ГОД ОКОНЧАНИЯ ИГРЫ © В. Ковалевский, Н. Штуцер, перевод

Назад: ПО СОБСТВЕННЫМ СЛЕДАМ © В. Гольдич, И. Оганесова, перевод

Дальше: ВНЕ ВСЯКИХ СОМНЕНИЙ © И. Гурова, перевод

ГОД ОКОНЧАНИЯ ИГРЫ

© В. Ковалевский, Н. Штуцер, перевод

1

Сперва Потифар Брин не обратил внимания на раздевающуюся девушку.

Она стояла на автобусной остановке футах в десяти от него. Потифар сидел в аптеке рядом с остановкой и их разделяло лишь витринное стекло да несколько случайных прохожих.

Тем не менее он и глазом не повел, когда девица принялась снимать с себя одежду. Перед ним на стойке лежала развернутая лос-анджелесская «Таймс», а рядом еще нечитанные «Геральд экспресс» и «Дейли ньюс». Потифар скрупулезно просматривал газету, хотя на крупных заголовках его внимание не задерживалось. Его заинтересовали показатели максимальной и минимальной температур в Браунсвилле, штат Техас, и он занес их в свою аккуратную записную книжечку, туда же вписал сведения о росте цен на акции трех лидирующих и двух самых занюханных корпораций или отстающих компаний? На нью-йоркской бирже, а также общую стоимость проданных там ценных бумаг. Потом мельком пробежал небольшие заметки время от времени что-то помечая в записной книжке. То, что он выписывал, не имело между собой ничего общего: Мисс Национальная Неделя Творога объявила о своем намерении выйти замуж и подарить будущему супругу двенадцать отпрысков, если он докажет пожизненную приверженность вегетарианству; обстоятельная, но совершенно невероятная информация о летающих тарелках, призыв молиться о дожде по всей Южной Калифорнии.

Когда Потифар записал имена и адреса трех жителей калифорнийского города Уейтса, которых чудесным образом исцелил восьмилетний евангелист, преподобный Дикки Боттомли, что произошло на митинге общины «Все мы братья во Истине», состоявшемся под открытым небом, и уже вознамерился приняться за «Геральд-Экспресс», он взглянул поверх очков для чтения и увидел любительское представление на углу улицы. Тогда он встал, вложил очки в футляр или в очешник, сложил газеты и аккуратно разместил их в правом кармане пиджака, оставил на стойке сумму, соответствующую счету, плюс двадцать пять центов чаевых, затем снял с вешалки плащ, перекинул его через руку и вышел на улицу. К этому моменту девица была в чем мать родила. Потифар успел заметить, что мать родила ее весьма аппетитной. Самое удивительное, что это зрелище не произвело фурор. Разве что мальчишка-газетчик на углу перестал выкрикивать названия свежих катастроф и, ухмыляясь, уставился на нее, да парочка трансвеститов, поджидавших автобус, посмотрела в ее сторону.

Люди бросали на девицу беглые взгляды и с безразличием, необычным для настоящих южно-калифорнийцев, спешили по своим делам. Трансвестисты разглядывали девушку нисколько не таясь.

Мужчина носил женскую плиссированную блузку, а в качестве юбки — консервативный шотландский килт, тогда как его подруга была одета в деловой мужской костюм и фетровую, мужскую же шляпу. Она наблюдала за происходящим с огромным интересом.

Когда Брин подошел к девушке, она как раз повесила нейлоновые трусики на скамейку и наклонилась, чтобы снять туфли. Потный и крайне раздосадованный полицейский, дождавшись зеленого света, перешел улицу и возник рядом.

— Хватит! — сказал он устало. — Ну-ка, напяливайте свои шмотки, да выметайтесь отсюда, мэм.

Женщина-трансвестит вынула изо рта сигару.

— А вам что тут надо, мистер? — спросила она.

Полицейский повернулся к ней.

— Не суйтесь не в свое дело! — он оглядел женщину с ног до головы, потом проделал тоже самое с ее спутником. — Пожалуй, придется захватить заодно и вас обоих.

Дама подняла брови.

— Значит, нас вы арестуете за то, что мы одеты, а ее — за то, что раздета? Что ж, мне это нравится, — она повернулась к девушке, замершей в неподвижности и до сих пор не сказавшей ни слова, будто она и сама не понимала, что здесь происходит, — Я — адвокат, милочка.

Она достала из верхнего карманчика пиджака визитную карточку.

— Если этот неандерталец в форме и дальше будет вам досаждать, я с удовольствием им займусь.

Мужчина в шотландской юбке сказал:

— Грейс, ну пожалуйста…

Она стряхнула его руку.

— Перестань, Норман, мы обязаны заняться этим! — и, обращаясь к полицейскому, продолжала: — Ну, так что же? Почему вы не вызываете полицейскую машину? А пока что моя клиентка отказывается отвечать на ваши вопросы.

Полицейский выглядел таким несчастным, что, казалось, он вот-вот расплачется. Его лицо налилось кровью, что не предвещало ничего хорошего. Брин спокойно шагнул вперед и накинул свой плащ на плечи девушки. Она с удивлением посмотрела по сторонам и впервые за все это время заговорила:

— Ох, спасибо! — Она закуталась в плащ.

Женщина-адвокат оглядела Брина, потом перевела взгляд на полицейского.

— Ну, так как, мистер? Будете нас сажать?

Полицейский сунулся прямо к ее лицу:

— Не собираюсь доставлять вам такое удовольствие, — потом вздохнул тяжело и добавил: — Благодарю вас, мистер Брин. Эта леди — ваша знакомая?

— Я о ней позабочусь. Забудьте об этом деле, Кавонски.

— Рад был бы. Впрочем, если она останется с вами, то значит все в порядке. Только, пожалуйста, забирайте ее отсюда поскорее, мистер Брин.

Тут снова вмешалась женщина-адвокат:

— Минуточку… не приставайте к моей клиентке!

Кавонски рявкнул:

— А ну, заткнитесь! Вы слышали, что сказал мистер Брин — это его знакомая.

— Ну… да… я ее друг. Я позабочусь о ней.

Трансвеститка с подозрением пробубнила:

— Я что-то не слыхала, чтобы дама подтвердила факт знакомства…

Спутник трансвеститки снова заныл:

— Грейс, ну, пожалуйста… вон наш автобус…

— А я не слыхал от леди, что она ваш клиент, — перебил их полицейский. — А выглядите вы, как… — его голос утонул в скрипе автобусных тормозов… — а кроме того, ежели ты сейчас же не влезешь в автобус и не уберешься с моего участка, то я…я…

— И что же вы сделаете?

— Грейс, мы упустим автобус…

— Минутку, Норман. Милочка, а что, этот мужчина, действительно, ваш знакомый? Вы и в самом деле с ним?

Девушка неуверенно взглянула на Брина, затем прошептала:

— О, да… все в порядке…

— Что ж… — спутник адвокатессы тянул ее за рукав.

Она всучила визитную карточку Брину и вскочила в автобус, который тут же отошел от остановки. Брин спрятал карточку в карман. Кавонски утер пот на лбу.

— Зачем вы это затеяли, леди? — спросил он сварливо.

Девушка, похоже, сама пребывала в недоумении:

— Я… я… не знаю.

— Слыхали, мистер Брин? И вот так они все отвечают. А если ее забрать, то наутро их на том же месте штук шесть. Шеф сказал… — он тяжело вздохнул. — В общем, если бы я забрал ее, как того хотела та въедливая баба, то завтра же к утру оказался бы на самом тяжелом участке и мечтал бы об отставке. Так что увозите ее отсюда поскорее, ладненько?

Девушка робко пробормотала:

— Но…

— И никаких «но», леди. Радуйтесь, что такой джентльмен, как мистер Брин, захотел вам помочь.

Кавонски собрал все ее вещи и протянул ей. Когда девушка попыталась их взять, снова обнаружилась несколько большая, чем нужно, площадь обнаженной натуры, и Кавонски поспешил передать вещи Брину, который рассовал их по карманам. Девушка позволила Брину отвести себя к автомобилю, села в салон и так плотно закуталась в плащ, что теперь казалась куда более одетой, чем большинство девиц на улице. Она внимательно приглядывалась к Потифару.

* * *

Это был мужчина среднего роста самой заурядной наружности, ему только недавно перевалило за тридцать пять, но выглядел он старше своих лет. Его взгляд имел то мягкое и отстраненное выражение, которое свойственно глазам людей, постоянно носящих очки, но в данную минуту их лишившихся; волосы начали седеть на висках и редеть на макушке; пиджак из материи «в елочку», черные ботинки, белая сорочка и скромный галстук скорее соответствовали вкусу восточных штатов, чем калифорнийскому.

Брин, в свою очередь, увидел лицо, которое скорее определил бы как хорошенькое или даже простенькое, чем очаровательное или прекрасное. Лицо это обрамлялось светло-каштановыми волосами. Брин дал девушке лет двадцать пять, плюс-минус полтора года. Потифар приветливо улыбнулся, молча влез в машину и включил зажигание.

Он свернул на Доуни-драйв, затем повернул на восток по Сансет.

Подъезжая к Ла-Сьенега, Потифар сбросил скорость.

— Ну, теперь вам лучше?

— Вроде бы да… Мистер Брин…

— Зовите меня Потифаром. А как зовут вас? Впрочем, если не хотите, не говорите.

— Меня? Я… Мид Барстоу.

— Вот и ладно, Мид. Куда вас отвезти? Домой?

— Пожалуй. Я… О, боже, не могу же я явиться домой в таком виде!

И она еще плотнее завернулась в плащ.

— Родители?

— Нет, квартирная хозяйка. Да ее кондрашка хватит от ужаса.

— Ну, так куда же?

Она задумалась.

— Может быть, остановимся у заправочной станции, а там я попытаюсь незаметно проскочить в туалет?

— Мм-м… можно попробовать. Послушайте, Мид… Моя квартира всего в шести кварталах отсюда, и в нее есть вход прямо из гаража. Вы сможете попасть туда так, что вас никто не увидит, — Потифар покосился на девушку.

Она ответила ему таким же взглядом.

— Потифар… но вы же совсем не похожи на сексуального маньяка…

— Как это не похож! Еще как похож-ж! — он скорчил страшную рожу. — Видите? Но по средам я выходной.

Девушка взглянула на Потифара, и на щеках у нее появились ямочки.

— Идет! Пожалуй, лучше рискну сразиться с вами, чем с миссис Мегит. Поехали!

Он свернул в холмистую часть города. Холостяцкое пристанище Потифара представляло собой один из тех панельных домишек, что лепятся, как опята, по бурому склону гор Санта-Моника. Гараж был вырублен прямо в холме, а дом располагался над ним. Потифар въехал в гараж, выключил зажигание и провел Мид по хлипкой винтовой лестнице в гостиную.

— Идите туда, — показал он. — Располагайтесь со всеми удобствами.

Потом принялся вытаскивать из своих карманов отдельные детали туалета Мид и вручил их ей. Девушка покраснела, схватила одежду и исчезла в спальне. Потифар слышал, как она повернула в двери ключ. Затем он уселся в кресло, вынул записную книжку и раскрыл «Геральд-экспресс». Он уже приканчивал «Дейли-Ньюс», добавив некоторую толику заметок к своей коллекции, когда Мид вышла из спальни. Волосы девушки были причесаны, лицо приведено в порядок. Ей даже удалось разгладить скомканную юбку. Ее свитер не слишком подчеркивал формы тела, да и глубоким вырезом не обладал, но приятно круглился всюду, где надо. Почему-то при взгляде на Мид вспоминалась прохладная колодезная вода и вкусный завтрак где-нибудь на ферме.

Потифар взял из ее рук свой плащ, повесил его на вешалку и сказал:

— Садитесь, Мид.

Она ответила без особой уверенности:

— Я лучше пойду.

— Если вы торопитесь, то идите, но мне хотелось бы поговорить с вами.

— Что ж… — Мид присела на краешек кушетки и огляделась.

