НАБЛЮДАТЕЛЬ

Оно существовало. Но что это было — пробуждение после сна, первый миг появления на свет, а может быть, его просто включили. Оно не помнило ни иного времени, ни иного мира.

Сами собой пришли слова. Слова всплывали ниоткуда, символы, совсем непрошеные, пробуждались, возникали или включались, как и оно само.

Мир вокруг был красно-желтым. Красная земля и желтое небо. Над красной землей в желтом небе стояло ослепительное сияние. Журча, по земле бежал поток.

Минутой позже оно уже знало гораздо больше, лучше понимало. Оно знало, как сияние в вышине — это солнце, а журчащий поток называется ручейком. В ручейке бежала не вода, но эта бежавшая жидкость, как и вода в его представлении, состояла из нескольких элементов. Из красной земли на зеленых стеблях, увенчанных пурпурными ягодами, тянулись кверху растения.

Оно уже располагало словами и символами, которых достаточно было для обозначения понятий «жизнь», «жидкость», «земля», «небо», «красный», «желтый», «пурпурный», «зеленый», «солнце», «яркий», «вода». С каждой минутой слов, символов и обозначений появлялось все больше. К тому же оно могло наблюдать, хотя слово «наблюдать» не совсем подходило — у него не было ни глаз, ни ног, ни рук, ни тела.

Не было ни глаз, ни тела. Оно не знало, какое занимает положение — стоит ли, лежит или сидит. Не повернув головы — ее у него не было, оно могло взглянуть в любую сторону. Но как ни странно, оно сознавало, что занимает определенное положение по отношению к ландшафту.

Оно посмотрело вверх, прямо на слепящее солнце. Сияющий диск не ослепил — ведь глаз, этих хрупких органических конструкций, которые мог разрушить солнечный свет, у него не было.

Оно знало — звезда класса Б8 с массой впятеро больше Солнца, отстоящая от планеты на 3.75 а. е.

Солнце с большой буквы? А. Е.? Впятеро? 3.75? Планета?

Когда-то в прошлом — каком прошлом, где, когда? — оно было знакомо с этими терминами, с тем, что солнце пишется с прописной буквы, что вода бежит ручейками, представляло себе тело и глаза. Может быть, оно их знало? Было ли у него когда-нибудь прошлое, в котором оно их знало? А может быть, это лишь термины, введенные в него для использования в случае необходимости, инструмент — еще один новый термин — для познания того мира, где оно оказалось? Познания с какой целью? Для себя? Нелепо, ибо ему эти занятия ни к чему, оно даже не задавалось такой мыслью.

Оно знало все, но откуда? Как оно узнало, что это солнце — звезда класса Б8 и что такое класс Б8? Как оно узнало расстояние до солнца, его диаметр и массу? Визуально? Как оно вообще узнало, что это звезда — ведь прежде оно звезд не видело?

И тогда, напряженно думая, оно пришло к заключению, что видело. Видело множество звезд, их долгую последовательность, протянувшуюся через всю Галактику, и оно изучало каждую из них, определяя спектральный класс, расстояние, диаметр, состав, возраст и вероятный срок оставшейся им жизни. Про каждую оно знало, постоянная ли это звезда или пульсирующая, ему известны были ее спектр и множество мелких параметров, позволяющих отличить одну звезду от другой. Красные гиганты, сверхгиганты, белые карлики и даже один черный. И, самое главное, оно знало, что почти каждой звезде сопутствуют планеты, потому что практически не встречало звезд без планет.

Наверное, никто никогда не видел столько звезд и не знал о них больше, чем видело и знало оно.

Во имя чего? Оно старалось осознать, с какой целью изучало их, но ему это никак не удавалось. Цель была неуловима, если только вообще существовала.

Оно перестало рассматривать солнце и огляделось вокруг, окинув единым взглядом всю панораму. «Словно у меня множество глаз вокруг несуществующей головы, — подумало оно.—

Интересно, почему меня так привлекает мысль о голове и глазах? Может быть, когда-то они были у меня? А может быть, мысль о них — это рудимент, примитивные воспоминания, которые настойчиво отказываются исчезнуть и почему-то сохраняются и проявляются при первой же возможности?»

