Харкорта снова одолевали призраки, хотя день был в самом разгаре. Он их не видел, хотя временами ему чудилось, что в воздухе пробегает легкое колыхание, похожее на знойные волны, которые поднимаются в жаркий летний полдень над золотистым полем спелой пшеницы. Но призраки говорили с ним и говорили не умолкая. Он почти ничего не понимал, хотя временами ему чудилось, что понимает. Однако большей частью это было неразборчивое бормотанье, вроде того невнятного говора, что слышишь, проходя мимо закрытой двери, за которой мать и другие женщины занимаются после обеда шитьем, а больше — болтовней.

Харкорт брел по пояс в воде, с трудом вытаскивая ноги из илистого дна. Остальные следовали за ним. Призраки становились все назойливее. Над головой у него роились тучи насекомых — время от времени он принимался отмахиваться, но они не обращали на это никакого внимания и продолжали кружиться над ним жужжащим вихрем, сверкая на солнце крылышками.

Он приближался к пригорку, который приметил издалека. Подойдя вплотную, он уперся руками в землю, вскарабкался на сухой берег и повалился ничком, с трудом переводя дыхание. Следующей шла Иоланда — когда она добралась до пригорка, он протянул руку и вытащил ее на берег рядом с собой. Почти вплотную за Иоландой следовал Шишковатый, а сзади, пыхтя, с багровым лицом, грузно брел сквозь воду и грязь аббат. Один за другим они подошли к пригорку, и Харкорт помог им выбраться на берег. Все уселись в ряд, промокшие, усталые и слишком запыхавшиеся, чтобы разговаривать.

— Ни о чем подобном речи не было, — сказал наконец аббат. — Я знал, конечно, что придется много ходить, против ходьбы я ничего не имею. Но пробираться вброд через такую грязь — не самое увлекательное приключение, на мой взгляд. Это не что иное, как тяжелая работа.

— Нам бы, может быть, не пришлось этого делать, — заметил Шишковатый, — если бы ты оставил в покое тот бугор. Но нет, тебе обязательно нужно было пойти и стереть его в порошок.

— Я убежден, что другие бугры не могли произойти от того, с которым я расправился, — возразил аббат, — Не может быть, чтобы клочья, которые я от него оставил, побежали за нами вдогонку и превратились каждый в новый бугор.

— Ну, не знаю, — сказал Шишковатый, — хотя от них всего можно ожидать. В свое время мне довелось слышать немало всяких страстей о том, на что они способны. Может, этот холм — их любимое место и они зарождаются здесь во множестве. Может, жизнь не пробудилась бы в них еще много лет, но когда они узнали…

— Узнали? — переспросил аббат.

— Ну да, узнали, что появился враг и напал на них, они не стали дожидаться своего срока и собрались отомстить.

— Ну уж и отомстить, — презрительно сказал аббат, подняв булаву и стукнув ею по земле. — Вот дали бы мне волю, тогда у них уж точно появился бы повод отомстить.

— Все это уже позади, — прервал его Харкорт. — Забудьте об этом. — И, обращаясь к Иоланде, сказал: — Вон там впереди, на сухом островке, я, по-моему, вижу продолжение тропинки.

— Значит, здесь и вправду есть тропинка, — радостно откликнулась она, — и мы идем правильно. Когда она исчезла, я боялась, что мы пошли не той дорогой, что она скоро кончится и что никакой тропы на самом деле нет. Но если ты прав, значит, тропа есть. Она только была под водой, а теперь мы снова на нее вышли.

Харкорт пожал плечами:

— Мы можем еще десять раз ее потерять, такая уж тут местность. Но надо идти дальше. Как ты думаешь, много мы прошли? Полпути уже есть?

— Не думаю. Полпути мы еще не прошли. Хорошо, если мы доберемся до того берега к ночи.

— Вполне можем добраться, — сказал Шишковатый, — если будем идти и идти. И не будем останавливаться отдохнуть и поболтать всякий раз, как увидим сухое место.

— Если мы не будем отдыхать, — возразил аббат, — мы, может быть, вообще не дойдем до того берега. Время от времени нужно делать передышку, чтобы собраться с силам д.

— Никогда еще не видел, чтобы такой большой и сильный человек оказался таким слабаком, — с презрением сказал Шишковатый.

