Завтракала я в гордом одиночестве (Анна и Голди почему-то не появились) и, как следствие, быстро. Когда у меня нет компании, я не сижу за едой подолгу. Только я успела дожевать последний кусочек и встать из-за стола, как из системы внутреннего радиовещания донесся голос Анны:

«Внимание! Пожалуйста, внимание! Мне выпала печальная обязанность с прискорбием сообщить вам, что ночью скончался наш директор. Согласно его завещанию, гражданской панихиды не будет. Тело было кремировано. В девять ноль-ноль в конференц-зале состоится собрание, посвященное решению дел компании. Присутствие всех обязательно. Просьба не опаздывать».

Все оставшееся до начала собрания время я проревела у себя в номере. Почему? Наверное, мне было жалко себя. Босс бы это определил именно так. Он себя никогда не жалел, и меня никогда не жалел, и много раз ругал меня за жалость к себе. «Жалость к себе, — говорил он, — самый деморализующий из пороков».

И все равно мне было так жалко себя, так жалко! И его было жалко… А я все время грубила ему — с тех самых пор, когда он взял меня к себе на работу, сделал свободной гражданкой, а я от него убежала… Теперь мне было так стыдно, что я все время дерзила ему, грубила, обзывала по-всякому: вслух и про себя…

Я плакала и вспоминала разное. Например, Боссу всегда не нравилось, когда я расслаблялась, не могла выразить собственного мнения. Он должен был быть таким, каким был, и я должна была быть такой, какой была, и мы прожили годы бок о бок и никогда даже рукой не коснулись друг друга. Для Фрайди это рекорд.

Я думала, знал ли он, как мне хотелось много лет назад, когда я только начала у него работать, порой подойти к нему, обнять, приласкать. Наверное, он не знал. Наверное, хотя я его и за руку никогда не держала, все эти годы он был моим единственным отцом.

Большой конференц-зал был наполнен до отказа. Даже половины этих людей я не встречала в столовой — некоторые лица были мне совсем незнакомы. По-видимому, некоторые сотрудники были срочно вызваны из самых разных мест, с заданий, а может быть, даже не все успели прибыть. За столом на возвышении сидела Анна, а рядом с ней — совершенно незнакомая женщина. На столе перед Анной были сложены папки с бумагами, стоял небольшой переносной терминал, лежали прочие секретарские принадлежности. Незнакомка была примерно одного возраста с Анной, но рядом с ней, такой родной и теплой, выглядела как противная, строгая классная дама.

В две секунды десятого дама постучала ладонью по столу.

— Тише, пожалуйста! Меня зовут Рода Вейнрайт, я исполнительный вице-директор этой компании и главный советник покойного доктора Болдуина. Следовательно, теперь на меня возложены обязанности директора, и я ответственна за решение вопросов, связанных с роспуском компании. Все вы знаете, что каждый из вас работал в компании по личному контракту, заключенному с покойным доктором Болдуином…

Разве я когда-нибудь подписывала какой-нибудь контракт? Но еще больше меня поразило «покойный доктор Болдуин». Неужели так звали Босса на самом деле? Как могло случиться, что именно его фамилия вошла в мой самый частый псевдоним? Он выбрал ее для меня? Это было так давно…

— …следовательно, теперь все вы — свободные агенты. Наша организация — элитарная, и доктор Болдуин не без оснований считал, что любая свободная компания в Северной Америке будет рада принять на работу каждого из вас после его смерти. Агенты по найму будут работать в каждом из малых залов и в вестибюле. Сейчас мы будем вызывать вас по одному — вы должны получить свои конверты и расписаться. Потом вам следует немедленно открыть их и ознакомиться с содержанием, но не стойте — повторяю — не стойте у этого стола и не отвлекайте меня никакими разговорами. Если возникнут какие-то вопросы, вам следует подождать, пока все получат свои конверты. Пожалуйста, не забывайте, я не спала всю ночь.

Что, вот так сразу взять и пойти на работу в какую-то другую компанию? Нужно ли это было мне? Как у меня с деньгами? Я совсем без денег? Наверное. У меня было только то, что осталось от суммы, выигранной в идиотской лотерее, но большую часть этих денег я, скорее всего, задолжала Жанет. Я погрузилась в подсчеты.

Кто-то позвал меня по имени.

Это была Рода Вейнрайт, усталая и раздраженная.

— Поторопитесь, мисс Фрайди. Вот ваш конверт, и распишитесь вот здесь в получении. Потом отойдите в сторонку и ознакомьтесь с содержимым.

Я заглянула в ведомость.

— Вот проверю — и распишусь.

— Мисс Фрайди! Вы задерживаете всех остальных!

— Я отойду в сторонку. Но расписываться не стану, пока не удостоверюсь, что содержимое конверта соответствует тому, что указано в ведомости.

— Все в порядке, Фрайди, — устало и укоризненно проговорила Анна. — Я сама проверяла.

— Спасибо, — ответила я. — Только я предпочитаю к подобным вещам относиться так, как ты относишься к секретной документации: люблю все видеть своими глазами.