Комната была не так уж и велика, но чиста, как воротничок Потифара, и аккуратна, как узел его галстука. Камин вычищен. На полках, расставленных и развешанных, где только можно, книги. Один угол занят старомодной конторкой с плоским верхом. Бумаги на ней в идеальном порядке. Рядом с конторкой на особой приставке — небольшой компьютер. Справа от Мид — большая застекленная дверь, ведущая в крошечную лоджию над гаражом. Дальше панорама огромного города, кое-где уже горят неоновые рекламы.

Мид села немного свободнее.

— Чудесная комната, Потифар. Очень похожа на вас.

— Будем считать, что это комплимент. Спасибо.

Она не отозвалась, и он продолжил:

— Выпить хотите?

— Еще как! — Ее прямо передернуло. — Меня, кажется, бьет озноб.

Потифар встал.

— Неудивительно. Что будете пить?

Мид выбрала шотландское с содовой, без льда. Потифар оказался сторонником бурбона с имбирным элем. Мид отпила половину своей порции, поставила стакан на пол, расправила плечи и сказала:

— Потифар…

— Да, Мид?

— Послушайте… Если вы привезли меня сюда, чтобы сделать гнусное предложение, то валяйте, делайте. Из этого, правда, ничего хорошего не получится, но сам процесс ожидания меня нервирует.

Потифар ничего не ответил, выражение его лица ничуть не изменилось. Мид продолжала, явно волнуясь:

— И не в том дело, что я обижусь… учитывая обстоятельства… я даже благодарна вам… но… ну, я просто не могу…

Он подошел и взял ее руки в свои.

— Дорогая, но у меня нет ни малейшего желания делать вам гнусное предложение. И вам не следует чувствовать себя хоть в чем-то обязанной. Я ведь ввязался в эту историю только потому, что меня заинтересовал ваш случай.

— Мой случай? А вы что — врач? Психиатр?

Он покачал головой.

— Я математик. Точнее — статистик.

— Гм… не понимаю…

— Ну и не стоит из-за этого переживать. Однако я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— О, ради бога! Уж это-то, как минимум, я должна для вас сделать.

— Ничего вы мне не должны. Выпьем чего-нибудь послаще?

Она допила свой виски и протянула ему стакан. Затем прошла за ним в кухню. Потифар тщательно приготовил коктейль и подал гостье.

— Ну, а теперь расскажите мне — зачем вы разделись?

Мид нахмурилась.

— Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Наверно, шарики за ролики заехали, — и добавила, удивленно округлив глаза: — Но я не чувствую себя сумасшедшей. А можно свихнуться и не заметить этого?

— Да не сошли вы с ума… Во всяком случае, не больше, чем все остальные, — поправился он. — Скажите, а не случалось ли вам видеть, чтобы кого-нибудь вел себя таким же образом?

— Как вы сказали? Нет, не приходилось.

— А может, читали об этом?

— Нет. Хотя… минуточку… эти люди в Канаде… что-то вроде духов…

— Духоборы. И это все? В совместных купаниях голышом не участвовали? В покер на раздевание не играли?

Она покачала головой.

— Нет. Вы не поверите, но в детстве я была из тех девчонок, что раздеваются, накинув поверх одежды ночную рубашку, — она покраснела и добавила: — Я и теперь… разве только вовремя соображу, что это глупо.

— Верю. А может, газет начитались?

— Нет… Впрочем, кажется, что-то читала… Недели две назад… о той девушке, что в театре… я имею в виду в фойе… Я еще подумала, что это для рекламы. Вы же знаете, на какие штуки они способны.

Теперь покачал головой Потифар:

— То была не реклама. Третьего февраля, Большой театр, миссис Элвин Копли. Обвинение не предъявлено.

— Как?! А вам откуда это известно?

— О, простите! — Потифар подошел к телефону и набрал номер городского агентства новостей. — Альф? Это Пот Брин. Вы еще собираете информацию по той проблеме? Да- Да, досье «Цыганская роза»… Сегодня что-нибудь есть? — пока он ждал, показалось, что она слышит, как на том конце провода кто-то ругается. — Ладно, ладно, Альф, не пыли — эта жара не будет продолжаться вечно. Девять? Вот как! Можешь добавить еще одну — бульвар Санта-Моника, сразу после полудня. Ареста не было. — Потом добавил: — Нет, имя неизвестно… женщина средних лет, косоглазая. Я там случайно оказался… Кто? Я? А зачем мне вмешиваться в такую историю? Да, в целом картина получается занятная.

Потифар положил трубку.

Мид пробурчала:

— Косоглазая, надо же такое выдумать!

— Хотите, я перезвоню и назову ваше имя?

— Ой, нет!

— Хорошо. А теперь, Мид, мы вроде бы установили для вашего случая источник информации — миссис Копли. Я хотел бы знать, что вы чувствовали, о чем думали, когда… ну, когда делали это?

Мид сосредоточенно нахмурилась:

— Подождите, Потифар. Я правильно вас поняла, еще девять девушек выкинули то же, что и я?

— О нет! Девять — это только сегодня. Вы, — тут он сделал короткую паузу, — вы — триста девятнадцатый случай в округе Лос-Анджелес с первого января сего года. Данных по всей стране у меня нет, но указание не давать в газеты такого рода информацию поступило из телеграфных агентств восточных штатов сразу же, как только мы передали сообщение о первом случае в Калифорнии. Это доказывает, что проблема стала общенациональной.

— Вы хотите сказать, что женщины стали раздеваться по всей стране? Да это же ужасно!

Потифар не ответил. Мид покраснела и продолжала:

— Да, ужасно, даже если речь идет обо мне самой!

— Нет, Мид. Один случай — ужасно, а триста случаев — это просто научная проблема. Вот почему мне так важно выяснить ваши ощущения. Расскажите мне.

— Но… Ладно, попытаюсь. Я уже говорила, что не знаю, зачем это сделала. Я и теперь не знаю. Я…

— Но вы помните, как это было?

— О, да! Я помню, как встала со скамейки, как начала снимать свитер. Помню, как расстегнула молнию на юбке. Помню, еще подумала, что надо торопиться, так как увидела свой автобус в двух кварталах от остановки. Помню, что мне стало совсем хорошо, когда… когда наконец… — Она замолкла, лицо приняло удивленное выражение. — Но я до сих пор не знаю, почему!

— О чем вы думали, когда встали со скамейки?

— Не помню.

— Ну, представьте себе — вот улица. Кто-нибудь в это время проходил мимо вас? В каком положении были ваши руки? Ноги у вас были скрещены или расставлены? Кто сидел рядом? О чем вы думали?

— Ну., на скамейке никого больше не было. Руки лежали на коленях. Эта парочка психов-перевертышей была неподалеку, но на них я внимания не обращала. И ни о чем не думала, кроме того, что туфли жмут, что хочется домой… что жарко и душно… Потом… — взгляд стал отсутствующим. — …внезапно я поняла, что надо делать, и еще, что надо делать, и поняла, что это надо делать немедленно. Я встала и… и… и я… — голос Мид поднялся почти до визга.

— Спокойно! — сказал Потифар. — Только не вздумайте начинать все сначала.

— Что?! Господи, мистер Брин, у меня даже в мыслях ничего такого не было!

— Разумеется, разумеется. Ну, а потом?

— А потом вы набросили на меня плащ, вот и все, — она посмотрела Брину прямо в глаза. — Скажите, Потифар, а почему у вас с собой был дождевик? Вот уже несколько недель, как не выпало ни капли дождя — это самый засушливый сезон дождей за все годы.

— Если быть точным, то за за шестьдесят восемь лет.

— Вот как!

— И тем не менее, я ношу с собой дождевик. Это, разумеется, причуда, но я предчувствую, что когда дождь наконец начнется, это будет чудовищный ливень. — Потифар помолчал и добавил: — И идти он будет сорок дней и сорок ночей.

Мид подумала, что Потифар острит и засмеялась.

Он продолжал:

— Значит, вы не помните, в связи с чем родилась у вас эта идея?

Мид повертела в руке стакан и ответила:

— Нет, ничего не помню.

Он кивнул:

— Так я и думал.

— Не понимаю, что вы хотите сказать. Вы что, считаете меня психопаткой? Вы и в самом деле так думаете?

— Ни в коем случае. Я думаю, что вы и в самом деле были принуждены поступить, как поступили, что вы действительно не могли преодолеть эту настоятельную потребность, а теперь ничего не в состоянии объяснить.

— Но вы-mo сами знаете, почему я так поступила! — в голосе ее звучал упрек.

— Возможно. Во всяком случае, у меня есть кое-какие соображения. Вы когда-нибудь интересовались статистикой, Мид?

Она покачала головой.

— Цифры вгоняют меня в сон. Но к черту статистику, я хочу знать, почему сделала то, что сделала!

Он очень серьезно посмотрел на нее.

— Я думаю, что мы с вами лемминги, Мид.

* * *

Сначала Мид удивилась, потом испугалась:

— Вы имеете в виду тех пушистых зверьков, вроде мышей? Тех, кто…

— Тех самых, что периодически совершают гибельные миграции, пока миллионы, сотни миллионов леммингов не потонут в водах океана. Спросите у лемминга, зачем он это делает. И если вам удастся удержать одного из них от бега к смерти, можно держать пари, что он придумает какое-нибудь рациональное объяснение своим поступкам, не хуже любого человека с высшим образованием. Но в действительности он делает это потому, что должен это делать. Вот так и мы с вами.

— Какой ужас, Потифар!

— Пожалуй. Я покажу вам данные, которые меня поражают, — Брин подошел к конторке, выдвинул один из ящиков и достал оттуда стопку каталожных карточек, — Вот вам первый случай: две недели назад некто подал в суд на весь Совет округа, обвинив весь Совет в попытке соблазнить его жену. И судья принял дело к производству. Или вот второй: патентная заявка на изобретение, которое положит земной шар набок, что даст возможность растопить ледяные шапки на полюсах. Патент не зарегистрирован, но автору удалось, прежде чем вмешались власти, продать желающим земельные участки вокруг южного полюса на сумму свыше трехсот тысяч долларов. Теперь он судится с правительством и вроде бы даже имеет шансы на успех. А вот еще: очень известный епископ предлагает организовать в средних школах практические занятия по курсу «Взаимоотношение полов», — Потифар отбросил карточку в сторону, — А это уж самый смак: проект закона, внесенного на рассмотрение в нижнюю палату Законодательного собрания штата Невада. Он отменяет законы атомной энергетики, причем не юридические, а физические — законы атомной физики, — и делает это в самых резких выражениях. Поистине безбрежна глупость человеческая!

— Да они все просто спятили!

— Нет, Мид. Один такой случай — сумасшествие, а множество — это исход леммингов, ведущий к гибели. Нет, нет, не возражайте, лучше посмотрите составленные мной графики. Последний раз нечто подобное имело место в так называемую «Эпоху Удивительного Абсурда», но сейчас все куда серьезней, — Потифар полез в нижний ящик и вытащил график. — Амплитуда теперь вдвое больше, и это при том, что мы еще очень далеки от пика значений. Каков будет этот пик, я даже предположить боюсь — видите, тут три разных ритма, и все они наслаиваются друг на друга.

Мид внимательно рассматривала графики.

— Вы хотите сказать, что тип, продававший участки в Антарктиде, тоже попал в один из графиков?

— Да, он тоже учтен. А вот на этом — сидетели на флагштоке, глотатели живых рыбок, любители танцевальных марафонов, человек, вкативший носом горошину на вершину Пайкс-Пик. А вы, Мид, дадите сегодня, когда я учту вас в этом графике, дадите новый толчок росту вон той кривой.

Мид поморщилась.

— Мне это как-то не по душе.

— Мне тоже. Но картина яснее годового банковского отчета. В этом году человечество явно сидит с нечесаной гривой, ковыряет в носу и лепечет эне-бене-рес.

Мид вздрогнула.

— Можно, я еще выпью? А уж потом двинусь домой.

— Я предложу вам кое-что получше. Считаю, что задолжал вам ужин за честные ответы. Выбирайте, куда пойдем. Там и выпьем по коктейлю.

Мид задумчиво покусывала нижнюю губку.

— И ничего-то вы мне не должны. Да я и не люблю ресторанной толчеи. И еще я боюсь… боюсь…

— Бояться не надо, — резко оборвал он ее. — Дважды это не повторяется.

