СОЗДАТЕЛЬ
Предисловие
Я пишу эти строки на исходе времен, когда Земля, приближаясь к умирающему светилу, скользит по краю бездны, в которой ее ждет огненное погребение. Два ее собрата уже сгорели в пламени Солнца. Сумерки Богов — это история; и наша планета неуклонно скатывается в небытие, от которого нет спасения и которое однажды, когда придет пора платить по счетам, постигнет даже само время.
Старая Земля, завершая небесный путь, все медленнее вращается вокруг своей оси. Медленно и уныло тащится она к могиле, защищенная лишь клочьями прежнего воздушного одеяния, и дни ее становятся все длиннее. Из-за того, что атмосфера истончилась, небо утратило прозрачную голубизну, и серый мрак окутал планету, нависая низко над ее поверхностью. Кажется, будто все кошмарные порождения космоса, точно прожорливые волки, дышат в спину этой древней царице небес. А над ночной стороной далекие звезды с каждым разом вспыхивают все ярче, словно кольцо свирепых глаз сжимается вокруг затухающего костра.
Земля, должно быть, скорбит о своей скорой гибели, поскольку сбросила все пышные покровы и великолепные украшения. Среди бескрайних пустынь и искореженных пустошей она установила странные нерукотворные изваяния. Наверное, это и есть те храмы и алтари, перед которыми она, памятуя о вселенском могуществе добра и зла, возносит молитвы в свои последние часы, подобно человеку, возвращающемуся перед смертью к старой вере. Заунывные ветры поют гимн безнадежности над бесплодными песками и скалами. Воды безжизненных океанов плещут о безлесные, источенные временем берега, отбивая ритм последнего бравого марша престарелой планеты, которая исполнила свой долг и ступает на путь, ведущий к нирване.
Низкорослые мужчины и женщины, наследники великой расы, память о которой они сохранили лишь в сказаниях, передаваемых от отца к сыну, обитают подобно гномам в недрах земли. Земли, нянчившей их племя с незапамятных времен, когда далекие предки тех, кому суждено было стать царями природы, выползли на сушу из первобытной слизи морей. Теперь их усталые потомки ждут того дня, когда, если верить преданиям, солнце по-новому засияет на небе и бесплодные пустыни зазеленеют молодой травой. Я знаю, что этот день никогда не наступит, однако не собираюсь разочаровывать их. Я знаю, что легенды лгут, но зачем мне разрушать последнюю опору, которая осталась у людей в эти дни, зачем убивать негасимое пламя надежды — единственную отраду в их бесцветной жизни…
Эти человечки были добры ко мне, а кроме того, хотя между нами и лежат миллионы лет, мы с ними одной крови. Они считают меня богом, предвестником того, что день, которого они ждут так долго, уже не за горами. Мне грустно сознавать, что однажды они назовут меня лжепророком.
Я пишу все это безо всякой цели и смысла. Мои маленькие друзья спрашивали, чем это я занимаюсь и почему, но, похоже, не поняли моих объяснений. Они не видят толка в том, чтобы покрывать причудливыми знаками хорошо выделанные шкурки маленьких грызунов, которыми кишат их норы. Единственное, на что хватает их разумения, — они уверены, что, когда я закончу свой труд, им надлежит взять эти шкурки и хранить их как священную реликвию.
Я не надеюсь, что записанное мной когда-нибудь будет прочитано. Я описываю свои приключения в таком же духе и с такой же смутной целью, которые, должно быть, были присущи моему предку — первому человеку, выдалбливающему руническое послание в камне.
Я понимаю, что моя рукопись будет последней в истории. Величественные города Земли превратились в могильники. Дороги, которые некогда расчерчивали ее поверхность, исчезли без следа. Теперь здесь не колесят машины, не гудят моторы. Последние потомки человеческой расы жмутся друг к другу в пещерах, ожидая прихода дня, который никогда не наступит.
Первые опыты
Возможно, кто-то скажет, что мы со Скоттом Марстоном совершили непозволительное, что мы слишком глубоко проникли в тайны, прикасаться к которым не имели права.
Может быть, это и так. Однако я все равно ни о чем не жалею и уверен, что Скотт Марстон, где бы он сейчас ни был, тоже не испытывает ни малейшего раскаяния.
Наша дружба зародилась в одном маленьком калифорнийском колледже. Мы со Скоттом были родственными душами и вели сходный образ жизни, и эти обстоятельства естественным образом сблизили нас. И хотя мы выбрали для себя совершенно разные области науки (он учился на техническом факультете, а я — на психологическом), нас обоих привела в колледж чистая жажда знаний, а не мечты о материальных благах, которые может дать образование.
Мы сторонились бурной жизни студенческого городка и не участвовали ни в одной из легкомысленных проделок своих однокашников. Мы почитали за счастье часы, проведенные в библиотеке или за выполнением самостоятельной работы в пустой аудитории. Наши дискуссии могли показаться невероятно занудными, поскольку ничуть не затрагивали жизнь колледжа, которая протекала вокруг нас во всем ее пышном великолепии.
Последние два года мы со Скоттом жили в одной комнате в студенческом общежитии. По причине бедности наши апартаменты были самыми захудалыми, но мы и не подозревали об этом. Мы жили одним лишь постижением науки. Наши сердца пылали истинным исследовательским энтузиазмом.
Разумеется, со временем мы определились каждый со своей областью научных интересов. Скотта захватила загадка времени, и он стал все чаще проводить немногие часы, оставшиеся от обязательных занятий, за изучением этой непостижимой стихии. Он обнаружил, что о времени известно крайне мало. Все, что могла предложить наука на сей счет, это невразумительные уравнения, которые ставили в тупик даже своих создателей.
Меня же занесло в совершенно иные дали — я заинтересовался психофизикой и гипнозом. Занимаясь изучением последнего, я зашел в тупик: мои изыскания привели меня в дебри противоречащих друг другу выводов, многие из которых балансировали на грани оккультизма.
Мой друг посоветовал мне искать решение в мире физическом, а не духовном. Он настаивал, что, если я хочу совершить настоящий прорыв, я должен следовать духу и букве чистой и беспристрастной науки, а не гнаться за блуждающими огоньками, чье существование не доказано.
По окончании обязательного обучения мы оба получили предложение остаться в колледже в качестве преподавателей: Скотт — физики, а я — психологии. Мы с радостью согласились, поскольку не имели ни малейшего желания менять нашу жизнь.
Новый статус практически никак не сказался на нашем образе существования. Мы по-прежнему жили в обшарпанной комнате в общежитии, обедали в том же ресторане и рьяно спорили по ночам. Тот факт, что мы перестали быть учащимися в общепринятом смысле этого слова, ни на йоту не изменил наших научных занятий.
На второй год после получения преподавательской должности я пришел к тому, что позже назвал «теорией элементарных частиц разума». Я стал разрабатывать ее, а мой друг с энтузиазмом поддерживал меня в этом начинании и оказывал любую помощь, какую только мог.
Моя теория была прекрасна своей простотой. Я исходил из гипотезы, что сновидение есть плод человеческого сознания, что, когда мы спим, наше второе «я» отправляется странствовать. Пока тело отдыхает, разум вырывается на свободу и путешествует, где ему вздумается.
