ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
ЗАКАТ WUNDERLAND
Егор Сорокин отирался возле командира в центральном посту. Расположившись на диванчике, он листал судовой журнал. Удивительно было наблюдать за хронологией событий по скупым и отрывочным данным, датированным различными годами. Вначале твёрдой рукой Долгова значились числа, представленные маем две тысячи одиннадцатого. Далее, в период неразберихи и сомнений, даты вообще отсутствовали. А через пару листов, сначала несмело, ограничиваясь только числом и месяцем, события наконец обрели и год. Цифры «Одна тысяча девятьсот сорок два», — старпом коверкал до неузнаваемости, будто рука у него дрожала от несуразности этого факта и пыталась вывести совсем другую, правильную дату. Оставшись за старпома, Егор цифру «сорок два» писал чётко и всегда её вдавливал шариком ручки. Он смирился с такой постановкой вопроса и уверенно вывел: 13 сентября, затем подумал и скривился. — Брр! Ещё и пятница! Ладно. «Время 15.45, боевая готовность — два, подняты радиоантенны, ожидаем сообщения от Долгова».
«Дмитрий Новгородский» завис на перископной глубине, выставив над водой штыри антенн и вслушиваясь в ожидании в эфир. Моряки на центральном посту, тихо переговариваясь, травили байки про сползающие с севера в Баренцево море айсберги. Кто-то высказал предположение, что ледяные горы могут достигать до трёхсот метров в глубину. Автора предположения тут же подняли на смех: в Баренцевом море глубина не больше двухсот, и то местами!
— Накаркаете, — недовольно проворчал Егор.
Неожиданно с гидропоста прозвучал доклад о многочисленных шумах боевых кораблей, приближающихся с юга.
— Возможно, вышли навстречу конвою, — предположил Дмитрий Николаевич.
Но пеленги не изменялись, дистанция сокращалась, и командир занервничал.
— Командир, такое ощущение, что они по нашу душу, — предположил штурман.
— С чего бы это? Егор, не вгоняй народ в смуту.
— А самолёт намедни помнишь?
Дмитрий Николаевич задумался. Корабли на экране обстановки развернулись фронтом в строй поиска, и от греха подальше он кивнул стоявшему на рулях боцману:
— Давай на безопасную.
Безопасной глубиной погружения для их типа лодки в Баренцевом море было пятьдесят метров. Нырнув, «Дмитрий Новгородский» завис, ожидая, когда корабли пройдут и можно будет опять подвсплыть и выставить антенну.
Цели на экране приближались, и неожиданно, сначала тихо, затем всё громче послышались посылки асдиков. Один из кораблей прошёл точно над ними, и с гидропоста несмело, будто гидроакустическая вахта не поверила собственным ушам, прозвучал неуверенный доклад:
— Кажется, бомбы.
Командир со штурманом переглянулись. В тот же миг над головой ухнула, слившаяся в один, серия взрывов. Егор свалился с дивана и, не выпуская из рук вахтенный журнал, вместе с вылетевшим из своего гнезда графином с водой залетел под пульт управления рулями. Палуба из-под ног резко нырнула вниз. Лодка с дифферентом на нос пошла на глубину. Дмитрий Николаевич с трудом дотянулся до микрофона межотсечной связи:
— Ход восемь узлов! Разворот вправо на девяносто! В отсеках осмотреться!
К счастью, эсминец ошибся с глубиной, и бомбы взорвались выше лодки. «Дмитрий Новгородский» рванулся с места и, торопясь уйти из опасного места, взял курс на север. В отмеченное первым эсминцем место сбросил бомбы второй эсминец, за ним отработал третий.
Командир вытер лоб, потом, переведя дух, улыбнулся и, глядя на штурмана, произнёс:
— И ведь не огрызнёшься. Свои работают. И на том спасибо, что хоть промахнулись!
Дальше — больше! Оцепив их район, бомбы сбрасывали все кто мог. Взрывы лопались впереди по курсу, за кормой, сбоку. Вода вокруг «Дмитрия Новгородского» кипела, выбрасывая на поверхность поднятые со дна водоросли, затопленные брёвна, дохлых рыб. Лодка металась, меняя глубину и курс. Заметив разрыв в строю поиска, метнулись туда, и наконец, их потеряли. Всплески от взрывов ещё долго вспыхивали на экране позади лодки, но уже далеко и не опасно. Опасаясь себя обнаружить, а по всей видимости, именно посылки гидролокатора привлекли эсминец, Дмитрий Николаевич приказал его выключить. Импульсы легко могли быть вновь обнаружены противолодочными кораблями. Неожиданная бомбёжка произвела на него сильное впечатление, и он решил, что недооценивать советские эсминцы, пожалуй, не стоит.
