Знаете ли вы, что самое неприятное в космических кораблях? Они скверно пахнут.

Даже на «Мэйфлауэре» пахло скверно, а ведь он был совсем новеньким. На нем пахло нефтью и сваркой, растворителями, грязью и потом всей рабочей команды, которая там так долго жила. И вот прибыли мы, три нагруженных судна, большинство из нас сильно пропахло тем дурным запахом, который исходит от людей, когда они напуганы или очень нервничают. У меня болел живот, меня почти выворачивало наружу. Хуже всего, что на корабле нет возможности «освежиться» — ванна здесь роскошь. Когда жизнь на новом месте вошла с свою колею, нам вручили талончики на две ванны в неделю, но много ли с того проку — ведь «ванна» означает всего лишь два галлона воды, которой вы можете облиться?

Если вы чувствовали настоятельную потребность принять ванну, вы могли поспрашивать у других, и иногда находился кто-нибудь, кто соглашался продать вам талончик. В моей каюте был один мальчишка, который продавал свои талоны на целых четыре недели вперед, пока нас уже не начало от него тошнить, и тогда мы задали ему принудительную баню при помощи жесткой щетки. Но я несколько опережаю события.

Сжечь свою одежду тоже было нельзя: ее приходилось стирать.

Когда мы прибыли на «Мэйфлауэр», персонал потратил уйму времени, чтобы рассортировать нас и распределить по койкам. Предполагалось, что пассажиры с «Дедала» и «Икара» уже выгрузились к нашему прибытию, но на деле выяснилось, что это вовсе не так, и началась жуткая неразбериха, и в коридорах образовались сплошные транспортные пробки. А пробка, при которой все парят в воздухе, не понимая, где верх, а где низ, раз в восемь сложнее обычной транспортной пробки. Не было никаких стюардесс, чтобы навести порядок, вместо них повсюду сновали эмигранты с плакатами на груди: «КОРАБЕЛЬНАЯ ПОМОЩЬ», но на самом деле надо было помогать им самим. Они так же растерялись, как и все остальные. Все это напоминало любительский спектакль, когда билетеры не могут найти места, указанные на билетах.

Как только я оказался в своей каюте и начал привязываться к койке ремнями, повсюду зазвонили колокола, а в громкоговорителях прозвучала команда:

— Приготовиться к ускорению! Десять минут!

Потом мы стали ждать.

Прошло, наверно, больше получаса. Вскоре начался отсчет времени. Ну, Уильям, сказал я себе, если взлет с Земли был таким тяжелым, так уж тут, наверно, просто все зубы из десен вышибет. Я знал, что нас ждет: свыше девяносто трех миль в секунду. Это же треть миллиона миль в час! Если по-честному, то я испугался. Шли секунды, я ощутил мягкий толчок, который прижал меня к подушкам, — и все. Я просто лежал себе на месте, потолок опять стал потолком, а дверь была подо мной, но чтобы я сделался ужас каким тяжелым — такого не было. Чувствовал я себя прекрасно. Я решил, что это только начало, вот дальше будет — да!

Наверху в каюте располагался обзорный экран, он зажегся, и вот я смотрю в лицо человеку с четырьмя нашивками на воротничке — он был моложе, чем капитан Делонгпре. Человек улыбнулся и сказал:

— Говорит ваш капитан, друзья, капитан Харкнесс. Четыре часа с небольшим корабль останется при одной единице ускорения силы тяжести. Я думаю, пора пообедать, как вы считаете?

Он снова улыбнулся, и я понял, что желудок меня больше не беспокоит и вообще я здорово голоден. Наверно, он решил, что все мы, кроты, просто умрем от голода, когда вернемся к своему нормальному весу. Он продолжал:

— Мы постараемся вас поскорее обслужить. Теперь вы можете развязать ремни, сесть и расслабиться, но я вас попрошу соблюдать осторожность относительно одного обстоятельства. Этот корабль отлично сбалансирован, так что сила тяги проходит как раз через центр тяжести. Иначе мы бы крутились на месте вместо того, чтобы двигаться по прямой, — и могли бы попасть в самый центр Солнца вместо Ганимеда. Думаю, никто из нас не хочет превратиться в жаркое на вертеле, поэтому попрошу вас не отходить без крайней необходимости далее чем на шесть дюймов от ваших коек. На корабле есть автоматический компенсатор ограниченных передвижений, но его нельзя перегружать, поэтому, прежде чем передвигаться дальше как за шесть дюймов от места, где вы находитесь, сначала получите разрешение от представителя корабельной помощи.

