ПЛОДЫ ВОСПИТАНИЯ

Бабушке моя затея ужасно не понравилась, хотя она еще застала те времена, когда в прислуги нанимали людей.

— Если ты воображаешь, что я соглашусь разделить свой дом с мартышкой…

— Ну полно, бабуля, не будь такой старомодной! К тому же Доркас вовсе не обезьяна, — сказала я убедительным голосом.

— Вот как? И кто же она… то есть оно?

Я полистала проспект Биоинженерной корпорации.

— Вот, послушай. «Супершимп, зарегистрированный под торговой маркой "Пан сапиенс", является разумным антропоидом, созданным на базе генотипа шимпанзе путем селекции и генетических модифика…»

— А что я говорила? Обезьяна, как есть обезьяна!

— Ты слушай дальше. «Обладает достаточным словарным запасом для понимания простых команд и может быть натренирован на исполнение любых обязанностей в домашнем хозяйстве или других несложных рутинных работ. Послушен, привязчив, чистоплотен, приучен пользоваться туалетом. Особенно хорош для присмотра за детьми…»

— Нет, только не это… Неужто ты позволишь Джонни и Сьюзен общаться с гориллой?!

Я со вздохом отложила брошюру.

— Боюсь, тут ты права, бабуля. Доркас очень дорогая, и если эти маленькие негодяи…

Но в этот момент раздался звонок в дверь, посыльный попросил меня расписаться, я наскоро подмахнула бумаги — и Доркас вошла в нашу жизнь.

— Привет, Доркас, — сказала я. — Надеюсь, тебе у нас понравится.

Большие печальные глаза уставились на меня из-под тяжелых надбровий. Сказать по чести, мне случалось видеть людские физиономии и побезобразнее, но фигурой она отнюдь не блистала, имея метр двадцать в высоту и почти столько же в ширину. В своей аккуратно отглаженной униформе Доркас живо напомнила мне вышколенную горничную из кинофильма XX века, хотя ступни ее были босы и занимали на полу слишком много места.

— Доброе утро, мэм, — ответила она, артикулируя не совсем четко, но вполне разборчиво.

— Боже мой, она говорящая! — взвизгнула бабуля.

— Ну разумеется… Доркас умеет произносить пятьдесят слов, а понимает целых двести. Ее словарный запас еще увеличится, когда она к нам привыкнет, но на первых порах следует придерживаться вокабулярия, помещенного на страницах сорок три и сорок четыре инструкции по пользованию, — пояснила я и быстро всучила брошюру онемевшей бабушке, которой на сей раз не удалось отыскать подходящих слов для выражения собственных чувств.

Доркас освоилась очень быстро. Ее подготовка (домашние работы по классу А, уход за детьми младшего возраста) оказалась безупречной, и к концу первого месяца она справлялась практически со всеми обязанностями — от сервировки стола до хлопотной процедуры переодевания маленьких негодяев. Поначалу, правда, она продемонстрировала раздражающую манеру поднимать вещи с пола ногой (что, казалось, было для нее столь же естественно, как делать это руками), и понадобилось какое-то время, чтобы отучить ее от этой дурной привычки. В конце концов проблему решил один из тлеющих окурков, которые бабуля, по обыкновению, роняет где попало.

Что до всего прочего, то характер у обезьяны оказался уравновешенный, к работе она относилась добросовестно и никогда не вступала в пререкания. Конечно, назвать Доркас особо сообразительной было никак нельзя, и кое-какие задания приходилось растолковывать ей довольно долго, однако через несколько недель я полностью свыклась со всеми ее достоинствами и недостатками. Труднее всего было привыкнуть к тому, что моя домработница все-таки не вполне человек и нет никакого смысла вовлекать ее в те специфические беседы, какие женщины обычно ведут между собой. Впрочем, она выказывала явный интерес к нарядам, будучи неравнодушной к ярким цветам, и позволь я Доркас одеваться согласно ее собственному вкусу, она выглядела бы точь-в-точь беглянкой из шапито.

Дети же, к моей великой радости, ее буквально обожали…

Я прекрасно знаю, что говорят соседи о Джонни и Сью, и вынуждена согласиться с тем, что их замечания недалеки от истины. Воспитывать парочку буйных отпрысков, чей отец отсутствует по меньшей мере триста дней в году, не так-то легко и просто, а в довершение ко всему дело усугубляет бабуля, которая сразу начинает бессовестно баловать их, стоит мне лишь отвернуться. Собственно, и Эрик ничуть не лучше, поскольку делает то же самое каждый божий день, когда его корабль находится на Земле, ну а суммарные последствия приходится расхлебывать мне. Могу только посоветовать никогда не выходить замуж за звездолетчика: доходы, конечно, солидные, но романтики ни на грош.