Они уходили, и больше ничто не предвещало опасности, но в душе почему-то тонко заныла струнка тревоги.
Командир беспокойно заворочался в кресле. Вроде бы всё нормально в отсеках, реактор работает в заданном режиме, турбины выдают положенные обороты, гребные винты исправно толкают лодку вперёд с требуемой скоростью. Ухо чутко прислушивалось к любому нештатному звуку, но его не было. Всё было в порядке, но смятение не отпускало. Будто преднамеренно вспомнились недавние разговоры моряков об айсбергах.
«Нет! Вряд ли! — подумал Дмитрий Николаевич. — Небольшие айсберги наши акустики слышат и в обычном режиме шумопеленгования. А отойдём ещё немного подальше, тогда и включим гидролокатор в активный режим. Здесь бояться нечего».
Действительно, опытные акустики легко различают шум заплёскивающих на глыбы льда волн. Этот звук характерен, и при определённой изощрённости слуха можно вполне точно определить пеленг на опасного соседа. Но это если речь идёт о небольших айсбергах…
Удар в корпус опрокинул всех с ног. По лодке прокатился гул, будто кто-то саданул по железной бочке кувалдой. Скорость резко упала, зато стрелка глубиномера быстро пошла вниз. Падая, Дмитрий Николаевич увидел безумные глаза вцепившегося в рули и ловившего раскрытым ртом воздух боцмана, и первое, что пришло на ум: «Вот так мы и погибаем! Быстро, неожиданно и глупо! Только что всё было в порядке, а мелькнула секунда и от порядка не осталось и следа».
— Да сколько можно! — крикнул, свалившись в очередной раз с дивана, штурман.
В центральный пост влетел Валентиныч и, оттолкнув в сторону вахтенного механика, бросился продувать балластные цистерны. Теперь по лодке прокатился гул яростного шипения. «Дмитрий Новгородский» замедлил падение, затем, остановившись и будто раздумывая, начал медленно и нехотя подниматься к свету.
Рядом, будто гигантский зелёный небоскрёб, высилась ледяная гора. Командир вместе с главным механиком первыми выскочили на внешнюю палубу и побежали в нос лодки. Носовой обтекатель со всей гидроакустической начинкой был смят, но цел. Валентиныч, тяжело вздохнув, заметил:
— Хорошего мало, но можно считать, что легко отделались.
— Да… — Дмитрий Николаевич посмотрел на айсберг. — Подрубили его под самый корень.
— Я слышал два удара. Второй — это, наверное, от рухнувшей на палубу сосульки.
— Что же делать?
— А что делать, командир? Не мешало бы где-нибудь подремонтироваться. Нам регламент во как нужен! — и в подтверждение Валентиныч провёл ладонью по горлу. — Я вообще удивляюсь, как мы до сих пор без серьёзных поломок обходимся. Не лодка, а золото!
Почти успокоившись, они направились в корму и обнаружили на выпуклом борту несколько глубоких вмятин.
— А это нам от бомб досталось, — Валентиныч тяжело вздохнул. — Теперь точно без ремонта не обойтись.
— От своих больнее вдвойне. Хорошо, хоть только лёгкий корпус.
Главный механик нахмурился и, закрыв глаза, прикидывал, сколько времени уйдет на ремонт, как вдруг на мостике рубки появился главный минёр и, заметив командира, бросился к нему.
— Товарищ командир! Товарищ командир!
— Что ещё? — мрачно спросил Дмитрий Николаевич, заметив взволнованное лицо Сачука.
— Товарищ командир, со вторым торпедным аппаратом проблема! А там торпеда!
— Ну? Чего тянешь?
— Замяли переднюю крышку! Она теперь подтекает.
— Так вытащите торпеду, пока не поздно.
— Обязательно! Я уже дал команду. Вот только, если труба аппарата заполнится водой, выдержит ли задняя крышка? Она ведь не рассчитана на давление изнутри.