— Вы уверены? Все равно, терпеть не могу толпу, — Мид бросила взгляд на кухонную дверь. — Какая-нибудь провизия у вас есть? Готовить я умею.

— Есть кое-что для завтрака, еще фунт фарша в морозилке и булочки — я иногда делаю котлеты, когда лень идти в закусочную.

Мид встала и подошла к двери.

— Пьяная или трезвая, одетая… или не очень, но готовить я умею. Вот увидите.

И он, действительно, увидел. Гамбургеры на поджаренной булочке, вкус которых не забивали, а только подчеркивали ломтики бермудского лука и мелко нарезанный укроп; салат из чего-то найденного в холодильнике, картофель, хрустящий, а не жесткий как резина.

Они ели на крошечной лоджии, запивая еду холодным пивом.

Потифар вздохнул и вытер рот.

— Да, Мид, готовить ты умеешь.

— Вот как-нибудь я приду, захвачу все необходимое с собой и отплачу вам за этот ужин. Вот тогда и увидите!

— Но ведь вы уже все доказали. Тем не менее, предложение принято. Однако я уже в третий раз должен повторить, что вы мне ничем не обязаны.

— Разве? Не случись там защитника угнетенных, я провела бы всю ночь в каталажке.

Брин покачал головой.

— У полиции есть приказ спускать такие дела на тормозах, чтобы не провоцировать новые случаи. Вы же сами видели… И, моя дорогая, в ту минуту вы не были для меня личностью. Я ведь даже лица не рассмотрел. Я…

— Ясно, ясно, вы в это время рассматривали нечто совсем иное!

— Сказать по правде, нет. Вы были для меня лишь статистической единицей.

Мид повертела в руках столовый нож и, разделяя слова длинными паузами, произнесла:

— Может, я чего-то не понимаю, но мне кажется, меня тут оскорбляют. За все двадцать пять лет, в течение которых я постоянно более или менее успешно оборонялась от мужских приставаний, меня обзывали по-всякому, но никто еще не называл меня статистической единицей. Пожалуй, возьму-ка я вон ту логарифмическую линейку и поколочу вас как следует.

— Моя дорогая юная леди…

— Вот что я не леди — это уж точно, но зато я и не статистическая единица!

— Ладно, тогда, моя дорогая Мид! Должен вам сказать, чтобы предотвратить возможные недоразумения: в колледже я боксировал в полусреднем весе.

Мид улыбнулась, отчего у нее на лице снова появились ямочки.

— Вот это другой разговор, это разговор безусловно приятный для девушки. А я уж было начала опасаться, что тебя делали где-нибудь на фабрике счетных машин! Потти, а ведь ты молодец!

— Если Потти — уменьшительное от моего имени, оно мне нравится, но если это намек на мою талию, я категорически возражаю.

Мид потянулась через стол и потрепала его по животу.

— Твоя талия меня устраивает: с худыми и голодными мужчинами лучше дела не иметь. Если я буду готовить для тебя и дальше, то тебе придется еще немножко потолстеть.

— Разрешите считать это официальным предложением?

— Ну хватит, хватит… Послушай, Потти, ты, действительно, предполагаешь, что вся страна рехнулась?

Потифар мгновенно протрезвел:

— Хуже.

— То есть?

— Пойдем в комнату, я тебе покажу, — пока они собирали тарелки и складывали их в раковину, Брин продолжал говорить: — Еще ребенком меня заворожили числа. Числа очаровательны, они складываются в такие интересные комбинации. Я получил степень, разумеется, по математике и должность младшего актуария в страховой компании на Среднем Западе. Это было очень интересно: вот ведь как получается — нет никакой возможности определить время грядущей смерти конкретного человека, но зато с полной уверенностью можно сказать, что в такой-то возрастной группе к определенной дате умрет такое-то число людей. Графики прекрасны и предсказанное ими всегда сбывается. Всегда. И не надо знать, почему. Прогнозировать можно с абсолютной уверенностью, а вот знать, почему — нет. Просто уравнения таковы. Запрограммированные кривые всегда безошибочны. А еще меня занимала астрономия. Эта наука основана на математике и индивидуальные числа в ней срабатывают с безукоризненной точностью, вплоть до последнего десятичного знака, допускаемого разрешающей способностью приборов. В сравнении с астрономией другие науки смахивают на плотницкое дело или на кухонную химию. Вскоре я обнаружил, что в астрономии есть такие углы и закоулки, где обычной математики недостаточно, где нужна математическая статистика. Это заинтересовало меня еще больше. Я вступил в «Общество любителей астрономии» и, возможно, стал бы в конце концов профессиональным астрономом, а не теперешним консультантом по бизнесу, если бы не пришло еще одно увлечение.

— Консультантом по бизнесу? — повторила Мид, — Это то, что имеет отношение к налогам?

— О нет, налоги — дело слишком скучное. Я консультант-статистик в одной из фирм. Я могу точно предсказать скотоводу, сколько бычков из его стада херефордов окажутся стерильными. Или кинопродюсеру, какую сумму ему следует предусмотреть для страховки от дождливой погоды при планировании съемок в данной местности. Или какой величины компания является оптимальной в данной отрасли и какие размеры производства позволяют ей отказаться от страховки работников от несчастных случаев. И я оказываюсь прав. Я всегда прав.

— Погоди-ка, но мне кажется, что любая крупная компания просто обязана страховать своих служащих.

— Совсем наоборот. Настоящая большая корпорация является как бы особым статистическим миром, внутри которого действуют собственные законы.

— Как это?

— Не важно. В общем, вышло так, что меня увлекли циклы. Цикличность, Мид, существует во всем. Приливы, времена года, войны, любовь — все это цикличные явления. Циклы есть всюду. Всем известно, что весной склонность или вкус, или пристрастие молодых мужчин легко оборачивается к тому, о чем девушки никогда не перестают думать. Но знаешь ли ты, что в этом деле существует свой цикл, протяженностью в восемнадцать с половиной лет? Знаешь ли ты, что девушка, родившаяся в период спада этого цикла, имеет гораздо меньше шансов выйти замуж, чем ее старшая или младшая сестра?

— Вот как! Так, может, именно по этой причине я торчу в старых девах?

— Тебе сколько? Двадцать пять? — Потифар погрузился в расчеты. — Что ж, вполне возможно, хотя сейчас твои шансы поднимаются, кривая идет на подъем. Кроме того, помни, что ты только статистическая единица, а кривая отражает ситуацию во всей возрастной группе. Некоторые индивиды из нее могут выходить замуж хоть по нескольку раз в год.

— Не смей называть меня статистической единицей!

— Извини. Кстати, известно, что число браков коррели-руется с размерами посевной площади пшеницы, только тут существует небольшой временной лаг. Пшеница опережает. Можно даже сказать, что сев заставляет людей жениться.

— Звучит не очень-то вразумительно.

— А это и есть глупость. Вся наша система причин и следствий, возможно, не что иное, как чистое суеверие. Но тот же цикл брачности хорошо коррелируется с циклом строительства новых домов, хотя тоже с небольшим лагом во времени.

— Что ж, в этом есть хоть какой-то смысл.

— Ты думаешь? А сколько молодоженов ты знаешь, которые могут позволить себе начать строить дом? Нет, эта корреляция имеет не больше смысла, чем корреляция с посевами пшеницы. Дело в том, что мы не знаем почему. Знаем лишь, что корреляция существует.

— Может, пятна на Солнце?

— Видишь ли, можно скоррелировать солнечную активность с изменением цен на акции, можно с ходом лосося в реках Колумбии, можно с длиной женских юбок. И можно с тем же основанием рассматривать динамику солнечных пятен как следствие изменения длины женских юбок, а можно обвинять солнечную активность в изменениях миграции лосося. Нам ничего не известно, кроме того, что эти графики сходны.

— Но должен же быть какой-то смысл во всем этом?

— Должен? А собственно, почему должен? Факты не имеют отношения к вопросу «почему?». Факт есть факт, он существует сам по себе. Почему ты разделась сегодня на улице?

— Это нечестно!

— Возможно. Но мне хотелось показать тебе, почему я так встревожен, — Потифар вышел в гостиную и вернулся с толстым рулоном миллиметровки. — Мы расстелем его на полу. Вот смотри, тут они все. Вот пятидесятичетырехлетний цикл, видишь, как хорошо в него укладывается Гражданская война? Вот цикл в восемнадцать лет и одну треть года, вот девятилетний плюс какая-то мелочь, вот коротышка в сорок один месяц, вот три ритма солнечной активности. Все они нанесены на один лист. Вот график наводнений на Миссисипи, вот колебания пушного промысла в Канаде, вот изменения цен на бирже, вот выплод саранчи, вот браки, эпидемии, ограбления банков, разводы, прирост древесины, войны, атмосферные осадки, колебания земного магнетизма, заявки на строительство домов, убийства. Назови, что хочешь — тут есть все.

Мид рассматривала это чудовищное скопище извилистых линий.

— Но, Потти, что все это значит?

— Это значит, что всем явлениям свойственен определенный ритм, который от нас не зависит. Это значит, что когда юбкам предназначено стать короче, то никакие усилия парижских модельеров не смогут заставить их удлиниться. Это значит, что когда цены должны упасть, то все государственные программы контроля и поддержания цен не смогут их поднять, — Потифар указал на график. — Взгляни на объявления о продаже бакалейных лавок. Потом прочти финансовые колонки в газетах, и ты увидишь, как Мозговой трест безуспешно пытается уговорить лавочников отказаться от намерений продать свои дела. Это значит, что когда эпидемия должна начаться, она обязательно начнется, несмотря на все усилия органов здравоохранения. А в конечном счете, это означает, что мы лемминги.

Мид двумя пальцами оттянула нижнюю губу.

— Ох, как мне это не нравится. Но я же хозяйка своей судьбы и все такое, Потти. Я же обладаю свободой воли. Я знаю, что обладаю ей, я чувствую это.

— Думаю, что каждый нейтрон в атомной бомбе считает точно так же, как ты. Он думает, что может вылететь, а может сидеть себе спокойненько на месте — в зависимости от собственного желания. Но законы статистики действуют независимо от желаний. И бомба взрывается, к чему я и веду. А ты видишь что-нибудь странное в этих графиках, Мид?

Мид пристально вгляделась в графики, пытаясь найти что-то главное.

— Мне кажется, они все поднимаются вверх по мере приближения к правому краю.

— Ты совершенно права — именно это и происходит. Видишь эту пунктирную вертикальную линию? Она показывает положение на сегодняшний день, и это положение весьма паршивое. А теперь посмотри на ту толстую линию — она показывает, что будет через шесть месяцев. Вот там-то мы все и получим. Взгляни-ка на все эти циклы — короткие, длинные — у всех у них либо пик, либо провал совпадают с этой линией или совсем точно или хотя бы приблизительно.

— А это плохо?

— А ты как думаешь! В тысяча девятьсот двадцать девятом году самые низкие точки совпали только у трех больших циклов, и то начался великий кризис, который разорил нас. И это при том, что пятидесятичетырехлетний цикл был для нас тогда благоприятен. Теперь же этот цикл находится в стадии гигантского спада, а несколько маленьких циклов, имеющих сейчас восходящий характер, тут погоды не делают. Ни пиковые значения нашествия гусениц, ни заболевания гриппом наших дел не поправят. Понимаешь, Мид, если статистика верна, то эта дряхлая планета скоро попадет в такую переделку, какой не видала с тех пор, как Ева занялась яблоками. Я боюсь, очень боюсь, Мид.

В выражении его лица она пыталась прочесть истину.

— Потти, а ты не разыгрываешь меня? Может ты пользуешься тем, что я не могу проверить тебя?

— Хотел бы, чтоб ты оказалась права. Нет, Мид, когда дело касается математики, я никогда не шучу. Просто не умею. Дело обстоит именно так. Год, когда банк будет сорван, наступил.

* * *

Всю дорогу, пока Потифар вез Мид домой, она молчала. Только когда они добрались до Западного Лос-Анджелеса, она заговорила:

— Потти!

— Что Мид?

— А что же нам делать?