Однако я пошел на шаг дальше. Я предположил, что эти странствия являются реальными, а не воображаемыми, что некая ничтожно малая часть нашего существа в действительности покидает тело, чтобы посетить диковинные места и пережить удивительные приключения, которые мы видим во сне.
Такой подход переводил сновидения из мира субъективных переживаний, к которому их до сих пор было принято относить, в мир материальный, доступный объективному научному исследованию.
Это теперь я называю мою теорию «теорией элементарных частиц разума». Мы со Скоттом говорили о ней как о теории клеточного сознания, хотя, разумеется, прекрасно понимали, что о клетках в биологическом понимании тут не может идти и речи. Я представлял себе частицы сознания скорее как некие своеобразные электроны, хотя предполагать своеобразие у электронов, конечно же, смешно.
Скотт возражал, что тут больше подошло бы представление о структурных единицах сознания как о неких волнах, излучаемых разумом. Мы так и не узнали, кто из нас был ближе к истине, да это уже и не имеет значения.
Как вы, возможно, уже догадались, мне не удалось получить стопроцентных научных доказательств моей теории. Однако дальнейшие события частично подтвердили ее.
Это может показаться странным, но именно Скотта Марстона я должен благодарить за то, что моя гипотеза перестала быть чисто умозрительной.
Пока я ломал голову над загадкой снов, Скотт бился над не менее зубодробительной загадкой времени. Как-то он сообщил мне по секрету, что его исследования продвигаются вполне успешно. Порой он пытался поделиться своими достижениями, но я с рождения был не в ладах с цифрами и не мог ровным счетом ничего понять в ужасающе длинных цепочках формул, которые он расписывал мне.
Когда однажды он заявил, что наконец открыл силу времени, я воспринял это как нечто вполне естественное. Скотт утверждал, что временная сила в физическом понимании идентична силе, которая действует по вектору, лежащему в четвертом измерении. Поначалу его открытие существовало только в виде хитросплетения уравнений, графиков и формул, записанных на клочках бумаги, но потом мы объединили наши капиталы — и Скотт собственными руками стал собирать некую машину.
В законченном виде она напоминала приземистое недоброе создание, скорчившееся на письменном столе. Внутри нее что-то мощно гудело и стучало, и эта мощь имела совершенно непостижимое происхождение.
— Она работает на времени, больше ей ничего не нужно, — заявил Скотт, — Она искажает и искривляет течение времени и тем самым высасывает энергию из четвертого измерения. Если бы у нас была машина побольше, мы могли бы вызвать такие напряжения в темпоральном поле, что этот мир перешел бы на новый уровень существования.
Внутренне содрогаясь, мы смотрели на гудящую металлическую махину и пытались осмыслить значение нашего открытия. На миг нас охватил страх при мысли о том, что мы слишком бесцеремонно обошлись со стихией, которой, быть может, надлежит оставаться за пределами человеческого познания.
Однако в то же время Скотт понимал, что пока ему удалось лишь ковырнуть покровы этой глубочайшей тайны, поэтому мой друг продолжил свои изыскания с утроенной энергией. Ему стало жалко часов, которые уходили на преподавание. А порой нам с ним приходилось питаться в общежитии жалкими крохами, потому что все наши средства уходили на приобретение очередной составляющей темпорального генератора.
Однажды настал день, когда мы поставили горшок с комнатным растением в специально предназначенный для него ящик в машине. Затем мы включили темпоральный генератор, а когда через несколько минут открыли ящик, растения там не оказалось. Горшок с землей были на месте, но цветок исчез. Мы перерыли землю и обнаружили, что от него не осталось ни единого корешка.
Куда подевался цветок? И почему с горшком и землей не произошло ничего?
Скотт заявил, что растение было вытеснено в иное измерение, которое лежит между линиями искажения темпорального поля, вызванного машиной. Он заключил, что темпоральная сила, открытая им, предпочтительнее действует на живые организмы, нежели на неодушевленные предметы.
Мы снова поместили горшок в машину, но спустя двадцать четыре часа он никуда не делся. Тогда нам пришлось сделать вывод, что темпоральная сила вообще не оказывает никакого воздействия на мертвую материю.
Позже оказалось, что мы были очень близки к истине, но тогда не смогли постичь ее во всей полноте.
Сон
Спустя год после появления на свет темпорального генератора мой друг получил наследство. Некий его родственник, о котором сам Скотт почти забыл, очевидно, не забыл Скотта и упомянул его в завещании. Наследство было довольно скромное, но нам, годами перебивавшимся с хлеба на воду, оно показалось целым состоянием.
Скотт уволился с должности преподавателя и настоял на том, чтобы я последовал его примеру. Теперь, говорил он, мы сможем заниматься наукой, ни на что не отвлекаясь.
Мой друг тут же бросился сооружать новый темпоральный генератор, больше прежнего, я же с энтузиазмом занялся экспериментами, идея которых зародилась у меня уже давно.
Вот тогда мы и додумались объединить усилия.
Раньше нам всегда казалось, что между нашими исследованиями пролегает непреодолимая пропасть, которая исключает всякую возможность сотрудничества, кроме разве что обоюдной посильной помощи. Однако чем дальше мы продвигались каждый в своей работе, тем меньше становилась эта взаимовыручка, потому что исследования усложнялись и требовали все большего знания предмета.
Идея объединиться осенила меня после того, как мне уже не в первый раз приснился один особенно красочный сон. Мне привиделось, что я стою в огромной фантастической лаборатории, которая простирается почти что в бесконечность. Она была битком набита сложной и незнакомой аппаратурой и жуткого вида механизмами. Когда этот сон явился мне впервые, лаборатория была подернута этакой дымкой и казалась ненастоящей. Однако с каждым разом, когда сновидение повторялось, детали проступали все четче. Вскоре я уже мог после пробуждения удивительно подробно воссоздать многое из того, что видел в лаборатории. Я даже набросал на бумаге изображения некоторых машин и показал рисунки Скотту. Мой друг согласился, что такое можно увидеть только во сне. Наяву ни один человек, сказал он, не смог бы нафантазировать подобные механизмы без подсказок.
Скотт высказал предположение, что мои упражнения по части гипноза определенным образом натренировали «элементарные частицы» моего разума, так что теперь они возвращаются из своих странствий с более точными и подробными воспоминаниями. Я же выдвинул гипотезу, что мои «частицы разума» стали более многочисленны и это самым положительным образом сказывается на красочности сновидений.
— Интересно, — проговорил я, размышляя вслух, — подействует ли твой генератор на «частицы разума»?
Скотт задумчиво продудел себе под нос простенький мотивчик.
— Интересно, — сказал он.
Тот примечательный сон приходил ко мне через примерно равные промежутки времени. Если бы я не был столь увлечен работой, он уже давно прискучил бы мне. Но я был в восторге, обнаружив в себе самом объект исследования.
Как-то поздно вечером Скотт вручил мне устройство, напоминающее наушники от старого радиоприемника, с которым он возился часами, но цель своих занятий не объяснял.
— Пит, — сказал он, — пожалуйста, передвинь свою кровать поближе к столу и надень этот шлем. Когда ты заснешь я подключу его к темпоральному генератору. Таким образом мы сможем понять, действует ли моя машина на твои частицы разума.
Он заметил мое замешательство и добавил:
— Не бойся. Я буду рядом и не спущу с тебя глаз. Если что, я тут же выдерну шнур из разъема и разбужу тебя.