— Ты мне всегда нравился, Шишковатый, — отвечал аббат. — Я тебя всегда уважал, хоть ты и нелепо устроен. Но в трудную минуту проявляется твой скверный характер, раньше я этого за тобой не замечал.

— Ну, хватит вам препираться, — прервал их Харкорт. — Перестаньте оба. Мы все в одинаковом положении, и отправились все добровольно. Никто никого не заставлял.

— Я хочу знать одно, — не унимался аббат. — Зачем нам понадобилось лезть в это болото? Вчетвером мы легко прорвали бы кольцо бугров и пошли бы посуху вокруг. В конце концов, как они могли бы нас остановить? Взять хотя бы того, что был у костра, — я пошел и расколошматил его в клочья.

— Я думаю, это законный вопрос, — поддержал его Харкорт, обращаясь к Шишковатому. — Я сам об этом думал. Мы, конечно, поверили тебе на слово…

— Вопрос законный, и я с удовольствием на него отвечу, — сказал Шишковатый. — Тот, что у костра, просто не знал, с каким сумасшедшим он имеет дело. Он ничего не успел предпринять. Этакий солидный, благообразный христианин ни с того ни с сего кинулся на него с двадцатифунтовой железной булавой и…

— А что я должен был делать? — возмутился аббат. — Он испускал такую вонь и злобу…

— Я пытался тебя предостеречь, — возразил Шишковатый, — но не успел. Я бы тебя остановил, если бы мог, но было уже поздно. А после этого разумнее всего было удирать. Должен сказать, мне и в голову не могло прийти, что другие бугры прорежутся из-под земли и двинутся за нами, чтобы взять нас в кольцо. Судя по всему, что я знал о природе и истории бугров, такое вообще немыслимо. Я называю их буграми, потому что вы их так называете, но у них есть другое, древнее название…

— Ты много чего говоришь, — сказал аббат, — но ничего путного. Скажи мне коротко и ясно, почему мы не могли прорваться через кольцо бугров.

— Некоторый шанс у нас был, — отвечал Шишковатый, — но шанс весьма сомнительный, и это, скорее всего, обошлось бы нам очень дорого. Вы же почувствовали на себе их злобу.

— Еще бы, — подтвердил Харкорт. — Все почувствовали. И злобу, и вонь. Не знаю, отчего это, от злобы или от вони, только меня всего скрючило. Я хотел подойти…

— Меня ничуть не скрючило, — заявил аббат.

— Это потому, что ты такой нечувствительный, — сказал Шишковатый. — Ты много разглагольствуешь о душе, а у тебя самого никакой души нет, и кроме того…

Аббат вскочил и замахнулся на него булавой.

— Не смей мне такое говорить! — вскричал он. — Ты не смеешь…

— Сядь! — приказал Харкорт ледяным голосом. — И положи свою булаву. Мы будем вести себя, как подобает джентльменам, чего бы нам это ни стоило.

Аббат с ворчаньем уселся, но булаву из руки не выпустил.

— А теперь, — сказал Харкорт Шишковатому, — ответь нам на вопрос, и без всяких посторонних рассуждений.

— Ответ состоит в том, — сказал Шишковатый, — что мы имеем дело с существом, у которого нет ничего общего ни с одним обитателем здешнего мира. Оно сродни самым глубинным корням жизни, наименьшему общему знаменателю природы. А природа, если хорошенько подумать, по сути своей жестока. Жестока и безразлична. Природе несвойственна любовь, ей все равно, что случится с кем или чем бы то ни было. Ее нельзя уговорить. Всем приходится жить по ее правилам. Ошибись хоть немного — и она тебя убьет не задумываясь. Зло — это, по определению, отсутствие любви. Чтобы стать воплощением зла, достаточно одного — не испытывать любви, не подозревать даже, что она существует. Подлинное зло не любит даже само себя. Эти бугры не просили, чтобы их наделили жизнью; жизнь навязана им некоей неведомой, таинственной алхимией мертвой или умирающей материи. Может, жизнь даже внушает им отвращение, может, они недовольны тем, что их насильно заставили появиться на свет, хотя они об этом никого не просили. До вас понемногу начинает доходить, с чем мы имеем дело?

— Кажется, да, — задумчиво произнес Харкорт.