— А что можно сделать с ураганом? Можно зажать уши. А с атомной бомбой? Разве что постараться быть подальше от взрыва. Что же еще?

— Ох! — Несколько секунд она обдумывала сказанное, потом произнесла: — Потти, а ты скажешь мне, в какую сторону прыгать?

— Что? Ну конечно. Если сам смогу что-нибудь сообразить.

— Потти!

Он обернулся:

— Да, Мид?

Девушка обхватила его за шею и с какой-то яростью поцеловала прямо в губы.

— Ну, как — похоже это на статистическую единицу?

— Гм… пожалуй, нет.

— Посмел бы только сказать, что похоже, — проговорила она с угрозой в голосе. — Потти, мне кажется, я внесу некоторые изменения в твой график.

2

«РУССКИЕ ОТВЕРГАЮТ НОТУ ООН».

«НАВОДНЕНИЕ НА РЕКЕ МИССУРИ ПРИЧИНИЛО УЩЕРБ, ПРЕВОСХОДЯЩИЙ УРОВЕНЬ 1951 ГОДА».

«МИССИСИПСКИЙ МЕССИЯ ВЫИГРАЛ ДЕЛО В СУДЕ».

«КОНГРЕСС НУДИСТОВ СИЛОЙ ЗАХВАТИЛ ПЛЯЖ БЕЙЛИ».

«ПЕРЕГОВОРЫ МЕЖДУ ВЕЛИКОБРИТАНИЕЙ И ИРАНОМ ВСЕ ЕЩЕ НЕ ВЫШЛИ ИЗ ТУПИКА».

«РАЗРАБОТЧИКИ ОБЕЩАЛИ СОЗДАТЬ ОРУЖИЕ,

ДЕЙСТВУЮЩЕЕ БЫСТРЕЕ СКОРОСТИ СВЕТА».

«ТАЙФУН СНОВА ПОВЕРНУЛ НА МАНИЛУ».

«БРАК ЗАКЛЮЧЕН НА ДНЕ РЕКИ ГУДЗОН,

— Нью-Йорк, 13 июля.

В специально сконструированном скафандре на двоих Меридит Смис — девица, широко известная в определенных светских кругах, и князь Оги Шлезвиг из Нью-Йорка и Ривьеры были обвенчаны епископом Далтоном. Церемония бракосочетания транслировалась по телевидению с помощью оборудования ВМС США».

* * *

По мере того как год Сорванного Банка приближался к своей середине, Брин получал все больше грустного удовлетворения, добавляя новые и новые факты к той информации, которая свидетельствовала о безукоризненной верности прогноза. Необъявленная мировая война продолжала кровить в полудюжине горячих точек земного шара. События, с ней связанные, Брин в своих графиках не учитывал: газетные заголовки, посвященные этим событиям, были известны всем и каждому. Брин концентрировал свое внимание на тех странных фактах, что находили себе пристанище на последних страницах газет, на фактах, которые-будучи взятые в отдельности, никому ничего не говорили, а все вместе демонстрировали тенденции самого разрушительного свойства.

Он учитывал информацию о биржевых ценах, об атмосферных осадках, о предполагаемых урожаях, но больше всего Брина интересовали факты, относящиеся к тому, что получило название «Сумасшедшего лета». Разумеется, люди, совершающие глупости, были во все времена, но как важно определить, где лежит та точка, когда, так сказать, природная глупость становится широко распространенной, имманентно присущей обществу? Где лежит та точка, когда, так сказать, полная глупость становится самым обычным делом. Где он — тот час, когда, например, общепринятым мерилом американского представления о женственности стали зомбиобразные манекенщицы? Или когда люди стали относиться с одинаковым интересом к Национальной неделе борьбы с раком и к Национальной неделе любителей марафонского бега? В какой именно день американцы потеряли свой здравый смысл?

Или взять, например, трансвестизм. Конечно, разница между мужской и женской одеждой условна, но она корнями уходит в историю культуры. Когда же начался крах этих устоев? Может, с приталенных жакетов Марлен Дитрих? К концу сороковых годов не осталось ни одного предмета мужской одежды, которого женщины не носили бы в общественных местах. Но когда стали переходить на одежду противоположного пола мужчины? Следует ли считать первыми психологическими уродами уже тех, кто задолго до нынешнего разгула трансвестизма сделал термин «педик» одним из самых популярных в Гринвич-Вилледже и в Голливуде? Или то были частные явления, никак не связанные с ростом графика Брина? А может, все началось с какого-нибудь неизвестного мужчины, который, отправившись на маскарад, обнаружил, что женская юбка удобнее и практичнее штанов? А может, начало положила реставрация шотландского национализма, заставившая многих американцев шотландского происхождения носить килт?

Спросите леммингов, каковы мотивы их действий! Ну а последствия — вон они тут, перед Брином, напечатаны черным по белому в газете. Трансвестизм среди уклоняющихся от службы в армии привел в Чикаго к массовым арестам, которые закончились грандиозным судебным процессом. Процесс начался с того, что заместитель окружного прокурора явился в суд в женском сарафане и потребовал, чтобы судья добровольно прошел экспертизу на предмет выявления его половой принадлежности. Судью хватил удар, и он скоропостижно скончался, после чего суд отложили, скорее всего, как думал Брин, навсегда. И Брин очень сомневался, что этот пункт законодательства будет когда-нибудь применен вновь.

Или взять хотя бы дела об эксгибиционизме. Попытка ограничить распространение синдрома «цыганской розы», игнорируя таковой, принесла успокоение только стражам порядка. А вот сообщение о церкви Всех Душ в Спрингфилде, где пастор ввел обряд всеобщего обнажения. «Вероятно, впервые за тысячу лет, если не считать нескольких вконец свихнувшихся лос-анджелевских религиозных сект, культивирующих групповой секс», — подумал Брин. Достопочтенный джентльмен заявил, что эта процедура идентична танцам верховных жриц в храме Карнака.

Что ж, возможно. Хотя у Брина была кое-какая информация из частных источников о том, что «верховная жрица» до получения последнего ангажемента подвизалась в бурлесках и ночных клубах, угощавших своих клиентов стриптизом. Во всяком случае, святой отец собирал целую толпу последователей и не был арестован.

Две недели спустя аналогичные развлечения практиковались в ста девяти церквях, разбросанных по тридцати трем штатам страны. Все это Брин в своих графиках учел.

Эти странные происшествия, на взгляд Брина, не имели связи с удивительным распространением по территории США диссидентских евангелических общин. Такие секты были искренни, серьезны и бедны, но число их множилось.

После начала последней войны оно росло будто на дрожжах. Иронией статистики казалась мысль о том, что США снова становятся богобоязненной страной. Брин попробовал обнаружить здесь сходство с распространением трансцендентализма и с исходом мормонов в прошлые времена… и — все сходилось. Кривая рвалась вверх.

Пришло время выплат многомиллиардных военных займов. Браки военного времени дали пик численности детей школьного возраста в Лос-Анджелесе. Река Колорадо обмелела и почти пересохла, дамба на озере Мид чуть ли не целиком вылезла, а жители Лос-Анджелеса продолжали совершать медленное самоубийство, обильно поливая газоны. Администрация центрального водохозяйственного округа попыталась прекратить это безобразие, но ничего не добилась из-за разнобоя в действиях полиции пятидесяти суверенных муниципалитетов, входящих в округ. Водопроводные краны оставались открытыми, высасывая последние капли жизни из благословенных верховьев реки.

Состоялись съезды четырех партий: настоящих республиканцев, других настоящих республиканцев и демократов, но они привлекли очень мало внимания, так как партия «агностиков» еще не проводила съезда. Тот факт, что «Американское Ралли», как предпочитали называть себя «агностики», партией вроде бы не являлось, нисколько не умалял их силу. Их происхождение было так темно, что Брину пришлось изрядно порыться в старых подшивках газет, а между тем только на этой неделе ему прямо в его собственной конторе дважды сделали предложение присоединиться к агностикам — один раз это был его непосредственный начальник, другой — вахтер.

Тем не менее, учесть «агностиков» в своих графиках Брину не удалось. К тому же, они вызывали у него приступы страха. Брин вырезал относящиеся к ним заметки и обнаружил, что количество публикаций о них стремительно падает, тогда как численность членов растет с неимоверной быстротой.

Восемнадцатого июля произошло извержение вулкана Кракатау. Это обеспечило первую интересную трансокеанскую телепередачу. Влияние извержения на краски заката, на силу солнечного освещения, атмосферные осадки и средние температуры должно было сказаться только в конце года. Тектонический разлом Сан-Андреас, так и не затянувшийся со времени землетрясения в Лонг-Бич в 1933 году, способствовал усилению беспокойства, являя собой незаживающую рану, протянувшуюся вдоль всего тихоокеанского побережья США. Произошли извержения вулканов Пеле и Этны, но Мауна Лоа пока еще спал.

«Летающие тарелки», казалось, приземлялись чуть ли не ежедневно в каждом из пятидесяти штатов. Правда, на земле их никто не видел, но возможно, что министерство обороны объявило такую информацию секретом. Брину было мало тех сплетен и слухов, которые до него доходили, поскольку от них весьма явственно попахивало алкоголем. А вот морской змей на пляже Вентуры оказался вполне реальным: Брин сам его видел. Что касается неандертальца из штата Теннеси, то удостоверить его существование не удалось…

За последнюю неделю июля в США произошло тридцать одно крушение самолетов местных линий. Саботаж? Или просто очередной пик графика? Потом началась эпидемия неополиомиэлита, вспыхнувшая в Сиэттле и докатившаяся до Нью-Йорка. Что это — начало эпидемических вспышек? График как будто это подтверждал. Но тут кривая обнаружила начинающийся спад. А может бактериологическое оружие? Откуда диаграмме было известно, что некий биохимик славянского происхождения в нужное время доведет до совершенства механизм создания вируса и способ его распространения? Чушь!

Кривые, если они вообще что-нибудь означали, должны были бы учитывать и такое явление, как «свободная воля». Они формировались под воздействием среднестатистической величины миллионов воль. Каждое утро три миллиона свободных воль отправлялись из пригородов к центру Нью-Йорка, а каждый вечер отбывали в обратном направлении — и все это по собственной воле, но по весьма легко предсказуемому графику.

Спросите у лемминга! Спросите у всех леммингов — живых и мертвых — пусть они обсудят этот вопрос и проголосуют! Брин отшвырнул свою записную книжку и позвонил Мид.

— Это моя любимая статистическая единица?

— Потти! А я как раз думала о тебе!

— Естественно! У тебя ведь сегодня выходной день.

— Да, но есть и другая причина. Потифар, ты когда-нибудь видел Большую пирамиду?

— Я даже Ниагарского водопада не видал! Все ищу богатую женщину, чтобы попутешествовать.

— Ладно, ладно, я тебе дам знать, когда получу свой первый миллион, но…

— На этой неделе это, по-моему, первое твое мне предложение.

— Утихомирься, пожалуйста. Ты когда-нибудь слышал о пророчествах, записанных на стенах?

— Послушай, Мид, ведь это почти то же самое, что астрология, то есть годится лишь для людей с куриными мозгами. Пора бы уже повзрослеть.

— Ладно. Но, Потти, мне казалось, что ты интересуешься всем необычным. А это и есть необычное.

— Вот как? Хорошо, прошу прощения. Если это относится к «дурацкому лету», то согласен взглянуть.

— Отлично. Сегодня для тебя готовлю я?

— А почему бы и нет? Ведь сегодня среда?

— Когда увидимся?

Он взглянул на часы.

— Подхвачу тебя через одиннадцать минут, — потом ощупал подбородок. — Нет, через двенадцать с половиной.

— Буду готова. Между прочим, миссис Мегит полагает, что наши встречи означают, будто ты собираешься жениться на мне.

— Не обращай внимания. Она всего лишь статистик. А я — точка, выпадающая из кривой.

— Что ж, ладно, у меня уже есть двести сорок семь долларов в счет того первого миллиона! Пока!