Эта сучка Вейнрайт была, похоже, готова сжечь меня заживо в кипящем масле, но я все-таки сделала, как решила: отошла на пару метров в сторону и просмотрела содержимое конверта: три паспорта на три разные фамилии, набор удостоверений личности, прочие бумаги, каждая из которых соответствовала каждому из удостоверений, и чек на имя Марджори Фрайди Болдуин, зарегистрированный в Церерско-Южноафриканском акцептном банке на сумму, приравненную к 297,3 грамма золота 999-й пробы. Еще больше, чем чек, меня удивил еще один документ, лежавший в конверте. Это было свидетельство об удочерении ребенка женского пола Фрайди Джонс, получившей при удочерении имя Марджори Фрайди Болдуин. Удочерение произвели Харли М. Болдуин и Эмма Болдуин. Свидетельство было выдано в г. Балтиморе, штат Мэриленд Атлантического Союза. Ни слова о приюте Ландштайнера или институте Джона Хопкинса, но дата была та самая — день, когда я покинула приют.

Еще там было два свидетельства о рождении. Первое — дубликат на имя Марджори Болдуин, уроженки Сиэтла, а второе — на имя Фрайди Болдуин, рожденной от матери Эммы Болдуин в Бостоне Атлантического Союза.

Оба документа были фальшивые, но вместе с тем совершенно надежные: Босс никогда и ничего не делал наполовину. Я подошла к столу и сказала:

— Все правильно, Анна, — и расписалась в ведомости.

Анна приняла у меня ведомость и прошептала:

— Увидимся позже.

— Договорились. Где?

— Найди Голди.

— Мисс Фрайди! Будьте добры, отдайте вашу кредитную карточку.

Это, конечно, Вейнрайт уняться никак не могла.

— ???

Хотя, конечно, все было правильно: после смерти Босса я больше не имела права пользоваться своей сент-луисской кредитной карточкой.

— Вот, возьмите.

Она протянула руку за карточкой. Но я отдернула руку.

— Нет, вы уж, будьте добры, проштампуйте ее, или чем вы там пользуетесь.

— Да прекратите вы, наконец! Я уничтожу вашу кредитную карточку вместе со всеми остальными, как только сверю номера.

— Госпожа Вейнрайт, если уж я должна сдать кредитную карточку, выданную на мое имя, то я требую, чтобы она была уничтожена у меня на глазах.

— Как вы упрямы! Вы что, никому не доверяете?

— Никому.

— Тогда вам придется подождать здесь, пока я закончу с остальными.

— О, вы ошибаетесь!

Полагаю, сент-луисский «Мастер Чардж» пользуется для изготовления карточек фенолово-стеклянным ламинатом. Карточки, во всяком случае, прочные, как и полагается кредиткам. Здесь, в штаб-квартире, я старалась не демонстрировать своих возможностей, но не потому, что это могло быть как-то не так воспринято, а чисто из вежливости. Но тут были особые обстоятельства. Я порвала карточку на четыре части и вручила ей кусочки.

— Я думаю, вы сумеете разобрать серию и номер.

— Ну и отлично! — буркнула она, сдерживаясь, как было видно, изо всех сил.

Я тоже с трудом скрывала раздражение. Только я успела повернуться к столу спиной, как она окликнула меня:

— Мисс Фрайди, вашу вторую карточку, будьте добры!

— Это какую такую карточку?

Интересно, подумала я, кого еще из дорогих моему сердцу друзей лишили этого предмета первой необходимости в нынешних условиях и оставили только с расчетным чеком и небольшой суммой наличных? Неужели Босс все так придумал?

— «Мастер… Чардж», калифорнийский филиал. Выданная в Сан-Хосе. Верните ее.

— Компания не имеет никакого права на эту карточку. Этот кредит я открыла сама, лично.

— Позвольте вам не поверить. Ваш кредит подкреплен Церерско-Южноафриканским акцептным банком — другими словами, нашей компанией, дела которой сворачиваются. Верните карточку.

— Вы ошибаетесь, госпожа советница. Это зарплату мы получаем через Церерско-Южноафриканский банк, а этот кредит мой личный. Это не ваше дело.

— Скоро узнаете, чье это дело! Ваш счет будет арестован.

— Вы рискуете, советница. Но если уж вам так хочется, пусть будет по-вашему. Будет судебный процесс, и вы останетесь босиком, уверяю вас. Советую вам проверить все как следует.

Чтобы не наговорить ей еще гадостей, я развернулась и ушла. Ей удалось так разозлить меня, что я даже на время забыла о смерти Босса.

Оглядев зал, я отыскала Голди. Она, судя по всему, уже получила свой конверт и ждала окончания собрания. Я поймала ее взгляд, и она указала мне на пустой стул рядом с собой.

— Анна сказала, чтобы я нашла тебя.

— Все правильно. Я заказала номер в отеле «Кабанья Хиатт» в Сан-Хосе для себя и Анны на ночь и предупредила, что нас, скорее всего, будет трое. Поедешь с нами?

