ДОЛГАЯ ВАХТА
© М. Ермашова, перевод
«Девять кораблей взметнулись с Лунной Базы. Вскоре восемь из них образовали сферу, в центре которой был девятый — самый маленький. Этот строй они сохраняли на всем пути до Земли. На маленьком корабле виднелась эмблема адмирала, однако на нем не было ни одного живого существа. Это был даже не пассажирский корабль, а радиоуправляемая ракета, предназначенная для радиоактивного груза. В этом рейсе у нее на борту был один лишь свинцовый гроб и гейгеровский счетчик, который ни на минуту не утихал».
(Из передовой статьи «Десять лет спустя», пленка 38.
17 июня 2009 г. Архивы «Нью-Йорк таймс».)
1
Джонни Далквист выпустил на гейгеровский счетчик струю дыма. Горько усмехнулся и снова выпустил дым. Все его тело было теперь радиоактивно. Даже его дыхание, дым его сигареты могут заставить взвыть гейгеровский счетчик.
Как долго он здесь находится? На Луне время течет незаметно. Два дня? Три? Неделю? Он мысленно оглянулся назад: вспомнил момент, когда его вызвал заместитель начальника, сразу же после утреннего завтрака…
— Разрешите доложить. Лейтенант Далквист.
Полковник Тауэрс поднял глаза:
— А, Джон Эзра! Садитесь, Джонни. Сигарету?
Джонни сел, заинтригованный и польщенный. Он восхищался полковником Тауэрсом — его выправкой, умением командовать, боевыми заслугами. Сам Джонни не имел боевых заслуг, он был произведен в офицеры после того, как получил степень доктора ядерной физики. Теперь он состоял младшим бомбардиром Лунной Базы.
Полковник заговорил о политике; Джонни это озадачило. Наконец Тауэрс дошел до существа вопроса: небезопасно, сказал он, оставлять в руках политиков власть над миром. Она должна принадлежать избранной группе. Короче говоря, Лунному Дозору.
Далквиста удивили не столько эти слова, сколько сам факт такого разговора между ним и полковником. Сама по себе мысль Тауэрса казалась разумной. Лига Наций распалась — разве не может случиться то же с Организацией Объединенных Наций? А что тогда? Новая мировая война.
— Но вы ведь знаете, Джонни, как ужасна была бы такая война?
Далквист с этим согласился. Тауэрс был доволен. Он так и сказал, что Джонни понял суть дела. Старший бомбардир и сам мог справиться, но лучше, если в таком деле будут участвовать оба специалиста.
Резким движением Джонни выпрямился.
— Вы действительно собираетесь что-то сделать в этом отношении? — Он полагал, что начальник хотел только побеседовать.
Тауэрс улыбнулся:
— Мы не политики, мы не занимаемся разговорами, мы действуем!
Джонни свистнул.
— Когда это начнется? — спросил он.
Тауэрс щелкнул выключателем. Джонни был ошеломлен, услышав свой собственный голос: это была запись беседы, происходившей в столовой для младших офицеров — тот самый политический спор. Ему пришлось тогда быстро уйти, и слава Богу… Но то, что за ним шпионили, его возмутило.
Тауэрс выключил аппарат.
— Мы уже действуем, — сказал он. — Мы знаем, кто надежен, а кто нет. Возьмите Келли… — Он указал рукой на громкоговоритель. — Келли политически неблагонадежен. Вы заметили, что его не было за завтраком?
— О! Я думал, что он на вахте.
— Для Келли вахты кончились. Успокойтесь, с ним все в порядке.
Джонни немного подумал.
— А в каком списке значусь я? — спросил он. — Я надежен или ненадежен?
— Рядом с вашим именем стоит знак вопроса. Но я все время говорил, что на вас можно положиться. — На его устах играла покоряющая улыбка. — Вы ведь не подведете меня, Джонни?
Далквист не отвечал; тогда Тауэрс сказал резко:
— Ну так как же — что вы думаете об этом? Говорите!
— Что ж, по-моему, вы переоценили свои силы. Если это и верно, что Лунная База может держать Землю в своей власти, то сама Лунная База тоже очень удобная мишень. Одна бомба и — бац!
Тауэрс взял со стола радиограмму и протянул ее Джонни; там было: «У МЕНЯ ВАШЕ ЧИСТОЕ БЕЛЬЕ. ЗАК».
