Уставшая сиять ярче всех звезд Галактики, вместе взятых, Nova Draconis постепенно тускнела, однако она все еще оставалась значительно ярче Венеры; пройдут, вероятно, тысячи лет, прежде чем людям снова представится подобное зрелище.

Очень близкая к Земле в галактическом масштабе, эта звезда была в то же время настолько далека, что ее видимая светимость не менялась на всем протяжении Солнечной системы. Она сверкала одинаково ярко и над раскаленными скалами Меркурия, и над азотными ледниками Плутона. Ее преходящее (а каким оно еще бывает?) величие заставило людей на момент отвлечься от своих мелких дрязг и задуматься о высших сущностях.

Но ненадолго. Слепящий фиолетовый свет самой яркой на памяти человека звезды пронизывал теперь разделившуюся систему — систему, планеты которой уже прекратили взаимные угрозы и готовились перейти от слов к делу.

Приготовления эти успели зайти гораздо дальше, чем могли представить себе простые люди. Ни одно из правительств — что земное, что федеративное — не желало особо откровенничать со своими гражданами. Укрывшись в секретных лабораториях, люди приспосабливали силы, открывшие им дорогу в космос, к целям убийства и разрушения. Даже работай ученые обеих сторон независимо, в полной изоляции, они неизбежно создали бы примерно однотипное оружие, ибо отталкивались от одной и той же технологии.

Но и Земля, и Федерация имели достаточное количество шпионов, а потому довольно хорошо знали оружие друг друга. Определенные сюрпризы — любой из которых мог оказаться решающим — не исключались, однако в целом технический уровень противников был приблизительно одинаков.

В одном отношении Федерация имела заметное преимущество. Она могла надежно спрятать свою деятельность, все свои исследования и испытания, среди огромного количества планетных спутников и астероидов; Марс и Венера узнавали о любом старте земного корабля буквально через несколько минут.

Каждую из сторон одолевали сомнения относительно эффективности ее разведки. Надвигавшейся войне предстояло стать войной дилетантов, не профессионалов. Любая секретная служба прошлого могла похвастаться долгой — хотя, возможно, и не очень славной — традицией. Шпиона нельзя подготовить за неделю, да и вообще человек, способный стать блестящим агентом, — большая редкость, на его поиски могут уйти годы и годы.

Никто не понимал все это лучше Садлера. Иногда он задумывался: неужели каждый из его неизвестных коллег, рассеянных по просторам Солнечной системы, пребывает в такой же растерянности? Ведь полную картину — или хотя бы нечто на нее похожее — видят только люди, сидящие наверху. Прежде ему и в голову не приходило, в какой полной изоляции вынужден действовать секретный агент, насколько ужасно почувствовать, что ты один, что ты никому не можешь довериться, ни с кем не можешь разделить свое бремя. С самого момента прибытия на Луну он не беседовал ни с одним сотрудником Планетарной разведки (хотя как знать, кто из окружающих может оказаться коллегой). Все контакты с организацией были косвенными и безличными. Его регулярные донесения (постороннему читателю они представлялись бы на удивление занудными отчетами об обсерваторской бухгалтерии) отправлялись монорельсом в Сентрал-Сити, и он не имел ни малейшего представления, кто там их получает и что с ними делают. Тем же самым путем приходили — очень редко — инструкции, а в самом экстренном случае можно было воспользоваться телепринтером.

Садлер с нетерпением ждал первой, еще на Земле обговоренной встречи со связником. Трудно было надеяться на какую-нибудь практическую пользу от этого рандеву, но оно хоть немного ослабит груз одиночества.

Он успел уже, к глубокому своему удовлетворению, близко познакомиться с деятельностью административной и технической служб. Он заглянул (с почтительного удаления) в пылающее сердце микрореактора, снабжавшего Обсерваторию энергией. Он сходил посмотреть огромные зеркала солнечных генераторов. В нормальной обстановке эта техника не применялась, и было приятно сознавать, что вот она здесь, готовая при необходимости подключиться к неисчерпаемым ресурсам дневного светила.