Оно старалось доискаться до причины, дотянуться и ухватить мысль о памяти, вытащить ее, сопротивляющуюся, из норы. И не могло.

Оно сосредоточило внимание на поверхности планеты. Оно находилось (если так можно выразиться) на крутом склоне, вокруг громоздились валуны черной породы. Склон закрывал одну сторону, зато остальная часть поверхности лежала перед ним до горизонта, как на ладони.

Поверхность была ровной, только вдали, из земли выступало конусообразное вздутие с зубчатой вершиной, склоны которого были изборождены складками, как у древнего кратера.

По этой равнине текло несколько речушек, жидкость в которых не была водой. К небу тянулась редкая растительность. Только на первый взгляд казалось, что растения, увенчанные пурпурными ягодами, — единственные на планете, просто их было подавляющее большинство и уж очень необычный вид они имели.

Почва напоминала крупный песок. Оно протянуло руку, вернее, не руку — ведь рук у него не было, — но оно так подумало. Оно протянуло руку, запустило пальцы глубоко в землю, и в него потекла информация. Песок. Почти чистый песок. Кремний, немного железа, алюминия, следы кислорода, водорода, кальция и магния. Практически бескислотный. К нему стекались цифры, проценты, но вряд ли оно их замечало. Они просто поступали, и все.

Воздух планеты был смертелен. Смертелен для кого? Радиация, которую обрушивала на планету звезда Б8, тоже была смертельна. Опять же, для кого?

«Что же я должно знать?» — подумало оно. Еще одно слово, не употреблявшееся ранее. Я. Мне. Само. Существо. Личность. Целостная личность, сама по себе, а не часть другой. Индивидуальность.

«Что я такое? — спросило оно себя. — Где я? Почему? Почему я должно собирать информацию? Что мне до почвы, радиации, атмосферы? Почему мне необходимо знать класс звезды, сияющей вверху? У меня нет тела, на котором это могло бы сказаться. Судя по всему, у меня нет даже формы; у меня есть только бытие. Бесплотная индивидуальность, туманное “я”».

Глядя на красно-желтую планету и пурпур цветов, оно на какое-то время застыло, ничего не предпринимая.

Немного погодя оно вновь принялось за работу. Ощупав нагромождения глыб и обнаружив ровные проходы между ними, оно поплыло по склону, следуя проходам.

Известняк. Массивный, жесткий известняк, отложившийся на морском дне миллионы лет назад.

На мгновение оно замерло, ощущая смутное беспокойство, потом определило его причину. Окаменелости!

«Но почему окаменелости нарушают мой покой?» — спросило оно себя и неожиданно с волнением или чем-то очень похожим на волнение догадалось. Окаменелости принадлежали не растениям, древним предкам тех пурпурных цветов, которые росли на теперешней поверхности, а животным — формам, более совершенным в своей структуре, гораздо дальше продвинувшимся по лестнице эволюции.

Жизнь в космосе была такой редкостью! На некоторых планетах существовали лишь простейшие формы, находящиеся на границе растительного и животного мира — чуть более развитые, чем растения, но еще не животные. «Я могло бы и догадаться, — подумало оно, — Меня должны были насторожить эти пурпурные растения — ведь они достаточно организованны, это не простейшие формы». Несмотря на смертельную атмосферу, радиацию, жидкость, которая не была водой, силы эволюции на этой планете не дремали.

Оно отобрало небольшую окаменелость — скорее всего хитиновый покров, — которая все еще содержала нечто, напоминающее скелет. У него были голова, тело, лапы, довольно плоский хвост для передвижения в том жутком химическом вареве, которое когда-то было океаном. Были у него и челюсти, чтобы хватать и удерживать добычу, глаза — возможно, гораздо больше глаз, чем диктовалось необходимостью. Сохранились отдельные следы пищевода, остатки нервов или, по меньшей мере, каналов, по которым они тянулись.

