ГЛАВА 8
Всего лишь час спустя шаттл уже нес меня в Окленд. За время пути можно было подумать о том, что я натворила.
А ведь целых три месяца — со времени моего памятного разговора с Боссом — я впервые в жизни была так спокойна! Тогда он сказал мне, что я «такой же человек, как праматерь Ева», и что я могу любому встречному-поперечному спокойно заявить, что я — искусственница, и никто мне не поверит.
Босс был почти прав. Но он не предполагал, что мне придет в голову кому-нибудь доказывать — доказывать, что я «нечеловек» по новозеландским законам.
Первым моим порывом было потребовать, чтобы меня выслушали на общем семейном совете — но это было бесполезно. Мое дело уже явно было решено шестью голосами против… одного? Нет, против нуля…
Но я даже в дом не вошла. Тот телефонный звонок Аните, когда мы с ней были в Ботаническом саду, означал, что мои личные вещи упакованы и переданы в бюро забытых вещей на станции шаттлов.
Но и тогда я могла настаивать на том, чтобы было проведено семейное голосование, вместо того чтобы принимать на веру слова Аниты — прямо скажем, оскорбительные. Но зачем? Пытаться победить в споре? Доказать свою правоту? Всего за пять секунд мне стало ясно, что все сокровища, которыми я обладала, мне больше не принадлежат. Они растаяли, как тает радуга в небе, лопнули как мыльный пузырь — я больше не была «своей». У меня не было теперь детей, с которыми я могла резвиться на полу. Ничего не было.
Я думала об этом без слез, с тоской и горечью и даже не обратила внимания на то, как «благородно» поступила Анита: по условиям контракта в случае его нарушения я должна была выплатить семье кругленькую сумму. Было ли нарушением контракта то, что я оказалась «нечеловеком»? Было или нет — несмотря на то что все годы я аккуратно выплачивала свой пай? С одной стороны, если я уходила из семьи, они должны были выплатить мне как минимум восемнадцать тысяч новозеландских долларов, но, с другой стороны, я еще не только не успела выплатить полностью свой пай, но осталась должна почти вдвое больше, чем выплатила.
Но они повели себя «благородно» — если я была согласна быстро и тихо убраться подальше, они не собирались взыскивать с меня недостающую сумму. Непонятно было, правда, что произойдет, если я не соглашусь уехать и закачу публичный скандал.
Но я уехала.
Мне не нужно было идти к психиатру, чтобы он объяснил мне, что я сама себе сделала плохо. Это я поняла сразу, как только Анита объявила мне приговор. Был вопрос поважнее — зачем я сделала это?
Не из-за Эллен — и не стоило себя обманывать. Нет, не из-за нее. Как раз наоборот — теперь я была лишена какой бы то ни было возможности ей помочь.
Зачем же я сделала это?
Разозлилась.
Другого ответа я найти не могла. Да, разозлилась на весь род человеческий за то, что они считали, что я — не человек, что ко мне нельзя относиться как к равной. Мне снова дали понять, что я — второго сорта, что люди наделены привилегиями только потому, что они рождены, а я — нет.
Меня принимали за человека, и меня это устраивало — я получала те самые привилегии, но это не избавляло меня от ненависти к самой системе. Злость давит все сильнее, когда ее не можешь выразить. Настал день, когда мне стало более важно понять, станет ли моя человеческая семья принимать меня такой, какая я есть, — меня, искусственницу. Это стало важнее, чем старания любой ценой сохранить зыбкое семейное счастье.
И я поняла. Никто из них не вступился за меня — точно так же, как никто из них не вступился за Эллен. Пожалуй, я поняла это гораздо раньше — уже тогда, когда встала на защиту Эллен. Но в своем подсознании я разбираюсь плохо — это темный чулан, но, если верить Боссу, именно там и протекает мое настоящее мышление.