Тогда я надел шлем и заснул, а Скотт Марстон сидел на стуле у моей кровати.
В ту ночь я будто наяву бродил по лаборатории. Я не встретил там ни одной живой души, но исследовал помещение из конца в конец. Я отчетливо помню, как брался за рычаги и рукоятки, о назначении которых могу только догадываться. Из центрального зала множество открытых арочных проемов вели в помещения поменьше. Их я осматривать не стал. Архитектура лаборатории и арок выглядела невероятно чужеродной. Я замечал это и раньше, но никогда еще не мог оценить ее инакость в таких мельчайших подробностях.
Я открыл глаза и увидел озабоченное лицо Скотта Марстона, склонившегося надо мной.
— Что произошло, Пит? — спросил он.
Я схватил его за руку.
— Скотт, я был там. Я разгуливал по лаборатории. Я вертел в руках инструменты. Она и сейчас стоит у меня перед глазами, четче, чем когда-либо!
В его глазах загорелся безумный огонек. Скотт вскочил со стула и навис надо мной, ворочающимся в постели.
— Пит, ты хоть понимаешь, что мы нащупали? Ты понимаешь, что теперь мы можем путешествовать во времени, заглянуть в будущее, исследовать прошлое? Больше того, нам даже ни к чему ограничивать себя нашим измерением, нашим планом существования! Мы можем путешествовать по параллельным мирам! Отправиться назад, в миг зарождения вечности, и своими глазами увидеть, как появляется на свет из лона пустоты Вселенная! Или вперед, в день, когда все сущее сойдет на нет из-за истощения запасов энергии, когда само пространство растворится в небытии и останется только замороженное время!
— Скотт, ты свихнулся?
Его глаза сияли.
— Нет, Пит. Я упиваюсь победой! Мы построим новый темпоральный генератор, такой мощный, чтобы превратить каждую клеточку наших тел в частицы разума, и тогда мы сможем брать с собой в странствия не только сознание, но и тело. Мы проживем тысячи жизней, заглянем сквозь миллиарды лет! Мы побываем на невообразимых планетах и в неизвестных веках! Само время теперь в наших руках!
Он стиснул кулаки и с силой свел их перед грудью.
— Помнишь тот цветок, который мы засунули в генератор? Господи, Пит, ты можешь себе представить, что с ним произошло? Какие доисторические времена хранились в памяти растения? Где оно теперь? Может, в каменноугольном периоде? Вернулось в эпоху, от которой ведет свой род?
Шли годы, но мы едва замечали их течение.
Наши виски припорошило сединой, глянец молодости слегка облупился. Мы так и не прославились, потому что даже самые легковерные умы с трудом могли принять наши открытия.
Скотт, как и задумывал, построил новый темпоральный генератор, больше прежнего. Он многократно усовершенствовал его, добавлял новые приспособления и много-много раз перестраивал свое детище. Окончательная модель имела мало общего с первоначальной. Словно бог некой чужой расы, она поселилась в нашей мастерской.
Что до меня, то я продолжал развивать свою теорию элементарных частиц разума, все глубже погружаясь в изучение снов. Совершенно естественно, что работа у меня продвигалась медленнее, чем у моего друга. Ведь мне приходилось иметь дело с категориями почти абстрактными, хотя я делал все возможное, чтобы перевести их в практическую плоскость; а исследования Скотта имели под собой куда более прочное материальное обоснование.
Разумеется, вскоре мы решили попробовать перенестись в лабораторию из моего сна, прихватив с собой свои физические оболочки. Для этого мы собирались, используя темпоральную силу, преобразовать наши тела, до последней клеточки, до последнего электрона, в частицы разума. Возможно, это был самый грандиозный и смелый замысел в истории человечества.
Чтобы помочь своему другу лучше представить себе, как выглядит лаборатория, я побывал в ней множество раз при помощи темпорального генератора, стараясь запечатлеть в памяти как можно больше мельчайших подробностей. Потом я по памяти рисовал схемы и наброски и показывал их Скотту.
Однако чтобы по-настоящему вложить ему в голову картину грандиозного зала из моих снов со всем фантастическим оборудованием, которым он был набит, мне пришлось прибегнуть к гипнозу.
День, когда Скотт, заснув под действием темпорального генератора, проснулся, чтобы рассказать мне о месте, где я бывал так много раз, был днем нашего триумфа. Только тогда мы отважились поверить, что первый и, возможно, самый трудный этап нашего эксперимента завершен.
Я с головой погрузился в изучение психологии отшельников Востока, которые, как известно, достигли небывалых высот в искусстве концентрации, владения собой и подчинения тела воле разума.
Хотя мои изыскания нельзя назвать приятными, они все же указали нам верный путь. Теперь мы знали, как силой воли помочь темпоральному генератору преобразовать наши телесные оболочки в совокупности частиц разума. Последнее было совершенно необходимо, чтобы мы могли наяву перенестись в лабораторию, которая стала нам обоим такой знакомой.
Конечно же, мы бывали не только в той «лаборатории грез». Благодаря действию генератора и Скотт, и я посещали во сне самые удивительные места, о нахождении которых в пространстве и времени нам оставалось только догадываться. Мы наблюдали картины, которые неминуемо свели бы нас с ума, если бы мы увидели их наяву, когда рассудок не замутнен дремой. Порой мы просыпались мертвенно бледные и срывающимся от страха шепотом рассказывали друг другу о кошмарах, обитающих где-то в бездонных глубинах космоса некоего неизведанного измерения. Оцепенев от ужаса, мы смотрели на шаркающих, покрытых слизью тварей, выглядевших как потомки созданий или даже как те самые создания, которых описывали в своих манускриптах чернокнижники прошлого. В местах, далеких от цивилизации, до сих рассказывают жуткие истории об этих существах.
Но загадочная лаборатория оставалась целью, на которой мы сосредоточили свои усилия. Она была первой из бесконечного множества картин, открывшихся нам, и мы хранили ей верность, а путешествия во все прочие места рассматривали лишь как побочные экскурсии по скрытым мирам.
В лаборатории Создателя
И однажды настал день, когда мы решили, что продвинулись в своих исследованиях достаточно далеко и отточили навыки в достаточной степени, чтобы без опасений за собственные жизни отважиться наяву совершить путешествие в до боли знакомую и все же неизведанную лабораторию из снов.
Темпоральный генератор, законченный и усовершенствованный, громоздился перед нами, словно уродливое ископаемое родом из доисторической эпохи. Ни на что не похожий голос машины разносился по всему дому, он то повышался до пронзительного визга, то опускался до глухого бормотания. Ее полированные бока зловеще блестели, а вокруг, под самыми невообразимыми углами друг к другу, были установлены зеркала. Их поверхности ловили свечение электронных ламп, выстроившихся по росту на верхней панели машины, и наше творение купалось в этих святотатственных лучах.
Мы стояли перед генератором, и в волосах наших была седина, а на лицах морщины — признаки преждевременного старения. Мы принесли нашу молодость в жертву своим амбициям и непомерному любопытству.