Когда Эрик вернулся с Венеры, имея три недели отпуска в кармане, наша новая служанка была уже полноправным членом семьи. Эрик воспринял это как должное; в конце концов, на других планетах ему попадались куда более странные создания. Без брюзжания о непомерных расходах, разумеется, не обошлось, однако я справедливо указала ему, что теперь, когда большая часть домашней работы снята с моих плеч, мы сможем провести вместе гораздо больше времени и успеем сделать все необходимые визиты, что в прошлый раз совершенно не удалось.

Словом, я жаждала вновь окунуться в светскую жизнь, которая в Порт-Годдарде буквально бьет ключом, даром что он торчит как раз посредине Тихого океана (после того, что случилось в Майами, космодромы были вынесены подальше от цивилизации). Кроме бесконечного потока Очень Важных Персон вперемешку с путешественниками из разнообразных уголков Земли (и не только) там имеются и местные знаменитости.

В любом обществе всегда существует общепризнанная законодательница вкусов и мод, этакая grande dame, служащая своим неудачливым соперницам двойным эталоном — для порицания и подражания. У нас в Порт-Годдарде царила Кристина Свансон, чей муж дослужил до чина командора Космической службы, и об этом факте она никому и никогда не позволяла забывать. Стоило лишь очередному лайнеру коснуться Земли, как все офицеры базы получали приглашение на очередной прием в ее роскошном особняке, искусно декорированном в архаичном стиле XIX века, и пренебрегать этим приглашением без чрезвычайно уважительной причины категорически не рекомендовалось… Даже если в программу входил вернисаж живописных творений хозяйки дома!

Кристина мнила себя большим художником, так что одним из главных ужасов этих вечеринок являлась настоятельная необходимость отпускать поощрительные реплики по поводу ее пачкотни (вторым кошмаром был ее любимый резной мундштук длиною в метр). За время, истекшее после прошлогоднего визита Эрика, она успела сменить стиль и вступила в свой «квадратный период».

— Ах, дорогие мои, эти скучные продолговатые картины ужасно устарели! Они совершенно не гармонируют с космической эрой, — принялась объяснять она. — Ведь там, в пространстве, нет ни верха, ни низа, нет горизонталей и вертикалей, так с какой это стати у современной картины одна сторона должна быть больше другой?! В идеале она должна выглядеть совершенно одинаково, как ни повесь, и я над этим работаю…

— Удивительно логичная идея, — благовоспитанно заметил Эрик (командор Свансон был его непосредственным начальником), а когда хозяйка отошла подальше, вполголоса пробормотал: — Не могу сказать, как висят ее картины, но точно знаю, что не той стороной к стене!

Я была с ним полностью согласна. До замужества я несколько лет брала уроки живописи и, смею заверить, неплохо в ней разбираюсь. Мои собственные полотна давно уже пылятся в гараже, но наберись я такой наглости, как Кристина, чтобы устроить в Порт-Годдарде свой личный вернисаж, он наверняка прошел бы успешно.

— Знаешь, Эрик, — злорадно хихикнула я, — даже Доркас сможет написать картину получше, если я ее немного подучу!

Он фыркнул и чуть было не поперхнулся виски.

— А что, это мысль! Попробуй когда-нибудь, если Кристина совсем зарвется…

Я тут же забыла об этом разговоре и вспомнила о нем только через месяц, когда Эрик уже был в космосе.

Конкретный повод к нашей стычке особого значения не имеет, скажу лишь, что речь на заседании муниципального совета шла о перспективах хозяйственного развития Порт-Годдарда, по поводу чего мы с Кристиной имели диаметрально противоположные мнения. Ее точка зрения победила (как всегда), и я в ярости вылетела из зала, изрыгая, что называется, дым и пламя.

Первым существом, которое попалось мне на глаза, когда я ворвалась в наш дом, оказалась Доркас, мирно разглядывающая цветные картинки в иллюстрированном еженедельнике, — вот тут мне и вспомнились слова Эрика.

Отшвырнув сумку и избавившись от шляпки, я произнесла твердым голосом:

— Доркас! Сейчас мы с тобой пойдем в гараж.