Самым большим сюрпризом оказалась ферма. Было очень странно, что в этот век научных чудес, век искусственного того и синтетического сего, остались еще области, где превосходство природы неоспоримо. Ферма являлась составной частью системы кондиционирования воздуха и лучше всего выглядела долгим лунным днем. Садлер увидел ее ночью, с наглухо задраенными огнями, при свете флюоресцентных ламп, но вот выйдет из-за горизонта солнце, и отодвинутся тяжелые металлические ставни, и уж тогда…

Однако и сейчас зрелище впечатляло, можно было подумать, что находишься на Земле, в хорошо ухоженной теплице. Медленно текущий воздух омывал шеренги растений, отдавая им избыточный углекислый газ, приобретая взамен не только кислород, но и ту трудно определимую свежесть, скопировать которую не способна никакая химия.

Здесь Садлеру презентовали небольшое, но очень зрелое яблоко, каждый атом которого имел своим источником Луну. Он отнес драгоценный плод к себе в клетушку, чтобы насладиться им в одиночестве; становилось понятно, почему в помещения фермы не пускали никого, кроме обслуживающего персонала, — иначе не прошло бы и недели, как все деревья оказались бы ободраны наголо.

После этого блаженного зеленого уголка центр связи казался холодным, бездушным — и опасным. Здесь, откуда осуществлялась вся связь Обсерватории с остальными лунными базами, с Землей и при необходимости даже с планетами, находилась самая уязвимая точка. Поэтому каждое принимаемое и отправляемое сообщение непременно регистрировалось, а Связисты находились под неусыпным наблюдением службы безопасности. Двое из них были недавно переведены — без всякого объяснения причин — на менее ответственную работу. Более того (об этом не знал даже Садлер), в тридцати километрах от Обсерватории телескопическая камера каждую минуту фотографировала огромные антенные комплексы, применявшиеся для дальней связи. И если какой-либо из этих радиопрожекторов будет значительное время развернут в непредусмотренном программой направлении, служба безопасности незамедлительно примет меры.

Все без исключения астрономы рассказывали о своих исследованиях и о своем оборудовании с величайшей охотой. Даже если кого-нибудь из них и удивляли некоторые вопросы бухгалтера, виду никто не подавал. Он же старался ни на секунду не выходить из принятой на себя роли. Основным методом был прямой, откровенный разговор по душам. «Это, собственно, к работе не относится, но я всегда интересовался астрономией, а раз уж попал на Луну, то хотел бы посмотреть все, что только возможно. Ну конечно, если вы сейчас заняты…» Такая увертюра действовала как заклинание.

Все подобные визиты организовывались Уагнэлом. Секретарь оказывал любую помощь настолько охотно, что Садлер было заподозрил туг попытку отвести от себя подозрения, однако позднее понял, что это обычная его манера. Бывают такие люди, бессознательно старающиеся произвести хорошее впечатление на всех и каждого, установить со всеми дружеские отношения. И насколько же, наверное, плохо, подумал Садлер, работается ему с таким бесчувственным начальником, как профессор Маклорин.

Сердцем Обсерватории являлся десятиметровый телескоп — крупнейший оптический инструмент, когда-либо созданный человеком. Скорее внушительный, чем изящный, он располагался на верхушке небольшого холма, чуть поодаль от жилой зоны. Сложное переплетение форм, опутывавших огромный бочонок, придавало ему нужный наклон, а для разворотов служила круговая рельсовая дорожка.

— Ничего похожего на земные телескопы, — объяснял Молтон. Они с Садлером находились в ближайшем к прибору наблюдательном куполе. — Вот, скажем, труба. Она устроена так, чтобы можно было работать и днем. Без нее солнечные блики от опорных конструкций попадали бы на зеркало и неизбежно создавали бы фон. К тому же зеркало искривлялось бы от нагрева, требовались бы часы на охлаждение и настройку. На Земле такие дела никого не беспокоят, там телескопы используются только ночью — те немногие, которые еще используются.

