Забытый враг

(перевод К. Плешкова)

Вздрогнув, профессор Миллуорд сел на узкой койке; тяжелые меха мягко упали на пол. На сей раз он был уверен, что это не сон; в морозном воздухе, царапавшем легкие, все еще будто бы носилось эхо раздавшегося в ночи грохота.

Накинув меха на плечи, Миллуорд напряженно вслушивался. Опять ни звука. Из узких окон западной стены падали полосы лунного сияния; свет причудливо ложился на бесконечные ряды книг, подобно тому как он покрывал останки мертвого города внизу. В мире царила абсолютная тишина; даже в старые времена в городе в такую ночь было бы тихо, а сейчас было тихо вдвойне.

Профессор Миллуорд заставил себя выбраться из постели и подбросил немного кокса в печку, после чего побрел к ближайшему окну, то и дело останавливаясь, чтобы любовно коснуться томов, которые охранял все эти годы.

Сощурившись от яркого лунного света, он всмотрелся в ночь. Небо чистое; тот грохот был чем угодно, но только не ударом грома. Он донесся откуда–то с севера и теперь раздался снова.

Расстояние приглушило его — расстояние и холмы, лежавшие вокруг Лондона. Шум не несся по всему небу с неукротимостью грома, но раздавался, по–видимому, из какой–то одной точки. Это не было похоже ни на один из природных звуков, которые когда–либо приходилось слышать Миллуорду, и на мгновение в нем вновь возродилась надежда.

Не было сомнений: лишь человек в состоянии произвести подобный звук. Возможно, мечта, которая двадцать с лишним лет помогала ему выжить среди сокровищ цивилизации, вскоре перестанет быть мечтой. Люди возвращаются в Англию, пробивая себе путь сквозь льды и снега с помощью оружия, которое дала им наука до прихода Пыли. Это было странно, что они идут по суше и с севера, но он прогонял любые мысли, способные погасить вспыхнувший огонек надежды.

В ста метрах внизу лежало бурное море из заснеженных крыш, залитое резким лунным светом. Вдалеке долговязыми привидениями на фоне ночного неба мерцали высокие трубы электростанции Батгерси. Теперь, когда купол собора Святого Павла обрушился под весом снега, они возвышались над Лондоном в гордом одиночестве.

Профессор Миллуорд медленно прошелся вдоль книжных полок, обдумывая зревшую в голове теорию. Двадцать лет назад он наблюдал, как последние вертолеты тяжело поднимаются из Риджент–парка, перемешивая винтами беспрерывно падающий снег. Даже после того, как вокруг сомкнулась тишина, он не хотел верить, что Север опустел навсегда. Однако он прождал уже целое поколение, отдав полжизни, чтобы сохранить книги.

Сперва по радио — которое оставалось единственной связью с Югом — порой говорили о колонизации экваториальных территорий, где теперь царил умеренный климат. Он не знал, каков итог этого далекого сражения, которое с отчаянными усилиями велось в умиравших джунглях и пустынях, уже ощутивших первое прикосновение снега. Возможно, оно окончилось неудачей; радио смолкло уже больше пятнадцати лет назад. Однако если люди и машины действительно возвращались с севера — ил и откуда еще, — он снова услышал бы их голоса, их рассказы о землях, где они побывали.

Профессор Миллуорд покидал здание университета от силы десять раз в год, и то лишь по крайней необходимости. За прошедшие двадцать лет он обеспечил себя всем необходимым в магазинах района Блумсбери: во время последнего исхода людям пришлось многое оставить из–за нехватки транспорта. Собственно говоря, его нынешнюю жизнь можно было назвать роскошной; ни один профессор английской литературы никогда не одевался в те наряды, что он взял в меховом магазине на Оксфорд–стрит.

Когда он забросил на плечи рюкзак и отпер массивные ворота, в безоблачном небе сияло солнце. Еще десять лет назад в этом районе охотились стаи голодных собак, и хотя долгие годы он не видел ни одной, Миллуорд по–прежнему был осторожен и всегда, отправляясь наружу, брал револьвер.

Солнце светило так, что от белизны снега болели глаза, но оно почти не давало тепла. Хотя пояс космической пыли, через который проходила сейчас Солнечная система, практически не повлиял на видимую яркость Солнца, он забрал весь жар его пламени. Никто не знал, когда система выплывет из пояса и Земля снова сумеет прогреться — через десять лет или через тысячу, и человечество перемещалось на юг в поисках земель, где слово «лето» еще не было пустым звуком.

Последние слои снега успели плотно слежаться, и Миллуорд без особого труда проделал путь до Тоттнем–Кортроуд. Иногда же требовались часы, чтобы пробраться по глубокому снегу, а однажды Миллуорд оказался заперт в своей огромной кирпичной сторожевой башне на девять месяцев.

