ОХОТА НА КРУПНУЮ ДИЧЬ

По единодушному признанию, среди постоянных посетителей «Белого оленя» никто не мог сравниться с Гарри Парвисом в искусстве рассказывать удивительные истории (хотя, на наш взгляд, некоторые из них страдали известными преувеличениями). Не следует, впрочем, думать, что никто не пытался оспаривать это первенство. Бывали случаи, когда кое-кому удавалось даже превзойти Гарри. Быть свидетелем поражения чемпиона всегда, в общем-то, приятно, и, должен признаться, я не без удовольствия вспоминаю, как профессор Хинкелберг одержал победу над Гарри на его же собственной спортивной площадке.

Круглый год в «Белом олене» полно американцев. Подобно завсегдатаям кабачка, это чаще всего ученые или писатели, и в книге посетителей, которую Дрю держит за стойкой, можно найти немало прославленных имен. Нередко такие посетители являются по собственному почину и решаются робко назвать свое имя только при случае. (Как-то раз один весьма застенчивый лауреат Нобелевской премии битый час просидел неопознанным в углу, прежде чем набрался храбрости и сообщил, кто он такой.) Иные же прибывают с рекомендательными письмами. Многих приводят с собой постоянные посетители, а потом бросают их на произвол судьбы.

Профессор Хинкелберг подкатил однажды на огромном «кадиллаке», задняя часть которого весьма смахивала на рыбий хвост. Машину он взял напрокат на Гросвенор-сквер, где их стоит превеликое множество. Одному богу известно, как ему удалось провести такую громадину по переулкам, ведущим к «Белому оленю», но, удивительное дело, оба крыла остались целехонькими. Профессор был высокий худой человек с лицом, напоминающим одновременно Генри Форда и Уилбура Райта; такие обветренные, сожженные солнцем лица вызывают в нашей памяти американских пионеров, этих суровых неразговорчивых людей. Впрочем, последняя примета не соответствовала действительности: профессор Хинкелберг говорил как долгоиграющая пластинка, запущенная на 78 оборотов. Не прошло и десяти секунд, как мы уже знали, что он зоолог из колледжа в Северной Виргинии, сейчас в отпуске, занимается изучением планктона по заданию Управления военно-морских исследований, что он без ума от Лондона и даже любит английское пиво, о нас прочел в письме, напечатанном в журнале «Сайенс», но не верил, что мы и впрямь существуем, что Эдлай Стивенсон — парень подходящий, но, если демократы хотят вернуться к власти, им придется импортировать Уинстона, что ему хотелось бы знать, кой черт испортил все наши телефоны-автоматы и как вернуть гору медяков, которую они проглотили, что кругом пустые кружки и нельзя ли их наполнить, ребята?

Ударная тактика профессора в общем возымела свое действие, но, когда он на миг замолк, чтобы перевести дыхание, я подумал: «Гарри следует быть начеку, не то этот тип переговорит его в два счета». Я взглянул на Парвиса, сидевшего неподалеку от меня, — губы его презрительно морщились. Тогда я уселся поудобнее, чтобы посмотреть, как развернутся события.

Народу в тот вечер собралось довольно много, а потому прошло порядочно времени, прежде чем профессор Хинкелберг был представлен всем. Гарри, который обычно первым спешил познакомиться со знаменитостью, на сей раз упорно держался в сторонке. Но Артуру Винсенту — он исполняет у нас обязанности неофициального секретаря клуба и следит за тем, чтобы каждый расписался в книге для посетителей, — все же удалось загнать его в угол.

— Вам, разумеется, найдется о чем поговорить с Гарри, — в приливе невинного энтузиазма сказал Артур профессору. — Вы ведь оба ученые, не так ли? С Гарри случаются самые необычайные вещи. Гарри, расскажите профессору, как вы нашли в своем почтовом ящике кусок урана-двести тридцать пять…

— Я не думаю, — ответил Гарри с некоторой поспешностью, — чтобы профессору, гм… Хинкелбергу хотелось забивать себе голову такими пустячными историями. Уверен, что он и сам может рассказать о многом.

Впоследствии я долго ломал голову над этим ответом. Он не соответствовал характеру Гарри. Обычно, как только представлялась возможность, Парвис делал рывок вперед. Быть может, на этот раз он решил изучить соперника и подождать, когда профессор допустит первую ошибку, чтобы тут же его прикончить. Если так, то он недооценил противника. У него не осталось ни единого шанса. Потому что профессор Хинкелберг стартовал подобно ракете, с ходу набрав максимальную скорость.

— Странно, что вы об этом знаете, — сказал он. — Совсем недавно я действительно столкнулся с удивительным случаем. О таком не напишешь в научной работе, но, кажется, я могу облегчить душу и рассказать вам одну любопытную историю. Кажется, могу, что бывает нечасто из-за этой проклятой секретности. Но к счастью, до сих пор никому не пришло в голову засекретить опыты доктора Гриннела и о них можно говорить.