Я добралась до Окленда слишком поздно, чтобы успеть на дневной рейс полубаллистического корабля до Виннипега. Купив билет на следующий день, я задумалась, куда девать почти сутки, и сразу вспомнила о своем кудрявом ухажере — капитане Торми. Судя по тому, что он мне говорил, шансов на то, что он в городе, один из пяти. Но все-таки в его квартире остановиться было бы приятнее, чем в гостинице. Я отыскала терминал-автомат и набрала его код.
Вскоре загорелся экран, на котором появилась довольно хорошенькая молодая женщина.
— Привет! — улыбнулась она. — Это Торчи. Кто говорит?
— Я — Мардж Болдуин, — ответила я. — Наверное, я ошиблась номером. Я ищу капитана Торми.
— Нет, ты попала правильно, малышка. Подожди, я сейчас позову его.
Она исчезла с экрана, и я услышала, как она кричит:
— Эй, бабник! Там тебе звонит прехорошенькая девочка! Знает твое настоящее имя.
Когда она снова возникла на экране и прошлась по комнате, я заметила, что она по пояс голая. Она ушла в глубь комнаты, и я разглядела, что она совсем голая. Фигура у нее была — что надо. Может быть, бедра немного широковаты, но зато ноги были длинные и стройные, талия тонкая, а грудь почти такая же, как у меня, а я на свою не жалуюсь.
Я тихо проклинала себя. Я прекрасно понимала, зачем позвонила капитану — чтобы забыть троих неверных мужчин в объятиях четвертого. Найти-то я его нашла, но, увы, было ясно, что он занят.
Наконец он появился на экране. Одет он был весьма символически — в лава-лава. Он был удивлен, но узнал меня.
— А… Мисс… Болдуин? Вот это да! Нет слов! Где вы?
— В порту. Решила позвонить вам, поздороваться и… попрощаться.
— Не двигайтесь с места. И не дышите! Семь секунд — только рубашку и штаны надену — и буду рядом с вами.
— Да нет, капитан, не стоит. Я ведь так просто позвонила. Просто я снова улетаю.
— Куда вы летите? Когда рейс?
Будь я проклята! Будь я трижды проклята — соврать я не приготовилась. Ну да ладно — правда иногда лучше плохо подготовленного вранья.
— Я возвращаюсь в Виннипег.
— Ага! Ну, значит, вы видите перед собой своего пилота. У меня рейс как раз завтра в полдень. Быстренько объясните мне, где вы находитесь, и я заберу вас… ну, минут через сорок, если быстро поймаю такси.
— Капитан, вы очень милы, но, по-моему, вы просто с ума сошли. Похоже, у вас уже есть с кем время провести. Мне ответила молодая дама — Торчи.
— «Торчи» — это не имя, это ее сущность. Это моя сестра Бетти из Сиднея. Она здесь бывает, когда приезжает в Окленд. Ну я же вам рассказывал.
Он откинул голову и крикнул:
— Бетти, поди сюда. Только оденься и не груби!
— Да вроде поздно уже одеваться-то, — пробурчала она, улыбаясь мне через его плечо и пытаясь завернуться в лава-лава. Обращалась она с ним неумело, и я подумала, что, пожалуй, она не слишком часто им пользуется.
— Ой, да ну его к черту, — выпалила она, кидая лава-лава на пол. — Вечно мой братец пытается приучить меня к хорошим манерам! Муж уже отказался. Послушай, малышка, я слышала, что ты сказала. Я действительно его замужняя сестра. Но если ты собираешься за него замуж, тогда я — его невеста. Собираешься?
— Нет.
— Отлично. Тогда получай его. Я пойду готовить чай. Ты что выпьешь? Джин или виски?
— То, что пьете вы и капитан.
— Ему ничего нельзя — он улетает меньше чем через сутки. А мне и тебе можно напиться в стельку.
— Выпью то же, что и вы. Все, что угодно, только не хемлок.
Потом я убедила Яна, что мне проще поймать такси в порту, чем ему мотаться за мной.