Понадобилось немало времени, чтобы откопать мольберт и ящик с кистями и красками из груды всяческого хлама (развинченные маленькими негодяями игрушки, пустые упаковочные коробки, ласты и маски для подводного плавания, старые кастрюльки, рождественские бумажные гирлянды, сломанные рабочие инструменты… черт побери, у Эрика никогда не хватает времени, чтобы как следует прибраться перед полетом!). В общей куче обнаружились также начатые когда-то холсты, и я решила, что для первого раза и они сойдут.

Выбрав осенний пейзаж, не продвинувшийся далее единственного костлявого дерева, я поставила его на мольберт и авторитетно изрекла:

— А сейчас, Доркас, я буду учить тебя рисовать!

План мой был крайне прост и не вполне честен.

Хотя приматов еще в XX веке неоднократно поощряли к размазыванию краски по полотну, ни один из них, насколько мне известно, не создал ничего такого, что можно было, не кривя душой, назвать подлинным произведением искусства. В общем-то, я была уверена, что у Доркас тоже ничего путного не получится… Но кто уличит меня в том, что я направляла ее руку? А вся слава достанется ей.

На самом деле я отнюдь не собиралась идти на полный обман. Да, я набросаю углем эскиз, смешаю краски и лично выполню самую сложную часть работы, однако и Доркас будет принимать в ней посильное участие. Я надеялась, что она справится с закрашиванием обведенных контуром участков, а может быть, даже выработает нечто вроде собственной манеры. Если повезет, прикинула я, Доркас выполнит примерно четвертую часть работы, и тогда я с чистой совестью смогу утверждать, что все это дело ее рук… В конце концов, разве Микеланджело и Леонардо не ставили свои имена на картинах, процентов на девяносто написанных их подмастерьями? Ну а я выступлю в роли подмастерья Доркас!

Должна признаться, меня постигло изрядное разочарование.

Хотя Доркас быстро догадалась, в чем суть дела, и поняла, как надо использовать кисти и палитру, ухватки ее оказались до боли неуклюжими. Казалось, бедняжка никак не может решить, как ей сподручней размазывать краски, и потому постоянно перекладывает кисть из одной руки в другую… Кончилось тем, что первую картину я написала сама, участие же Доркас ограничилось десятком ярких жирных мазков.

С другой стороны, глупо было бы ожидать, что она станет мастером за каких-то два или три урока, тем более что по сути это не имело значения: мне всего лишь придется сделать истину чуть более растяжимой, когда я начну безапелляционно утверждать, что единственным автором картины является моя антропоидная служанка.

Торопиться было некуда, ибо задумки подобного рода требуют тщательного исполнения, и тем не менее уже через пару месяцев продукция «Студии Доркас» исчислялась дюжиной живописных работ. Тематика их, естественно, была ограничена тем, что супершимп может узреть в Порт-Годдарде: этюд лагуны в голубых тонах, вид нашего дома в пейзаже, импрессионистский набросок ночного старта (зеркальный блеск металла и взрывы ярких пятен на угольно-черном фоне), бытовая сценка с рыбаками, пальмовая роща… Словом, сплошной стандарт, но что-то иное наверняка показалось бы подозрительным; не думаю, чтобы до приезда к нам Доркас часто бывала вне стен лаборатории, где ее растили и воспитывали.

Лучшие из этих картин (а некоторые были и впрямь недурны, уж можете мне поверить) я развесила по дому в таких местах, где мои друзья просто не могли их не заметить, а далее все разыгрывалось как по нотам. Сперва восхищенные ахи, затем мой твердый отказ от авторства, недоумевающие вопросы… и наконец изумленные возгласы: «КАК!», «НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!» и «КТО БЫ МОГ ПОДУМАТЬ!!!»

Скептиков я сразила тем, что позволила кучке избранных полюбоваться процессом творчества. Полагаю, нет нужды пояснять, что подобной чести были удостоены лишь ни черта не смыслящие в живописи, картина же являла собой абстрактную композицию в красном, черном и золотом, которую никто не осмелился критиковать. Доркас эффектно смотрелась за мольбертом и провела показательный сеанс не хуже опытного киноактера, умело имитирующего игру на музыкальном инструменте.

В целях дальнейшего распространения сенсации я раздарила несколько картин в качестве забавных безделушек, стараясь при этом, чтобы облагодетельствованный непременно отметил нотку уязвленного самолюбия в моей дежурной фразе: «Я наняла эту обезьяну для работы по дому, а не для Музея изобразительных искусств!» Разумеется, я была достаточно благоразумна, чтобы не проводить сравнений между творениями Доркас и мазней Кристины, поскольку прекрасно знала, что наши общие знакомые сделают это за меня.

