вниз. Он торопился, металлическое туловище блестело в лучах заката.

— Что-то случилось, — сказал Кашинг. — Какая-то неприятность.

Он огляделся. За последние дни река сделалась уже, а утесы по берегам — менее крутыми. Вдоль кромки воды по-прежнему росла полоска деревьев, но не таких высоких, как ниже по течению. Посреди реки торчал островок, покрытый густым ивняком.

— Мэг, — сказал Кашинг, — возьми Энди и перебирайся на остров. Забейся поглубже в ивы и сиди тихо. И Энди пусть замрет. Не давай ему шуметь, зажми ноздри, чтобы не храпел.

— Но, парень…

— Шевелись, черт возьми, не стой. Перебирайся на остров. До него меньше ста ярдов.

— Но я не умею плавать, — захныкала Мэг.

— Тут мелко, — прошипел Том, — Можно вброд перейти. Вода будет не выше пояса. Держись покрепче за Энди, в случае чего он тебя перетащит.

— Но…

— Двигай! — вскричал он, подтолкнув ее.

Ролло слез с утеса и вихрем помчался к реке, вздымая ногами сухие листья.

— Отряд! — закричал он. — Совсем рядом. Движется быстро.

— Они тебя видели?

— Не думаю.

— Тогда пошли. Держись за мой пояс, дно илистое. Постарайся не упасть.

Он видел, что Мэг и Энди добрались до острова и скрылись в ивах. Бросившись в воду, Том почувствовал, как течение тянет его.

— Я держусь, — сообщил Ролло, — Даже если я упаду, все равно смогу переползти по дну. Я не утону. Мне не надо дышать.

Посреди реки Кашинг оглянулся. На утесе никого не было. Еще несколько минут, подумал он. Это все, что мне нужно.

Они достигли острова и, взобравшись на пологий берег, бросились в заросли.

— Теперь тихо, — сказал Кашинг. — Подползи к Мэг и помоги ей держать Энди. Тут будут лошади, и он может заржать.

Пригнувшись, он вернулся на берег и выглянул из укрытия среди ив. Никого. К потоку подошел черный медведь — чуть выше того места, где они переправлялись. Он стоял с глупым видом, окуная в воду то одну лапу, то другую и тщательно отряхивая их. На верхушке утеса никого не было. Из редкой рощицы вылетели две вороны и с жалобным карканьем устремились на утес.

Может быть, Ролло ошибся. Он видел банду, но мог неверно определить, в каком направлении она двигалась. Может, она свернет, не достигнув утеса. Но даже если и так, все равно надо прятаться, когда поблизости боевая дружина. Им повезло с островком. Здесь не так уж много укрытий, не то что ниже по течению. А дальше, в долине, укрытий будет еще меньше. Они уже забрались в прерию, и долина реки будет сужаться, а деревьев не станет. Придет время, когда они будут вынуждены вовсе покинуть долину и двинуться через равнины на запад.

Он обвел взглядом реку и увидел, что медведь ушел. Какое-то маленькое животное, крыса или ондатра, прыгнуло в воду с низкого берега острова и что было сил поплыло к другому берегу.

Когда он снова взглянул на вершину утеса, та уже не была совсем голой. На фоне неба виднелась горстка всадников, торчали пики. Всадники застыли в седлах, очевидно оглядывая долину. Потом к ним присоединились новые. Кашинг затаил дыхание. Смогут ли они разглядеть с высоты людей, прячущихся в ивах? Насколько Том понял, их не заметили.

Спустя несколько долгих томительных минут всадники двинулись вниз по склону. В большинстве своем они были облачены в одежды из кожи, потемневшей от дождя, снега и старости. Кое у кого были меховые шапки с лисьими, волчьими или енотовыми хвостами на затылке. У некоторых такие же хвосты свисали с плеч. На других были лишь кожаные штаны, а торс оставался обнаженным либо был прикрыт шкурами. У большинства были седла, но некоторые обходились без них. Опять же у большинства были копья. За спиной у всех всадников висели колчаны с оперенными стрелами.

Ехали они в гробовом молчании, не переговариваясь и не перекликаясь. Настроение у них мерзкое, подумал Кашинг, вспомнив, что говорил старик. А коли так, они поступили вдвойне мудро, спрятавшись в укрытие. В таком настроении всадники будут рады сорвать зло на ком угодно.

Следом за всадниками тянулась вереница вьючных лошадей, тащивших кожаные мешки, баулы и оленьи туши.

Отряд спустился в долину и углубился в заросли вербы. Тут всадники остановились, спешились и начали разбивать лагерь. Послышался разговор, река доносила звуки голосов. Но всадники разговаривали спокойно, без криков и возгласов. Потом в ход пошли топоры, началась заготовка дров для костра. Стук топоров эхом разносился меж утесами.