— Это означает, — сказал Тауэрс, — что все бомбы на «Трюгве Ли» выведены из строя. Мною получены рапорты со всех кораблей, которые могли бы нам угрожать. — Он поднялся. — Подумайте над этим и зайдите ко мне после завтрака. Майору Моргану понадобится ваша помощь, чтобы изменить управляющие частоты бомб.
— Управляющие частоты?
— Разумеется. Чтобы не допустить их блокировки радиопомехами до того, как они достигнут своих объектов.
— Что? Но ведь вы сказали, что ваша цель — предотвратить войну!
Тауэрс сделал отрицательный жест.
— Не будет никакой войны — всего лишь психологическая демонстрация: один-два незначительных города. Маленькое кровопускание, для того чтобы избежать всеобщей войны. Простая арифметика. — Он положил руку на плечо Джонни. — Вы ведь не щепетильны, иначе вы не были бы бомбардиром. Смотрите на это как на хирургическую операцию. И подумайте о вашей семье.
— Сэр, я хотел бы видеть командующего.
Тауэрс нахмурился.
— Коммодора видеть нельзя. Вы знаете, что я говорю от его имени. Зайдите ко мне после завтрака.
Коммодора действительно видеть было нельзя; коммодор был мертв. Но Джонни этого не знал.
Далквист вернулся в столовую, сел и закурил сигарету. Впрочем, он тут же встал, смял окурок и направился к западному шлюзу Базы. Там он надел свой скафандр и подошел к часовому.
— Откройте, Смитти!
На лице часового отразилось удивление.
— Я никого не могу выпустить на поверхность без разрешения полковника Тауэрса, сэр. Разве вы этого не знаете?
— О да! Дайте мне вашу приказную книгу, — Далквист взял книгу, сам выписал себе пропуск и подписал его: По приказу полковника Тауэрса — Позвоните начальнику и проверьте, — добавил он.
Часовой прочитал приказ и сунул книгу в карман.
— О нет, лейтенант. Вашего слова достаточно.
— Вам не хочется беспокоить начальника? Я вас понимаю.
Джонни вошел в камеру, запер внутренний люк и подождал, пока оттуда вытянет воздух.
Выйдя на поверхность Луны, он прищурился от яркого света и поспешил на станцию космических ракет: там его ждала машина. Он протиснулся в нее, спустил колпак и нажал пусковую кнопку. Ракетная машина взвилась к холмам, юркнула между ними и выбралась на равнину, усеянную управляемыми ракетами, как именинный пирог свечками. Затем она стремительно нырнула в туннель и помчалась сквозь холмы. Джонни вдруг ощутил щемящую боль в желудке от падения скорости — и машина остановилась у подземного склада атомных бомб.
Он вылез из машины и включил свой приемник-передатчик. Часовой, стоявший в скафандре у входа, взял оружие наизготовку.
— Доброе утро, Лопес, — сказал Далквист, прошел мимо часового к воздушной камере и отворил дверь.
— Эй, — окликнул его часовой, — никто не должен входить туда без приказа начальника. — Он опустил ствол, порылся в походной сумке и вытащил какую-то бумагу. — Читайте, лейтенант!
Далквист отстранил бумагу.
— Я сам составил этот приказ. Это вы читайте его, вы его неправильно поняли.
— Как же так, лейтенант?
Далквист взял у него из рук бумагу, взглянул на нее, затем указал на одну строчку:
— Видите? «За исключением лиц, особо назначенных начальником» — а это бомбардиры, майор Морган и я.
Часовой казался встревоженным.
— Посмотрите в вашем уставе, черт возьми, — продолжал Далквист. — Найдите «особо назначенные»- это в пункте «Помещение для бомб. Безопасность. Процедура…». Не говорите мне, что вы забыли устав в казарме!
— О нет, сэр! Устав при мне.
Часовой сунул руку в сумку. Далквист протянул ему приказ; часовой, после минутного колебания прислонив оружие к бедру, взял в левую руку бумагу, а правой стал искать в сумке устав.