Держась подальше от домов, с крыш которых в любой момент грозила сойти небольшая лавина и с карнизов которых свисали дамокловы сосульки, он шел на север, пока не очутился возле нужного магазина. Над разбитыми окнами все еще можно было прочитать: «Дженкинс и сыновья. Радио–и электротовары. Телевизоры».

Сквозь дыру в крыше нанесло снега, но маленькая комнатка наверху не изменилась со времени его последнего визита двенадцать лет назад. Всеволновой радиоприемник так и стоял на столе, а разбросанные на полу пустые жестянки безмолвно свидетельствовали о многих часах, которые Миллуорд провел здесь в одиночестве, прежде чем пропала последняя надежда. Он подумал, не придется ли снова пройти через то же самое испытание.

Профессор Миллуорд смахнул снег со «Справочника радиолюбителя за 1965 год», из которого когда–то почерпнул все то немногое, что знал о радиосвязи. Он смутно помнил, где лежат батареи, там они и оказались, причем в некоторых, к его облегчению, до сих пор сохранился заряд. Миллуорд набрал необходимое количество источников энергии и как можно более тщательно проверил радиоприемник. Теперь все было готово.

Жаль, он не мог послать изготовителям приемника благодарность, которую те заслужили. Слабое шипение из громкоговорителя вызвало воспоминания о Би–би–си, о девятичасовых новостях и симфонических концертах, обо всем, что он воспринимал как данность в мире, который исчез, словно сон. С едва скрываемым нетерпением он пробежался по диапазонам, но не нашел ничего, кроме вездесущего шипения. Это его несколько расстроило, но не более — он знал, что настоящее испытание ждет его ночью. А до того можно было пошарить по ближним магазинам в поисках чего–нибудь полезного.

Уже смеркалось, когда он вернулся в комнатку. В двухстах километрах над головой, по мере того как заходило солнце, поднимался к звездам невидимый слой ионосферы. Так происходило каждый вечер миллионы лет, и лишь в течение полувека человек использовал ионосферу в собственных целях, чтобы распространять по Земле слова ненависти или мира, общеизвестные банальности или музыку, названную когда–то бессмертной.

По шажку, с бесконечным терпением, профессор Миллуорд начал путешествие по коротковолновым диапазонам, которые поколение назад представляли собой мешанину из кричащих голосов и звуков морзянки. Постепенно лелеемая им надежда начала покидать его. Сам город издавал не больше звуков, чем некогда оживленные океаны эфира. Лишь слабый треск грозовых разрядов с другого конца планеты нарушал невыносимую тишину. Человечество лишилось последнего своего завоевания — радио.

Вскоре после полуночи батареи иссякли. У Миллуорда не хватило духу поискать новые, и, свернувшись под мехами, он погрузился в беспокойный сон. Единственным утещением служила мысль, что, не доказав свою теорию, он ее и не опроверг.

Когда он отправился в обратный путь, безлюдную ослепительно–белую дорогу заливал холодный солнечный свет. Миллуорд очень устал: он мало спал, и сон прерывали навязчивые фантазии о возможном спасении.

Неожиданно тишину нарушил далекий гром, прокатившийся над заснеженными крышами. Он доносился — теперь не было никаких сомнений — из–за северных холмов, где некогда любили отдыхать лондонцы. По обеим сторонам с крыш на широкую улицу обрушились снежные лавины, а затем снова наступила тишина.

Профессор стоял неподвижно, взвешивая, размышляя и анализируя. Звук слишком продолжительный для обычного взрыва… Это был не иначе как отдаленный грохот атомной бомбы, испарявшей миллионы тонн снега. Миллуорд опять погрузился в мечты, и ночное разочарование постепенно улетучивалось.

Эта короткая пауза едва не стоила ему жизни. Где–то на краю улицы в его поле зрения внезапно появилось нечто огромное и белое. Какое–то мгновение разум отказывался принимать увиденное за реальность, затем оцепенение прошло, и Миллуорд начал судорожно искать бесполезный, как он быстро понял, револьвер. Прямо к нему, покачивая головой из стороны в сторону, словно гипнотизирующая жертву змея, не спеша шагал по снегу громадный белый медведь.

Бросив вещи, Миллуорд побежал, застревая ногами в снегу, в поисках укрытия. К счастью, до входа в метро оставалось всего пятнадцать метров. Стальная рещетка была закрыта, но он помнил, что много лет тому назад сломал замок. Миллуорд ощущал нестерпимое искушение оглянуться: сзади не доносилось никаких звуков, которые подсказали бы, какое расстояние отделяет его от хищника. Несколько пугающих мгновений рещетка сопротивлялась онемевшим рукам, затем нехотя подалась, и он с трудом пролез сквозь узкую щель.