Кашинг задом отполз от воды и присоединился к своим. Энди лежал и слегка шевелил головой, покоившейся на коленях Мэг.

— Он совсем ручной, — сказала она. — Я его уложила. Так безопаснее, верно?

Кашинг кивнул.

— Они разбивают лагерь выше по течению. Их человек сорок или пятьдесят. На рассвете уйдут. Придется переждать.

— Думаешь, они опасны?

— Не знаю. Они ведут себя спокойнее, чем можно было ожидать. Не смеются, не шутят, не галдят, не хвастаются. Похоже, у них неважное настроение. Наверное, им досталось в городе. При таких обстоятельствах я бы предпочел с ними не сталкиваться.

— Ночью я мог бы переправиться и подползти к их кострам, — сказал Ролло. — Послушать, что они говорят. Мне такое не впервой. Я уже много раз подкрадывался к кострам, лежал и подслушивал. Я боялся, что меня заметят, но настолько жаждал услышать звуки голосов, что не мог удержаться. Заметить меня почти невозможно: я способен помалкивать, когда надо, и ночью вижу не хуже, чем днем.

— Ты останешься здесь, — отрезал Кашинг, — Утром они снимутся, и мы сможем пойти за ними, чтобы узнать, куда они направляются. А потом мы отправимся своей дорогой.

Он снял и развязал мешок, достал вяленое мясо и, отрезав ломоть, протянул его Мэг.

— Сегодня поужинаешь этим, — сказал он. — И чтобы я больше не слышал, как ты хулишь снедь.

На долину опустилась ночь. В темноте журчание воды слышалось отчетливее. Вдалеке заухала сова, на вершине утеса завыл койот. Где-то рядом плеснула рыбина. Сквозь ивовые ветки виднелся костер на берегу. Кашинг опять выполз к воде и стал смотреть на лагерь. Темные фигуры маячили у костров, доносился запах жареного мяса. В темноте топтались лошади, они храпели и били копытами. Кашинг просидел в кустах около часа. Убедившись, что опасности нет, он вернулся к Мэг, Ролло и Энди.

— Все в порядке? — спросил он, указывая на лошадь.

— Я с ним поговорила и все объяснила. Он будет лежать тихо.

— Никаких чар? — шутливо произнес Кашинг, — Ты не напустила на него чары?

— Разве что самую малость. Это безвредно.

— Надо поспать, — сказал Том, — Ролло, ты мог бы последить за лошадью?

Ролло протянул руку и потрепал Энди по холке.

— Он меня любит. Он меня не боится.

— А почему он должен тебя бояться? — спросила Мэг. — Он знает, что ты его друг.

— Иногда животные пугаются меня, — объяснил робот. — Я похож на человека, но не человек. Спи. Мне сон не нужен. Я буду караулить. Если понадобится, я вас разбужу.

— Уж пожалуйста, — сказал Кашинг, — Если заметишь что-нибудь. Но, по-моему, все в порядке. Они там, за рекой, тоже укладываются.

Завернувшись в одеяло, он смотрел в небо сквозь ивовые ветки. Ветра не было, и листья поникли. Сквозь них проглядывали две-три звезды. Река тихо лепетала, убегая вдаль. Как хорошо, думал он. Солнце, ночь, река, земля. Никаких крепостных стен и картофельных грядок. Интересно, так ли должен жить человек? Свободно, в согласии с землей, водой и небом? Может, когда-то в прошлом человек свернул не туда и дорога привела его к стенам, войнам и картофельным делянкам?.. Где-то ниже по реке опять ухнула сова, возможно та же самая, что и вечером; вдали завыл одинокий койот, а звезды над ивами, казалось, покинули свою небесную юдоль и нависли прямо над Томом…

Проснулся он от легкого толчка в плечо.

— Кашинг, вставай. В лагере что-то происходит.

Он увидел отблески звездного света на металлическом корпусе Ролло и выбрался из-под одеяла.

— Что такое?

— В лагере суета. Думаю, они снимаются. А до рассвета еще далеко.

— Ладно, давай посмотрим.

Он присел у воды. Прогоревшие костры были похожи на красные глаза во мраке. Между ними торопливо сновали темные фигуры. Слышался стук копыт и скрип кожаных седел, но разговоров почти не было.

— Ты прав, — сказал Кашинг, — их что-то встревожило.

— Погоня? Отряд из города?

— Возможно, — ответил Кашинг. — Но я сомневаюсь. Если городские племена отбились, они не стали бы устраивать погоню. Довольно и того, что кочевников отогнали. Но если эти наши приятели получили по шее, они, естественно, нервничают. И боятся собственной тени. Они торопятся вернуться домой, где бы он ни был, их дом.

— Нам повезло, сэр, — сказал Ролло.

— Да, — согласился Кашинг. — Заметь они нас, пришлось бы улепетывать.