— Если бы мы напали на те бугры, — продолжал Шишковатый, — очень может быть, что они уничтожили бы нас прежде, чем мы смогли бы вступить с ними в схватку. Они ошеломили бы нас заложенной в них злобой, задушили бы зловонием, отравили бы накопленным в них ядом, покончили бы с нами десятком других способов. Они знали о нас и ждали нас. Лучшего ответа я дать не могу, потому что о буграх никто ничего толком не знает. Специалистов по ним не существует — каждый, кто вздумает стать таким специалистом, умирает раньше. — Он умолк и оглядел остальных. — Вы удовлетворены? Я ответил на ваш вопрос?

Никто ничего не сказал.

— Больше всего они любят выводиться, если это можно так назвать, в нетронутой лесной почве, — продолжал Шишковатый. — Там, где много лет скапливались гниющие отбросы леса, в которых содержатся неведомые начала, дающие толчок к их появлению. Почва этого леса лежала нетронутой, наверное, несчетные столетия. Я никогда не слышал, чтобы кто— нибудь попал в такое положение, как мы. Даже в самых невероятных легендах моей расы не говорится, что они могут вылупляться разом в таком множестве. Я думаю, нападение на одного из них заставило остальных появиться на свет раньше времени. Как они узнали об этом нападении, я не знаю и даже представить себе не могу. В наших легендах ничего не говорится о том, что они способны общаться между собой.

— А здесь они до нас не доберутся? — спросила Иоланда.

— Думаю, что нет. Правда, они могут передвигаться, и иногда, боюсь, довольно быстро, но норовят оставаться поблизости от того места, где вывелись. Я полагаю, они не покинут леса, и очень сомневаюсь, чтобы они решились последовать за нами через болото, — Он покачал головой, — Вы должны понять, что меня все это тоже поразило. Они — порождение самых древних времен. Когда-то, гласят легенды, их было много. По мере того как редели леса и расширялись пашни, их становилось все меньше и меньше: места их обитания понемногу исчезали. Если бы вы меня спросили, я бы сказал, что их больше не осталось вообще, что это просто персонажи древних легенд, что они давно вымерли.

— Кому могло бы прийти в голову тебя об этом спросить, — сказал Харкорт, — если никто ничего о них не знал и ты ничего не говорил?

— Мало ли о чем я ничего не говорил, — ответил Шишковатый и поднялся на ноги, — Двинемся дальше? — предложил он. — Чарлз, ты что-то говорил о тропинке, которую как будто видел впереди.

— Да, — сказал Харкорт. — Я снова пойду первым и поведу вас к ней. Это островок с несколькими деревьями на краю.

Из-за камышей его удается увидеть только изредка. По-моему, он немного больше этого пригорка.

— А вам тоже не дает покоя какое-то нашептывание и бормотание? — спросил аббат, — Иоланда, ты, кажется, говорила, что это призраки?

Она кивнула:

— Да, призраки. По крайней мере, так говорят. Не нашедшие покоя души людей, которые умерли вне лона Святой Церкви и теперь блуждают повсюду. Тут, наверное, погибло множество беженцев, когда они спасались от Нечисти.

— А мы ничего не можем для них сделать? Никак нельзя дать им покой?

— Не знаю, — ответила Иоланда. — Я только знаю, что они тут есть. Я ни с кем никогда о них не говорила. Конечно, я скорблю о них, как подобает христианке.

— Попробуй побрызгать на них святой водой, — посоветовал аббату Шишковатый.

Тог только презрительно засопел, с трудом поднялся и подоткнул повыше свою сутану, вымазанную до колен грязью и насквозь мокрую.

Они снова отправились в путь. Пригорок, как и подозревал Харкорт, оказался лишь маленьким клочком суши, поднимавшимся над водой. Они пересекли его и опять вошли в воду.

Болото было не очень глубоким — большей частью по щиколотку и только местами по пояс. Дно его покрывал скользкий, липкий ил, в котором кое-где прятались коряги и кучи камней. Идти приходилось медленно и осторожно, чтобы не споткнуться.

Время от времени им попадались открытые водные пространства, но чаще всего они шли по узким, извилистым протокам, по обе стороны которых поднимались болотные травы и камыш. Кое-где из болота торчали мертвые деревья — скелеты тех деревьев, что стояли здесь давным-давно, еще до того, как все переменилось и появилось болото.

Пока они отдыхали и болтали на пригорке, призраки как будто исчезли или, по крайней мере, угомонились. Теперь, когда они снова шли по болоту, призраки вернулись, и снова постоянно слышался их шепот. Харкорт попытался не слушать, но это было очень трудно — они окружили его со всех сторон и продолжали свою неумолчную болтовню.