— Я даже и не знал, что на Земле остались действующие обсерватории, — заметил Садлер.

— Да, несколько штук еще есть. Почти все они заняты подготовкой специалистов. Там, в этой атмосфере, похожей на суп с клецками, никакие настоящие астрономические наблюдения не возможны. Вот, скажем, то, чем занимаюсь я сам, — ультрафиолетовая спектроскопия. Интересующие меня длины волн полностью поглощаются атмосферой. Пока люди не вышли в космос, этих линий никто и не видел. Иногда я даже удивляюсь, как это могла на Земле появиться астрономия?

— Странно он установлен, — задумчиво заметил Садлер. — Словно на пушечном лафете, ничего похожего на телескопы, которые я видел раньше.

— Совершенно верно. Было решено не делать установку экваториальной — компьютер и без того легко отслеживает любую звезду. Но давайте спустимся и посмотрим, что из всего этого получается.

Лаборатория Молтона являла собой фантастическое нагромождение полуразобранных (а может, полусобранных) приборов, абсолютно Садлеру незнакомых, в чем тот и признался.

— И нечего вам особенно стесняться, — рассмеялся профессор, — Тут же почти сплошь самоделки собственной конструкции — пробуем и так и сяк, пытаемся что-нибудь улучшить. А вообще дело обстоит следующим образом. Свет, собранный большим зеркалом, проходит через эту вот трубу. Продемонстрировать его я не могу, сейчас фотографирует кто-то другой, а моя очередь чуть попозже. Но когда телескоп передадут мне, я смогу направить его на любой участок неба, дистанционно, вон с того пульта. Ну а потом — анализировать свет выбранной звезды одним из этих спектроскопов. Боюсь, нам не удастся посмотреть, что там у них внутри, — кожухи совершенно глухие. Как я уже говорил, интересующее меня излучение сильно поглощается воздухом, поэтому во время работы оптические системы откачиваются.

И тут Садлера поразила неожиданная, показавшаяся ему дурацкой мысль.

— Послушайте, — сказал он, оглядывая путаницу проводов, батареи электронных счетчиков, атласы спектральных линий, — а вы смотрели когда-нибудь в этот телескоп?

— Ни разу, — улыбнулся Молтон. — Устроить это совсем нетрудно, только какой смысл? Все настоящие телескопы — не более чем гигантские фотоаппараты, никто через них не смотрит.

Имелись, однако, в Обсерватории и телескопы поменьше, вполне пригодные для визуального наблюдения; некоторые из них, снабженные телевизионными камерами, использовались для поиска комет и астероидов, чье точное местонахождение не было известно. Иногда Садлеру удавалось получить один из этих приборов в свое распоряжение, и тогда он осматривал небо, причем делал это совершенно наобум — набирал на клавиатуре пульта произвольные координаты, а затем вглядывался в телеэкран — что же за добыча попалась на этот раз. Через некоторое время он научился пользоваться Астронавтическим ежегодником, и какое же это было торжество, когда вызванный с пульта Марс повис точно в центре поля зрения.

Садлер смотрел на охристо-зеленый диск, почти заполнивший собой экран, со смешанными чувствами. Одна из полярных шапок чуть повернута к Солнцу — там у них начинается весна, иней и снег, покрывающие тундру, медленно оттаивают после долгой, жестокой зимы. Прекрасная планета, если смотреть издалека, но как же трудно строить на ней цивилизацию. Мало удивительного, что ее решительным, закаленным сынам надоело терпеть выходки Земли.