Далквист схватил оружие и, ударив часового, сбил его с ног. Затем он отшвырнул оружие в сторону и проскользнул в воздушную камеру. Захлопывая дверь, он увидел, как часовой с трудом поднялся и потянулся за пистолетом. Наглухо запирая внешнюю дверь, Джонни почувствовал дрожь в пальцах: в дверь ударила пуля. Он бросился к внутренней двери, рывком повернул рычаг, впускающий в шлюз воздух, вернулся к внешней и всем своим телом налег на ее ручку. Он сразу почувствовал, что часовой поднимает ее кверху; лейтенант тянул ее вниз, но ручка медленно поднималась.
Воздух из бомбового погреба через клапан втягивался в камеРУ- Далквист ощутил, как скафандр на его теле стал оседать, когда давление в камере начало уравниваться с давлением в скафандре. Он перестал напрягаться и позволил часовому поднять ручку двери. Теперь это уже не имело никакого значения: тринадцать тонн воздушного давления держали дверь на прочном запоре.
Внутреннюю дверь, ведущую в бомбовый погреб, Джонни закрепил так, чтобы она не могла захлопнуться. До тех пор, пока дверь открыта, камера не будет функционировать — никто не сможет войти.
Перед ним в бомбовом погребе рядами лежали атомные бомбы, по одной для каждой управляемой ракеты, на достаточно большом расстоянии одна от другой, чтобы предупредить малейшую возможность внезапной цепной реакции. Это были самые смертоносные штуки во всей Вселенной, и все они были поручены его заботам. Джонни встал между ними и каждым, кто вздумал бы ими злоупотребить. И все же теперь, когда он уже здесь, у него еще нет никакого плана, никакого понятия о том, как он сможет использовать свое временное преимущество.
Вдруг из громкоговорителя раздался голос:
— Эй! Лейтенант! Что происходит? Вы сошли с ума?..
Далквист не отвечал. Пусть Лопес стоит там в полной растерянности — тем больше у него останется времени, чтобы принять какое-нибудь решение. У него, Джонни Далквиста, будет столько минут, сколько он сможет выиграть. Лопес продолжал шуметь. Наконец он замолчал.
Джонни преследовал одну цель: любыми средствами не допустить, чтобы бомбы — его бомбы! — были использованы для «маленького кровопускания». Но что делать дальше?
Что ж, во всяком случае, Тауэрс не сможет проникнуть через камеру. Джонни будет сидеть здесь хоть до второго пришествия!
Но не обольщайся, Джон Эзра! Тауэрс сможет попасть сюда. Немного взрывчатки под внешнюю дверь — воздух сразу вытянет, и наш мальчик Джонни потонет в крови своих разорвавшихся легких, а бомбы по-прежнему будут лежать невредимыми. Они изготовлены так, чтобы выдержать полет с Луны на Землю; вакуум не нанесет им никакого вреда.
Джонни решил оставаться в скафандре, взрывное снижение давления ему вовсе не улыбалось. Пожалуй, лучше все-таки умереть от старости. Или же они могут просверлить дыру, выпустить воздух и открыть дверь. Что еще? Тауэрс может также построить новую камеру, за стенами старой. Хотя вряд ли — ведь успех coup d'etat всегда зависит от быстроты действия. Тауэрс почти наверняка изберет самый быстрый путь — взрыв. И Лопес, вероятно, сейчас уже вызывает Базу. Тауэрсу понадобится пятнадцать минут, чтобы переодеться и прибыть сюда.
Здесь он, возможно, еще немного поторгуется, а затем — вжжж! И партия окончена.
Пятнадцать минут…
Через пятнадцать минут бомбы могут попасть в руки заговорщиков; за пятнадцать минут он должен их обезвредить. Атомная бомба — это всего лишь две или больше частей разъединенного вещества, например плутония; отдельно они не более взрывчаты, чем фунт масла; быстро соединенные, они взрываются. Все сложности в механизмах, электронных цепях и в заряде взрывчатки, используемых, чтобы соединить их в одно целое, — точно в нужное время и в нужном месте.
Электрические цепи — «мозг бомбы» — легко разрушить, но саму бомбу разрушить трудно как раз ввиду ее простоты. Джонни решил расколоть «мозг» и сделать это быстро! У него под рукой были лишь простые инструменты, применяемые при обращении с бомбами. Кроме бомб, в помещении были еще гейгеровский счетчик, громкоговоритель, приемник-передатчик, телевизионная установка для связи с Базой — и больше ничего. Бомбу, с которой работали, обычно брали в другое место не из-за опасности взрыва, а чтобы поменьше подвергать персонал радиации. Радиоактивный материал бомб скрыт в «набивке», в этих бомбах «набивкой» было золото. Оно задерживает альфа- и бета-лучи и в значительной мере смертельную гамма-радиацию, но не нейтроны.