За десять лет мы создали машину, способную, как я понимаю теперь, убить нас. Но тогда нашей самоуверенности не было пределов. Десять лет мы обрабатывали металл и стекло, укрощали и приручали загадочные силы природы. Десять лет мы обрабатывали собственные мозги, оттачивали восприятие и воображение, добиваясь того, чтобы образ таинственной лаборатории представал перед нашим внутренним взором, стоило только пожелать. И по мере того, как мы углублялись в работу, лаборатория стала нашей второй жизнью.
Скотт нажал кнопку на боковой поверхности машины, люк распахнулся, и перед нами открылась внутренняя камера, черная, как зияющая пасть чудовища. В этой темной утробе не было ни намека на грубую мощь и силу, которые чувствовались во внешности машины. И все же в ней таилось и то, и другое.
Скотт шагнул через порог угольно-черной камеры, опустился в кресло с откидывающейся спинкой и положил руки на пульт управления. Я втиснулся рядом и закрыл люк. Непроглядная тьма поглотила нас. Мы оба надели шлемы. Всесокрушающая энергия наполнила нас, запульсировала в наших телах, словно пытаясь разорвать их на куски.
Мой друг слепо вытянул руку. Я нащупал ее в темноте. Наши ладони сжались в крепком рукопожатии людей, отправляющихся навстречу неведомому.
Усилием воли я заставил себя сосредоточиться на лаборатории, напряженно вспоминая каждую деталь ее обстановки. Потом Скотт, должно быть, передвинул рычаг и запустил машину на полную мощность. Боль пронзила мое тело, потом возникло головокружение… А потом я позабыл о своем теле. Лаборатория была ближе. Она грозила меня захлестнуть, как волна. Я тонул, быстро приближаясь к ней, падая в нее. Я превратился в чистую мысль, несущуюся в заданном направлении… И мне было очень худо.
Мое падение прекратилось внезапно, толчка от столкновения с землей не было.
Я стоял в лаборатории. Пол под моими ногами был холодным — я ощущал это.
Я огляделся и увидел Скотта Марстона. Мой друг был абсолютно гол. Разумеется, мы оба прибыли обнаженными — темпоральный генератор не мог перенести одежду вместе с нами.
— Мы живы, — констатировал Скотт.
— И без единой царапины, — добавил я.
Мы переглянулись и серьезно пожали друг другу руки. Это был наш новый триумф, и рукопожатие с успехом заменило взаимные поздравления.
Потом мы стали разглядывать помещение, в котором очутились. Это было весьма колоритное место. Разноцветные жидкости застыли в блестящих сосудах. Мебель тонкой работы, сделанная из полированного переливчатого дерева, невозможно было отнести ни к одному из известных человеку стилей. В окна струился яркий и чистый дневной свет. Большие шары, свисающие с потолка, дополняли освещение, заливая лабораторию мягким сиянием.
Сквозь один из арочных проемов в комнату вплыл конус света — сливочно-белого, с ускользающим розоватым отливом. Мы со Скоттом во все глаза уставились на это диво. На первый взгляд, это был свет, но в то же время… Конус был непрозрачным, и хотя казалось, что он сияет неимоверно ярко, глазам не было больно смотреть на него.
Перевернутый вниз вершиной конус футов десяти высотой быстро приближался к нам. Его продвижение было абсолютно бесшумным. Ни малейшего подобия звука не нарушало тишину. Конус остановился в нескольких шагах перед нами, и у меня родилось ощущение, что он внимательно рассматривает нас.
— Кто вы?
Голос заполнил всю комнату, но, кроме меня и Скотта, в лаборатории не было ни единого человека, а мы оба молчали. Мы ошарашенно уставились друг на друга, потом перевели взгляды на конус света, застывший перед нами.
— Говорю я, — произнес конус, и мы со Скоттом внезапно уверились, что слова исходят именно из этого пятна света.
— Я не говорю, — продолжал наш собеседник. — Неверное выражение. Я думаю. Вы слышите мои мысли. А я столь же хорошо слышу ваши.
— Телепатия, — предположил я.
— Вы употребили странный термин, — откликнулся конус, — Однако образ, который возник в вашем мозгу при его произнесении, говорит о том, что вы плохо представляете себе принцип.
Я прочел в ваших мыслях, что вы прибыли с планеты, которую называете Землей. Я знаю, где находится Земля. Я понимаю, что вы смущены и озадачены моим появлением, моими способностями и тем, как мало сходства между мной и всем, с чем вам приходилось сталкиваться. Не бойтесь. Я рад вашему появлению. Я понимаю, вы много и усердно трудились, чтобы попасть сюда. Здесь с вами не случится ничего дурного.
— Я — Скотт Марстон, — представился мой друг, — А это — Питер Сэндс.
Мысли светового конуса окутали нас. В них был легкий привкус упрека, оттенок сожаления о том, что мы проявили такую непозволительную самовлюбленность.
— Здесь нет имен. Наша индивидуальность говорит сама за себя. Однако, поскольку ваш склад ума требует идентификатора в виде имени, можете мысленно называть меня Создателем. А теперь мне бы хотелось, чтобы вы познакомились еще кое с кем.
Конус издал звон — очень странный звон, в котором, казалось, прозвучало столь же странное имя. Раздался топоток ног, и из смежного помещения в лабораторию вбежали три звероподобных создания. Два из них выглядели одинаково: бочкообразные туловища, короткие и толстенькие ноги с круглыми подушечками вместо ступней, которые отделялись от пола с чмокающим звуком. Рук у этих существ не было, но на выпуклой груди каждого росло щупальце наподобие слоновьего хобота, однако снабженное пучком меньших щупальцев-усиков на конце. Природа не позаботилась снабдить этих созданий шеями, и головы их росли прямо на покатых плечах. Над макушками покачивались плюмажи перьев веселенькой расцветки.
Третий вошедший являл собой полную противоположность первым двум. Длинный и тощий, он более всего напоминал гигантское насекомое или трость. Его долговязые ноги имели по три коленных сустава. Несообразно длинные руки едва не доставали до полу. Глядя на его туловище, я подумал, что длины моих пальцев, пожалуй, хватит, чтобы двумя руками обхватить его за талию. Голова представляла собой вытянутый шар, посаженный на верхушку туловища-палки. Это создание больше походило на человека, чем первые два, но это была пародия на человека, шарж, вышедший из-под пера ядовитого карикатуриста.
Конус заговорил, обращаясь, похоже, к этим троим.
— У нас новые гости, — сказал он, — Полагаю, они попали сюда тем же образом, что и вы. Они — великие ученые, столь же великие, как вы. Вы подружитесь.
Потом он снова переключился на нас.
— Существа, которых вы видите, явились сюда так же, как вы, и так же пользуются моим гостеприимством. Возможно, их вид кажется вам нелепым. Позвольте вас заверить, что ваша внешность для них выглядит ничуть не менее противоестественной. Они вам братья, соседи. Вы с ними прибыли из одной…
Перед моим внутренним взором возникла картина: я будто бы вглядывался сквозь необъятное космическое пространство, наполненное кружащимися мотыльками света.
— Он имеет в виду Солнечную систему, — предположил Скотт.
Я осторожно нарисовал в воображении схему Солнечной системы.
— Нет! — Отрицание ударило нас, словно молния.
И снова возник образ необозримого пространства и множества светящихся точек, наполняющих его: водовороты туманностей, звездные системы, могучие двойные звезды и «острова Вселенной» — галактики.