Приобретение Мид было обычной розенкрейцеровской брошюрой, великолепно отпечатанной и содержащей фотографию (разумеется, ретушированную, по мнению Брина) той самой, сто раз обсуждавшейся линии на внутренней стене пирамиды, которая, как полагали некоторые, содержала прогноз будущего хода истории человечества. На ней будто бы были отмечены все важные события: падение Рима, вторжение норманнов, открытие Америки, наполеоновские и мировые войны. Что придавало ей особый интерес — так это внезапный обрыв где-то на наших временах.

— Ну, что ты скажешь, Потти?

— Думаю, каменотес притомился. А может, его прогнали с работы. Или назначили нового главного жреца со свежими идеями в голове, — но Брин все же положил брошюру в ящик своего стола. — Спасибо. Я потом придумаю, куда бы ее пристроить.

И тут же снова вытащил брошюрку, а вместе с ней циркуль-измеритель и лупу.

— Линия утверждает, будто конец света настанет в августе, хотя это может быть просто мушиная точка.

— Утром или вечером? Надо же мне знать, как одеться!

— В любом случае надевай туфли. Все божьи дети носят сандалии.

Брин опять спрятал буклет. Мид помолчала, потом спросила:

— Потти, а не пришло ли нам время прыгать?

— Что? Господи, девочка, да не расстраивайся ты из-за этой чепухи. Это все просто дурацкое лето,

— Пускай! Но посмотри-ка ты на свои графики!

Все же на следующий день Брин отпросился с работы пораньше и провел день в справочном зале библиотеки, подбирая литературу о предсказаниях. Нострадамус показался ему надутым глупцом, а мамаша Шиппи — еще хуже. В их предсказаниях каждый мог отыскать то, что хотел услышать. У Нострадамуса ему, тем не менее, попалось одно интересное местечко: «И Муж Востока сойдет со своего трона и промчится по небу, по водам и по снегам и сразит он каждого оружием своим».

Это звучало почти как прогноз военного министерства того, что ожидает Западный союз в случае нападения «красных». С другой стороны, тот же текст годился для описания любого вражеского вторжения, сохранившегося в памяти человечества. Чушь!

Когда Брин добрался до дому, он разыскал отцовскую Библию и открыл ее на «Откровении». Он ничего не понял там, но его заинтересовало частое упоминание цифр и точных дат. Потом он стал открывать книгу наугад, и его глаза остановились на абзаце: «Не полагайся на завтрашний день, ибо неведомо тебе, что он принесет». Брин отложил Библию, ощущая смирение, но не чувствуя себя ободренным.

Дождь начался утром следующего дня. Тогда же Корпорация водопроводчиков избрала некую Утреннюю Звезду «Мисс Сантехникой», а Общество похоронных дел объявило ее же «Телом, которое я мечтал бы забальзамировать», в связи с чем одна знаменитая парфюмерная фирма отказалась от ее услуг. Конгресс после долгого обсуждения утвердил компенсацию в виде одного доллара тридцати семи центов некому Томасу Джефферсону Миксу за убыток, причиненный ему, когда он под Рождество 1936 года работал внештатным разносчиком телеграмм, а затем, затратив на это восемь минут, принял решение о назначении пяти генерал-лейтенантов и одного посла, после чего разъехался на каникулы. В одном из детских домов Среднего Запада огнетушители оказались наполненными обыкновенным воздухом. Руководитель какого-то футбольного клуба основал фонд для снабжения членов Политбюро мирными посланиями и витаминами. Акции на Бирже упали еще на девятнадцать пунктов, а тикеры, не выдержав, сломались через два часа.

Город Уичита в штате Канзас все еще был залит водой, в то время как в Финиксе, штат Аризона, муниципалитет прекратил снабжение питьевой водой жителей всех поселков, лежащих за пределами официальной городской черты. Обнаружилось также, что Потифар забыл свой дождевик у Мид Барстоу.

Он позвонил ее квартирной хозяйке, но миссис Мегит, к его удивлению, передала трубку самой Мид.

— Почему ты дома? Сегодня же пятница?

— Директор театра меня уволил. Теперь-то уж тебе придется жениться на мне.

— Для этого ты еще недостаточно богата. Нет, серьезно, девочка, что случилось?

— Да я все равно собиралась бросить эту помойку. Последние полгода доход приносил только автомат, продававший воздушную кукурузу. Сегодня от нечего делать пришлось дважды посмотреть фильм «Как я был юным битником». Так что все правильно.

— Я сейчас приеду.

— Через одиннадцать минут?

— Идет дождь, так что если повезет, то через двадцать.

Но практически прошло около часа. Бульвар Санта-Моника превратился в судоходную реку. Бульвар Сансет был перегружен транспортом и походил на метро в часы пик. Когда же Брин попытался переехать вброд ручей, ведущий к дому миссис Мегит, ему пришлось менять покрышку, что в условиях бешеного напора воды было серьезной проблемой.

— Потти! Ты мокрый как мышь!

— Сейчас оживу.

И он немедленно оказался укутан в купальный халат покойного мистера Мегита, с кружкой горячайшего какао в руках, в то время как миссис Мегит сушила на кухне его промокшее одеяние.

— Мид, я… я тоже свободен.

— Как! Ты ушел с работы?

— Не совсем. У нас со стариной Уилли уже несколько месяцев как обнаружились расхождения в оценке моих прогнозов. Слишком уж явно вылезал фактор «конца света» в тех расчетах, которые я готовил для клиентов. Сам бы я такого не сказал, но шеф счел меня излишне пессимистичным.

— Но ты же был прав!

— А с каких это пор правота приближает служащего к сердцу его босса? Однако он уволил меня не за это, это был лишь предлог. Ему нужен человек, который подкрепил бы программу «Агностиков» научным жаргоном. А мне не захотелось к ним присоединиться, — Брин подошел к окну. — Льет все сильнее.

— Но у «Агностиков» нет же никакой программы.

— Знаю.

— Потти, ты должен был вступить в их общество, это же пустяки! Я вот уже три месяца, как вступила. Ну и что?

— За каким чертом?

Она пожала плечами.

— Ты платишь доллар, посещаешь пару их собраний, и они тебя оставляют в покое. Благодаря этому я три лишних месяца продержалась на работе. Ну и что?

— Что ж… И все же мне неприятно, что ты так поступила, вот и все. Ладно, давай забудем об этом, Мид. Смотри-ка, вода вышла за бровку тротуара.

— Пожалуй, тебе лучше переночевать здесь.

— Мм-м… не хотелось бы оставлять мою красавицу «Энтропию» на улице на всю ночь в такой ситуации… Мид?

— Что, Потти?

— Мы теперь оба безработные. Может отправимся на север через Мохаве и поищем местечко посуше?

— С радостью. Но, Потти, это что — предложение путешествовать или предложение руки и сердца?

— Ты мне брось эти или-или. Пока это всего лишь соображения по поводу отпуска. Дуэнья у тебя есть?

— Нету.

— Тогда укладывай вещи.

— Сию минуту. Только, Потифар, как их укладывать? Не хочешь ли ты сказать, что пришло время прыгать?

Он посмотрел на нее, потом на окно.

— Не знаю, — произнес он задумчиво. — Но этот дождь, похоже, может затянуться надолго. Не бери ничего, без чего можешь обойтись, но не оставляй дома ничего, без чего обойтись нельзя.

Потифар забрал у миссис Мегит свою одежду, а Мид ушла наверх. Она спустилась одетая в брюки, неся два больших чемодана. Одной рукой Мид придерживала пожившего и потрепанного плюшевого медведя.

— Это Винни.

— Какой Винни? Винни Пух?

— Нет, это Винни Черчилль. Когда мне плохо, он обещает мне «кровь, труд, слезы и пот», и тогда мне становится легче. Ты же сам велел мне взять все, без чего нельзя обойтись.

Она с тревогой посмотрела на Брина.

— Верно.

Он взял чемоданы. Миссис Мегит, казалось, была вполне удовлетворена его объяснениями насчет необходимости нанести визит его (мифической) тетке в Бейкерсфилде, прежде чем заняться поисками работы. Тем не менее, она заставила Брина покраснеть, расцеловав его на прощание и повелев хорошенько заботиться «о ее милой девочке».

Бульвар Санта-Моника был закрыт для движения. Пока они плелись в непрерывном потоке машин вверх по Беверли Хиллз, Брин все время крутил ручку радиоприемника, обнаруживая лишь треск и свист, пока наконец не наткнулся на местную станцию: «…фактически, — говорил резкий высокий голос, — Кремль приказал нам убраться из города до заката.

По мнению вашего корреспондента, в такие дни каждый американец обязан держать порох сухим. А теперь слово…» Брин выключил радио и посмотрел Мид прямо в глаза.

— Не надо волноваться, — сказал он, — в этом духе они вещают уже многие годы.

— Ты думаешь, они блефуют?

— Этого я не говорил. Я сказал — не волнуйся.

В своих собственных сборах, которыми он занимался с помощью Мид, Брин использовал принцип терпящих бедствие: консервы, вся бывшая в доме теплая одежда, спортивная винтовка, из которой он уже два года как не стрелял, комплект автомобильных запчастей и инструментов, содержимое домашней аптечки. Содержимое конторки Брин сложил в картонный ящик и засунул его под заднее сиденье машины вместе с консервными банками и пальто, прикрыв эту кучу всеми обнаруженными в доме одеялами. Потом они поднялись по шаткой лестнице наверх для последней проверки.

— Потти, а где твои графики?

— Скатаны в рулон и лежат над задним сиденьем. Я думаю, что… О, погоди-ка минутку! — Брин стал вытаскивать с книжной полки, висящей над столом, тоненькие невзрачные журналы. — Чуть было не забыл выпуски «Западного астронома» и «Труды Астрономической Ассоциации».

— А зачем они тебе?

— Как это зачем? Я уж чуть ли не с год не брал их в руки. Теперь, возможно, у меня найдется время и для чтения.

— Гм-м… Наблюдать, как ты будешь глотать научные труды — не очень-то вяжется с моим представлением об отпускных радостях.

— Молчи, женщина! Ты взяла Винни — я возьму журналы.

Она промолчала и помогла Брину увязать журнальную пачку. Брин бросил тоскливый взгляд на калькулятор, но решил, что, забрав его, он обретет сходство с Белым Рыцарем Льюиса Кэрролла. Хватит и логарифмической линейки.

Когда машина, разбрызгивая воду во все стороны, выехала на улицу, Мид спросила:

— Потти, а как у нас с деньгами?

— Как? Да нормально, я полагаю.

— Нет, я имею в виду, что мы уезжаем в часы, когда банки уже закрыты. — Мид прижала к груди сумочку. — Мой банк — вот. Денег маловато, но они нам пригодятся.

Он улыбнулся и потрепал ее по коленке.

— Молодчина! Я тоже сижу на своем банке. С первого января этого года я начал превращать все ценные бумаги в наличные.

— О! А я закрыла свой банковский счет сразу после нашей первой встречи.

— Вот как? Значит, моя болтовня произвела на тебя впечатление?

— К тебе я с самого начала относилась серьезно.

Каньон Минт они проехали, делая по пять кошмарных миль в час, видимость была ограничена красными габаритными огнями ехавшего впереди грузовика. Когда они остановились, чтобы проглотить по чашке кофе в придорожном кафе, подтвердилось то, что и так было очевидно: перевал Ка-хон был закрыт, и весь поток машин, направлявшихся к шоссе N 66, должен был двигаться через другой перевал.

Много, много времени спустя они достигли соединительной ветки у Викторвилла и тут поток машин чуть-чуть спал, что было прекрасно, так как один из «дворников» отказал, и они ехали по системе: «один смотрит, другой рулит». Подъезжая к Ланкастеру, Мид внезапно спросила:

— Потти, а твоя старушка оборудована шноркелем?

— Никак нет.

— Тогда нам лучше остановиться. Вон там мелькает свет.

Увидев двуспальную кровать, Брин ничего не сказал.

Мид легла со своим Винни в обнимку, даже не попросив поцеловать ее на сон грядущий. Уже наступал серый мокрый рассвет.

Они встали далеко за полдень, решив остаться в мотеле и на следующую ночь, а затем ехать на север к Бейкерсфилду. Брин починил «дворник», купил пару новых покрышек, чтобы заменить негодную запаску, кое-какие туристские принадлежности, а для Мид — пистолет 32-го калибра, дамскую игрушку на случай самозащиты. Отдавая ей подарок, он сконфузился.