Увертливые, отравляющие нейтроны, выделяемые плутонием, должны вырываться на свободу, в противном случае произойдет цепная реакция и — взрыв. Все помещение было затоплено незримым, почти неуловимым дождем нейтронов.
Помещение было нездоровое; в нем полагалось оставаться как можно меньше времени.
Гейгеровский счетчик небольшим потрескиванием отмечал фоновую радиацию, космические лучи, следы радиоактивности в коре Луны и вторичную радиоактивность, вызванную нейтронами.
Свободные нейтроны имеют опасное свойство заражать все, на что они попадают, возбуждая всюду радиоактивность, будь то бетонная стена или человеческое тело. Со временем это помещение пришлось бы оставить.
Далквист повернул ручку гейгеровского счетчика — аппарат перестал потрескивать. При помощи ограничительного контура он оставил влияние фоновой радиации на том уровне, который был сейчас в помещении. Это еще раз напомнило ему, как опасно здесь оставаться. Он вынул чувствительную пленку; когда он сюда вошел, она была чистой. Теперь конец пленки уже слегка потемнел. Посредине пленку пересекала красная линия. Теоретически, если носитель пленки в течение недели подвергается достаточно большой дозе радиации, способной затемнить пленку вплоть до этой линии, то он, как напомнил себе Джонни, «конченый человек».
Неуклюжий скафандр полетел в сторону. Сейчас главное — как можно скорее кончить дело и сдаться: лучше попасть в тюрьму, чем оставаться в столь «горячем» месте.
Джонни, задержавшись лишь на секунду, чтобы выключить телекамеру, схватил с полки для инструментов молоток и принялся за работу. С первой бомбой ему было трудно: когда он начал разбивать обшивочный лист «мозга», пришлось остановиться, чтобы превозмочь тягостное чувство: он всю жизнь чтил тонкую аппаратуру.
Собравшись с духом, он размахнулся — звякнуло стекло, металл издал скрежещущий звук. Настроение Джонни изменилось; он начал ощущать постыдное удовольствие от разрушения. Теперь он с энтузиазмом размахивал молотком, раскалывал, разрушал!
Джонни был так поглощен своим делом, что сначала даже не услышал, как его окликнули:
— Далквист! Отвечайте! Вы там?
Джонни вытер с лица пот и посмотрел на телевизионный экран. С него таращил глаза встревоженный Тауэрс.
Тут только Джонни увидел, что он успел уничтожить всего лишь шесть бомб. Неужели они схватят его до того, как он кончит? О нет! Он должен довести дело до конца. Выкручивайся, малыш, выкручивайся!
— Да, полковник! Вы меня звали?
— Разумеется, звал! Что все это значит?
— Мне очень жаль, полковник.
Выражение лица Тауэрса стало немного спокойнее.
— Включите вашу камеру, Джонни, я вас не вижу. Что это был за шум?
— Камера включена, — соврал Джонни. — Она, вероятно, испортилась. Шум? О, сказать правду, полковник, я тут принимаю меры, чтобы никто не мог сюда войти.
После минутного колебания Тауэрс твердо сказал:
— Я могу лишь допустить, что вы больны, и послать вас к врачу. Но я требую, чтобы вы вышли оттуда сейчас же. Это приказ, Джонни.
Джонни медленно проговорил:
— Сейчас я не могу, полковник. Я пришел сюда, чтобы принять решение, и я еще не успел этого сделать. Вы велели зайти к вам после завтрака.
— Я полагал, что вы будете у себя.
— Да, сэр, но я подумал, что должен стоять на страже у бомб, на тот случай, если я решу, что вы не правы.
— Это не вы должны решать, Джонни. Я ваш начальник. Вы дали присягу повиноваться мне.
— Да, сэр.
Все это лишь потеря времени: полковник, эта старая лиса, может быть, уже послал сюда отряд.
— Но я дал также присягу охранять мир. Не могли бы вы приехать сюда и обсудить это со мной? Я не хотел бы поступить неправильно.
Тауэрс улыбнулся.