— Он говорит о нашей Вселенной, — сказал Скотт.
— Но ведь и так ясно, что эти существа прибыли из нашей Вселенной, — возразил я. — Ведь Вселенная включает в себя все, верно? Все сущее…
И снова наши разумы обожгло несогласие Создателя.
— Ты ошибаешься, землянин. Твое знание здесь ничего не стоит. Вы не более чем младенцы. Однако идем — я покажу вам, из чего состоит ваша Вселенная.
Наша Вселенная?
Потоки света протянулись от конуса к нам. Мы отпрянули, но они обвили нас за талии и мягко приподняли. Мы услышали чужие успокаивающие мысли, которые убеждали нас всецело поручить себя заботам Создателя и перестать бояться.
Под действием этих заверений мои страхи притихли. Я почувствовал, что нахожусь под защитой великодушного существа, наделенного великим могуществом и способного к состраданию, и это могущество и сострадание защитят меня от всего на свете. Вот уж воистину — Создатель.
Конус света тем временем заскользил по лаборатории и поставил нас на крышку огромного стола, расположенную в семи футах от пола.
На столешнице, прямо перед собой, я увидел овальную ванночку, сделанную из материала наподобие стекла. В длину она была не больше фута, в ширину — вдвое уже, а в глубину — дюйма четыре. Ванночку заполняла сероватая субстанция вроде шпатлевки. Лично мне она напомнила серое вещество мозга.
— Вот это, — заявил Создатель, указывая световым щупальцем на отвратительную массу, — и есть ваша Вселенная.
— Что?! — воскликнул Скотт.
— Именно так, — торжественно провозгласил Создатель.
— Но это совершенно невозможно! — уверенно сказал Скотт. — Вселенная безгранична. Одно время было принято считать, что она конечна, ограничена изгибами пространства. Однако, изучая свойства времени, я убедился, что Вселенная, состоящая из миллионов пересекающихся измерений, не имеет границ ни во времени, ни в пространстве. Я вовсе не хочу сказать, что никогда не наступит время, когда вся материя перестанет существовать, но я могу со всей ответственностью утверждать…
— Ты тщеславный грубиян, — загрохотал гнев Создателя в наших головах. — Это — ваша Вселенная. Я создал ее. Я сотворил ее. И не только. Я создал жизнь, которой она изобилует. Мне было интересно посмотреть, какие формы может принять жизнь там, и я направил мощные мысленные вибрации и вызвал жизнь. Я почти не надеялся, что ее носители обретут достаточно высокоразвитый интеллект, чтобы найти дорогу в мою лабораторию. Однако, как оказалось, по меньшей мере пять индивидуумов обладают достаточно восприимчивым мозгом, чтобы уловить мои вибрации, и достаточным интеллектом, чтобы вырваться из своей Вселенной. Эти пятеро — вы и те трое, кого вы видели.
— Вы хотите сказать, — вкрадчиво начал Скотт, — что создали материю, а потом и жизнь?
— Да.
Я во все глаза уставился на серую массу. Вселенная! Миллионы галактик, в каждой из которых — миллионы звезд и планет… И все это заключено в какой-то серой замазке!
— В жизни еще не сталкивался с такой наглой ложью! — заявил Скотт с презрительной насмешкой. — Если это — Вселенная, то почему мы настолько ее больше? А если я ненароком наступлю на эту миску и разнесу весь мир вдребезги? Нет, так не годится…
Световое щупальце схватило моего друга и подняло его над столом. Конус света стал вспыхивать то красным, то пурпурным. Гневные вибрации Создателя наполнили комнату.
— Дерзновенный! Ты смеешь перечить Создателю! Смеешь называть его великое творение выдумкой! Ты, с твоими ничтожнейшими познаниями! Ты, образчик искусственной жизни, созданной мной, имеешь наглость заявлять, что я, твой Создатель, лгу!
Я стоял, окаменев от ужаса, а Скотт болтался в воздухе у меня над головой, удерживаемый световым щупальцем. Я видел лицо своего друга. Оно было застывшим и бледным, но не выражало и тени страха.
— Надо же, какой обидчивый бог! — насмешливо сказал Скотт.
Создатель мягко поставил его на стол рядом со мной. Потом до нас донеслись его мысли — в них не было и намека на ярость, которая сотрясала все вокруг минуту назад.
— Я не обидчив. Я выше этого, выше всех ваших мелочных страстишек. В своем развитии я почти достиг вершины — чистой мысли. В свое время я совершу этот последний шаг. Иногда я теряю терпение, когда приходится иметь дело с вашими ничтожными мозгами, вашим невежеством, вашей самовлюбленностью, но обычно я совершенно бесстрастен. Мне уже нет нужды испытывать чувства.
Я поспешил вмешаться.
— Мой друг говорил сгоряча, не подумав, — объяснил я, — Вы же понимаете, все это для нас так необычно… Ничего подобного нам прежде переживать не случалось. Поэтому нам так трудно поверить.
— Знаю, понимание дается вам нелегко, — согласился Создатель. — Сейчас вы находитесь в высшей Вселенной, сверх-Вселенной, если угодно. Электроны и протоны, из которых состоят ваши тела, выросли в миллионы раз, и соответственно увеличилось расстояние между ними. Это все вопрос относительности. Я не собирался создавать вашу Вселенную как таковую. Я лишь создал протоны и электроны. Я создал материю. А потом жизнь — и заразил ею материю.
От троих ваших предшественников я узнал, что созданные мною протоны и электроны сами в свою очередь состоят из протонов и электронов. Это оказалось для меня неожиданностью. Я затрудняюсь это объяснить. И начинаю подозревать, что никому не дано разгадать до конца все тайны материи и жизни. Вполне возможно, что известные вам протоны и электроны тоже состоят из миллиардов более мелких частиц.
— А я осмелюсь предположить, — глумливо заявил Скотт, — что вы, Создатель, в действительности — не более чем частица жизни, обитающая во Вселенной, которая является не чем иным, как массой материи на столе некоей большей лаборатории.
— Возможно, — признал Создатель. — Мои великие познания научили меня скромности.
Скотт хихикнул.
— А сейчас скажите мне, что требуется вам для поддержания жизни: пища и прочее, — сказал Создатель. — Я позабочусь, чтобы вы получили все необходимое. Кроме того, вы, несомненно, захотите построить машину, которая вернет вас, на Землю. Вам будут выделены помещения, где вы сможете заниматься чем вам будет угодно. Когда построите машину, вы можете возвратиться на Землю. Если у вас не возникнет такого желания, можете оставаться моими гостями столько, сколько захотите. Я хотел, чтобы вы побывали здесь, лишь потому, что мне было любопытно, какие формы приняла созданная мною жизнь.
Световые щупальца плавно опустили нас на пол, и Создатель проводил нас в наши апартаменты. Это оказалось смежное с лабораторией помещение, куда вел широкий и высокий арочный проем. Хотя наше новое жилище никак нельзя было назвать уединенным, оно было красиво. Оформленное в пастельных тонах, оно радовало глаз и успокаивающе действовало на нервы.
Мы как можно четче вообразили себе кровати, стулья и столы. Мы описали пищу, которая нам требовалась, и ее химический состав. В описании воды необходимости не возникло. Создатель мгновенно понял, что мы имеем в виду. Похоже, вода была единственной частью нашего мира, которая была в ходу в этой высшей Вселенной, куда мы спроецировали себя.