Оно подумало о том далеком, туманном времени, когда он («Он? Сначала было я. А теперь он. Две личности, вернее, две ипостаси одной личности. Не оно, а я и он».) лежал, разлившись тонким слоем по твердому пласту известняка, и думал об окаменелостях и о себе. Особенно его интересовала именно эта окаменелость и то далекое, туманное время, в котором окаменелость была найдена впервые, когда вообще в первый раз он узнал о существовании окаменелостей. Он вспомнил, как ее нашли и как она называлась. Трилобит. Кто-то сказал ему, что это трилобит, но он не мог припомнить кто. Все это было слишком давно и настолько затеряно в пространстве, что в памяти осталась лишь окаменелость, которая называлась трилобит.

Но ведь было же другое время, другой мир, в котором он был молод! Тогда, в первые мгновения после пробуждения, он знал, что его не включали, не высиживали и не рожали каждый раз снова. У него было прошлое. В былые времена, проснувшись, он сохранял личность. «Я не молод, — подумал он. — Я сама древность. Существо с прошлым».

«Мысли о глазах, теле, руках, ногах — может быть, это память об ином времени или временах? Может быть, когда-то я действительно обладал головой, глазами, телом?»

Вероятно, он ошибался. Вероятно, это лишь признак памяти, порожденный какой-то случайностью, событием или сочетанием того и другого, происшедших с другим существом. Возможно, это память, привнесенная по ошибке, — не его, а чья-то еще. А если окажется, что это его собственная память, то что же с ним произошло, как он изменился?

На какое-то время он забыл про известняк и окаменелости. Он расслабленно и спокойно лежал, распластавшись в складках породы, надеясь, что спокойствие и расслабленность принесут ответ. Ответ появился, но частичный, раздражающий и мучительный своей неопределенностью. Была не одна, а множество планет, разбросанных на расстоянии бесчисленных световых лет.

«Если это так, — думал он, — то во всем должен быть какой-то смысл. Иначе зачем нужны множество планет и информация о них?» И это была новая непрошеная мысль — информация о планетах. Зачем нужна информация? С какой целью он ее собирал? Безусловно, не для себя — ему эта информация не была нужна, он не мог ею воспользоваться. Может быть, он всего лишь собиратель, жнец, накопитель и передатчик собранной информации?

А если не для себя, то для кого? Он подождал, пока не возникнет ответ, пока память не возьмет свое, но понял, что достиг предела.

Он медленно вернулся на склон холма.

Комок грунта возле него шевельнулся, и наблюдатель сразу заметил, что это не порода, а живое существо такой же окраски. Существо передвигалось быстро. Оно перемещалось короткими плавными движениями, будто тень, а когда останавливалось, сливалось с грунтом.

Наблюдатель знал, что существо изучает его, рассматривает, и силился предположить, что оно может видеть. Возможно, существо почуяло нечто, обладающее тем же странным и неопределенным качеством, которое называется жизнью, почувствовало присутствие иной личности. «Может быть, оно чувствует силовое поле? — подумал он. — Могу я быть силовым полем, разумом, лишенным членов и заключенным в силовое поле?»

Он не шевелился, позволяя существу рассмотреть себя. Оно плавно кружило вокруг, взметая при каждом движении фонтанчики песка и оставляя за собой взрыхленную бороздку. Оно приближалось.

Вот и попалось! Он держал замерзшее существо, будто охватив его множеством рук. Он исследовал его, но это не было аналитическое исследование, ему лишь надо было знать, что это такое. Протоплазма, хорошо защищенная от радиации и, возможно, — в этом он не был уверен — даже развившая в себе способность использовать ее энергию. Вероятнее всего — организм, не способный существовать без радиации, который нуждался в ней так же, как другие нуждаются в тепле, пище или кислороде. Существо разумное, обладающее многочисленными эмоциями — вероятно, вид разума, еще не способный построить развитую культуру, но все же достаточно развитый. Еще несколько миллионов лет, и он, наверное, породит цивилизацию.