— Прекрасная идея, Джонни. Ждите меня там. Я уверен, что вы поймете, в чем тут дело. — Он выключил телепередатчик.
«Ну вот, — сказал про себя Джонни, — надеюсь, ты уверен, что я помешался, коварное ты ничтожество!» Он схватил молоток, стремясь использовать выигранные минуты.
Но он почти сразу же остановился: его вдруг осенило, что разрушить «мозг» недостаточно. Запасных «мозгов», правда, не было, но на складе хранился большой запас нужных материалов, и Морган мог бы изготовить временные цепи управления для бомб.
Да и Тауэрс сам мог бы это сделать — правда, не очень искусно, но они все же действовали бы.
Ему придется разрушить сами бомбы, и не более чем за десять минут!
Но бомба — это массивный кусок металла, прочно стянутый большим стальным обручем. Он не может разрушить бомбы. Во всяком случае, за десять минут.
Проклятье!
Разумеется, тут есть один выход. Он хорошо знал цепи управления и знал также, как вывести их из строя. Взять хоть вот эту бомбу: если он вынет предохранительный стержень, отключит дистанционный взрыватель, закоротит задержки, руками включит цепь, ставящую бомбу на боевой взвод, затем отвинтит здесь и соединит там — тогда он сможет при помощи одной только длинной проволоки взорвать бомбу.
А там он взорвет и другие, и саму долину — и все полетит прямо в царство небесное!
А с ними и Джонни Далквист, вот так!
Джонни одновременно и думал, и делал. Все, кроме самого последнего шага — взрыва. Готовая к взрыву бомба, казалось, угрожала: она будто присела перед прыжком. Он поднялся весь в поту.
Он спрашивал, хватит ли у него мужества, чтобы взорвать себя; не струсит ли он в последнюю минуту, и надеялся, что воля его не покинет. Он сунул руку в карман куртки и вынул фотографии Эдит и дочки. «Милая, — сказал Джонни, — если я выберусь отсюда, я даже на красный свет никогда не поеду». — Он поцеловал фотографию и положил ее обратно в карман. Теперь не оставалось ничего другого, как ждать.
Почему задерживается Тауэрс? Джонни хотел удостовериться, что полковник находится в зоне взрыва. «Забавная ситуация — я сижу здесь, готовый поднять его на воздух!» Эта мысль развеселила его — она вызвала другую, более приятную: «Зачем взрывать себя живым?» Был другой способ все уладить — управление «мертвой руки»: приспособить все таким образом, чтобы бомба не взорвалась до тех пор, пока он держит руку на выключателе, или рычаге, или на чем-либо подобном!
Тогда, если они взорвут дверь или застрелят его, все полетит к черту!
Еще лучше было бы удержать их этой угрозой — раньше или позже должна прийти помощь: Джонни был уверен, что большая часть Дозора не участвует в этом отвратительном заговоре. И вот тогда — Джонни торжественно прибывает домой! Какая встреча! Он уйдет в отставку и устроится преподавателем: он выстоял свою вахту.
Джонни опять напряженно думал. Собрать электрический замыкатель?.. Нет, слишком мало времени. Он сделает простое механическое сцепление. Но едва только он взялся за это, как громкоговоритель снова окликнул его:
— Джонни!
— Это вы, полковник? — Пальцы Джонни продолжали быстро работать.
— Впустите меня.
— Ну нет, полковник, такого уговора не было!
Что бы такое найти, черт возьми, что могло бы послужить длинным рычагом?
— Я войду один, Джонни, даю вам слово. Мы поговорим без свидетелей.
Его слово!
— Мы можем говорить через громкоговоритель, полковник.
Эврика! Вот оно — металлическая линейка, свисающая с полки для инструментов.
— Джонни, я предупреждаю вас! Впустите меня, или я взорву дверь!
Проволоку! Ему нужна проволока, достаточно длинная и крепкая. Он сорвал со своего скафандра антенну.
— Вы этого не сделаете, полковник. Это разрушит бомбы.
— Вакуум не повредит бомбам. Не морочьте голову.
— Лучше посоветуйтесь с майором Морганом. Вакуум не повредит им, но мгновенное снижение давления в результате взрыва разрушит все цепи.
Полковник не был специалистом по бомбам, он затих на несколько минут. Джонни продолжал работать.