— Прямо вот так, сразу? Ты что, уже вещи успела сложить?

И почему это меня так взволновало? Вещи? Мне-то что было складывать? Совсем немного. Багаж мой по-прежнему хранился в виннипегском порту, и не просто хранился, а, скорее всего, был арестован полицией. И валяться моим вещичкам там, пока не прояснятся дела Яна и Жанет.

— Я вообще-то собиралась сегодня здесь заночевать. Совершенно не ожидала, что все так повернется.

— В принципе все могут остаться здесь на ночь, но это не слишком приветствуется. Руководство — новое руководство — из кожи вон лезет, чтобы со всеми делами покончить сегодня. Ленч — последнее, чем нас тут покормят. Если кто-то задержится до вечера, то получит на обед холодные сэндвичи. Завтрака не будет вообще.

— О боже! Что-то не верится, чтобы Босс так хотел!

— Ну что ты, конечно, нет. Эта женщина… Понимаешь, у Босса был другой партнер, но он умер шесть недель назад. Но все это теперь уже не имеет значения. Едешь с нами?

— Наверное. Да. Только… поговорить, что ли, здесь с агентами по найму? Мне нужна работа.

— Не надо.

— Почему не надо, Голди?

— Я тоже ищу работу. Но Анна предупредила меня. Все агенты, которые работают здесь, связаны с этой… Вейнрайт. Если среди них есть приличные люди, мы сможем с ними связаться на бирже труда в Лас-Вегасе, без посредничества этой злобной черепахи. Я знаю, что мне нужно. Место старшей медсестры в полевом миссионерском госпитале. Все лучшие организации такого рода сконцентрированы в Лас-Вегасе.

— Может, и мне там повезет. Голди, а ведь мне никогда раньше не доводилось искать работу. Как-то я себя неловко чувствую.

— Не волнуйся. Все будет в порядке. Найдешь.

Три часа спустя, наспех съев ленч, мы стартовали в Сан-Хосе. Два автофургона сновали туда-сюда между «Пахаро» и Сан-Хосе. Вейнрайт торопилась поскорее избавиться от всех нас. У подъезда я заметила два дилижанса, оба груженные до отказа, запряженные шестерками лошадей. В одном из них сидел печальный папаша Перри. «Что же сделают с библиотекой Босса?» — подумала я, и мне стало до того горько и грустно… Теперь мне, в отличие от киплинговского Слоненка, никогда не суждено узнать, что едят крокодилы на обед… Звезд с небес я никогда не хватала, но всегда была страшно любопытна, и терминал, связанный с лучшими библиотеками мира, превратился за это время просто в неоценимое сокровище для меня.

Когда я увидела, чем нагружены дилижансы, я неожиданно кое-что вспомнила. Панический ужас охватил меня.

— Анна, кто был секретарем Босса?

— У него не было секретаря. Иногда я помогала ему, если это было нужно. Но такое бывало редко.

— Как же быть? У него был адрес моих друзей… Яна и Жанет Торми. Можно его раздобыть?

— Не знаю. Может быть, ты его найдешь вот тут. — С этими словами она вынула из сумочки конверт и подала мне. — Это попало мне в руки, поскольку мне уже давно был отдан приказ явиться к его личному терминалу, как только станет известно о его кончине. Наверняка это был секретный приказ, хотя он сам так не говорил. Я должна была стереть из памяти компьютера одну программу. Там было все личное. Этот адрес — личное дело?

— Очень личное.

— Значит, все стерто. Если только здесь ничего нет об этом.

На запечатанном конверте стояло одно-единственное слово: «Фрайди».

Анна добавила:

— Письмо должно было быть вложено в общий конверт, но я вынула его оттуда и оставила у себя. Эта подлюка читала все, что попадалось ей на глаза. Я поняла, что это — лично тебе от мистера Хромули. Теперь можно сказать: от доктора Болдуина. И я не собиралась оставлять письмо этой гадюке.

Анна тяжело вздохнула:

— Я работала с ней всю ночь. Но не убила ее. Сама не знаю почему.

— Ну, почему — это ясно, — объяснила Голди. — Она должна была расчетные чеки подписать.

Вместе с нами ехал один из штатных офицеров, Бертон Мак-Най, мужчина на редкость выдержанный. Но тут он неожиданно высказался:

— Вы расстроены все, я понимаю. Но на меня-то поглядите: у меня ни гроша наличных нет, я всегда пользовался кредитной карточкой. А эта сволочь мерзкая не отдала мне расчетный чек, пока я не вернул ей кредитную карточку. А что, кстати, происходит с расчетными чеками в лунном банке? Можно их в наличные перевести, или их там только, так сказать, коллекционируют? Похоже, мне сегодня придется ночевать на Национальной площади.

— Мистер Мак-Най…

— Да, мисс Фрайди?

— Можно просто Фрайди.

— Ну, тогда и я — просто Берт.

— О’кей, Берт. У меня осталось немного брюинов наличными, а еще — кредитная карточка, до которой когтистые лапки Вейнрайт не дотянулись, хотя она и пыталась. Сколько тебе нужно?