— Подопрём раздвижным упором. Хотя, конечно, о том, чтобы поглубже нырнуть теперь придётся забыть. Да… ремонта выше крыши.
Командир на глазах помрачнел и в сердцах бросил:
— Издеваемся над лодкой! Навыделывались уже на хороший доковый ремонт! А где его здесь взять?
Будто ожидая своей очереди и, наконец, дождавшись, на палубу выскочил командир связистов Кошкин и, оглядываясь в поисках Дмитрия Николаевича, нервно выкрикнул:
— Товарищ командир! Вы где?!
У Дмитрия Николаевича недобро ёкнуло сердце. Похоже, что акустикой и торпедным аппаратом дело не закончится, но, увидев лицо Кошкина, он удивился. Вова светился, будто габаритный фонарь на корабле и, заметив командира, бросился в корму.
— Товарищ командир, только что радиограмму получили! Зайцев объявился!
— Максим?! Ремонт, Валентиныч, отменяется! — Дмитрий Николаевич радостно хлопнул главного механика по спине. — А я ведь что-то такое чувствовал! Уж давай, родная, доковыляем, как сможем. А потом и о ремонте подумаем.
Обернувшись к заслонившей солнце ледяной горе, он с чувством произнёс:
— Спасибо айсбергу! А могли бы не всплыть и такую радиограмму пропустить!
* * *
Буцефал подпрыгивал и норовил вцепиться в рукав. Максим изловчился и, схватив его забинтованными пальцами за ошейник, ткнул носом в сугроб. Даша громко рассмеялась и неожиданно спросила:
— Максим, а у тебя есть девушка?
— В смысле?
— Ну, ты дружишь с кем-нибудь из девушек?
Её детская наивность его развеселила.
«Вообще-то, в моём возрасте офицеры уже имеют семьи!» — подумал он, но вслух ответил:
— Мой друг Артём говорит, что мужчина не может быть другом девушки, если она красивая.
— Твой друг дружит только с некрасивыми девушками?
— Не сказал бы. С ними у него тоже отношения далеко не дружеские.
Даша, не разобравшись в его замысловатом ответе, мечтательно сказала:
— А за мной в школе мальчишка один так страдал! Всё мне записки любовные в тетрадку подбрасывал.
— А в моё время школьники друг другу «эсэмэски» шлют.
Они сидели на искусно выструганной неизвестным Максиму мастером лавочке у входа в дом и смотрели на бирюзовое море. Широкое, с перилами сиденье поддерживали два добротно вырезанных из брёвен медведя. Мастер, по всей видимости, хотел изобразить белых медведей, но от времени они давно превратились в чёрных и выгоревших на солнце. Рядом стоял столб с указателями в разные стороны света. Четырёхзначные цифры указывали расстояние до Москвы, Парижа, Киева, до Северного полюса и почему-то до Улан-Батора.
До полюса было ближе всего.
«Рукой подать», — подумал Максим.
Года три назад они выполняли поход подо льдами Арктики, и он точно помнил, что до полюса было дальше, чем сейчас. Теперь, когда он отправил радиограмму, о чём бы он ни думал, мысли непременно возвращались к лодке: получили они или нет? Почему не ответили? Что будут делать?
— Максим, расскажи о себе, — попросила Даша.
— С чего начать?
— Ну, как там у вас, в будущем?
— Неужели поверила?
— Если даже папа поверил…
— А мне кажется, что ничего он не поверил. Просто решил рискнуть. Или поверил, но наполовину: что я не враг, а, например, разведчик советской спецслужбы. Проводится секретная операция против немцев, а про будущее я так, для отвода глаз тумана напустил. Я же вижу, как он на меня посматривает. При мне ваши теперь слово боятся лишнее сказать. Феликс заискивать начал.
— А ты и вправду разведчик?
— О, Господи! — вздохнул Максим. — Давай уж лучше ты рассказывай, как тебя принимали в комсомол.
Солнца было много. Оно приятно грело, мороз не чувствовался, воздух застыл недвижимый. Максим вполуха слушал Дашу и думал. Думал о том, как изменчив мир, как он неустойчив и капризен и зависит от случайностей и совпадений. Вот одухотворённая Даша показывает ему свой комсомольский значок, а ведь пройдёт всего лишь, по меркам истории, мгновение, и этот значок превратится в раритет, один из тысяч осколков некогда огромной империи. А скажи ей сейчас об этом, так ведь не поверит, объявит врагом народа. Он, так и не поняв, о чём рассказ, прервал её:
— Давай, лучше я расскажу, как и когда человек полетит в космос.