Проспект Локсли, дом номер семнадцать — новый многоэтажный дом, квартиры с повышенной степенью защиты. У меня было впечатление, что я попала не в квартиру и не в дом, а в космический корабль. Бетти обняла и расцеловала меня, и стало ясно, что она уже успела выпить до моего приезда, а мой кудрявый кавалер обнял и расцеловал меня, и стало ясно, что он не выпил ни капли, но собирается в самом ближайшем будущем затащить меня в постель. Он ни слова не спросил меня о моих мужьях, а я была готова говорить о чем угодно, только не о моей семье — моей бывшей семье. Мы с Яном отлично поняли друг друга.
Пока мы вели эту молчаливую беседу, Бетти вышла из комнаты и вернулась с красным лава-лава.
— У нас нынче официальная чайная церемония. Поэтому давай-ка вылезай из своей уличной одежонки и облачайся в лава-лава, моя радость.
Чья это идея, интересно — его или ее? Ее, решила я, долго не задумываясь. Ян был прост, как апельсин. А Бетти — явная хулиганка. Мне было все равно, потому что все шло именно так, как мне хотелось. На самом деле, босые ноги порой выглядят не менее неприлично, чем обнаженная грудь. А женщина, одетая в лава-лава, выглядит куда более неприлично, чем совсем голая. Все шло так, как мне хотелось. В конце концов, если уж мне станет невмоготу и нужно будет избавиться от патронажа сестрицы, Ян будет на моей стороне. Пока было похоже, что билеты тут продает Бетти. Я не возражала.
Я напилась в стельку.
Как это произошло и что я творила, я не помнила, но на следующее утро я проснулась в кровати с мужчиной, который явно не был Яном Торми.
Несколько минут я лежала, не шевелясь, и смотрела, как он храпит, продираясь сквозь дебри своего затуманенного джином сознания и пытаясь понять, кто же это такой. Вообще я всегда считала, что женщина должна быть представлена мужчине, прежде чем лечь с ним в постель. Интересно, нас познакомили или нет?
Постепенно я начала припоминать. Его зовут… профессор Федерико Фарнезе, а дома — Фредди или Чабби-толстячок. Ну, не такой уж он был толстый. Немного полноватый — наверное, от сидячей работы. Муж Бетти, свояк Яна. Я его помнила весьма смутно, а уж вспомнить, когда он появился и почему его не было сначала… нет, не помнила.
Когда я поняла, кто он такой, я уже не была так удивлена, почему провела с ним ночь (похоже, все-таки провела!). Вечером я была в таком состоянии, что была способна кинуться на любого мужчину. Но одно не давало мне покоя: неужели я изменила хозяину с другим? Невежливо, Фрайди, неприлично.
Я еще покопалась в воспоминаниях. Нет, все-таки один раз как минимум я ответила Яну на его гостеприимство. К собственному большому удовольствию, а если верить ему — то и к его удовольствию тоже. А потом… действительно, изменила, но по его просьбе. Нет, это не было неблагодарностью по отношению к хозяину. Он был так добр ко мне — именно настолько, чтобы я могла забыть оскорбление, нанесенное мне шайкой расистов во главе с Анитой.
И потом — похоже, моему хозяину был весьма на руку приезд родственника. Точно! Нет ничего удивительного в том, что эмоционально возбужденной женщине могли для успокоения потребоваться старания второго мужчины — но как произошла передача меня из рук в руки, я, убей меня бог, вспомнить не могла. В конце концов я решила не морочить себе голову.
Фредди перестал храпеть и открыл глаза. Он зевнул, потянулся, потом увидел меня. В первое мгновение он удивился, но улыбнулся и потянулся ко мне. Я ответила ему на улыбку и объятия и уже была готова к большему, как вдруг открылась дверь, и в спальню вошел Ян.
— Доброе утро, Мардж. Фредди, мне очень жаль, но у меня уже такси у подъезда. Мардж пора вставать и одеваться. Мы уезжаем.
Фредди не отпустил меня. Он блаженно улыбнулся и проговорил нараспев:
— Дети, в школу собирайтесь, петушок пропел давно!.. Капитан, ты вечно поражаешь меня своей пунктуальностью. Когда тебе нужно быть на месте? Ты же взлетаешь в полдень?