Он отпустил его. Все так же плавно существо умчалось прочь. Он потерял его из виду, но какое-то время еще мог следить за его перемещением по разматывавшейся ниточке следов и фонтанчикам взлетавшего в воздух песка.

У него было много дел. Надо узнать профиль атмосферы, провести анализ почвы и тех микроорганизмов, которые могли в ней оказаться, определить состав жидкости в ручье, исследовать растительный мир, провести геологические исследования, измерить силу магнитного поля и интенсивность радиации. Но сначала произвести общее исследование планеты, чтобы классифицировать ее и указать районы, которые могли бы представлять экономический интерес.

Опять всплыло новое слово, которого раньше у него не было — «экономический». Напрягая память, свой теоретический разум, заключенный в гипотетическое силовое поле, он старался найти определение этому слову.

Когда он нашел его, то смысл проступил ясно и четко — единственное, что ясно и четко представилось ему на этой планете.

Что здесь можно добыть и каковы затраты на разработку?

«Охота за сырьем», — подумал он. Именно в этом и заключался смысл его пребывания на планете. Ясно, что сам он никак не может использовать какое бы то ни было сырье. Должен существовать еще кто-то, кто мог бы вести эксплуатацию. Но в то же время он почувствовал, как при мысли о сырье по нему прошла волна удовольствия.

«Что здесь приятного? — подумал он. — Искать сырье?» Какую пользу он извлекал от поиска этих скрытых на планетах сокровищ? Хотя, если вдуматься не так уж много существовало планет с запасами сырья. А там, где запасы и были, они ничего не значили, так как местные условия исключали разработку. Много, слишком много планет позволяли приблизиться к себе лишь такому существу, как он.

Он припомнил, что в свое время, когда становилось очевидным, что дальнейшие исследования бессмысленны, его пытались отозвать с каких-то планет. Он сопротивлялся, игнорировал приказы вернуться. По элементарным нормам его этики всякую работу надо было доводить до конца, и он не возвращался, пока не выполнял ее полностью. Всякое начатое дело он не в силах был оставить незавершенным. Упрямая преданность начатому делу была основной чертой его характера; таково было условие, необходимое для выполнения работы, которую он исполнял.

Или так, или никак. Или он существовал, или нет. Он или работал, или не работал. Он был так устроен, что его интересовала всякая возникающая перед ним проблема, и он не отбрасывал ее в сторону до тех пор, пока не решал до конца. Им приходилось мириться с этим, и теперь они это знали. Его больше не беспокоили, пытаясь отозвать с экономически невыгодной планеты.

«Они?» — спросил он себя и смутно припомнил других существ, таких, каким он был когда-то. Они обучили его, сделали из него то, чем он являлся, они эксплуатировали его так же, как и открытые им бесценные планеты. Но он не возражал — это была его жизнь, единственная, которую он имел. Или такая жизнь, или никакой. Он попытался припомнить подробности, но что-то мешало. Никогда он не мог получить полного представления о других виденных им планетах — только какие-то обрывочные данные. Он полагал, что кто-то совершает большую ошибку — ведь накопленный им опыт мог бы служить ему при исследовании каждой новой планеты. Но почему-то они так не считали, стараясь (правда, не совсем удачно) перед очередной засылкой стереть из его памяти все воспоминания о прошлом. Они говорили, что для свежести восприятия, гарантии от ошибок и во избежание недоразумений на каждую новую планету необходимо посылать полностью обновленный разум. Именно поэтому всякий раз у него появлялось ощущение, что он родился именно на этой планете, и только на ней. Что делать. Такова жизнь, а он, будучи в полной безопасности, повидал множество самых разных планет независимо от условий на них. Ничто не могло коснуться его — ни клыки, ни когти, ни яд, ни атмосфера, ни гравитация или радиация, — ничто не могло причинить ему вред, потому что вредить было нечему. Он шел — нет, не шел, он передвигался — через все преисподние вселенной с полным к ним безразличием.

Раздвигая горизонт, поднималось второе солнце — огромная чванливая звезда кирпично-красного цвета, а первое солнце тем временем склонялось к западу. «Удобно, что на востоке восходит такая громадина», — подумал он.