Наконец Тауэрс заговорил:
— Далквист, это была наглая ложь. Я проверил у майора Моргана. Даю вам шестьдесят секунд, чтобы вы надели скафандр, если он снят. Я намерен взорвать дверь.
— Нет, вы этого не сделаете! — крикнул Джонни. — Вы когда-нибудь слышали об управлении «мертвой рукой»?
Теперь надо быстро найти противовес и ремень!
— Что вы имеете в виду?
— Я приспособил номер семнадцать, чтобы взорвать вручную. Но я устроил так, что бомба не взорвется, пока я держусь за ремень. Если же со мной что-нибудь случится, все взлетит в воздух! Вы находитесь примерно в пятидесяти футах от центра взрыва. Подумайте об этом!
На миг наступила тишина.
— Я вам не верю!
— Нет? Спросите Моргана. Он поверит. Он может проверить это на телевизионном экране. — Джонни привязал пояс от своего комбинезона к концу линейки.
— Вы сказали, что ваша телекамера испорчена.
— Я соврал. Теперь я докажу вам это. Пусть меня вызовет Морган.
Вскоре на экране появилось лицо майора Моргана.
— Лейтенант Далквист?
— Эй, Вонючка! Подожди секунду!
С большой осторожностью Далквист сделал последнее соединение, продолжая держать в руке линейку. Все так же осторожно он скользнул рукой по ремню и, зажав в руке его конец, сел на пол, вытянул руку и включил телевизионный экран.
— Ты меня видишь, Вонючка?
— Вижу, — ответил Морган сухо. — Что это за вздор?
— Маленький сюрприз, который я вам приготовил.
Джонни начал объяснять все: какие цепи он выключил, какие закоротил, как он временно приспособил механическое сцепление, — все в точности, как было на самом деле. Морган кивнул.
— Это блеф, Далквист. Я уверен, что ты не разъединил цепь «К». У тебя не хватит духу взорвать себя.
Джонни коротко рассмеялся.
— Разумеется, нет. Но в этом вся прелесть. Я не могу взлететь, пока я жив. Если ваш грязный босс, экс-полковник Тауэрс, взорвет дверь, я буду мертв, и бомба взорвется. Мне будет уже все равно, но ему — нет. Скажи это Тауэрсу.
Он выключил передатчик. Вскоре Тауэрс снова заговорил через громкоговоритель:
— Далквист?
— Я вас слушаю.
— Вам нет никакой надобности губить свою жизнь. Выходите, и вы получите отставку с сохранением полного жалованья. Вы сможете вернуться к вашей семье. Обещаю вам.
Джонни был взбешен.
— Оставьте мою семью в покое!
— Подумайте о них, Далквист.
— Замолчите. Идите назад в вашу дыру. Мне хочется почесаться! И может случиться так, что вся эта лавочка обрушится вам на голову!
2
Джонни вздрогнул и выпрямился. Хоть он и задремал, его рука не отпустила ремень: у него мурашки пробежали по спине, когда он подумал о том, что могло произойти.
Может быть, ему следует обезвредить бомбу и положиться на то, что они не посмеют его вытащить? Но шея изменника Тауэрса уже в петле, он способен рискнуть. Если бы он это сделал, а семнадцатая была обезврежена, Джонни был бы мертв и Тауэрс завладел бы всеми бомбами. Нет, он уже зашел слишком далеко и ради нескольких минут сна не допустит, чтобы его девочка выросла при военной диктатуре.
Он услышал потрескивание гейгеровского счетчика и вспомнил, что использовал ограничительный контур. Радиоактивность в помещении, наверное, все увеличивается, может быть, еще от того, что разбиты «мозговые» цепи — ведь приборы, несомненно, радиоактивны: они достаточно долго пробыли близко к плутонию. Он вынул из кармана контрольную пленку.
Темная зона распространилась в сторону красной черты.
Джонни сунул пленку обратно. «Лучше найди выход из тупика, приятель, — сказал он себе, — или будешь светиться, как циферблат часов на ночном столике!» Это была чистая риторика — зараженная живая ткань не светится, она просто медленно умирает.
Телевизионный экран снова зажегся, появилось лицо Тауэрса.
— Далквист? Я хочу поговорить с вами.
— Проваливайте!
— Надо признать, вы поставили нас в неприятное положение.