Он улыбнулся, наклонился и положил руку мне на колено.

— Значит, все хорошее, что я про тебя слыхал, правда. Спасибо, золотце, но я все улажу сам. Для начала я попробую смотаться с этим чеком в Американский банк. Если они не оплатят мне его полностью на месте, то, может, хоть аванс какой-никакой дадут. Если нет, то я пойду к этой суке в ее офис в совете Калифорнийской Конфедерации, распну ее на ее же письменном столе и скажу, что она обязана найти мне место для ночлега. Черт подери, шеф должен был позаботиться, чтобы каждый из нас получил хоть несколько сотен наличными. Она все это нарочно подстроила. Может быть, для того, чтобы мы поскорее нанялись на работу через ее агентов. Этого я ей не спущу, будьте уверены. Если она поднимет шум, придется вспомнить кое-что из того, чему меня учили у Босса.

— Берти, — сказала я, — вряд ли стоит сражаться с подкованной в юридических вопросах грымзой в одиночку. Нужен другой юрист, более изворотливый и хитрый. Слушай: мы остановимся в отеле «Кабанья». Если тебе не удастся добиться оплаты по чеку, советую принять мое предложение. Меня это нисколько не затруднит.

— Спасибо, Фрайди. Но пока я просто-таки горю желанием потрясти эту сволочь, как она того заслуживает.

Номер, забронированный Голди, был небольшой: гостиная с большой ванной и спальня с раскладным двуспальным диваном. Анна и Голди сразу забрались в ванную. Я помылась следом за ними, и когда вышла из ванной, они обе уже крепко спали — неудивительно, ведь они работали как проклятые ночь напролет. Тихонько, стараясь не потревожить их сон, я устроилась в уголке дивана и распечатала конверт…

«Дорогая Фрайди.

Для меня это последняя возможность поговорить с тобой, поэтому я должен сообщить тебе кое-что, чего не мог сказать тебе, пока был жив и был твоим работодателем.

Насчет твоего удочерения: ты этого не помнишь, поскольку это было не так. Ты убедишься, что все документы в юридическом отношении абсолютно надежны. Ты действительно моя приемная дочь. Эмма Болдуин реальна настолько же, насколько реальны твои родители из Сиэтла, то есть исключительно для решения юридических вопросов. Следи только, пожалуйста, за тем, чтобы несколько твоих легенд не накладывались одна на другую. Но этому тебя учить не надо: ты не раз сталкивалась с такими ситуациями по работе.

Обязательно присутствуй или пошли своего представителя на зачтение моего завещания. Поскольку я — гражданин Луны.

(А?!)

Это произойдет в Луна-Сити сразу после объявления о моей смерти, а в Лунной Республике нет той бюрократической проволочки, с которой мы так привыкли сталкиваться здесь, на Земле. Не затягивай: мое завещание не освобождает тебя от необходимости зарабатывать на жизнь.

Насчет твоего происхождения: это всегда интересовало тебя, и я вполне тебя понимаю. Позволь упомянуть о двух источниках твоего генофонда, которыми ты можешь по праву гордиться. Эти двое людей известны в истории как «мистер и миссис Джозеф Грин». Они погребены в мемориале, в кратере неподалеку от Луна-Сити. Но отправляться туда, чтобы посмотреть мемориал, тебе вряд ли стоит — ничего там нет особенного. Если тебя это заинтересует, ты можешь сделать соответствующий запрос в Торговую палату Луна-Сити и получишь кассету с записью, где рассказывается о том, как они жили и что они сделали. Когда ты узнаешь про их жизнь и деятельность, ты поймешь, почему я так упорно советовал тебе изменить свое мнение о террористах. Терроризм, конечно, дело большей частью грязное. Но почетные палачи иногда бывают героями. Посмотри, послушай кассету и суди сама.

Грины были много лет назад моими товарищами по работе. Поскольку их работа была очень опасна, я упросил их обоих собрать генетический материал — четыре яйцеклетки и сперму. Когда они были убиты, я настоял на проведении генетического анализа с точки зрения возможности появления ребенка… и узнал, что генный материал несовместим — обычная беременность могла бы кончиться плачевно.

Поэтому, когда появилась возможность производства искусственных людей, их гены были использованы селективно. Твое появление на свет было единственной удачей. Все остальные попытки провалились: дети либо оказывались нежизнеспособными, либо их приходилось уничтожать еще в зародышевой стадии. Хороший генный инженер работает, как хороший фотограф: он добивается совершенного результата на основе безжалостного отбрасывания всех вариантов, хоть сколько-нибудь далеких от совершенства. Других попыток использовать генофонд Гринов не будет: яйцеклеток Гейл больше не осталось, а сперма Джо, скорее всего, уже непригодна для экспериментов.

Трудно сказать, в какой родственной связи ты с ними состоишь, но ближе к истине будет то, что ты их внучка или правнучка. Остальной твой генофонд набран из самых разных источников, но все равно ты можешь гордиться: все источники подбирались самым тщательным образом, в тебе аккумулировано все самое лучшее из рода homo sapiens. Это твой потенциал, использовать его или нет — решать тебе.