— А это зачем?

— У тебя при себе такие большие деньги.

— А я-то думала, чтобы защищаться от твоих домогательств!

— Ну, Мид…

— Да ладно уж! Спасибо, Потти.

Они только поужинали и начали загружать покупки в машину, когда началось землетрясение. Пять дюймов атмосферных осадков за двадцать четыре часа создали массу около трех миллиардов тонн, давившую на разлом Сан-Андреас, уже и без того перегруженный, в результате чего возник страшный, сокрушающий удар. Мид так и села прямо на мокрую землю. Брин удержался от падения, изогнувшись, как конькобежец на крутом вираже. Когда толчки прекратились, на что потребовалось не менее тридцати секунд, он помог Мид встать на ноги.

— Как ты?

— Мои брюки промокли насквозь! — А потом капризно: — Но, Потти! В дождливую погоду землетрясений не бывает. Никогда не бывает!

— А в этот раз было!

— Но…

— Помолчи, пожалуйста. — Он открыл дверцу машины, включил радио и с нетерпением ждал, пока приемник нагреется. Затем принялся искать на всех волнах, — Ни одной, черт бы ее побрал, станции Лос-Анджелеса не слышно!

— Может, от толчка побились лампы?

— Помолчи.

Раздался треск, Брин искал настройку.

— «…говорит радиостанция Риверсайда, Калифорния. Слушайте нашу передачу, мы сообщаем подробности. Пока еще трудно дать оценку масштабов катастрофы. Разрушен акведук Колорадо. О размерах разрушений и о том, сколько времени понадобится для ликвидации последствий, ничего не известно. Насколько мы знаем, акведук Оуэнс, по-видимому, цел, но жителям Лос-Анджелеса рекомендуется запасать воду. Наш вам совет — выставить тазы под дождь, не вечно же он будет лить. Если у нас останется время, мы дадим в эфир шлягер «Прохладная вода», чтобы напомнить вам какова она на вкус. Теперь прослушайте несколько выдержек из правил поведения при стихийных бедствиях: «Кипятите воду. Оставайтесь в домах, не паникуйте. Держитесь дальше от шоссе. Поддерживайте контакт с полицией и оказывайте помощь…» Джо! Да держи ты этот проклятый телефон! «…оказывайте, если это необходимо. Не пользуйтесь телефонами, если…» Внимание! Чрезвычайное сообщение! По неподтвержденной информации из Лонг-Бич набережные Уимингтона и Сан-Педро затоплены водой на высоту пять футов. Повторяю, данные эти не проверены. А вот приказ генерала Марча Филда: «Немедленно всем военнообязанным явиться…»»

Брин выключил радио.

— А ну, быстро в машину!

— Куда мы едем?

— На север.

— Но мы же оплатили номер, разве нельзя…

— В машину!

В городе Потифар сделал остановку, ему удалось тут купить шесть пятигаллоновых жестяных бидонов и запасную канистру к джипу. Все это он доверху залил бензином и, обложив одеялами, устроил на заднем сиденье, увенчав эту кучу дюжиной банок машинного масла. Автомобиль отправился в путь.

— Куда мы едем, Потифар?

— Хочу выехать на Западное шоссе.

— В каком-нибудь определенном месте?

— Именно. А там посмотрим. Ты займись радио, но и на дорогу поглядывай. Этот склад горючего на заднем сиденье меня очень беспокоит.

Через городок Мохаве и на северо-запад по шоссе 466, что ведет в горы Техачапи. Приемник в узком ущелье плохо работал, но то, что Мид удалось разобрать, подтверждало первое впечатление: все было хуже, чем в 1906 году, хуже, чем в Сан-Франциско, Манагуа и Лонг-Бич вместе взятых.

Когда они выбрались из каньона, погода разъяснилась, появилось несколько звезд. Брин свернул с шоссе налево и объехал Бейкерсфилд по окружной дороге, выбравшись на суперавтостраду 99 чуть южнее Гринфилда. Как он и опасался, автострада была забита беженцами. Брину пришлось тащиться в их потоке мили две, после чего, возле Гринфилда он прорвался на запад в направлении Тафта. Они остановились на западной окраине этого городка — и перекусили в круглосуточно открытом ресторанчике для дальнобойщиков.

Они уже собирались садиться в машину, когда на юге неожиданно взошло «солнце». Ярко-розовое сияние мгновенно расширилось, заполнив собой все небо, а затем исчезло. Там, где оно первоначально возникло, рос, поднимаясь в небесную высь, красно-багровый столб дыма, верхушка которого расходилась в грибовидное облако.

Брин сначала уставился на него, потом взглянул на часы и резко скомандовал:

— В машину!

— Потти, это… это был…

— Это был… это когда-то был Лос-Анджелес. Садись в машину.

Молчание длилось несколько минут. Мид была в шоке и не могла произнести ни слова. Когда до них дошла звуковая волна, Брин опять взглянул на часы.

— Шесть минут, девятнадцать секунд. Все верно.

— Потти, нам надо было забрать с собой миссис Мегит!

— Откуда ж мне было знать, — сказал он раздраженно. — А кроме того, старое дерево на новое место не пересаживают. Если она погибла, то этого даже не почувствовала.

— Господи, ну хоть бы так!

— Забудь. Подтянись и держи хвост морковкой. Нам потребуются все силы, какие у нас есть, чтобы спастись самим.

Я хочу повернуть у Тафта на север, а затем двигаться к побережью.

— Хорошо, Потифар.

— И покрути радио.

Она притихла и выполнила все, что было приказано. Радио молчало, молчала даже радиостанция Риверсайда. На всех волнах динамик фонил странными звуками, похожими на звук дождя в оконное стекло. Приближаясь к Тафту, Брин сбросил скорость и Мид указала ему поворот к северу на федеральное шоссе. Почти в ту же минуту какая-то фигура выпрыгнула прямо на дорогу, бешено размахивая руками. Потифар нажал на тормоза.

Человек подошел к левой дверце машины и постучал в окно. Брин опустил стекло. И глупо уставился в дуло пистолета, который мужчина держал в левой руке.

— Выходи из машины! — резко сказал тот, — Она мне нужна.

Он сунул руку внутрь, пытаясь нащупать дверную защелку. Мид перегнулась через Потифара и, сунув свой маленький пистолетик в лицо мужчины, нажала гашетку. Брин почувствовал как вспышка обожгла его лицо, но выстрела не услышал. Мужчина, казалось, удивился, но в верхней губе у него появилась аккуратная, даже не кровоточащая дырочка, а затем он медленно повалился в сторону от машины.

— Вперед! — высоким голосом сказала Мид.

Брин перевел дыхание:

— Молодчина!

— Вперед! И быстрее!

Они добрались до Национального парка Лос-Падрес и за все время остановились только раз, чтобы долить бак из канистры. Затем свернули на гравийный проселок. Мид все время старалась поймать что-нибудь по радио, один раз услышала станцию Сан-Франциско, но разобрать что-либо из-за странного фона было невозможно. Затем поймала Солт-Лейк-Сити, слышно было слабо, но отчетливо: «поскольку наши радарные станции ничего не зарегистрировали, можно полагать, что бомба в Канзас-Сити была подложена, а не заброшена ракетой. Это вполне возможная гипотеза, хотя…» — тут машина въехала в глубокое ущелье, и что было дальше, они не услышали.

Когда приемник снова заработал, говорил уже другой голос: «Коунлард, — вещал он отрывисто, — обращается к вам через все радиостанции страны. Слухи о том, что Лос-Анджелес разрушен атомной бомбой, безосновательны. Наша западная столица перенесла сильнейший сейсмический толчок. Официальные государственные лица и представители Красного Креста уже прибыли на место, чтобы позаботиться о жертвах, но — и повторю — никакой атомной бомбардировки не было. Поэтому успокойтесь и не покидайте домов. Всякая безответственная болтовня может повредить Соединенным Штатам не меньше, чем вражеские бомбы. Не выезжайте на автострады и слушайте…»

Брин выключил радио.

— Кто-то, — сказал он с горечью, — опять решил, что «мама лучше знает, что делать». Нас не хотят огорчать плохими известиями.

— Потифар, — резко спросила Мид, — но ведь это была атомная бомба, правда?

— Конечно. И теперь мы не знаем, это только Лос-Анджелес и Канзас-Сити, или разрушены все крупные города страны. Все, что мы знаем, это то, что нам лгут.

— Может, я попробую поймать другую станцию?

— Да черт с ними.

Он сосредоточился на дороге, та была очень плохой. Когда занялся рассвет, Мид спросила:

— Потти, а ты знаешь куда ехать? Или просто стараешься держаться подальше от городов?

— Думаю, что знаю. Я не заблудился, — он огляделся по сторонам. — Нет, все верно. Видишь тот холм с тремя жандармами на склоне?

— Жандармами?

— Ну, вон те высокие каменные столбы. Это хорошая отметка. Я ищу частную дорогу. Она ведет к охотничьей хижине, принадлежащей двум моим друзьям. Это скорее старое ранчо, но как ранчо оно себя не окупало.

— А они не рассердятся, что мы там поселились?

Брин пожал плечами.

— Когда они приедут, мы спросим. Если они приедут. Они ведь жили в Лос-Анджелесе, Мид.

— Ах да, могла бы и догадаться.

Частная дорога когда-то была всего лишь полузаросшей тропой. Теперь она стала почти непроходимой. И все же, в конце концов, они въехали на невысокий холмик, откуда открывался вид почти до Тихого океана, а затем спустились в укромную долинку, где пряталась хижина.

— Пассажирам выходить, девочка. Поезд дальше не идет.

Мид вздохнула.

— Здесь божественно.

— Ну как, ты сможешь соорудить завтрак, пока я буду разгружать машину? Наверно, в сарае есть дрова. Ты умеешь обращаться с печкой?

— А ты меня испытай!

Два часа спустя Брин стоял на холме, курил сигарету и смотрел на запад. Что это там за облако, там, в направлении Сан-Франциско? Не грибовидное ли? Возможно, игра воображения, решил он, если учитывать расстояние. На юг, разумеется, смотреть не имело смысла.

Из домика вышла Мид:

— Потти!

— Тут я.

Мид подошла, взяла его руку, вынула из его пальцев сигарету и глубоко затянулась. Выдохнула дым и сказала:

— Я знаю, что это грешно, но уже много месяцев я не была так спокойна.

— Я понимаю.

— Ты видел, сколько консервов в кладовке? Мы можем продержаться долгую и суровую зиму.

— Возможно, и придется.

— Продержимся. Хорошо бы завести корову.

— А что ты с ней станешь делать?

— До того, как поступить в школу, я каждое утро доила четырех коров. Могу и борова забить.

— Постараюсь добыть для тебя какого-нибудь боровка.

— Найди, и я закопчу тебе окорок. — Мид зевнула. — Так и клонит ко сну.

— Меня тоже. И неудивительно.

— Идем спать.

— Гм… Ладно… Мид?

— Да, Потти?

— Мы тут можем застрять надолго. Ты это понимаешь, правда?

— Да, Потти.

— Лучше всего было бы дождаться тут времени, когда кривые начнут подниматься и расходиться. А они обязательно начнут.

— Конечно. Я это давно поняла.

Брин помолчал, потом сказал:

— Мид, ты выйдешь за меня замуж?

— Да. — Она прижалась к нему.

Потом он ласково оттолкнул ее от себя и проговорил:

— Моя дорогая, о, моя дорогая, как ты думаешь, а не отыскать ли нам в ближайшем поселке какого-нибудь священника?

Она твердо посмотрела на него:

— Не думаю, что эта мысль годится. Я хочу сказать, никто не знает, что мы здесь, и, пожалуй, вряд ли нам захочется, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Кроме того, машина может и не осилить обратной дороги.

— Да, пожалуй, идея и впрямь не из лучших. Только мне хочется, чтобы все у нас было по-хорошему.

— Так все же хорошо, Потти. Все правильно и хорошо.

— Ну, тогда… встань на колени рядом со мной и повторяй. Мы вместе произнесем все слова.

— Хорошо, Потифар.