— Неприятное? Черт, я заставил вас остановиться.
— На время. Я принимаю меры, чтобы достать другие бомбы.
— Вы лжец!
— Но вы нас задерживаете. Я хочу сделать вам предложение.
— Оно меня не интересует.
— Погодите. Когда все это кончится, я буду главой Всемирного правительства. Если вы станете сотрудничать со мной, даже теперь, после всего, что вы натворили, я сделаю вас главой администрации.
Джонни грубо посоветовал Тауэрсу, что ему следует сделать со своим предложением.
— Не будьте идиотом, — прошипел Тауэрс, — что вы выиграете, если умрете?
— Какой же вы негодяй, Тауэрс! Вы говорили о моей семье. Уж пусть лучше они умрут, чем будут жить под властью такого копеечного Наполеона, как вы. Ну а теперь убирайтесь — мне надо кое о чем подумать.
Тауэрс выключил телепередатчик. Джонни снова достал свою пленку. Затемненная часть как будто не увеличилась, но настойчиво напоминала, что пора уходить. Он испытывал голод и жажду — и не мог же он вечно оставаться без сна! Четыре дня потребуется, чтобы прислать корабль с Земли, раньше этого ему нечего ожидать спасения. А он не проживет четырех дней: как только затемнение распространится за красную черту, наступит смерть.
Его единственный шанс — разрушить бомбы настолько, что их нельзя будет восстановить, и выбраться отсюда до того, как пленка затемнится еще сильнее.
Он прикинул, как это сделать, затем взялся за работу. Повесил груз на ремень, привязал к нему шнур. Если Тауэрс взорвет дверь, он дернет ремень, прежде чем умереть.
Существовал простой, хотя и опасный способ уничтожить бомбы настолько, что Лунная База не сможет их восстановить.
Сердцевину бомбы составляли два полушария из плутония, их плоская поверхность была гладко отполирована, чтобы сделать возможным полное соприкосновение: только в таком случае может быть вызвана цепная реакция, от которой зависит атомный взрыв.
Джонни начал разбивать первую бомбу на части.
Ему пришлось отбить четыре массивных выступа, затем расколоть стеклянную оболочку вокруг внутренней аппаратуры. После этого бомба легко распалась. Наконец перед ним лежали два блестящих, гладких как зеркало полушария.
Удар молотком — и одно из них перестало быть столь совершенным… Еще удар, и второе полушарие треснуло, как стекло.
Несколько часов спустя Джонни, смертельно усталый, вернулся к подготовленной к взрыву бомбе. Заставляя себя оставаться спокойным, он с чрезвычайной осторожностью обезвредил ее. Вскоре два ее серебристых полушария тоже были приведены в негодность. Теперь в погребе больше не оставалось ни одной исправной бомбы. А вокруг на полу были разбросаны огромные богатства в виде самого ценного, самого ядовитого и самого смертоносного металла из ныне известных.
Джонни посмотрел на эти разрушения.
— Скорей в скафандр и прочь отсюда, малыш! — проговорил он вслух. — Интересно, что теперь скажет Тауэрс?
Он направился к полке, чтобы повесить молоток. Когда он проходил мимо гейгеровского счетчика, тот бешено затрещал. Гейгеровский счетчик вряд ли реагирует на плутоний, но вызванная плутонием радиоактивность на него действует. Джонни посмотрел на молоток, затем поднес его к гейгеровскому счетчику. Счетчик взревел.
Джонни отбросил молоток и поспешил обратно к своему скафандру.
Когда он поравнялся со счетчиком, тот снова бешено затрещал.
Джонни остановился.
Вытянув руку, он приблизил ее к счетчику. Щелканье превратилось в рев. Не двигаясь с места, Джонни сунул руку в карман и вытянул свою пленку.
Она была вся черная, из конца в конец.
3
Губительные частицы, проникая в тело человека, быстро достигают костного мозга. Тут уж ничто не поможет — жертва обречена. Нейтроны, излучаемые плутонием, устремляются сквозь тело, ионизируя ткань, превращая атомы в радиоактивные изотопы, разрушают и умертвляют его. Роковая доза ничтожна мала — массы в десятую часть крупинки столовой соли более чем достаточно, она может проникнуть через ничтожную царапину. Во времена исторического «Манхэттенского проекта» немедленная ампутация рассматривалась как единственно возможный способ оказания первой помощи.