Пока записи о твоем производстве не были уничтожены, однажды я удовлетворил свое любопытство, чтобы узнать, что же это были за источники. Насколько я помню, в тебе течет кровь финнов, полинезийцев, американских индейцев, датчан, ирландцев, свазилендцев, корейцев, немцев, индусов, англичан и еще много кого. Ты никогда не сможешь позволить себе стать расисткой: ты уподобишься в этом случае щенку, кусающему собственный хвост.

Все это я тебе объясняю только для того, чтобы ты убедилась, что материал для твоего производства был самый высококачественный. Исключительная, счастливая случайность, что из тебя еще получилась красавица.

(«Красавица»? Босс, у меня есть зеркало. Неужели он на самом деле так думал? Конечно, у меня прекрасная фигура, но ведь я атлетизмом в свое время занималась. Ну что ж, приятно, что он так думал. И не он один. В общем, я — это я, как бы то ни было.)

Еще одно я должен объяснить тебе. Было задумано так, что тебя должны были удочерить определенные люди и воспитывать как собственного ребенка. Но в то время, когда ты не набрала еще и пяти килограммов веса, я попал в тюрьму. К счастью, мне удалось совершить побег, но на Землю я смог вернуться только после окончания Второй Атлантической Революции. Я знаю, ты до сих пор страдаешь от воспоминаний о приюте. Надеюсь, когда-нибудь ты сумеешь избавиться от преследующих тебя до сих пор страхов и сомнений, недоверия к «настоящим» людям. Настанет день, и ты чисто эмоционально ощутишь то, что давно знаешь умом: все они так же прикручены к колесу истории, как ты сама.

Что же еще сказать тебе в этом прощальном письме? Печальное совпадение: я ухожу из жизни именно тогда, когда у тебя такие трудные времена. А ты так ранима, слишком сентиментальна. Милая моя девочка, тебе нужно постараться избавиться от всех своих страхов, чувства вины и стыда. Надеюсь, от жалости к себе ты уже сумела избавиться.

(Да уж, ни черта подобного!)

Но если нет, постарайся избавиться. Похоже, ты не склонна к религии. Если я ошибаюсь, то я ничем не могу помочь тебе — точно так же, как не могу застраховать тебя от наркомании. Религия порой приносит успокоение и счастье, и мне не хотелось бы лишать тебя этого счастья. Но мне всегда казалось, что религия — это для тех, кто слаб, а ты — ты сильная. Большая беда религии — любой религии — это то, что тот, кто берет какие-либо предположения на веру, не может потом проверять свои предположения опытом. Можно либо купаться в теплых волнах веры, либо избрать тернистый путь сомнений, но первое со вторым совместить никак нельзя.

Мне осталось сказать тебе последнее: к моей великой радости и гордости, один из твоих предков — я. Не самый главный, конечно, но в тебе живет и кое-что из моего генофонда. Так что ты не только моя приемная дочь, но в какой-то степени родная. И я очень, очень этим горжусь.

Позволь мне закончить это письмо словами, которых я никогда не говорил тебе, пока был-жив:

с любовью Харли М. Болдуин».

Я дрожащими руками вложила письмо обратно в конверт, обхватила руками колени и предалась худшему из пороков — саможалению, заливаясь потоками слез. Разве это стыдно — плакать? Это такое облегчение!

Выплакавшись, я слезла с дивана, пошла в ванную и умылась. И решила, что больше плакать и горевать о Боссе не буду. Ему бы это не понравилось. Как радостно было узнать, что это он удочерил меня, а еще радостней было то, что во мне текла маленькая частичка его крови — это согрело мне душу. Да, пожалуй, один сеанс слезного катарсиса он мне позволил бы, но не больше. Потом принялся бы отчитывать.

Мои подружки по-прежнему крепко и сладко спали, поэтому я плотно закрыла дверь спальни (слава богу, она оказалась звуконепроницаемой) и села в гостиной к терминалу. Засунув в щель на панели терминала кредитную карточку, я узнала в справочном бюро код и набрала его напрямую: это дешевле, чем делать заказ.

Я узнала женщину, появившуюся на экране. Она была, мягко говоря, легко одета. В Луна-Сити любят ходить в мо-нокини. Я тоже считаю, что обнаженная грудь гораздо красивее. Живи я в Луна-Сити, я бы только так и ходила. Ну, может, еще сандалии бы добавила. И изумруд на пупке.

— Простите, — извинилась я. — По всей вероятности, я ошиблась и набрала неверный код. Похоже, я попала в Церерско-Южноафриканский банк. Я хотела позвонить Фонгам, из компании «Фонг, Томосава, Ротшильд и Финнеган». Похоже, ошиблась. Извините, что побеспокоила вас. Кстати, спасибо вам большое — вы мне очень помогли пару месяцев назад.