Она опустилась рядом, и он взял ее за руку. Брин закрыл глаза и молился молча. Когда он открыл глаза, то спросил:

— Что случилось?

— От гравия больно коленкам.

— Что ж, встанем.

— Нет. Слушай, Потти, а почему бы нам не пойти в дом и не помолиться там?

— Что?! Черт возьми, женщина! Там мы можем и забыть, что сначала надо помолиться. Ну, а теперь повторяй за мной: я, Потифар, беру тебя, Мид…

— Хорошо. Я, Мид, беру тебя, Потифар…

3

«Официальное сообщение. Всем станциям в зоне слышимости продублировать. Правительственный бюллетень N 9.

Опубликованные ранее правила поведения на дорогах в ряде случаев нарушаются. Патрулям отдан приказ стрелять без предупреждения, а маршалы-профосты имеют право выносить смертные приговоры за незаконное владение бензином. Ранее объявленные правила бактериологического и радиационного карантина будут соблюдаться со всей строгостью.

Да здравствуют Соединенные Штаты! Харли Дж. Нил, генерал-лейтенант, временный глава правительства. Всем станциям продублировать».

«Говорит Свободное Радио Америки. Передавайте это всем, ребята. Губернатор Брэдли сегодня принес президентскую присягу временному Верховному судье Робертсу, согласно закону о передаче власти. Президент назначил Томаса Дью государственным секретарем, а Пола Дугласа военным министром. Его следующим указом было лишение ренегата Нила воинского звания и объявление его вне закона. Дополнительные сообщения позже. Передавайте это всем, кому сможете».

«Алло! CQ. CQ. CQ. Говорит W5 KMR. Фрипорт QRR, QRR. Всем, кто меня слышит! Всем! Мы здесь мрем как мухи. Что случилось? Болезнь начинается с лихорадки и невероятной жажды, но глотать невозможно. Нужна помощь. Слышите меня? Алло! CQ-75. CQ-75. Это W5 километров. Ромео вызывает QRR. CQ-75 вызывает всех, кто слышит. Всех, кто слышит!»

«Говорит радиостанция Время Господне, чьим спонсором является «Эликсир Свана», тоник, делающий ожидание Царства Господня вполне терпимым. Сейчас вы услышите слово утешения судьи Блумсфилда, помазанного викария Царствия Земного. Но сначала объявление: посылайте ваши дары по адресу: Мессия, город Клинт, Техас. Не делайте это почтой. Посылайте либо с гонцом Царства, либо через пилигрима, отправляющегося в эти места. А теперь хор молитвенного дома, ведомый гласом викария Царствия Земного…»

«Первый симптом — мелкая красная сыпь под мышками. Она чешется. Больных немедленно укладывать в постель, укутывать и держать в тепле. Здоровым тщательно мыть руки, а на лице носить марлевую повязку. Как передается это заболевание — пока неизвестно. Эту информацию передайте соседям».

«…новых следов высадки десанта на континенте не обнаружено. Предполагается, что парашютисты, которым удалось уцелеть, скрываются где-то в глуши. При встрече стреляйте первыми, но будьте осторожны, а то по ошибке пристрелите собственную тетю. Передача окончена. До завтра».

* * *

Кривые на графиках расходились. Теперь Брин в этом уже не сомневался. Возможно, уже не было смысла прятаться тут, в горах Сьерра-Мадре, всю наступающую зиму, хотя, скорее всего, им придется здесь перезимовать. Место оказалось в высшей степени удачным. Долина находилась к западу от места взрыва и зоны выпадения радиоактивных осадков. Было просто глупо спускаться вниз и идти по следам отступающей эпидемии, рискуя быть подстреленными каким-нибудь нервным стражником. Еще несколько месяцев ожидания — и все решится само собой.

Да и дрова на зиму заготовлены. Он бросил взгляд на свои мозолистые ладони — работа на сегодня была закончена и, ей-богу, можно с полным правом предаться отдыху.

Брин направился к вершине холмика, надеясь насладиться закатом и часок почитать. Проходя мимо машины, он искоса взглянул на нее, подумав, что неплохо было бы покрутить приемник. И тут же подавил свое желание: две трети бензина были уже израсходованы — лишь для того, чтобы подзарядить батареи, — а ведь шел только декабрь. Придется сократить число радиосеансов до двух в неделю. А это так хорошо — послушать в полдень передачу Свободной Америки, а затем немного повертеть ручку настройки, пробуя поймать что-нибудь еще.

Последние три дня Свободная Америка в эфир не выходила, может быть, из-за нехватки энергии. Был слух, что президента Брэдли убили, но официально передачи этого не подтверждали, хотя и не опровергали. Отсутствие опровержения само по себе было добрым знаком. И все-таки неизвестность тяготила. И еще эти слухи о будто бы поднявшейся в результате землетрясения Атлантиде и о том, что Азорские острова стали теперь маленьким континентом. Вообще-то, скорее всего, это просто отрыжка «дурацкого лета», а все же интересно узнать продолжение.

Несмотря на внутреннее сопротивление, он позволил себе подойти. Было нечестно слушать радио без Мид. Он дал приемнику нагреться и медленно прошелся индикатором по всей шкале туда и обратно. Ни одной станции, ничего, кроме мощного фона. Так ему и надо.

Брин вскарабкался на холм, сел на скамейку, которую притащил сюда довольно давно. Это была их заветная скамья, свидетельница того, как Мид стояла коленками на остром щебне.

Сел и вздохнул. Его тощее брюхо было плотно набито олениной и кукурузными лепешками, так что до полного счастья ему не хватало только табака. Цвета вечерних облаков отличались необыкновенной яркостью, а погода для декабря — необычайной теплотой. И то и другое, думал он, следствие вулканической пыли, а может быть, и атомных взрывов.

Удивительно, с какой быстротой все развалилось после появления первых признаков краха. Не менее удивительно, как, судя по ряду признаков, все стало стремительно возвращаться к норме. Кривые достигли низшей отметки и теперь шли на подъем. Третья мировая война оказалась самой короткой из всех больших войн: сорок городов уничтожено, включая Москву, и другие славянские города, а также и американские, а затем — уф-ф — ни одна из сторон не смогла продолжать боевые действия. Разумеется, много значило то, что обе стороны запускали свои ракеты дальнего действия через полюс, когда там стояла самая жуткая стужа со времен коммодора Пири. «Непонятно, — думал Брин, — как нескольким десантным самолетам противника все же удалось прорваться».

Он вздохнул и вытащил из кармана ноябрьский номер «Западного Астронома» за 1951 год. Где он остановился? Ах да, вот оно! «Некоторые соображения по поводу стабильности звезд типа G, в особенности нашего Солнца», автор Динковский, институт имени Ленина, перевод Генриха Лея. Бог ты мой, Динковский — крупный математик, очень разумное использование рядов Фурье и убийственная логика. Брин начал отыскивать то место, где остановился, но тут он заметил маленькую сноску, которую ранее пропустил. Сноска относилась к фамилии Динковского: «Монография названа в «Правде» реакционным романтическим бредом сразу же после выхода из печати. С тех пор о профессоре Динковском ничего не известно, возможно, он был ликвидирован».

— Бедняга! Впрочем, теперь он и его убийцы все равно превратились в атомную пыль. Интересно, выловили ли мы всех их парашютистов?

Брин свою норму выполнил. Если бы он не подстрелил тогда олениху всего в четверти мили от хижины и не вернулся сразу домой, Мид пришлось бы плохо. Он расстрелял их сзади и зарыл за поленницей дров. Было странно свежевать и разделывать тушу ни в чем не повинной оленихи, зная, что эти бандиты захоронены по-человечески неподалеку.

Да. Кроме математики есть еще только два стоящих дела — убивать врага и любить женщину. Он испытал и то, и другое. Счастливчик! А сейчас Брин предвкушал то огромное удовольствие, которое доставит ему чтение. Этот Динковский — крепкий орешек! Разумеется, то, что звезды типа G, к которым относится и Солнце, — неустойчивы и могут взрываться и превращаться в белых карликов, было известно давно. Но до Динковского никому еще не удавалось с такой точностью описать условия, предшествующие этой катастрофе, и никто еще не разрабатывал так тщательно математические средства диагностики нестабильности и процесса ее нарастания.

Брин поднял взгляд, утомившись чтением мелкого шрифта, и увидел, что солнце затянуто тонким низким облаком, что дает человеку редкую возможность видеть его невооруженным взглядом. Может быть, эта вулканическая пыль в воздухе играет роль закопченного стекла? Он вгляделся пристальнее. Или его обманывало зрение, или солнечные пятна сливались в одно огромное пятно. Он слышал, что при определенных условиях солнечные пятна видны невооруженным глазом, но самому ему до до этого ничего подобного видеть не приходилось. Эх, телескоп бы сюда!

Брин поморгал. Да, вот оно — в верхней правой части диска. Большое. Неудивительно, что радио в машине звучало невнятно, как речь Гитлера!

Он вернулся к статье, стремясь дочитать до конца, пока еще было достаточно светло. Сначала Брин испытывал чисто интеллектуальное наслаждение от неопровержимости и изящества расчетов автора.

Трехпроцентная несбалансированность в солнечной константе, да, это известно, звезда при таком изменении обречена стать новой. Но Динковский пошел дальше, он с помощью совершенно оригинального математического аппарата рассчитывал серию вероятностных «вилок», разбив историю звезды на ряд отрезков, в которых это событие могло произойти, и в каждом из них выявил «вилки» второго, третьего и даже четвертого порядка, установив, таким образом, точку наибольшей вероятности катастрофы. Блестяще! Динковский даже определил точные даты достижения экстремальных значений вилок первого порядка, как это и должен был сделать настоящий статистик!

Но по мере чтения текста и анализа формул, настроение Брина стало меняться, интеллектуальное наслаждение превращалось в гораздо более острое переживание. Динковский же говорил не просто о типичной звезде класса G! В последней части работы он писал прямо о Солнце, о Солнце самого Брина, о том самом огромном лике с крупным родимым пятном на краю!

Черта с два — с родимым пятном! Это была дыра, в которую запросто можно было засунуть целый Юпитер! Теперь Брин понял все.

О времени иногда говорят: когда звезды состарятся, а Солнце остынет — но эта характеристика полностью лишена конкретных примет, подобно разговорам о смерти вообще. Теперь же мысли Брина приобрели вполне определенную направленность.

Сколько времени, с момента нарушения стабильности, потребуется, чтобы вызванная этим явлением волна достигла Земли? Полчаса — ответил здравый смысл. Полчаса разделяют эту минуту и мгновение, когда с Землей будет покончено навсегда.

Догадка вызвала у Брина чувство горечи и тоски. Неужели никогда? Неужели никогда больше? Не будет наполненного прохладой утра в каньоне Колорадо… Бостонского шоссе с осенним дымом костра, висящим в воздухе… Графства Бакс в весеннем великолепии своего наряда… сырых запахов Фултоновского рыбного рынка… хотя, нет, рынка уже не существует… не будет чашечки кофе в «Утреннем зове»… лесной земляники на склонах холмов в Нью-Джерси с ее вкусом, тающим на губах, как поцелуй… рассветов в Тихом океане и ощущения легкой прохлады под рубашкой и тишины, не нарушаемой ни одним звуком, кроме шепота воды, лижущей борта старого железного корыта… как же назывался этот пароход? Ах, да — «Мэри Брюстер»…

И Луны тоже не станет, когда Земле придет конец. Звезды… но некому будет любоваться ими…

Он взглянул еще раз на даты, проставленные на отрезках вероятностных «вилок» Динковского, и ощутил острую потребность в присутствии Мид.

Он встал со скамьи. Мид сама шла ему навстречу.

— Привет, Потти. Можешь идти без опаски — посуду я помыла.

— А я хотел тебе помочь.

— Нет уж, ты делай мужскую работу, а женскую буду делать я. Так будет справедливо, — она прикрыла глаза рукой. — Ну и закат! Так, пожалуй, пожелаешь, чтобы каждый год взрывалось по вулкану.

— Садись, будем смотреть вместе.

Она села рядом, Брин взял ее за руку.