Джонни все это знал, но это уже не тревожило его. Он сидел на полу, курил сигарету и думал. В голове Джонни проносились события его долгой вахты.
Он выпустил струю дыма на счетчик и невесело усмехнулся, услышав, как счетчик ответил усиленным треском. Теперь даже дыхание его было «горячим» — углерод, наверное, превратился в радиоактивный изотоп, углерод 14, и выделяется из его крови как двуокись углерода. Впрочем, теперь это не имеет значения.
Сдаваться уже не было никакого смысла, да ему и не хотелось доставлять Тауэрсу такое удовольствие — он закончит свою вахту именно здесь. Кроме того, пусть они думают, будто одна бомба готова к взрыву, это помешает им захватить сырье, из которого изготовляются бомбы. Это может в конце концов сыграть решающую роль.
Без удивления он принял тот факт, что не чувствует себя несчастным. Ему было приятно, что он не испытывает более никакой тревоги. Он не ощущал боли и даже не испытывал голода. Физически он чувствовал себя все еще хорошо. В душе его был покой. Но он был мертв — он знал, что уже мертв, хотя еще некоторое время был в состоянии ходить и дышать, видеть и чувствовать.
Джонни не испытывал тоски. Он не был одинок, его окружали друзья: мальчик, затыкающий пальцем отверстие в дамбе; полковник Боуи, слишком обессиленный, чтобы двигаться самому, но требующий, чтобы его перевезли через линию фронта; умирающий капитан «Чесапика» все с тем же бессмертным вызовом на устах; Роджер Янг, всматривающийся во мрак. Они собрались вокруг него в темном бомбовом погребе.
И, разумеется, тут была Эдит. Она была единственная, чье присутствие он ощущал всегда. Джонни хотелось бы более ясно видеть ее лицо. Она сердится? Или она гордится им и довольна?
Она гордится, хоть и несчастна, — теперь он видит ее лучше и даже чувствует прикосновение ее руки.
Он сидел очень тихо. Сигарета догорала, обжигая кончики его пальцев. Он сделал последнюю затяжку, снова выпустив дым прямо на счетчик, и смял окурок. Это была его последняя сигарета. Он собрал несколько окурков, скрутил еще одну из бумажки, найденной в кармане, осторожно закурил ее и уселся поудобнее, ожидая, когда снова покажется Эдит. Он был счастлив.
Он все еще сидел, прижимаясь к корпусу бомбы; последняя его сигарета лежала погасшая возле него, когда вновь ожил громкоговоритель.
— Джонни? Эй, Джонни! Ты меня слышишь? Это Келли. Все кончено. Прибыл «Лафайет», и Тауэрс пустил себе пулю в лоб. Джонни! Ответь мне!
…Когда они отворили наружную дверь, первый из вошедших держал впереди себя на длинном шесте гейгеровский счетчик. Он остановился на пороге и быстро попятился назад.
— Эй, начальник, — позвал он. — Лучше достаньте носилки, а заодно уж — и свинцовый гроб…
«…Четыре дня понадобилось маленькому кораблю и его эскорту, чтобы достигнуть Земли. Четыре дня, в продолжение которых все люди на Земле ожидали его прибытия. В течение девяноста шести часов были отменены все обычные телевизионные программы — вместо них передавалась бесконечная панихида: похоронный марш из «Саула», тема «Валгаллы», «Возвращаемся на родину» и песня Лунного Дозора «Покидаем орбиту».
…Девять кораблей приземлились в ракетном порту Чикаго. Радиоуправляемый трактор-манипулятор вытащил гроб из маленького корабля; после этого корабль снова заполнили горючим и, выбросив его за пределы Солнечной Системы, взорвали, чтобы он никогда не мог послужить менее возвышенной цели.
…Панихида продолжалась, пока гроб везли в городок в штате Иллинойс, где родился лейтенант Далквист. Там гроб был поставлен на пьедестал, окруженный барьером, переступать который было небезопасно. В карауле была космическая гвардия — винтовки к ноге, с опущенными головами. Толпа людей стояла вокруг. А панихида все продолжалась.
…Бесчисленные цветы увяли, и прошло много-много времени до того, пока свинцовый гроб заделали в белый мрамор. Такой вы и видите эту могилу сегодня».