Мы получили все необходимое удивительно быстро. Вскоре у нас уже была еда, одежда и мебель. Все это Создатель, очевидно, синтезировал в своей лаборатории.
Позже мы узнали, что подобный синтез — комбинирование химических элементов и придание формы конечному продукту — здесь никого не удивляет. Этим занималась огромная, но отнюдь не сложная машина.
Скотт заказал Создателю также сталь, стекло и инструменты. Все это было доставлено в мастерскую по соседству с лабораторией, где уже трудились над своими машинами трое наших соседей по Вселенной.
Механизм, над которым трудилось долговязое существо (мы со Скоттом прозвали его человек-трость), внешне напоминал своего изобретателя. Это была пирамида, состоящая из сотен длинных стержней.
Машина «слонолюдей» выглядела совершенно прозаически: топорный короб, сделанный из какого-то упругого материала, однако ее внутреннее устройство было очень сложным и, на наш взгляд, не имело ничего общего с какими-либо плодами технического прогресса на Земле.
Человек-трость с самого начала игнорировал нас, за исключением тех случаев, когда мы пристально разглядывали его. Слонолюди, напротив, держались дружелюбно. Едва нас представили друг другу в мастерской, как они тут же выразили желание завязать знакомство. Мы попытались заговорить с ними, но они лишь стояли перед нами и бессмысленно моргали. Затем они стали прикасаться к нам своими длинными хоботами, отчего мы почувствовали легкие покалывания электрических разрядов, различающихся по силе, словно бы через наши тела пытались передать телеграмму.
— У них нет органов слуха, — сказал Скотт, — Они общаются при помощи электрических импульсов, которые испускают их хоботки. Говорить с ними без толку.
— Возможно, лет через тысячу мы расшифруем их электрический язык, — согласился я.
После нескольких тщетных попыток наладить общение Скотт решил вплотную заняться строительством темпорального генератора, а слонолюди вернулись к своей работе.
Я подошел к человеку-трости и попробовал завязать разговор с ним, но получилось не лучше, чем со слонолюдьми. Раздраженный, что его отрывают от дела, он принялся бешено жестикулировать. Губы его при этом активно шевелились, но я ничего не услышал. В отчаянии я понял, что человек-трость пытается что-то сказать мне, но звуки, которые он издает, слишком высоки для моего слуха. В этой мастерской собрались представители трех разумных рас, причем все мы обладали высокоразвитым интеллектом, иначе просто не смогли бы попасть в эту высшую реальность. Однако мы были начисто лишены возможности поделиться друг с другом мыслями. И даже если бы нам удалось наладить обмен идеями, вряд ли мы смогли бы найти общий язык.
Тогда я стал рассматривать машины. Они резко отличались друг от друга и не имели ничего общего с нашей. Без сомнения, принципы их работы тоже были совершенно разными.
В этой мастерской, смежной с лабораторией Создателя, представители трех различных рас трудились над тремя различными механизмами. Однако все три машины были предназначены для одного и того же, и все три расы преследовали одну и ту же цель!
Поскольку я не мог ничем помочь Скотту, собиравшему новый темпоральный генератор, большую часть времени я проводил, слоняясь по лаборатории и наблюдая за работой Создателя. Порой мы с ним разговаривали. Иногда он объяснял, чем занимается, но, боюсь, из его объяснений я понял немногое.
Однажды он позволил мне рассмотреть в микроскоп частицу материи, которая, по его утверждению, содержала в себе нашу Вселенную.
То, что я увидел, совершенно ошеломило меня. Невероятно сложный механизм показал мне протоны и электроны! По моим земным представлениям, они были сгруппированы довольно странно, почти в точности изображая модель нашей Солнечной системы! У меня возникло подозрение, что супермикроскоп каким-то образом искажает пропорции и создает иллюзию, будто расстояния между частицами меньше, чем на самом деле. Должно быть, это делалось, чтобы вся группа протонов и электронов помещалась в поле зрения.
Но это же невозможно! Ведь линзы, через которые я смотрел, сами состояли из протонов и электронов! Откуда же в них могла взяться такая фантастическая сила?
Создатель прочел мои мысли и попытался объяснить, но его объяснения содержали лишь туманные интервалы, загадочные математические уравнения и пирамидальные нагромождения гигантских формул. По сравнению с ними уравнения Эйнштейна казались простейшими, и я подумал, что самые сложные математические формулы, придуманные человечеством, для Создателя столь же элементарны, как для нас — обычное сложение.
Должно быть, он тоже это понял, потому что больше не пытался мне ничего объяснять. Однако Создатель дал понять, что по-прежнему не против, если я буду навещать его за работой. Со временем он так привык к моему присутствию, что почти перестал замечать меня.
Тем временем в умелых руках Скотта строительство нового темпорального генератора успешно продвигалось вперед. Я видел, что другие две машины тоже почти готовы, однако мой друг работал гораздо быстрее. Я подсчитал, что все три механизма будут закончены примерно одновременно.
— Мне здесь не нравится, — сказал как-то Скотт, — Я хочу поскорее собрать генератор и убраться отсюда. Слишком уж Создатель не похож на нас. Его мышление и эмоциональные реакции могут не иметь с нашими ничего общего. Он стоит на гораздо более высокой ступени развития, чем мы. И я не настолько глуп, чтобы тешить себя иллюзией, будто он воспринимает нас как равных. Он утверждает, что создал нас. Так это или нет, не знаю. Лично я в это не верю, зато верит он. А раз так, то ему ничто не мешает считать нас собственностью, которой он может распоряжаться по своему усмотрению. Я хочу удрать, пока ничего не произошло.
Пока мы разговаривали, к нам подошел один из слонолюдей. Он легонько постучал меня хоботом по плечу и остался стоять, бессмысленно вытаращившись на нас.
— Забавно, — хмыкнул Скотт, — Этот парень пристает ко мне весь день. Похоже, он хочет что-то сказать, да не знает как.
Набравшись терпения, я попробовал объясниться с ним на языке жестов, но «слоник» только молча глазел на меня и не двигался с места.
На следующий день я разжился у Создателя запасом бумаги и чем-то вроде карандаша. Запасшись письменными принадлежностями, я подошел к слонолюдям и стал рисовать простые картинки, но меня опять постигла неудача. Соседи по Вселенной лишь хлопали глазами. Рисунки и схемы решительно ничего им не говорили.
Однако человек-трость, наблюдавший за моими манипуляциями из своего угла, дождался, когда слонолюди вернутся к работе, подошел ко мне и протянул руки, предлагая вложить в них бумагу и карандаш. Я так и сделал. Некоторое время он рассматривал мои рисунки, затем вырвал лист и бешено застрочил на нем. Лист блокнота, когда человек-трость вернул его мне, был исписан иероглифами. Я не имел понятия, с какой стороны к ним подступиться. После этого мы вдвоем надолго засели за блокнотом. Мы усыпали весь пол обрывками бумаги, покрытыми нашими каракулями. И пришли в отчаяние, когда нам не удалось продвинуться дальше символов, обозначающих количественные числительные.
Во всяком случае, стало ясно, что не только слоноподобные создания, но и человек-трость пытаются что-то сообщить нам. Мы со Скоттом часто говорили об этом, ломая голову над способом связаться с нашими товарищами по заключению.