На первых порах их невнятное бормотанье заставляло его содрогаться от ужаса. Он этого не стыдился и утешал себя тем, что всякий призрак должен вызывать если не страх, то, по крайней мере, тревогу, и совсем не обращать на них внимания ни один нормальный человек не способен. Но, прислушиваясь час за часом к их бормотанью, он почувствовал, как первоначальный ужас уступает место раздражению. Они превратились в досадную помеху, все еще способную вызывать страх, но чаще просто надоедавшую сверх меры. Он попробовал было не вслушиваться, но устоять против них не могла даже самая сильная воля. Они были слишком близко, их голоса звучали слишком настойчиво, чтобы можно было заставить себя их не слышать. Временами ему казалось, будто призрачные пальцы цепляются за его руки, пытаясь задержать его, но он говорил себе, что это всего лишь причуды разгулявшегося воображения.

Иногда ему казалось, что он различает отдельные слова и фразы, хотя он опять-таки не был уверен, расслышал ли их на самом деле или невольно вообразил. «Вернитесь! — говорили они (или это только ему казалось?). — Вернитесь, дальше идти опасно». В ушах у него звучали предостережения, слышались мольбы. «Помогите нам! Бога ради, сжальтесь! Будьте милосердны! Мы пребываем здесь, в мире теней, между жизнью и смертью, уже не живые и еще не мертвые. Если никто нам не поможет, мы останемся здесь навсегда». Их речи, конечно, на самом деле не были такими связными — это были лишь отдельные слова и обрывки фраз, в которых звучала мольба и которые складывались в некое подобие целого только в его фантазии.

— Ложитесь! — взревел позади аббат. — Ложитесь все и прячьтесь получше!

Инстинктивно, ни о чем не думая, Харкорт присел на корточки и вжался в перепутанную стену болотных трав на краю протоки. Оглянувшись, он увидел, что остальные тоже притаились, как цыплята на птичьем дворе, припавшие к земле при появлении ястреба. Аббат, который шел последним, указывал вверх. Харкорт поднял голову и увидел их — три болтающиеся грязные тряпки, которые кругами плавали в голубом небе над болотом, никуда особенно не спеша и высматривая себе жертву. Они были высоко и казались всего лишь движущимися точками на фоне неба.

Драконы, сказал он себе. Три дракона на охоте. Может быть, те самые, что напали на единорогов. Он присмотрелся, пытаясь разглядеть, не болтается ли у одного из них на шее веревка, но драконы были слишком высоко.

Время шло, а драконы все кружили у них над головой. Один раз они начали спускаться ниже, но через некоторое время снова поднялись ввысь. Не сводя с них глаз, Харкорт выругался. Драгоценное время уходит, а из-за драконов они не могут выйти из болота. Им нужно миновать эту коварную трясину до наступления ночи. А если дело и дальше пойдет так же, как до сих пор, и они будут то ползать по кустам, чтобы поглазеть на единорогов, то прятаться в камышах от драконов, — им никогда не добраться до цели.

Там, в замке, им казалось, что они знают, с чем им предстоит встретиться — всего лишь с великанами, троллями, драконами и прочей Нечистью. Теперь он понял, что на Брошенных Землях все не так просто. Уже за это короткое время они повстречали два новых явления, о которых ничего не знали и которых не могли даже вообразить: бугры в лесу и призраки на болоте. Сколько еще сюрпризов ожидало их в дальнем пути? Этого Харкорт не знал и злился, что приходится терять время.

Теперь, когда он стоял неподвижно, призраки одолевали его еще настойчивее и в еще большем числе. Их бормотанье заполнило весь его мозг до того, что больше он ничего не замечал. Но слова их, если это действительно слова, были лишены всякого смысла.

И среди них вдруг прозвучало одно слово, наделенное для него глубочайшим смыслом. Одно-единственное слово, которое он сразу распознал.

«Элоиза»!

На мгновение забыв обо всем, он выпрямился и громко воскликнул:

— Элоиза? Что вы сказали про Элоизу?

— Ложись! — рявкнул аббат. — Ложись, идиот!

Харкорт снова присел в камыши и взглянул в небо. Драконы были еще там — три болтающиеся грязные тряпки на голубом фоне.