«К2,— решил он, — в тридцать с небольшим раз больше Солнца, температура поверхности, вероятно, не выше 4000 °C. Двойная система, но звезд может быть даже больше. Возможно, есть и другие, которых я пока не видел». Он постарался определить расстояние, но сделать это было невозможно даже приблизительно, пока гигант не поднимется выше, пока он не пройдет линию горизонта, которая сейчас разделяла его на два полушария.

Однако второе солнце могло подождать, да и все остальное тоже не к спеху. Есть одна вещь, которую он должен рассмотреть в первую очередь. Раньше он не отдавал себе в этом отчета, но теперь понял — его раздражало несоответствие в ландшафте. Явно противоестественным здесь был кратер. Его не могло тут быть. И хотя налицо были все присущие кратеру черты, он не мог иметь вулканического происхождения, потому что находился посреди песчаной равнины, а песчаник, разбросанный по его склонам, состоял из осадочных пород. Не было ни следов извержения, ни старых лавовых потоков. Не мог он образоваться и в результате падения метеорита — всякий метеорит, создавший такой огромный кратер, превратил бы груды материала в спеченную массу и тоже выбросил бы потоки лавы.

Он стал потихоньку перемещаться к кратеру. Грунт оставался все тем же, — все та же красная почва.

Он остановился отдохнуть — если это то слово — на краю кратера и, заглянув в него, застыл в недоумении.

Кратер был заполнен каким-то веществом, которое образовало что-то вроде вогнутого зеркала. Но это было не зеркало — вещество ничего не отражало.

И вдруг на поверхности появилось изображение, и если бы только у наблюдателя могло перехватить дыхание, так бы оно и произошло.

Два существа, большое и маленькое, стояли у края карьера над железнодорожным полотном, а прямо перед ними возвышался срез известняка. Маленькое существо копалось в обломках с помощью какого-то инструмента, который держало в руке. Рука переходила в предплечье и соединялась с туловищем, имевшим голову с глазами.

«Это же я, — подумал он. — Это я, только в молодости!»

Он почувствовал, как его охватила слабость, все поплыло, как в тумане, а увиденная картина, казалось, притягивала его к себе, чтобы он слился с собственным изображением. Шлюзы памяти, внезапно открывшись, низвергли на него давние, запретные сведения о прошедших временах и его родных. Он отбивался, стараясь прогнать их подальше, но они не желали уходить. Словно кто-то схватил его и, не выпуская, нашептывал на ухо слова, которые он не желал слушать.

Люди, отец и сын, железнодорожное полотно, Земля, находка первого трилобита. В него — в это интеллектуальное силовое поле, служившее ему доселе убежищем и дававшее покой, в этот продукт эволюции или инженерного мастерства безжалостно устремилось прошлое.

На отце был старый, дырявый на локтях свитер и черные, пузырящиеся на коленях брюки. Он курил старую обожженную трубку с обкусанным мундштуком и с интересом наблюдал, как мальчик осторожно откапывал крошечный кусочек камня, сохранивший отпечаток древнего животного.

Потом изображение мелькнуло и исчезло, и он присел на край кратера, обрамлявшего теперь мертвое зеркало, которое не отражало уже ничего, кроме красного и голубого солнц.

«Теперь я знаю», — подумал он. Он знал не то, каким он стал, а то, кем он был, — существом, которое передвигалось на двух ногах, имело тело, две руки, голову, глаза и рот, которое могло захлебываться от восторга при находке трилобита. Существом, которое шествовало гордо и уверенно, хотя оснований для такой уверенности и не имело — ведь оно и отдаленно не обладало его сегодняшним иммунитетом.

Как он мог развиться из такого слабого, беззащитного существа?

«Может быть, через смерть?» — подумал он, и мысль о смерти была так нова, что ошеломила его. Смерть — это значит конец, но ведь конца нет, его никогда не будет; нечто — интеллект, заключенный в силовое поле, — могло существовать вечно. Но, может быть, где-то в процессе эволюции или конструирования смерть сыграла свою роль? Должен ли человек пройти через смерть, чтобы стать таким, как он?