Созидание и разрушение
Вскоре после тех событий я обнаружил, что могу читать мысли Создателя, которые он не адресует мне. Думаю, это стало возможным по той причине, что наш гостеприимный хозяин последнее время не обращал на меня внимания, увлекшись работой. Должно быть, когда он был погружен в решение своих задач, его мысли распространялись бесконтрольно, и благодаря этой утечке я мог уловить образы, не предназначенные для меня.
Сперва это были скорее едва уловимые ощущения, чем мысли. Сообразив, что происходит, я сосредоточился и попытался заглянуть в разум Создателя, чтобы узнать, что скрывается в его сознании. У меня бы ничего не получилось, если бы я не практиковался так упорно в искусстве владения собственными мыслями, чтобы осуществить наш замысел и попасть сюда при помощи темпорального генератора. Без этой практики я вряд ли сумел бы без спроса прочитать мысли Создателя, не говоря уже о том, чтобы скрыть от него это.
Вспомнив о подозрениях Скотта, я подумал, что моя неожиданно обретенная способность может нам пригодиться. Однако я прекрасно понимал, что от нее не будет никакого прока, если о ней узнает Создатель. Тогда он насторожится и позаботится о том, чтобы я не смог уловить ничего из того, что творится в его разуме. Моя единственная надежда состояла в том, чтобы не вызвать у него подозрений. Поэтому мне нужно было не только читать его мысли, но и частично держать в секрете свои.
Постепенно мне удалось сложить из подслушанных обрывков целостную картину.
Создатель искал способ уничтожения вещества, его полной аннигиляции. Открыв метод создания материи, он теперь экспериментировал с ее уничтожением.
Скотту я о своем открытии ничего не сказал, поскольку боялся, что он невольно выдаст меня.
С течением дней я понял, что Создатель ищет такой метод уничтожения материи, который не требовал бы высоких температур. Ученые Земли, как мне было известно, считали, что абсолютная аннигиляция материи происходит при четырех миллионах градусов по Фаренгейту. Сначала я думал, что Создатель изобрел способ каким-то образом контролировать такой запредельный жар. Однако пытаться разрушить материю, вообще не повышая температуры… Думаю, только тогда я наконец осознал, сколь непреодолимая интеллектуальная пропасть лежит между человеком и этим сотканным из света существом.
Не знаю, сколько времени мы провели в мире Создателя, прежде чем Скотт объявил, что машина, которая должна вернуть нас домой, готова и можно провести несколько опытов. В этом удивительном месте время имело странную особенность — оно утекало сквозь пальцы совершенно незаметно. Хотя тогда я об этом не задумывался, но не могу припомнить, чтобы Создатель прибегал к каким-либо способам измерения времени. Возможно, время для него было лишним уравнением в системе. А может быть, он был бессмертен, и потому счет дней не имел для него смысла.
Слонолюди и человек-трость уже закончили конструировать свои машины, однако почему-то дожидались нас. Жест уважения? Тогда мы могли только гадать об этом.
Пока Скотт проводил заключительные тесты своего детища, я отправился в лабораторию. Создатель работал на своем излюбленном месте. Со дня нашего прибытия он почти не обращал на нас внимания. Теперь мы собирались покинуть его, но он не выказывал по этому поводу ни малейшего сожаления или намерения пожелать нам доброго пути.
Я подошел к нему, раздумывая, стоит ли попрощаться. За последнее время мое уважение к Создателю возросло. Мне хотелось поговорить с ним на прощание, и все же…
Тут я уловил тень его мыслей и окаменел. Мгновенно и невольно мой разум запустил щупальца в сознание Создателя и ухватил то, что занимало его более всего на свете: «Разрушить массу созданного вещества… Вселенную, которую я сотворил… Создать материю… уничтожить ее. Это продукт эксперимента. Опробовать мои разрушительные…»
— Ах ты изверг! Убийца! — заорал я и бросился на него с кулаками.
Невесомые щупальца метнулись ко мне, обхватили поперек туловища, вздернули в воздух и швырнули через всю лабораторию. Я упал, заскользил по гладкому полу и врезался в стену.
Я тряхнул головой и попытался встать. Мы должны сразиться с Создателем! Нельзя позволить, чтобы наш мир уничтожило существо, которое сотворило его!
У меня ныло все тело, но я поднялся на ноги и принял боевую стойку.
Однако Создатель не двинулся с места. Он застыл, и между ним и причудливой машиной человека-трости протянулся лиловый луч. Луч, похоже, удерживал Создателя, парализовал его. Человек-трость стоял подле своей машины, держа руку на рычаге, и глаза его горели безумным огнем.
Скотт весело хлопнул его по тощей спине:
— Молодчина, старик! Снежной королеве следовало бы у тебя поучиться!
В моей голове воцарился хаос. Машина человека-трости предназначалась вовсе не для возвращения в родной мир. Это было оружие — оружие, способное обездвижить Создателя.
По конусовидному телу Создателя пробегали разноцветные волны. В лаборатории стояла мертвая тишина. Машина человека-трости не издавала ни звука, ничем не выдавая своей жуткой мощи. Лиловый луч оставался неподвижен. Он казался лиловым копьем, пригвоздившим Создателя к месту.
Опомнившись, я крикнул Скотту:
— Быстрее! Вселенная! Он хочет уничтожить ее!
Скотт кинулся в лабораторию. К столу, на котором стоял контейнер с искусственной материей, мы подбежали вместе. Позади нас раздавался топоток слонолюдей.
Когда мы были у стола, гибкий хобот обхватил меня за талию и забросил на столешницу. Вселенная оказалась прямо передо мной, на расстоянии вытянутой руки. Я схватил ванночку вместе с ее содержимым и передал Скотту, который ждал внизу. Потом, повиснув на руках, спрыгнул со стола и побежал следом за остальными.
Едва мы все оказались в мастерской, человек-трость передвинул какой-то рычаг в своей машине. Лиловый луч погас. Создатель — исполинский конус света — закачался, но быстро выровнялся и поплыл в арке.
В проеме внезапно возникла завеса, сотканная из лилового сияния. Создатель ударился о нее и отпрянул.
Сияние пологом нависло над нашими головами, окружило нас со всех сторон, застелил ось по полу, заворачиваясь кверху…
— Он решил заключить нас в шар из этой лиловой ерунды! — крикнул Скотт, — Должно быть, это защитное поле, но я представить себе не могу, какой природы. А ты можешь?
— Мне все равно, что это, главное — что оно работает! — пропыхтел я, пытаясь отдышаться.
Сквозь лиловый свет я продолжал видеть Создателя. Раз за разом он налетал на наше убежище, и раз за разом его отбрасывало прочь.
— Мы движемся, — заметил Скотт.
И правда, огромный лиловый шар поднимался вверх, унося с собой нас пятерых, наши машины и части интерьера комнаты, где мы еще совсем недавно находились. Коснувшись перекрытия, шар прожег его, как паяльная лампа прожигает тонкий лист стали. Вскоре мы пронзили все здание насквозь и оказались под чистым голубым небом чужого мира.
Под нами осталось прекраснейшее строение, настоящее архитектурное чудо, обезображенное круглой шахтой, которая осталась там, где прошел лиловый шар. А вокруг простирались заросли желтой и красной растительности самых причудливых форм, ничуть не похожих на земные.