Он снова улыбнулся, и на этот раз на лице его неожиданно появилась отвратительная ухмылка.

— Любой нарушивший это правило будет насильно связан ремнями, и как только мы выйдем из режима ускорения, капитан назначит этому человеку наказание.

В нашей каюте никакой корабельной помощи не было; нам оставалось только ждать. Я познакомился с ребятами, одни были старше меня, другие — младше. Был там один высокий светловолосый парень лет семнадцати по фамилии Эдвардс, которого прозвали Крикун. Ему надоело ждать. Я его не осуждаю, кажется, целые часы уже пролетели, а нам все не давали есть. Я решил, что о нас забыли. Эдвардс без конца слонялся у двери, выглядывая наружу. Наконец он сказал:

— Это странно! Не можем же мы тут сидеть целый день. Я за то, чтобы пойти на разведку. Кто со мной?

Один из парней предостерег:

— Капитан же велел сидеть спокойно.

— Ну и что из того? Мы ему не подчиняемся, мы не члены команды.

Я напомнил, что капитан имеет власть над всеми, кто находится на корабле, но он только отмахнулся:

— Чушь какая! Мы имеем право быть в курсе того, что происходит, — и право на то, чтобы нас накормили. Кто со мной?

Один из мальчишек сказал:

— Ты нарываешься, Крикун.

Эдвардс остановился. Наверно, это замечание его встревожило, но отступить он не мог. Наконец он сказал:

— Слушайте, ведь полагается, чтобы тут у нас была корабельная помощь, а ни одного из них с нами нет. Что, если вы, парни, выберете меня членом корабельной помощи, а я принесу вам чего-нибудь пожевать? Ну как?

Вслух никто возражать не стал. Тогда Крикун объявил:

— О’кей, я пошел.

Должно быть, прошло всего несколько секунд после его ухода, как появилась корабельная помощь с огромным ящиком, где лежали упакованные порции еды. Мужчина начал их раздавать, и одна оказалась лишней. Тогда он стал считать койки:

— Разве вас тут не двадцать?

Мы переглянулись, но никто ничего не сказал. Мужчина из корабельной службы вытащил список и устроил перекличку. Эдвардс, естественно, не отозвался, и мужчина ушел, забрав с собой его порцию. Тут появился Крикун, увидел, что мы едим, и спросил, где его обед. Мы ему объяснили.

— Черт возьми! — возмутился он. — Что ж вы, ребята, мне его не взяли? Ну и банда же вы, оказывается!

И ушел опять.

Вернулся он очень скоро, ужасно злой. За ним в каюту вошел член корабельной помощи и привязал его к койке. Мы уже ковыряли в зубах, когда экран на потолке опять загорелся, и там стала видна Луна. Она выглядела так, как будто мы мчимся прямо на нее: Луна быстро приближалась. Я уже начал сомневаться, не перепутал ли капитан Харкнесс запятую в десятичной дроби?

Лежа на койке, я наблюдал, как Луна растет и растет. Через некоторое время стало и того хуже. Но когда Луна выросла настолько, что заполнила весь экран, и уже казалось, что мы наверняка угодим прямо на нее, я заметил, что горы на экране движутся справа налево. Тут я вздохнул с облегчением: в конце концов, старик, наверно, знает, что делает.

В репродукторе раздался голос:

— Сейчас мы проходим мимо Луны и после этого немного изменим курс. Наша относительная скорость в момент максимального приближения — более пятидесяти миль в секунду, зрелище получается захватывающее.

Да уж, скажу я вам, — захватывающее! В какие-то полминуты мы пулей промчались у самой поверхности Луны, а затем она стала удаляться от корабля. Наверно, телевизионную камеру специально все время направляли на Луну, но впечатление получалось такое, как будто мы нырнули в самую ее поверхность, резко повернули и снова выскочили наружу. Только при такой скорости невозможно делать резкие повороты.