— Не за что, — ответила она, очаровательно улыбаясь. — И вы вовсе не ошиблись. Меня зовут Глория Томосава, и я теперь, когда дедушка ушел на пенсию, исполняю его обязанности в «Фонг, Томосава…» ну и так далее. Но это не мешает мне одновременно быть вице-президентом Церерско-Южноафриканского банка. Наша фирма — одно из легальных подразделений этого банка. Кроме того, я старший инспектор по делам наследства, а это означает, что вам нужно иметь дело именно со мной. Мы все здесь очень скорбим о смерти доктора Болдуина, и я очень надеюсь, что вы пережили это не слишком тяжело… мисс Болдуин.

— Ой, постойте… Давайте еще раз, сначала!

— Простите. Просто, понимаете, когда звонят на Луну, все торопятся и стараются побыстрее закончить разговор — дорого, я понимаю. Хотите, чтобы я все повторила помедленнее?

— Не надо. Похоже, главное я все-таки поняла. Доктор Болдуин оставил мне письмо, и там сказано, что я должна присутствовать на зачтении его завещания или иметь там доверенное лицо. Попасть к вам я не могу. Когда будет зачитано завещание и как мне найти кого-нибудь в Луна-Сити, кто мог бы согласиться стать моим доверенным лицом?

— Завещание будет зачитано, как только мы получим официальное извещение о его смерти из Калифорнийской Конфедерации. Это может случиться с минуты на минуту, поскольку наш представитель в Калифорнийской Конфедерации уже оплатил получение свидетельства о смерти.

Найти для вас доверенное лицо… а я вам не подойду? Наверное, стоит вам сообщить, что дедушка Фонг был поверенным в делах вашего отца много лет и я стала его преемницей. Теперь, когда умер ваш отец, вы мне, получается, перешли в наследство, если можно так выразиться. Но если вы не против, конечно.

— Так, значит, вы смогли бы… миссис Томосава… Простите, как мне к вам обращаться: «мисс» или «миссис»?

— Смогла бы и смогу, а обращаться ко мне надо «миссис». У меня сын вашего возраста.

— Не может быть!

(Эта королева красоты вдвое старше меня?)

— Очень даже может быть. Мы тут в Луна-Сити люди старомодные, не то что в Калифорнии. Мы выходим замуж, рожаем детей — все честь по чести. Не осмелилась бы я откликаться на «мисс», имея взрослого сына, меня бы просто застыдили.

— Да нет, я вовсе не о том… Не могли же вы родить ребенка в четыре года. Ну, в пять.

Она рассмеялась:

— Спасибо за комплимент, девочка. Слушай, а почему бы тебе не прилететь сюда и не выйти замуж за моего сына? Он спит и видит, как бы ему отхватить в жены богатую наследницу.

— А я — богатая наследница?

Она пожала плечами:

— Гм-м-м… В принципе я не имею права вскрывать печать на конверте с завещанием, пока мы не получим официального подтверждения о смерти твоего отца. Но… скоро мы его получим, и я думаю, не стоит заставлять тебя звонить еще раз. Я читала завещание. Я проверяла его относительно внесения изменений. Потом я запечатала его и убрала в свой сейф. Так что — я знаю, что там. То, что я скажу тебе, ты бы узнала и так — сегодня же, чуть позже. Ты — наследница, но охотники за наследством, представь себе, не будут хвостом бегать за тобой. Банку — то есть мне — даны указания оплатить твою эмиграцию с Земли. Выберешь Луну — оплатим твою дорогу, выберешь девственную планету — подарим тебе скаутский нож и будем молиться за тебя. Выберешь что-нибудь вроде Кауи или Гальциона — мы оплатим твой перелет, начальный взнос и снабдим тебя начальным капиталом. Если же ты так и не соберешься покинуть Землю, тогда полагающиеся тебе средства будут использованы в соответствии с другими пунктами завещания. Но деньги на перелет будут выплачены обязательно, за одним-единственным исключением: если ты изберешь Олимпию, тебе придется платить за дорогу самой.

— Вот и доктор Болдуин мне про Олимпию говорил. А что там такого ужасного? Я, кстати, и не помню колонии с таким названием.

— Не помнишь? Ну да, конечно, ты еще слишком молода. Это место, куда в свое время отправились самоуверенные супермены. Да, собственно, особой необходимости уговаривать тебя не лететь туда нет. Корпорация туда кораблей не посылает. Дорогая, ты представляешь, какой счет придет тебе за наш разговор?

— Догадываюсь. Но дороже мне встало бы звонить еще раз. Простите, вы не могли бы на минутку сменить амплуа и стать вице-президентом банка? Просто мне нужен юридический совет.

— Я умею играть обе роли сразу, так что — вперед. Спрашивай, что нужно. Сегодня справки бесплатно.

— Почему же? Я привыкла платить за все, что получаю.

— Ты говоришь совсем как твой отец. Похоже, он про-сто-таки воплотился в тебе.

— Знаете… он никогда не был моим настоящим отцом, и я его никогда отцом не считала.

— Все, все я знаю: я видела кое-какие бумаги, где речь шла о тебе. Он считал тебя дочерью. Он тобой очень гордился. Мне было ужасно интересно взглянуть на тебя, когда ты позвонила в первый раз. Ну, так что у тебя за сложности?