— Видишь пятно на Солнце? Его можно видеть невооруженным глазом.

Мид удивилась:

— Разве это пятно? Оно выглядит так, будто кто-то откусил край диска.

Брин прищурился. Будь он проклят, если пятно не выросло.

Мид вздрогнула.

— Мне холодно. Обними меня.

Брин обнял ее свободной рукой, продолжая держать ладонь Мид в другой. Да, пятно стало еще больше — оно росло.

Зачем вообще нужно человечество? Обезьяны, подумал он, обезьяны, с капелькой поэтического восприятия, болтливые, загадившие второстепенную планету в третьестепенной солнечной системе. Впрочем, им случается умирать с достоинством.

Мид прижалась к нему.

— Согрей меня.

— Скоро тут станет жарко… Я хочу сказать, что согрею тебя.

— Милый Потти!

Она посмотрела вверх:

— Потти, что-то странное происходит с закатом.

— Нет, милая, не с закатом, а с Солнцем.

— Я боюсь…

— Я же с тобой, дорогая.

Он посмотрел на журнал, все еще лежавший раскрытым возле скамьи. Ему не надо было складывать два числа, а потом делить их на два, чтобы получить правильный ответ. Вместо этого Брин крепко стиснул ладонь Мид, с нездешней силой и горечью ощущая, что это наступил

КОНЕЦ

1. «ИМЕЮЩИЙ ГЛАЗА, ДА УВИДИТ»

— Здорово, мясник! — Доктор Филип Хаксли положил на стол коробочку с игральными костями, которую вертел в руках, и ногой пододвинул стул. — Садись.

Доктор Коуберн, демонстративно проигнорировав это приветствие, отдал свой желтый плащ и промокшую шляпу негру-гардеробщику факультетского клуба, уселся на стул и возмущенно заявил:

— Слышал, Пит? Этот знахарь, возомнивший себя психологом, имеет наглость называть меня, дипломированного врача, хирурга, мясником!

— Осторожно, Пит, не давай ему запудрить тебе мозги, — сказал Хаксли. — Если доктор Коуберн заманит тебя в операционную, он вскроет тебе череп просто из любопытства — чтобы посмотреть, что там у тебя тикает. А потом сделает себе из него пепельницу.

Негр осклабился, вытирая столик, но ничего не ответил.

Коуберн хмыкнул и покачал головой:

— И мне приходится выслушивать такое от знахаря! Все ищешь Человечка, Которого Не Было, Фил?

— Если ты говоришь о парапсихологии, то да.

— Ну и как успехи?

— Неплохо. В этом семестре у меня, слава богу, поменьше лекций. Ужасно надоело объяснять наивным желторотикам, как мы мало знаем о том, что у нас в котелках варит. Хочу заняться наукой.

— Наукой все хотят заняться. Набрел на что-нибудь стоящее?

— Похоже. Сейчас вот развлекаюсь с одним студентом с юридического — Вальдесом.

Коуберн поднял брови:

— Ну и? Что-то интересное?

— Вроде. Он немного ясновидящий. Если видит одну сторону предмета, то и другую тоже видит.

— Вздор!

— «Если ты такой умный, почему бедный?» Я проверял его очень тщательно: он действительно может видеть невидимое.

— Хм… Как говаривал мой покойный дедушка Стоунбендер: «У Бога много козырей в рукаве, он не все на стол выкладывает». Да, с твоим студентом я бы в покер играть не сел.

— Между прочим, он профессиональный игрок. Потому и сделал ставку на юридический факультет.

— Ты выяснил, как ему удаются эти фокусы?

— Нет, черт побери! — Хаксли озабоченно забарабанил пальцами по столу, — Будь у меня хоть немного денег, я бы собрал достаточно материала, чтобы начать серьезную работу. Помнишь, каких результатов Раин добился в Дьюке?

— Так почему бы тебе не поднять шум? Пойди в совет и выбей из них деньги. Скажи, что ты прославишь Западный университет.

Хаксли помрачнел еще больше.

— Не выйдет. Я говорил с деканом; он даже не разрешает мне обсудить этот вопрос с ректором. Боится, что старый олух прижмет факультет еще больше. Понимаешь, официально мы считаемся бихевиористами. Любой намек на то, что в сознании есть нечто необъяснимое с точки зрения физиологии или механики, воспримут с таким же удовольствием, как сенбернара в телефонной будке.

На стойке у гардеробщика зажегся красный телефонный сигнал. Он выключил передачу новостей и снял трубку.

— Алло… Да, мэм, есть. Сейчас позову. Вас к телефону, доктор Коуберн.

— Переключи сюда. — Коуберн повернул видеофон экраном к себе, на нем появилось лицо молодой женщины. Хирург поднял трубку: — Что там? И давно это случилось?.. Кто ставил диагноз?.. Прочитайте еще раз… Покажите-ка мне историю болезни. — Он внимательно изучил картинку на экране, затем сказал: — Хорошо. Сейчас выхожу. Готовьте больного к операции.

Коуберн выключил видеофон и повернулся к Хаксли:

— Придется идти, Фил. Несчастный случай.

— Какой?

— Тебе будет интересно. Трепанация черепа. Возможно частичное иссечение головного мозга. Автомобильная авария. Идем, посмотришь, если у тебя есть время.

Говоря это, он надел плащ, затем повернулся и размашистым шагом вышел через заднюю дверь. Хаксли схватил свой плащ и поспешил следом.

— А почему, — спросил он, поравнявшись с другом, — им пришлось тебя искать?

— Я оставил радиотелефон в другом костюме, — ответил Коуберн. — Специально: хотел немножко отдохнуть. Не повезло.

Они быстро шагали на северо-запад по галереям и проходам, соединявшим студенческий клуб с научным комплексом, игнорируя слишком медленно ползущие пешеходные дорожки. Но, добравшись до конвейерного туннеля под Третьей-авеню напротив Медицинского института Поттенгера, обнаружили, что он затоплен, и были вынуждены сделать крюк до туннеля на Фэрфакс-авеню. Коуберн, как человек справедливый, ругательски ругал всех подряд, стараясь никого не забыть, — и инженеров, и комиссию по планированию, и торговую палату, — за то, что Южную Калифорнию весной то и дело заливают жуткие дожди.

Они сняли мокрые плащи в ординаторской и пошли в хирургическую раздевалку. Санитар помог Хаксли надеть белые шаровары и полотняные чехлы на ботинки. Коуберн предложил Филу вымыть руки, чтобы он мог вблизи наблюдать за операцией. Ровно три минуты, по маленьким песочным часам, они драили руки едким зеленым мылом, а затем молчаливые ловкие медсестры надели на двух друзей халаты и перчатки. Хаксли чувствовал себя неловко оттого, что ему помогала одеваться медсестра; ей пришлось встать на цыпочки, чтобы натянуть рукава халата. Наконец, подняв руки в перчатках, словно держа на них моток пряжи, друзья прошли через стеклянную дверь в третью операционную.

Больной уже лежал на столе с приподнятой и зафиксированной головой. Кто-то щелкнул выключателем, и слепящий бело-голубой круг высветил единственную не закрытую простынями часть тела — правую половину черепа. Коуберн окинул взглядом операционную; Хаксли тоже огляделся вокруг: светло-зеленые стены, две операционные сестры, совершенно бесполые в своих халатах, масках и шапочках; санитарка, суетящаяся в углу; анестезиолог; приборы, регистрирующие дыхание и пульс пациента.

Медсестра приподняла историю болезни так, чтобы хирург мог ее прочитать. По просьбе Коуберна анестезиолог на миг приоткрыл лицо больного. Смуглые впалые щеки, орлиный нос, глубоко посаженные, закрытые глаза. Хаксли с трудом удержался от восклицания. Коуберн удивленно поднял брови:

— В чем дело?

— Это Хуан Вальдес!

— Ты его знаешь?

— Да я же тебе говорил — студент с юридического, ясновидящий.

— Хм… На сей раз острый глаз подвел его. Повезло еще, что жив остался. Фил, стань туда, тебе будет лучше видно.

Коуберн отключился, забыв о присутствии Хаксли и сосредоточив все свои интеллектуальные способности на искалеченной плоти, лежащей перед ним. На черепе была вмятина — по-видимому, след резкого удара о какой-то твердый предмет с тупыми углами. Над правым ухом виднелась небольшая рана. До обследования невозможно было сказать, сильно ли пострадала костная структура и сам мозг.

Поверхность раны промыли, сбрили вокруг нее волосы и смазали кожу йодом. Рана обозначилась в виде четкого отверстия в черепе. Оно слегка кровоточило и было заполнено тошнотворной смесью из запекшейся темной крови, белой ткани, серого вещества и желтоватого вещества.

Тонкие длинные пальцы хирурга в светло-оранжевых перчатках осторожно и проворно двигались в ране, как будто жили и действовали сами по себе. Они убрали разрушенную ткань с обломками кости, иссекли поврежденную твердую мозговую оболочку и серую мозговую ткань. Ткань погибла совсем недавно, и составляющие ее клетки еще не ощутили этого. Хаксли заворожила мини-драма, разыгравшаяся у него перед глазами; он потерял счет времени и не мог бы восстановить в памяти последовательность операции. Он помнил только краткие приказы медсестре: «Зажим!», «Ранорасширитель!», «Тампон!» Помнил звук крохотной пилы, глуховатый вначале и противный, как у бормашины, потом, когда пила врезалась в живую кость. Помнил, как хирург осторожно уложил шпателем поврежденные мозговые извилины. Не веря в реальность происходящего, Фил смотрел, как скальпель вонзается в разум, строгает тонкую стенку рассудка.

Медсестра трижды стирала пот с лица хирурга.

Воск сделал свое дело. Вителлиевый сплав заменил кость, повязка предотвратит инфекцию. Хаксли наблюдал бессчетное количество операций, но сейчас опять, словно впервые, испытал то острое чувство облегчения и победы, которое появляется, когда хирург отворачивается от стола и по дороге в раздевалку начинает снимать перчатки.

Выйдя из операционной, Фил увидел, что Коуберн уже сбросил маску и шапочку и пытается достать сигарету из кармана под халатом. Хирург снова стал обыкновенным человеком. Улыбнувшись, Коуберн спросил:

— Ну что, понравилось?

— Здорово! Я впервые наблюдал за трепанацией так близко. Ведь из-за стекла не слишком хорошо видно, сам знаешь. А он поправится?

Коуберн посерьезнел.

— Ах да, он ведь твой друг! А я и забыл. Извини. Да, я уверен, что все будет в порядке. Он молод, силен и отлично перенес операцию. Дня через два можешь сам зайти посмотреть.

— Ты ведь удалил большую часть речевого центра. Он сможет говорить, когда поправится? Не наступит ли афазия или еще какое-нибудь расстройство речи?

— Речевой центр? Да я к нему даже не приближался!

— Что?

— Фил, в следующий раз возьми камешек в правую руку. Ты же стоял напротив меня, не помнишь? Я оперировал на правом полушарии, а не на левом.

Хаксли недоуменно вытянул перед собой руки, перевел взгляд с одной на другую, затем лицо его прояснилось, и он рассмеялся:

— Ну конечно! Знаешь, я их вечно путаю. И в бридже всю жизнь забываю, чья очередь сдавать. Но постой-ка: у меня так прочно засело в голове, что ты оперировал на левом полушарии… Я перепутал. Как ты думаешь, это скажется на его нейрофизиологии?

— Да нет, если судить по моему прошлому опыту. Он и не заметит, что у него чего-то недостает. Я оперировал в terra incognita, дружище, в неизвестной области. Если у той части мозга, в которой я копался, и есть какая-то функция, то самые знаменитые физиологи не смогли пока выяснить, какая именно.

1

* * *

* * *

* * *

2

* * *

3

* * *

КОНЕЦ

УТРАЧЕННОЕ НАСЛЕДИЕ © Т. Тихонова, перевод

1. «ИМЕЮЩИЙ ГЛАЗА, ДА УВИДИТ»

ГОД ОКОНЧАНИЯ ИГРЫ

© В. Ковалевский, Н. Штуцер, перевод

УТРАЧЕННОЕ НАСЛЕДИЕ

_{© Т. Тихонова, перевод}