— В космос? А я и так знаю. Я читала, Циолковский при своей жизни предсказал — через двадцать лет. Я подсчитала, так как раз вот должны были. Наверное, если не война, то уже полетели бы. Максим, а ты знаешь, когда закончится война?
— Конечно, знаю.
— Когда? — Даша затаила дыхание.
— В мае сорок пятого.
— Так долго! Ты обманываешь! А я и вправду поверила, что ты будущее знаешь.
Максим улыбнулся и поторопился поправиться:
— Хотя теперь и не знаю. Вдруг мы с нашим «Дмитрием» её конец приблизим. Но про космос всё же послушай…
И Максима понесло. В детстве, в отличие от сверстников, мечтавших стать рэкетирами, успешными бандитами, бизнесменами и продажными депутатами, он с маниакальным и старомодным стремлением мечтал стать космонавтом. Космонавтом он не стал, но часто представлял, что их лодка — это и есть космический корабль. Такой же оторванный от мира, парящий в чуждой человеку среде и совершенно одинокий.
Даша слушала его ошеломлённо и чуть дыша.
Лишь однажды у неё вырвалось:
— Я и не догадывалась, как ты интересно рассказываешь. Так бы слушала и слушала. Феликс, конечно, по сравнению с тобой двух слов связать не может. Извини, рассказывай дальше.
На крыльцо вышел Тимофей Иванович, и Максим умолк.
— Папа, Максим так интересно про космос рассказывает! Послушай!
— Про космос? Это же надо — Дашка слушает! Чудеса! Обычно она рот никому не даёт открыть, — Тимофей Иванович тоже присел на лавку. — Занятно… А расскажи лучше про свою лодку!
«Неужели проверяет?» — мелькнула у Максима догадка. В подтверждение его мысли Тимофей Иванович сказал:
— Ребята тут всякое гутарят. Уже три дня прошло, как радиограмму дали, а от твоей лодки ни ответа, ни её самой. От наших, правда, тоже ничего нет, будто воды в рот набрали. Вот мои архаровцы и болтают всякую ерунду по углам.
— Да чего рассказать? За раз так всё и не расскажешь.
И вдруг он вспомнил и расхохотался.
— Я вам расскажу, как мы черепаху ловили. Помню, были мы на боевой службе, где-то в средней Атлантике. Всё как обычно, и вдруг команда по лодке: «По местам стоять, к всплытию!» А для подводника это самая прекрасная команда. Но на боевой службе вроде как и не к месту. Всплыли. Лодка вентилироваться начала. По отсекам свежий морской воздух побежал. Если бы вы знали, какой он вкусный, после нескольких месяцев под водой, этот морской воздух! Командир со старпомом и я с ними на мостик поднялись. А там красотища! Штиль! Море тихое и зелёное, как изумруд! Стаи летучих рыб через лодку перепрыгивают. Солнце жаркое, так и хочется с рубки в воду сигануть. И вдруг рядом с лодкой увидели огромную черепаху! Не черепаха, а чудовище. Панцирь весь водорослями и ракушками оброс. И прямо рядом с корпусом, с кормы на нос, плывёт. А старпом, он у нас мужик решительный, как увидел, так сразу: «Будет экипажу черепаховый суп!» Не успели мы с командиром рот раскрыть, как он концом вокруг пояса обвязался и в воду! А мы за другой конец держим. Подплыл он к ней, вцепился в панцирь и кричит — тащите! Мы потянули, да где там! Навались оно, провались! У неё весу центнера три, и ласты как лопаты! Попробуй, вытащи. Свистнули наверх швартовную команду. Шесть матросов тянут и перебороть её не могут. Думал, ха-ха, разорвём старпома напополам! А черепаха ластами гребёт и тащит его в море. И внезапно она нырнула! Канат натянулся как струна, чуть матросов в воду не стащила. Пришлось петлю на антенну накинуть. А старпом всё равно её не отпускает! Мы перепугались не на шутку. Честное слово, минут пять его на поверхности не было, всё черепаху держал. Наконец, всплыл, а в руках водоросли от черепахи оторванные держит!