— Да, но…
— Ну а Хелен — тебя же Хелен зовут, моя прелесть? — будет у ворот порта через полчаса — уж я об этом позабочусь.
— Фред, мне не хотелось бы занудствовать, но ты же знаешь, как у нас кеб трудно поймать — на это уйдет час, не меньше. А я уже поймал.
— Что правда — то правда. Кебмены нас не жалуют — их лошадки не любят взбираться на наш холм. Вот именно поэтому, дорогой своячок, я еще с вечера нанял резвую кобылку. Она сейчас стоит себе у швейцара в стойле и подкрепляется кукурузой — набирается силенок перед поездкой. Швейцар, которому я вчера сунул хорошую взятку, сказал, что, как только я позвоню, он тут же запряжет лошадку и подгонит прямо к подъезду. Так что я подброшу Хелен к порту без двадцати девяти двенадцать. Клянусь жизнью!
— Своей, надеюсь — не моей?
— Что сказал, то сказал.
— Ну ладно, Мардж, ты-то что скажешь?
— Ой, я даже не знаю… Но вроде бы все в порядке, а? Мне как-то совсем не хочется прямо сейчас выпрыгивать из постели. Но и опоздать на твой корабль мне тоже не хотелось бы.
— Не опоздаешь. Фредди — мужик надежный. Не похож с виду, а так — надежный. Только трогайся отсюда не позже одиннадцати, тогда и пешком успеешь, в крайнем случае. Я могу придержать твое место после контрольного времени: у меня есть на то право капитана. Ну ладно, прошу прошения, я пошел, а вы продолжайте заниматься, чем занимались.
Он взглянул на перстень-часы.
— Сейчас девять. Пора!
— Эй, поцелуй меня на прощание!
— Зачем? Мы же увидимся на корабле. А в Виннипеге — ты моя гостья.
— Поцелуй меня немедленно или я точно опоздаю на корабль!
— Тогда оторвись от этого жирного римлянина и смотри не запачкай мою чистую форму!
— Вот уж не надейся, старик. Я сам поцелую Хелен — за тебя.
Но Ян наклонился и нежно поцеловал меня — и форму его я не запачкала. Потом он чмокнул Фредди в лысину и сказал:
— Ну все, пока, развлекайтесь, братцы. Только подвези ее вовремя. Пока.
Тут в дверь заглянула Бетти. Ян молча сгреб ее одной рукой и увел.
Я повернулась к Фредди. Он сказал:
— Хелен, приготовься!
(Кстати, почему «Хелен»? Это он сам выдумал, что меня так зовут, или я ему по пьянке так представилась?)
Я ответила на его призыв, радостно думая о том, что Ян, Фредди и Бетти оказались как раз той компанией, которая нужна была бедняжке Фрайди, чтобы забыть хоть на сутки о тех лицемерах пуританах, с которыми я прожила столько лет.
Вошла Бетти и внесла чай. Мне показалось, что последняя фраза Фредди предвещала ее приход. Она села в «лотос» на кровати и присоединилась к нам. Потом мы все встали и позавтракали. Я съела овсянку со сливками, потом два свежайших яйца, кусок кентерберийской ветчины, порцию жареной картошки, горячие тостики с клубничным джемом и апельсин. Все это было запито крепким чаем с молоком и сахаром. Знаете, если бы весь мир завтракал так, как это делают в Новой Зеландии, наверное, в нем давно б уже не было никаких политических конфликтов!
Фредди к завтраку завернулся в лава-лава, а Бетти не стала одеваться. Я последовала ее примеру. Воспитанная в приюте, я была лишена возможностей в тонкости изучить этикет людей, но одно я усвоила четко — женщина должна одеваться — или раздеваться — так, как хозяйка дома. Не скажу, чтобы я так уж привыкла разгуливать голышом при людях, но с Бетти это выходило как-то само собой. Мне было интересно узнать, как бы она себя повела, если бы узнала, что я — не человек. Выгнала бы? Вроде бы не должна, но проверять мне не хотелось, чтобы не испортить такой восхитительный завтрак.