Когда мадам Свансон нанесла мне неожиданный визит, дабы обсудить нашу ссору, «как подобает двум приличным людям», я поняла, что она на крючке… Я повела ее пить чай в гостиную, увешанную работами Доркас, где и позволила себе грациозно капитулировать под лучшей из них (полная луна встает над лагуной — холодная, голубая и необыкновенно мистическая; при каждом взгляде на нее я испытывала вполне заслуженную гордость). Мы не обмолвились ни единым словом ни о картинах, ни о Доркас, однако в глазах моей гостьи я увидела все, что хотела увидеть.

Через день очередная выставка Кристины, запланированная на следующую неделю, была отменена.

Мудрость карточных игроков гласит, что после крупного выигрыша следует немедленно выходить из игры… Не сочти я за труд хоть немного задуматься, то уразумела бы, конечно, что Кристина мне этого не спустит и рано или поздно нанесет жестокий контрудар.

Время она рассчитала блестяще: дети в школе, бабуля в гостях, а я уехала за покупками на другой конец острова. Должно быть, она сперва позвонила по телефону, дабы удостовериться, что дома действительно никого нет, а точнее говоря, ни единого человека… Что касается Доркас, то после первых же попыток мы строго-настрого запретили ей брать трубку: по телефону речь супершимпа подозрительно напоминает разговор мертвецки пьяного человека, а это, сами понимаете, чревато ненужными осложнениями.

Полагаю, я правильно реконструировала последовательность событий. Итак, Кристина подъехала к дому, выразила глубокое огорчение по поводу моего отсутствия и пригласила себя войти. Не тратя времени зря, она тут же принялась обрабатывать Доркас, но подобную ситуацию я как раз предусмотрела… «Это сделала Доркас, — каждый раз наставляла я своего антропоида, указывая пальцем на только что законченную картину. — Ты поняла? Нет, не Мисси, только Доркас! Доркас!» В конце концов, полагаю, бедняжка сама в это поверила.

Если профилактическое промывание мозгов и лексикон из пятидесяти слов ввели в заблуждение самозванную гостью, то длилось оно не слишком долго. Кристина была дама решительная, а Доркас — простая душа. Должно быть, мадам Свансон немало удивилась тому, с какой готовностью ее отвели в знаменитую студию в гараже, где она намеревалась обнаружить неопровержимые доказательства гнусного подлога и обмана…

Подъехав к дому получасом позже, я почуяла крупные неприятности, как только заметила чужую машину. Надежда на то, что я успела вернуться вовремя, тут же рассеялась, как только я вошла в дом, где царила немыслимая, мертвая тишина. Слишком поздно… ЧТО-ТО УЖЕ ПРОИЗОШЛО! В противном случае Кристина никак не смогла бы удержаться от разглагольствований, даже если ее аудиторию составляет один-единственный шимпанзе: тишина для нее — такой же вызов, как чистый холст, и она усердно заполняет ее звуками собственного голоса.

В доме было невыносимо тихо. На цыпочках я проследовала через пустую гостиную, пустую столовую, кухню и вышла во двор через черный ход. Дверь гаража оказалась открытой. Подкравшись к ней, я заглянула внутрь.

И это был момент горькой истины!

Освободившись наконец от моего влияния, Доркас действительно развила собственный стиль. Свою новую картину она писала быстрыми, мощными и точными мазками, но только совсем не так, как я ее долго и старательно учила. А уж что там было изображено…

Я была жестоко уязвлена в самое сердце, когда разглядела ту отвратительную карикатуру, которая явно доставляла Кристине бездну удовольствия. После всего, что я сделала для Доркас, это была чистейшей воды неблагодарность! Теперь-то я, конечно, знаю, что она не имела в виду ничего плохого и попросту самовыражалась… Психологи и искусствоведы, сочинившие те дурацкие комментарии к ее выставке в Музее Гугенгейма, утверждают, что портреты кисти Доркас не только проливают свет на взаимоотношения людей и животных, но впервые в истории человеческой расы дают нам возможность взглянуть на себя со стороны.

Однако в тот день, когда я, накричав на Доркас, отослала ее на кухню, этот интересный аспект явно ускользнул от моего внимания.

Что расстроило меня еще больше, так это бесполезно потерянное время, растраченное мной на исправление ее дурных манер и постановку техники рук: игнорируя все мои указания, она сидела перед мольбертом, скрестив их на груди!

Но даже тогда, в самом начале ее блистательной карьеры свободного художника, было абсолютно ясно, что в одной ее ноге таланта не в пример больше, чем в обеих моих руках, вместе взятых…