Я пересказала Глории разговор с Вейнрайт по поводу кредитных карточек.

— Я не спорю, калифорнийский филиал «Мастер Чардж» открыл мне кредит, потолок которого превышает мои скромные потребности. Но разве это ее дело? Я не использовала даже мой предепозит и собираюсь забрать, когда буду получать выплату по расчетному чеку. Двести девяносто семь и три десятых грамма чистого золота.

— Рода Вейнрайт как юрист сроду слова доброго не стоила. Просто, когда умер мистер Эспозито, твой отец был вынужден работать с ней. Конечно, это совершенно ее не касается — на какую сумму тебе открыли кредит в «Мастер Чардж», и у нее нет никакой власти над этим банком. Мисс Болдуин…

— Можно просто Фрайди.

— Фрайди, твой покойный отец был директором нашего банка и является — вернее, являлся — держателем контрольного пакета акций. Хотя по завещанию ты и не получаешь напрямую ничего из его капитала, банк все равно перед тобой в неоплатном долгу. Так что не волнуйся и забудь о Вейнрайт. Но теперь, когда «Пески Пахаро» ликвидированы, мне нужен какой-нибудь другой адрес для тебя.

— Знаете, кроме вашего, у меня нет никакого адреса.

— Ясно. Как только у тебя появится адрес, сразу же сообщи мне. Есть еще люди, и у них такие же проблемы — проблемы, которые без всякого на то права усугубила Рода Вейнрайт. Есть другие сотрудники, которые должны присутствовать на зачтении завещания. Она должна была предупредить их об этом, но она этого не сделала, а теперь они уже покинули «Пески Пахаро». Не подскажешь ли, где я могла бы разыскать Анну Йохансен? Или Сильвию Хевенайл?

— Я знакома с женщиной по имени Анна, которая была со мной вместе в «Песках». Сотрудница, работавшая с секретной документацией. Другое имя мне незнакомо.

— Скорее всего, именно та самая Анна. Она у меня указана как сотрудница по работе с секретной документацией. А Хевенайл — опытная медсестра.

— О! Так они обе здесь, за дверью! Спят. Всю прошлую ночь глаз не сомкнули. Потому что… доктор Болдуин умер.

— Мне просто повезло. Пожалуйста, скажи им, когда они проснутся, что они тоже должны иметь своих представителей при зачтении завещания. Мне нужны их новые почтовые адреса. Только сейчас не буди, не надо.

— Вы могли бы стать и их доверенным лицом?

— Ну, если ты так просишь, конечно. Но пусть они все-таки мне позвонят. А где вы сейчас находитесь?

Я рассказала ей, где мы остановились, поблагодарила за заботу, мы попрощались, и я нажала клавишу разъединения связи. Потом я тихо-тихо сидела, пытаясь переварить и обдумать все, что произошло. Глория Томосава очень мне помогла. Похоже, на свете есть два типа юристов: одни употребляют все свои усилия, чтобы облегчить людям жизнь, а вторые… ну, просто паразиты!

Тихий звон и мигание красной лампочки заставили меня снова вернуться к терминалу. Это был Бертон Мак-Най собственной персоной. Сказала ему, что он может подняться в номер, но чтобы он был тише воды, ниже травы. Когда он вошел, я без всякой задней мысли поцеловала его, но тут же вспомнила, что он не входил в число моих «поцелуйных» дружков в больнице. Или входил? Я даже не знала, участвовал ли он в операции по моему спасению.

— Ну, все более или менее утряслось, — сообщил он мне полушепотом. — Американский банк взял мой чек на депозит, но мне все-таки выдали несколько сот брюинов на мелкие расходы. И сказали, что, в принципе, золотой счет можно оплатить через Луна-Сити почти за сутки. В общем, это, а также солидная репутация нашего бывшего начальника спасли меня от голодной смерти. Так что мне не придется просить вас приютить меня на ночь.

— Я должна радоваться и хлопать в ладоши? Знаешь что, раз уж ты снова богач, отвези-ка меня пообедать. Надо убраться пока от моих подружек-зомби. Может, они уже и померли, бедняжки. Ведь они не спали всю ночь.

— Да, но… вроде бы рано еще обедать…

Зато не рано было заняться тем, чем мы потом занялись. Я, признаться, вовсе не планировала этого заранее, а вот Берт раскололся и сообщил, что эта мысль пришла ему в голову еще в машине. Но я ему не поверила. Я спросила его про ту ночь, на ферме, и выяснилось, что он был в составе боевого отряда. В резерве, правда, с сожалением признался он, и поэтому для него это была просто прогулка. Но кстати говоря, никто из моих знакомых не хвастал своими подвигами в ту ночь. Зато я отлично помнила: Босс говорил, что пленных там не брали. Но даже Теренс помалкивал о каких бы то ни было опасностях — Теренс, который, наверное, еще ни разу в жизни не брился.

Берт не протестовал, когда я начала раздевать его.