Фредди доставил меня в зал ожидания в одиннадцать двадцать, послал кого-то к Яну, чтобы тот выписал для меня пропуск. Когда я оказалась в салоне, Ян пристегнул меня ремнями к креслу и тихо поинтересовался:
— Скажи честно, ведь тебе тогда не нужна была моя помощь?
— Нет, — созналась я. — Я соврала. Но мне было очень приятно.
— Мы в Виннипеге неплохо проведем время. Я успел позвонить Жанет и сказал, что ты обедаешь с нами. А она велела сказать тебе, что ты и завтракать будешь с нами. Она считает, что глупо улетать из Виннипега посреди ночи, — знаешь, у нас там такие сволочи эмигранты, что могут на месте пристрелить за здорово живешь.
— Ну, это мы с ней обсудим, когда доберемся.
(Ах, капитан, капитан, а кто же мне с ясными глазами говорил, что никогда не женится, потому что всюду летает, как странствующий альбатрос? Интересно, сам-то ты помнишь об этом? Что-то не похоже…)
— Все будет нормально. Жанет не доверяет моему мнению о женщинах: она считает, что я тупой солдафон и страдаю предрассудками. Но зато она доверяет' Бетти, а Бетти ей уже позвонила. Жанет знает Бетти больше, чем меня, — они жили вместе в Мак-Гилле. Там я познакомился с Жанет, а Фредди — с сестренкой. Мы дружно развлекались. Эх, времечко было!
— Бетги такая милая! Жанет похожа на нее?
— И да и нет. Жанет была вожаком нашей компании. Прости, но мне пора притвориться капитаном. На самом деле этот оловянный гроб ведет компьютер, а как — это я собираюсь выяснить на следующей неделе.
Он ушел.
После оздоровительного катарсиса — пьяной сатурналии с Яном, Фредди и Бетти — я могла более трезво подумать о своей бывшей семье. Неужели меня правда обманули?
Я ведь подписала этот идиотский контракт добровольно и последнее предложение видела прекрасно, но никогда не думала, что до этого дойдет. За что же я платила — за секс?
Нет, Яну я сказала правду. Секс есть везде. Я платила за счастье, за радость быть своей среди своих. За то, чтобы быть членом семьи, — особенно за такие маленькие радости, как переодевание обмочившихся детишек, мытье посуды и игры с котятами и щенками. Да-да, кошка Подножка для меня всегда была важнее Аниты, хотя я даже думать об этом себе не позволяла. Я старалась любить их всех, пока вспышка — катастрофа с Эллен — не залила светом кое-какие темные углы.
Теперь так… Я точно знала, сколько дней провела в семье — бывшей семье. Простая арифметика говорила, что стоимость моей комнаты и пропитания обошлась мне за время моих коротких отпусков больше четырехсот пятидесяти новозеландских долларов в день.
Цена высока даже для шикарного курорта — а ведь семье мое пребывание стоило раз в сорок меньше. На каких финансовых условиях присоединились к семье в свое время остальные члены, я не знала.
Может быть, Анита, понимая, что мужчины от меня без ума, и зная, что дома я жить не стану, потому что не могу оставить работу, решила привязать меня к семье на условиях, выгодных для семьи, — то есть для Аниты? Трудно сказать. Я так мало знала о семейной жизни людей, что не могла судить об этом — не могла даже теперь.
Но одному я научилась — меня удивил Брайен тем, что отвернулся от меня в одночасье. Я считала его старшим, более мудрым, самым добрым в семье — тем, кто поймет и примет меня такой, какая я есть.
Может, он и смирился бы с этим, если бы я не избрала такой откровенный способ демонстрации своих способностей?
Да, я подвергла его страшному унижению — предложила помериться с ним силой. А такое унижение не в силах снести ни один мужчина. Я задела его мужское самолюбие.
Если не собираешься убить мужчину немедленно, никогда не бей его между ног. Даже символически. А может, именно символически — не бей!