Он сидел на краю кратера, зная все о поверхности планеты на много миль вокруг — о красной почве, о желтизне неба, о пурпуре цветов, о журчании жидкости в ручье, о красноте и сини солнц и теней, которые они отбрасывали, о бегущем существе, взметавшем фонтанчики песка, об известняке и окаменелостях.

Знал он и кое-что еще, и при мысли об этом его охватили неизведанные доселе паника и страх. Прежде он не знал этих чувств, потому что обладал защитой и иммунитетом. Он был недосягаем ни для каких сил и даже на солнце, пожалуй, чувствовал бы себя в безопасности. Ничто не могло нанести ему вред, ничто не могло проникнуть в него.

Теперь все изменилось. Теперь что-то преодолело его защитный заслон. Что-то вырвало из него стародавние воспоминания, а потом отобразило их в зеркале. На этой планете существовала сила, которая могла проникнуть к нему, вырвать то, о чем он и сам не подозревал.

«Кто вы? Кто вы? Кто вы?» — понеслось по планете, но в ответ, будто насмехаясь, пришло только эхо. Слабее, слабее — только эхо.

Нечто могло позволить себе не отвечать. Зачем ему это? Оно могло сидеть, чопорное и молчаливое, слушая, как он кричит, и выжидая, не содрать ли еще один пласт его памяти, чтобы как-то использовать или посмеяться над ним.

Он утратил свою безопасность. Он стал беззащитен, обнажен перед этой силой, которая продемонстрировала ему его беззащитность с помощью зеркала.

Он опять закричал, но на этот раз обращаясь к тем, кто послал его сюда.

«Заберите меня! Я беззащитен! Спасите меня!»

Молчание.

«Я же работал на вас — я добывал информацию — я сделал свое дело — теперь вы должны помочь мне!»

Молчание.

«Пожалуйста!»

Молчание.

Молчание и даже нечто большее. Не только молчание, но и отсутствие, вакуум.

Случившееся потрясло его. Его бросили, порвали с ним все связи, оставили на произвол судьбы в глубине неизведанного пространства. Они умыли руки, бросили его не только без защиты, но и в одиночестве.

Они знали о случившемся, знали все, что с ним когда-либо происходило. Они постоянно управляли им и знали все то, что знал он. Они почувствовали опасность раньше, чем ощутил ее он сам, поняли, что опасность угрожает не только ему, но и им самим. Если какая-то сила могла проникнуть сквозь его защиту, она могла проследить и его связи и добраться до них. Поэтому связь была прервана раз и навсегда. Они не хотели рисковать. Именно об этом они постоянно заботились. «Ты не должен обнаруживать себя. О твоем присутствии никто не должен догадываться. Ты не должен ничем выдавать свое присутствие. И никогда ты не должен позволить выследить нас».

Холодные, расчетливые, безразличные. И испуганные. Вероятно, более испуганные, чем он. Теперь им было известно о существовании в Галактике такой силы, которая могла обнаружить посланного ими бесплотного наблюдателя. Теперь они никогда не смогут послать другого, даже если он у них будет, потому что в них всегда будет жить страх. Возможно, страх даже усилится — что, если связь прервана недостаточно быстро, если та сила, которая обнаружила их наблюдателя, уже нашла дорогу к ним?

Страх за их тела, доходы…

«Не за их тела, — произнес голос внутри его, — Не за их биологические тела. Ни у кого из твоего племени больше нет прежних тел…»

— А кто же они? — спросил он.

«Они лишь исполнители функций, значение которых сами смутно понимают».

— Кто ты? — спросил он. — Откуда ты все это знаешь?

«Я почти ничем не отличаюсь от тебя. Теперь и ты станешь

таким же, как я. Ты осознал себя и стал свободен».

— А разве достаточно осознать себя? — спросил он и тут же понял, что ответ ему уже не нужен, — Благодарю тебя, — сказал он.