О, как он был мне нужен сейчас! Столько всего случилось, и эмоции мои были просто на пределе. А секс — лучший транквилизатор, никакое лекарство так не помогает, и для организма, ей-богу, гораздо полезнее. Не понимаю, почему настоящие люди разводят столько разной суеты вокруг секса. Ничего такого сложного в нем нет. Просто это самая лучшая вещь на свете — даже лучше, пожалуй, чем еда.

Ванна в нашем номере была устроена так, что туда можно было попасть, не проходя через спальню. Мы оба немного освежились под душем, и я наконец залезла в свой любимый комбинезончик — ну, тот самый, в котором я была в день, когда соблазнила Яна. К своему удивлению, я обнаружила, что, вспомнив о Яне, я не ощутила тревоги за него, Жанет и Джорджа. Я их обязательно найду, теперь я была в этом просто уверена. Пусть они даже никогда не вернутся домой. В худшем случае можно будет попробовать разыскать их через Бетти и Фредди.

Комментируя то, как я выгляжу в комбинезоне, Берт издал ряд нечленораздельных звуков, и я позволила ему застегнуть кое-какие «молнии», сообщив, что я именно потому и купила эту одежку, что совершенно не стесняюсь того, что я — женщина. Мне хотелось как-то отблагодарить его за то, что он сделал для меня. Нервы мои, до того безбожно расстроенные, теперь звучали как струны новенькой арфы, и я жаждала расплатиться с ним за обед, чтобы он увидел, как я ему благодарна.

Он выдвинул контрпредложение: выпороть меня. Но я сказала ему, чтобы он не злил меня, поскольку, когда я зла бываю, любому мужику кости переломаю. Я просто от души расхохоталась. Наверное, такой безудержный хохот неприлично выглядит для женщины моего возраста, но я ничего не могу с этим поделать. Когда мне хорошо, я громко смеюсь.

Я не забыла оставить записку подругам.

Вернулись мы довольно-таки поздно. Ни Голди, ни Анны не было, поэтому мы с Бертом улеглись на двуспальный диван. Проснулась я, услышав, как Анна и Голди на цыпочках ходят по номеру, но притворилась спящей, решив, что до утра еще далеко.

Наутро я почувствовала, что у постели кто-то стоит. Я открыла глаза. Это была Анна, и вид у нее, прямо скажем, был не слишком довольный. Пожалуй, это был первый случай, когда я увидела, что Анна глядит на меня неодобрительно из-за того, что я в постели с мужчиной. Конечно, я помнила, как она меня обнимала когда-то. Конечно, я понимала, что она была ко мне неравнодушна. Но с тех пор она не предпринимала никаких шагов в этом направлении — вот я и сама перестала воспринимать ее в этом плане. Она и Голди были для меня просто добрыми подругами, верными и преданными, которые во всем доверяли друг другу.

Берт жалобно промурлыкал:

— Не ругайте меня, добрая госпожа: шел дождь, а мне негде было голову приклонить. «Шел по улице малютка, посинел и весь дрожал…»

— А я и не ругаюсь вовсе, — как-то не слишком выразительно возразила Анна. — Просто вот стояла, думала-га-дала, как бы мне до терминала добраться, чтобы вас обоих не разбудить. Завтрак хочу заказать.

— Для всех? — поинтересовалась я.

— Конечно. Ты чего хочешь?

— Всего понемножку и обязательно — жареной картошки. Анна, голубушка, ты же меня знаешь, когда я хочу есть, я на все способна — убить живое и съесть сырым, прямо с кожей и костями.

— Я такой же, — добавил Берт.

— Шумные соседи… — пробурчала заспанная Голди, появившись в дверях. — Трещотки противные. Ложились бы да спали еще.

Глядя на нее, я поняла сразу две вещи: во-первых, я никогда не видела ее так близко раздетой — даже на пляже. И во-вторых, если Анна была сердита на меня за то, что я спала с Бертом, то уж Голди была прямо-таки искренне расстроена.

— Фамилия моя означает «островная гавань», — объясняла Голди, — и, наверное, пишется через черточку — в общем, мало кому удавалось правильно произнести или написать мою драгоценную фамилию. Так я стала для всех Голди — это самое простое в окружении Босса. Там никого не знали по фамилиям. Но все-таки, по-моему, у миссис То-мо-са-ва фамилия будет потруднее. После того как я ее неправильно выговорила в четвертый раз, она попросила меня называть ее просто Глория.

Мы заканчивали плотный завтрак, и обе мои подруги уже успели переговорить с Глорией, и завещание было зачитано, и обе они (и даже Берт, к моему собственному удивлению) стали немного богаче. Все мы были готовы покинуть гостиницу и отправиться в Лас-Вегас. Трое из нас собирались заняться там поисками работы, а Анна, сопроводив нас туда, собиралась потом ехать в Алабаму.

— Наверное, я сойду с ума от безделья, — вздохнула она. — Но я обещала дочери, что наконец уйду на пенсию, а сейчас для этого самое время. Пора повидать своих внуков, пока еще не слишком выросли и не забыли меня окончательно.

Анна — бабушка? Вот это да!