Насколько мне удалось понять, Гриннел — один из тех ученых, кто пытается объяснить механизмы нервной системы биотоками, то есть явлениями электрическими. Подобно Грею Уолтеру, Шэннону и другим, он начал с того, что создал модели, способные воспроизводить простейшие действия живых организмов. Самым большим его достижением оказалась механическая кошка: она могла ловить мышей и падать на все четыре лапы, когда ее сбрасывали с высоты. Очень скоро, однако, Гриннел стал экспериментировать в другой области, поскольку открыл явление, названное им нейроиндукцией. Если несколько упростить этот термин, то окажется, что речь идет ни более ни менее как о методе управления поведением животных.

Уже давно известно, что все процессы, происходящие в мозгу, сопровождаются возникновением слабых электрических токов — их научились регистрировать, но подлинная природа этих сложных волновых колебаний все еще не раскрыта. Гриннел и не пытался исследовать ее, слишком уж сложен такой анализ. То, чего он достиг, гораздо проще, хотя и это далось ему нелегко. Он подсоединял регистрирующее устройство к мозгу различных животных, что дало ему возможность составить небольшую «библиотеку» (если так можно выразиться) электрических импульсов, связанных с поведением подопытных животных. Одна форма соответствовала повороту вправо, другая — движению по кругу, третья — состоянию полного покоя и так далее. Интересно, не правда ли? Но Гриннел на этом не успокоился. «Проигрывая» зарегистрированные импульсы, он сумел заставить подопытных животных повторять определенные действия — хотели они того или нет.

Теоретическую возможность этого признает едва ли не каждый невролог. Но из-за чрезвычайной сложности нервной системы в практический успех могли бы поверить очень немногие. К тому же свои первые опыты Гриннел ставил на примитивных животных, которые обладают сравнительно простыми рефлексами.

— Я присутствовал только при одном его эксперименте, — сказал Хинкелберг. — По стеклянной пластине полз крупный полевой слизень, соединенный несколькими тонкими проволочками с контрольной панелью, которой манипулировал Гриннел. На ней было всего две шкалы, но, регулируя, он мог заставить слизня двигаться в любом направлении. Человеку непосвященному опыт показался бы заурядным, но я-то понимал, какие огромные последствия может иметь подобное открытие. Помнится, я сказал Гриннелу: «Надеюсь, это адское устройство никогда не будет применено к людям». Я читал книгу Оруэлла «1984» и хорошо представлял себе, что можно было бы сделать с такой вот игрушкой.

Потом дела меня захлестнули, и я не вспоминал обо всем этом примерно год. А за год Гриннел, как видно, значительно усовершенствовал свой прибор и стал работать с более сложными организмами, хотя по чисто техническим соображениям ограничился беспозвоночными. Он разработал серию «приказов», которые умел теперь передавать подопытным животным. Вам может показаться невероятным, что такие разные существа, как черви, улитки, насекомые, ракообразные, подчиняются одним и тем же электрическим командам, однако это все же так.

Не будь доктора Джексона, Гриннел, вероятно, провел бы остаток жизни в своей лаборатории, постепенно поднимаясь по эволюционной лестнице животного царства. Удивительный человек этот Джексон. Вам, конечно, знакомы некоторые его фильмы. Правда, многие считали его не столько ученым, сколько охотником за славой, а в академических кругах к нему относились с недоверием из-за разносторонности его интересов. Он возглавлял экспедиции в пустыню Гоби и в верховья Амазонки, добрался даже до Антарктиды. Из каждой поездки он привозил рукопись очередного бестселлера и несколько километров отснятой кинопленки «Кодахром». Я утверждаю, несмотря на все возражения, что он действительно внес ценный вклад в науку, хотя вклад этот был в известной мере случайным.

Не знаю, как проведал Джексон о работе Гриннела и как уговорил его сотрудничать. Впрочем, он умел убеждать людей. Вероятно, соблазнил Гриннела перспективой крупных ассигнований — надо сказать, члены правлений прислушивались к его мнению. Так или иначе, но с этого времени Гриннел и его работа были окутаны тайной. Ходили слухи, будто он конструирует новый прибор с учетом всех новейших усовершенствований. Когда его об этом спрашивали, он начинал нервничать, смущался и отделывался общей фразой: «Мы собираемся охотиться на крупную дичь».

На подготовку ушел еще год. Я представляю, что Джексон, который вечно торопился, под конец выходил из себя от нетерпения. Но вот все было готово, и Гриннел исчез со всеми своими ящиками. Куда? Известно было только общее направление — в Африку.