Кочевники садились на коней. Кто-то выругал свою лошадь. Потом они поехали прочь; копыта стучали, седла поскрипывали, всадники перебрасывались словами.

Том и Ролло, присев, вслушивались в удаляющийся перестук копыт, пока он вовсе не затих.

— Они постараются как можно быстрее выбраться из долины, — сказал Кашинг. — На равнине они могут двигаться куда быстрее.

— А нам что теперь делать?

— Оставаться здесь. Чуть погодя, перед рассветом, я переправлюсь через реку и разведаю. Как только убедимся, что они в прерии, тотчас пустимся в дорогу.

…Кашинг перебрался через поток, когда звезды на востоке побледнели. На месте лагеря еще дымились кострища, и в золе поблескивали угольки. Пройдя через рощу, Кашинг увидел тропинку, протоптанную копытами. Кочевники поднялись на утес. Он отыскал место, где они вышли в прерию, и осмотрел в бинокль широкое пространство волнистой равнины. Там паслось стадо одичавших коров, шел медведь, ловко перелезая с камня на камень, отыскивая муравейники, личинки и гусениц. Лиса возвращалась домой после ночной охоты. В маленьком пруду плескались утки. Были тут и другие животные, а вот людей он не обнаружил. Даль уже поглотила кочевников.

Звезды исчезли, восток озарился светом. Том спустился по склону к лагерю. Он сердито фыркнул, увидев царивший тут беспорядок. Кочевники и не подумали убрать за собой. Вокруг потухших костров валялись обглоданные кости, у дерева стоял забытый топорик. Кто-то выбросил пару изношенных мокасин. Под кустом лежала кожаная торба.

Кашинг ногой выпихнул ее из-под куста, присел, развязал веревки и, перевернув, стал трясти.

Добыча. Три ножа, зеркальце с потускневшим стеклом, моток веревки, графин резного стекла, маленькая металлическая сковорода, старинные карманные часы, стоявшие, вероятно, уже много лет, ожерелье из матового бисера, красного и лилового, тонкая книжка в деревянном переплете, несколько сложенных листов бумаги. Жалкая кучка награбленного, подумал Кашинг, наклоняясь и роясь в вещах. И из-за этого рисковали быть убитыми или изувеченными! Хотя эти вещи, очевидно, прихватили попутно, вроде сувениров. Слава — вот что влекло в бой владельца этой торбы.

Кашинг взял книгу и перелистал. Старинная детская книжка с множеством цветных рисунков, изображавших места и людей, которых никогда не было. Красивая книжка. Такую можно показать, такой можно удивить у зимнего костра.

Он бросил ее на кучу добра и взял один из сложенных листков. Бумага высохла от времени и могла рассыпаться в руках. Кашинг осторожно развернул листок и склонился над ним при свете занимающейся зари. Поначалу он не мог понять, что же это такое. Пожелтевшая от времени поверхность была испещрена бледными коричневыми линиями, изгибающимися под немыслимыми углами, и такими же коричневыми буквами. Потом он понял: это топографическая карта. Судя по контурам, карта бывшего штата Миннесота. Он повернул карту, чтобы прочитать надписи. Вот Миссисипи, вот Миннесота, хребты Месаби и Вермилион, Милл-Лакс, Северный Берег…

Кашинг бросил лист и схватил другой. Этот он разворачивал быстрее, чем первый, и не так опасливо. Висконсин. Том разочарованно отбросил лист и взял третий. Оставалось еще два.

«Пусть он будет тут, — молил он, — Пусть он будет тут!»

Не успев развернуть лист, Том понял: он нашел то, что искал. За великой Миссури, говорил Ролло. Значит, в одной из Дакот. Или нет? Может, в Монтане или в Небраске? Хотя, насколько он помнит прочитанные книги, в Небраске мало высоких утесов. По крайней мере, возле рек.

Том разложил на земле карту Южной Дакоты и, разгладив, принялся изучать ее. Дрожащим пальцем провел вдоль извилистой линии, отмечавшей могучую реку. Вот он! К западу от реки, почти на границе Северной Дакоты: Громовый утес. Надпись в слабом свете была едва видна, как и сходящиеся бурые линии, показывающие его очертания и протяженность. Наконец-то. Громовый утес!

Он почувствовал приступ необузданной радости и с трудом овладел собой. Может, Ролло ошибся. Или ошибся старый охотник. А возможно (и это хуже всего), старик просто все выдумал. Очередная история. Или это не тот Громовый утес. Их могло быть множество с таким названием.

Однако Том не мог заставить себя поддаться сомнениям. Это как раз тот Громовый утес, который нужен. Иначе и быть не может.

Он выпрямился, схватил карту и повернулся лицом к западу. Наконец-то можно идти. Впервые с начала путешествия он точно знал, куда надо идти.