Откуда–то из времен детства внезапно пришло нелепое воспоминание о запертом в клетке белом хорьке, беспрестанно сновавшем вдоль проволочной сетки. Такой же змеиной грацией обладал и чудовищный зверь, почти вдвое выше человеческого роста, яростно обрушившийся на рещетку. Металл прогнулся, но выдержал; медведь опустился на все четыре лапы, негромко поворчал и отошел. Пару раз ударив когтями по рюкзаку, из которого выпало на снег несколько жестянок с едой, он исчез столь же бесшумно, как и появился.

За три часа перепуганный профессор короткими перебежками добрался до университета. После стольких лет он больше не был в городе один. Миллуорд подумал, не заявились ли сюда и другие гости, и той же ночью получил ответ. Перед самым закатом он отчетливо услышал волчий вой, доносившийся откуда–то со стороны Гайд–парка.

К концу недели стаю ясно, что северные звери мигрируют. Однажды он увидел бегущего на юг оленя, за которым гналась безмолвная волчья стая, а иногда в ночи раздавались звуки смертельной схватки. Его удивило, сколько жизни до сих пор существовало в белой пустыне между Лондоном и полюсом. Теперь что–то гнало ее на юг, и осознание этою взбудоражило его. От чего еще бежать могучим зверям, кроме как от человека!

Напряженное ожидание действовало на нервы. Многие часы он сидел при свете холодного солнца, закутавшись в меха, мечтал о спасении и размышлял, каким образом люди могли вернуться в Англию. Предположим, какая–то экспедиция пришла из Северной Америки по льду Атлантики. Предположим, она длилась уже несколько лет. Но почему они зашли так далеко на север? Быть может, ближе к югу льды Атлантики слишком опасны для продвижения?

Однако кое–чему не находилось удовлетворительного объяснения. Он не наблюдал никаких признаков воздушной разведки; трудно было поверить, что искусство авиации утрачено человечеством.

Иногда он ходил вдоль книжных полок, что–то нашептывая любимым томам. Некоторые книги он не осмеливался открывать уже много лет — столь остро они напоминали ему о прошлом. Но теперь, когда дни стали длиннее и светлее, он порой брал томик поэзии и перечитывал любимые стихи. Потом подходил к высокому окну и выкрикивал над крышами магические слова, словно они могли разрушить наложенное на мир заклятие.

Наступало нечто, напоминавшее отдаленное эхо прежнего лета, становилось теплее. Несколько суток подряд температура держалась выше нуля, и во многих местах сквозь снег пробивались цветы. Что бы ни приближалось с севера, оно становилось все ближе, и не единожды в день нал городом раздавался загадочный гром, от которого с тысяч крыш падал снег. В этом грохоте ощущались странные скрежещущие отзвуки, казавшиеся профессору Миллуорду таинственными и даже зловещими. Порой ему чудилось, будто он слышит лязг сражения могущественных армии, а иногда в голову приходила другая, очевидно безумная, но пугающая мысль, от которой он не мог избавиться. Часто он просыпался посреди ночи, воображая, будто слышит грохот движущихся на город скал.

Лето подходило к концу, и чем ближе становился шум далекой битвы, тем чаше сменяли друг друга надежды и страхи. Хотя больше волки и медведи не встречались — видимо, они ушли на юг, — он не рисковал покинуть надежные стены своей крепости. Каждое угро Миллуорд поднимался к самому высокому окну в башне и осматривал северный горизонт в бинокль. Но не видел ничего, кроме отчаянно сражающихся с солнцем, но вынужденных отступать снегов в районе Хэмпстеда.

Ожиданию пришел копей в последние дни короткого лета. Скрежещущий грохот в ночи раздавался теперь совсем близко, но все еще нельзя было понять, как далеко от города его источник. У профессора Миллуорда не было никаких дурных предчувствий, когда он поднялся к узкому окну и направил бинокль на север.

Подобно дозорному, увидевшему со стен осажденной крепости первые отблески солнечных лучей на копьях наступающей армии, профессор Миллуорд в одно мгновение узнал, что происходит. Воздух был кристально чистым, и холмы отчетливо выделялись на фоне холодного голубого неба. На них почти не осталось снега. Раньше бы он обрадовался, но теперь это было неважно.

За прошедшую ночь враг, о котором он успел забыть, преодолел последние рубежи обороны и теперь готовился к решающей атаке. Увидев смертельный блеск вдоль вершин обреченных холмов, профессор Миллуорд наконец понял, что за звук он слышат столько месяцев. Неудивительно, что ему снились движущиеся юры.

С севера, их давнего пристанища, триумфально возвращаясь в прежние опадения, шли ледники.