Яркое, невероятно четкое изображение стояло на экране как влитое, без малейшего подрагивания и неустойчивости; на Земле Садлеру довелось как-то посмотреть на Марс в телескоп, и теперь он мог непосредственно убедиться, какие оковы сбросила с себя астрономия, выйдя в открытое пространство. Маленький вспомогательный прибор, установленный на Луне, дает возможность за несколько часов увидеть гораздо больше, чем видели земные астрономы, десятилетиями изучавшие Марс при помощи огромных установок. И дело совсем не в расстоянии — оно фактически не меняется, да и вообще Марс сейчас очень далеко от Земли, — а в том, что исчезло дрожащее марево атмосферы.

Налюбовавшись вдосталь на Марс, Садлер набрал координаты Сатурна. От потрясающей красоты зрелища перехватывало горло, невозможно было поверить, что этот шедевр создан природой, а не руками какого-либо великого художника. Большой, чуть приплюснутый желтый шар плавал в центре сложной системы колец. Даже с расстояния в два миллиарда километров отчетливо различались неяркие полосы и пятна атмосферных возмущений, а чуть подальше, за пределами драгоценного пояса колец, Садлер насчитал по крайней мере семь спутников.

Хорошо зная, что мгновенно действующему глазу телекамеры не под силу равняться с терпеливой фотопластинкой, он все-таки взглянул на некоторые из отдаленных туманностей и звездных скоплений. Он прошелся вдоль столбовой дороги небес — Млечного Пути, задерживая поле изображения на некоторых особенно прекрасных группах звезд и сверкающих облаках алмазной пыли. Через некоторое время Садлер опьянел от беспредельной красоты небес; чтобы вернуться к низким повседневным делам, нужна была какая-нибудь более грубая закуска. Он направил телескоп на Землю.

Такую огромную, что даже при наименьшем увеличении экран не мог вместить ее целиком. Освещенные Солнцем области все еще занимали чуть больше половины диска, однако Садлер стал смотреть на темную его часть. Там, в ночи, тускло фосфоресцировали бессчетные светлячки городов, и в одном из них спала сейчас Жанетта и, может быть, видела его во сне. Он уже знал, что жена получила письмо — ее удивленный и в то же время осторожный ответ заметно приободрил Садлера, хотя от укора и одиночества, читавшихся между строк, ему хотелось плакать. Неужели он допустил ошибку, ну зачем были все эти откладывания… Подобно большинству семейных пар этой плывущей сейчас перед его глазами планеты, Садлеры не торопились обзавестись детьми, хотели сперва «проверить свою совместимость». В этот век на людей, ставших родителями в первые годы совместной жизни, смотрели с удивлением и даже осуждением — такое поведение считалось верным знаком пустоты и безответственности.

Оба они хотели иметь полноценную семью и намеревались начать с сына — развитие медицины позволило планировать семью заранее. А потом Садлер получил задание и впервые в жизни осознал всю серьезность межпланетной ситуации. И уже не мог бросить Джонатана Питера в неопределенное, даже страшное будущее.

В прошлом подобное рассуждение остановило бы очень немногих мужчин. Более того, угроза собственного ухода из мира зачастую заставляла их еще сильнее стремиться к единственной известной человеку разновидности бессмертия. Однако мир не знал войны уже двести лет, жизнеустройство Земли стало сложным и хрупким, вспышка насилия разорвет его в клочья. Женщина, обремененная ребенком, почти не будет иметь шансов уцелеть.

А может быть, все это просто мелодрама и не нужно было позволять, чтобы пустые страхи взяли верх над здравым смыслом. Знай Жанетта факты, она и секунды бы не задумалась, несмотря на весь предполагаемый риск. Но Садлер не мог говорить с ней откровенно — и не мог воспользоваться ее незнанием.

И поздно рвать на себе волосы — все, что он любит, находится сейчас на этом погруженном в сон шаре, отделенном от него бездонной пропастью пространства. Он вернулся от звезд к людям, через беспредельную пустыню космоса — к одинокому оазису человеческой души.