Шар резко подпрыгнул и завис в воздухе на некотором расстоянии от здания. Вокруг, насколько хватало глаз, простирался разноцветный лес. Лаборатория, из которой мы сбежали, была единственным признаком цивилизации. Ни дорог, ни озер, ни далеких гор — ничего, что нарушило бы однообразие красно-желтого моря, протянувшегося до самого горизонта.
Возможно, подумал я, Создатель был единственным хозяином этой планеты. Может быть, он — последний потомок некой загадочной расы… Или никакой расы и не было никогда, а Создатель и сам является продуктом эксперимента, как те, кого он создал? Но если так, то кто или что запустило реакцию, в результате которой появился на свет этот зловещий энергетический конус?
Тут все мысли вылетели у меня из головы: человек-трость протянул худую и длинную руку к Вселенной, которую все еще держал Скотт. Затаив дыхание, я смотрел, как он бережно поставил контейнер на пол мастерской (кусок пола, заключенный в шар, воспарил вместе с нами) и выдвинул из своей машины какой-то стержень. С кончика стержня сорвалось слабое лиловое свечение и омыло Вселенную. Вскоре она оказалась заключена в светящуюся оболочку, которая становилась все плотнее и плотнее по мере того, как лиловое сияние окутывало ее слой за слоем. Когда я прикоснулся к этому кокону, оказалось, что он вовсе не твердый и не хрупкий. На ощупь он был гладким, мягким и вязким, но мои пальцы не оставили на нем вмятины.
— Он делает то же самое, что и с нами, — сказал Скотт, — Похоже, машина проецирует эту лиловую субстанцию на поверхность шарика, а там она застывает слоями.
Я присмотрелся и понял, что мой друг прав. Маленький шар становился все плотнее, его толщина уже была заметна, я чувствовал ее, хотя разглядеть не мог, словно ее невозможно было воспринять зрительно.
Тогда я взглянул вниз, на лабораторию, и увидел, что на крыше здания громоздится какой-то странный механизм, а рядом с ним стоит Создатель.
— Должно быть, это какое-то оружие, — предположил Скотт.
И только он это сказал, как машина извергла столп алого света. Сияние огненной колонны было столь нестерпимым, что я машинально закрыл глаза руками. Алый свет на миг омыл наш шар, а потом соскользнул с него огромной каплей, которая полетела вниз, к лаборатории, оставляя за собой кроваво-красный след.
Наш шар содрогнулся от взрыва, когда капля достигла земли. Там, где стояла лаборатория, осталась лишь гигантская воронка глубиной до самого скального основания. Растительность на много миль вокруг превратилась в пепел. Создатель исчез. Под нами во все стороны простирался пустой и яркий мир. Разумные существа Вселенной доказали, что они сильнее своего Создателя!
— Если в этих эмпиреях обитают и другие создатели, они на миллион лет зарекутся пробовать стрелять в наш шарик, — слабо улыбаясь, сказал Скотт, — Эта лиловая броня отражает любые атаки. Вбивает яд прямо в глотку отравителю. Пит, это серое вещество, уж не знаю, Вселенная оно или нет, здесь в безопасности. Здесь его сам черт не достанет.
Человек-трость с непроницаемым, как и всегда, лицом переключил что-то в своей машине. Я видел, что она по-прежнему работает, облекая кокон Вселенной все новыми слоями. Я представил, что она будет продолжать это делать вечно, и у меня закружилась голова.
Слоноподобные создания уже забирались в свои машины.
Скотт слабо улыбнулся.
— Представление окончено, — сказал он. — Занавес. Пора в путь.
Он шагнул к человеку-трости.
— Если хочешь, можешь воспользоваться нашей машиной, — предложил ему Скотт, очевидно забыв, что тот не понимает ни слова, — Ты упустил свой шанс выбраться отсюда, когда построил эту штуку вместо такой, которая могла бы вернуть тебя домой. Наша машина может перенести тебя куда пожелаешь.
Он указал пальцем на темпоральный генератор, потом на Вселенную, потом постучал по своей голове. Потом они с человеком-тростью вместе подошли к машине, и Скотт принялся показывать на приборы и жестами объяснять их предназначение.
— Не знаю, понял ли он, — сказал мой друг по завершении разговора, — но я очень старался.
Когда я шел к темпоральному генератору, мне показалось, что на физиономии человека-трости промелькнула улыбка. Однако мне так и не суждено было узнать, померещилось мне или нет.
Затерянные во времени
Я знаю, в чем была моя ошибка. Когда я садился в машину, то был очень взволнован, мои мысли были переполнены событиями, очевидцем которых я стал. Я подумал о координатах в пространстве, но я забыл о временной составляющей!
Я представлял себе Землю, не думая о годах. Я хотел очутиться на Земле, но я забыл пожелать очутиться в своей эпохе. И как следствие, когда Скотт нажал на рычаг, меня выбросило на Землю, но вовсе не в мое время.
Как я понимаю, поскольку жизнь в сверх-Вселенной Создателя в миллиарды раз крупнее, чем жизнь в нашей Вселенной, то она и течет в миллиарды раз медленнее. Секунда сверх-Вселенной — годы по нашим меркам. Время, которое я провел в мире Создателя, равняется миллионам лет по земному летосчислению. И я думаю, что темпоральный генератор перебросил мое тело по прямой, тогда как для того, чтобы я вернулся в свой двадцатый век, перенос должен был осуществляться по кривой в четырехмерном пространстве с учетом оси времени.
Конечно, это все чистая теория. Возможно, дело вовсе не в этом, а виновата машина. Возможно, надо было учесть в вычислениях влияние лилового шара…
Как бы там ни было, я попал на умирающую планету. Таков мой удел: будучи человеком двадцатого века, доживать свои дни в родном мире спустя миллионы лет после моего рождения. И я, представитель сравнительно молодой династии в истории Земли, теперь стал вождем и полубогом последнего племени, умирающего вместе со своей планетой.
Когда я сижу у входа в свою пещеру или жмусь вместе с остальными к жалкому костерку, я часто гадаю, что стало со Скоттом Марстоном. Вернулся ли он в двадцатый век? Или его, как и меня, занесло в чужую эпоху? Жив ли он? Попал ли он на Землю? Порой мне кажется, что он ищет меня, преодолевая лабиринты времени и пустоту пространства. Меня, своего спутника в самом отчаянном предприятии, на какое когда-либо решался человек.
И еще меня часто мучает вопрос: вернулся ли человек-трость с помощью нашего темпорального генератора на родную планету? Или так и остался пленником лилового шара? И насколько огромным вырос шар?..
Теперь я понимаю, что наши отчаянные попытки спасти Вселенную ничем не могли помочь Земле, потому что Земля, живущая в более быстротечном времени, уже катилась к своему погребальному костру на Солнце задолго до того, как Создатель стал вынашивать свои разрушительные замыслы.
Но как же тогда другие миры? Другие планеты, которые вращаются вокруг чужих солнц в водовороте космоса? А планеты и цивилизации, которые еще не родились? Как же жизнь, которая существует в солнечных системах далеких галактик?
Они в безопасности, в безопасности до скончания времен. Лиловый шар будет вечно хранить творение Создателя.