Часа через два двигатели отключили. Я уснул, и мне снилось, будто я прыгаю с парашютом, а парашют не раскрывается. Я завопил и проснулся — в невесомости; желудок, казалось, опять вываливался наружу. Я даже не сразу сообразил, где нахожусь.

Репродуктор объявил:

— Ускорение закончено. Начинается раскрутка корабля для создания искусственной тяжести.

Но раскрутка произошла не сразу, а очень медленно и постепенно. Нас отнесло к одной стене, потом мы заскользили вниз по внешней переборке корабля. То, что раньше было внешней переборкой, стало полом: мы на нем стояли, а та плоскость, где помещались койки, превратилась в стену; плоскость с телеэкраном, которая до сих пор была потолком, теперь стала противоположной стеной. Но постепенно мы становились тяжелее. Крикун все еще лежал прикованный к своей койке: мужчина из корабельной помощи так затянул пряжки, что он не мог достать до них сам. Теперь он в своих ремнях повис вдоль стены, точно младенец из индейского племени на спине у матери. Эдвардс закричал нам, чтобы мы помогли ему освободиться.

Опасность ему не грозила, и в таком положении не могло быть слишком неудобно, потому что мы еще не достигли полной силы тяжести. После выяснилось, что капитан держал треть g, потому что на Ганимеде именно такое притяжение. Так что не было никакой особой необходимости освобождать Крикуна. И спешить с этим было необязательно. Мы все еще обсуждали ситуацию, и некоторые ребята отпускали насмешливые замечания, которых Крикун совершенно не мог оценить, когда явился тот же самый мужчина из корабельной помощи, развязал Крикуна и велел нам всем следовать за ним.

Вот так мне случилось попасть к «капитанской мачте». «Капитанская мачта» — это нечто вроде судилища, похожее на то, как в древности лорд и хозяин всей деревенской местности сидел и осуществлял высшую и среднюю справедливость. Следом за мужчиной из корабельной помощи, которого звали доктор Арчибальд, мы вошли в каюту капитана Харкнесса. В коридорчике возле каюты уже толпилось множество людей. Немного спустя вышел капитан Харкнесс. Дело Крикуна слушалось первым.

Мы все считались свидетелями, но капитан не всех нас допрашивал: меня, например, не вызывали. Доктор Арчибальд доложил, как Крикун был обнаружен бродящим по кораблю во время ускорения, и капитан спросил Крикуна, слышал ли он приказ оставаться возле своих коек. Крикун юлил и пытался свалить всю вину на нас, но, когда капитан прижал его к стенке, вынужден был сознаться, что приказ он слышал.

Капитан сказал:

— Сынок, ты недисциплинированный лоботряс. Не знаю, на какие неприятности ты нарвешься, когда станешь колонистом, но у меня на корабле ты уже в неприятность ввязался, — с минуту он размышлял, потом спросил: — Ты сказал, что поступил так потому, что был голоден?

Крикун подтвердил, что да, он ничего не ел с самого завтрака и обеда ему тоже не досталось.

— Десять дней на хлебе и воде, — провозгласил капитан. — Давайте следующее дело.

Крикун выглядел так, как будто ушам своим не верит.

Следующее дело состояло в том же, только это была женщина — одна из крупных и представительных особ, которые вечно всем распоряжаются. Она повздорила со своим представителем корабельной помощи — и пошла, чтобы лично рассказать об этом капитану, в то время как корабль был под ускорением. Капитан скоро во всем разобрался.

— Мадам, — произнес он ледяным тоном, — из-за вашей коровьей тупости вы подвергли опасности все наши жизни. Вы имеете что-нибудь сказать в свою защиту?

Она завела длинную тираду насчет «грубости», которую по отношению к ней проявил человек из корабельной помощи, и о том, что она в жизни своей не видела ничего более абсурдного, чем это обезьянье судилище, и так далее, и так далее. Но капитан ее перебил.

— Вы когда-нибудь посуду мыли? — спросил он.

— Что? Нет!

— Что ж, теперь придется мыть — все следующие четыреста миллионов миль!