И за всем этим стоял Джексон. Я думаю, он очень старался избежать преждевременной огласки. Естественно — если принять во внимание фантастический характер экспедиции. Мы жадно ловили малейшие намеки и, как нам казалось, поняли, что Джексон хочет с помощью прибора Гриннела провести совершенно уникальную съемку диких животных в естественной среде. Только потом мы узнали, что он ловко обвел нас вокруг пальца. Впрочем, что касается меня, то я всегда относился с недоверием к этим слухам — разве что Гриннелу удалось как-то совместить свой прибор с радиопередатчиком. Мне представлялось маловероятным, что он сумеет прикрепить свои проволочки и электроды к слону, несущемуся в атаку на врага…

Они, разумеется, и сами это понимали. Теперь-то вывод, к которому они пришли, очевиден для всех. Морская вода — хороший проводник. И вовсе они не собирались в Африку, просто вышли на простор Атлантики. В то же время они не лгали нам, это действительно была охота на крупную дичь. Именно так. На самую большую дичь, какая только существует…

Мы никогда не узнали бы о том, что произошло, если б их радист не любил поболтать с приятелем-коротковолновиком, жившим в Штатах. Только его свидетельство позволяет нам восстановить ход событий. Судно Джексона — небольшая яхта, купленная по дешевке и приспособленная для нужд экспедиции, — дрейфовало вблизи экватора, к западу от побережья Африки. Яхта находилась над самым глубоким местом Атлантики. Гриннел «ловил рыбу»; электроды были опущены в пучину, а Джексон, вооружившись кинокамерой, с нетерпением ждал улова.

Они ждали целую неделю. За это время у всех успело испортиться настроение. И вот наконец во второй половине одного совершенно безветренного дня стрелки на приборе Гриннела дрогнули. Что-то попало в сферу действия его электродов.

Принялись постепенно выбирать канат. До этого почти вся команда считала ученых «чокнутыми», но сейчас, когда что-то медленно поднималось из мрачной глубины и наконец достигло поверхности, всех охватило волнение. Кто осудит радиста за то, что он нарушил приказ Джексона, почувствовав острую потребность потолковать с приятелем, сидевшим в полной безопасности на суше?

Не стану расписывать, что предстало их взору. Это сделано до меня рукою мастера. Вскоре после того как мы обо всем узнали, я перелистал «Моби Дика» и нашел нужное место. Я и сейчас могу процитировать его на память. Эти строки я теперь, вероятно, вовек не забуду. Звучат они так:

«…огромная мясистая масса длиною в несколько фарлонгов, вся какого-то переливчатого желтовато-белого цвета… От центра ее во все стороны отходило бесчисленное множество длинных рук, крутящихся и извивающихся, как целый клубок анаконд, и готовых, казалось, схватить без разбору все, что бы ни очутилось поблизости».

Да, Гриннел и Джексон охотились за самым большим и таинственным из живых существ — гигантским кальмаром. Самым большим? Почти наверняка: Bathyteuthis достигает тридцати метров в длину, не уступая в этом кашалоту. Впрочем, он не так тяжел, как кашалот, который охотно закусывает кальмаром в обеденный час.

И вот теперь ученым представилась возможность изучать чудовище в таких идеальных условиях, в каких никому еще не доводилось. Похоже, что Гриннел безмятежно занимался дрессировкой твари, а Джексон тем временем в упоении накручивал кинопленку, метр за метром. Им не грозила опасность, хотя кальмар был вдвое больше яхты. Гриннел видел в нем просто еще одного моллюска, которым мог управлять, словно марионеткой, с помощью кнопок и стрелок. Вот он закончит опыт, вернет кальмара назад, в глубину, а тот, уплыв, некоторое время будет чувствовать себя словно пьяница с похмелья.

Чего бы я только не отдал, чтобы заполучить этот фильм! Не говоря уже о научной ценности, в Голливуде на нем можно было бы сколотить целое состояние. Джексон знал, что делает, не так ли? Он правильно оценил возможности прибора Гриннела и использовал его наилучшим образом. То, что произошло потом, случилось не по его вине.

Профессор Хинкелберг вздохнул и отхлебнул добрый глоток пива, словно набираясь сил, чтобы закончить рассказ.

— Нет, уж если кто и виноват, так Гриннел. Вернее, был виноват. Бедняга Гриннел! Видимо, опыт настолько взволновал его, что он пренебрег мерами предосторожности, о которых наверняка помнил бы в лаборатории. Иначе как объяснить, что у него под рукой не оказалось запасного предохранителя, чтобы заменить перегоревший?!

Нельзя особенно винить и Bathyteuthis. Думаю, и вы обиделись бы, если бы кому-нибудь вздумалось так помыкать вами. А если бы приказы вдруг перестали поступать и вы снова сделались хозяином самому себе, то уж, конечно, постарались бы оставаться им и впредь. Но что мне хотелось бы знать: продолжал ли Джексон крутить свой фильм до самого конца?