Вспомнив лицо командира, Максим хохотал до слёз, пока не заметил, что он смеётся один, и осёкся. Даша с отцом как-то странно на него посмотрели, и Тимофей Иванович спросил:
— Ну, а его потом на партсобрании пропесочили?
— Кого?
— Да старпома вашего!
— Помилуйте! За что?
— За раздолбайство такое. Человек на ответственной должности, а такое вытворять?
— А мне черепаху жалко, — шмыгнула носом Даша. — Вдруг он её поранил?
Максим смущённо кашлянул в кулак и замолк.
«Странно, — подумал он. — Вроде смешная история, а такая необычная реакция».
Но Тимофей Иванович неожиданно улыбнулся и сказал:
— Хороший ты парень, Максим! Вижу, не злобный. Есть у тебя в душе тепло человеческое. Молодец! Весёлый! Три дня назад еле живой был, а уже пытаешься нас развеселить. Я угрюмых не люблю. Честное слово! Был бы из наших, из полярников — отдал бы за тебя Дашку!
— Папа!
Даша густо покраснела, а вместе с ней и Максим.
— А что? Травил бы нам полярными ночами байки, а мы бы и времени не замечали. Что ж я, не вижу, что ты от него ни на шаг не отходишь? А ты, Максим? Руки ей бинтовать подсовываешь, а сам в глаза заглядываешь. Эх, молодёжь! Да вы же для меня, как вода в стакане! Насквозь вижу… Пошли в избу! Я же вышел к обеду позвать, да вас тут наслушаешься и забудешь обо всём!
После слов Дашиного отца Максим сидел за столом, будто оглушённый динамитом карась. Не чувствуя вкуса оленьего мяса, он то краснел, то бледнел, то ронял на пол ложку и, сконфуженно улыбаясь, оправдываясь, показывал всем забинтованные пальцы. Тимофей Иванович так легко сказал о том, о чём Максим боялся даже подумать. Ему определённо нравилась Даша, но признаться в этом даже себе он боялся. Уткнувшись носом в тарелку, он молчал, и ему казалось, что все только на него и смотрят, и отслеживают каждое его движение. Остальные тоже молчали, но скорее оттого, что молчал Тимофей Иванович, и никто не решался нарушить тишину. И потому крик за окном услыхали все. Радист Миша бежал и громко кричал. Его шаги загремели на крыльце, и все обернулись на дверь.
— Там! Там! — Миша влетел в дом и, задыхаясь, ткнул пальцем в Максима.
— Тебе что, медведь зад прикусил? — недовольно обернулся Тимофей Иванович.
— Там, у берега!
У Максима ёкнуло сердце. Вскочив из-за стола и перевернув стул, он выбежал на крыльцо. Всего в сотне метров от причала, блестя на солнце стекавшей по бортам водой, с белой касаткой на рубке, стоял «Дмитрий Новгородский». Резиновая лодка была уже на полпути к берегу. И в ней стоял во весь рост командир. От волнения у Максима подкосились ноги. Улыбаясь высыпавшим вслед полярникам, он лишь шептал:
— Они пришли за мной… Они меня не бросили. Даша, они пришли за мной!
По щекам его катились слёзы. Голос дрожал, а он всё повторял:
— А вы не верили. А они пришли…
Прощание получилось скомканным и совсем не таким, как Максиму представлялось ранее. Нужно было сказать что-то особенное, торжественное, но, глядя на стоявших рядом с покосившимся причалом и ещё не совсем пришедших в себя Тимофея Ивановича и его команду, Максим лишь повторял:
— Спасибо вам! За всё спасибо! Я вас не забуду. Спасибо…
А когда нога его уже ступила на резиновое дно лодки, он не выдержал. Слова сами родились где-то в груди и, не спрашивая разрешения, вырвались наружу:
— Даша, я вернусь за тобой!
А она будто ждала этих слов и крикнула в ответ:
— А я ждать буду!
Понимая его состояние, матросы гребли медленно, и вёсла едва касались воды. А он стоял и смотрел на махавшую ему с берега платком девичью фигуру, а когда оказался на палубе лодки и прямо перед лицом увидел ухмыляющуюся физиономию касатки, похлопал её по морде и произнёс:
— Здравствуй, «Дима»! — затем, почувствовав, что от избытка чувств он снова сорвётся, Максим взглянул на улыбавшийся ему экипаж и смущённо сказал:
— Нервы ни к чёрту! Поехали, мужики, за доктором.
* * *
Шеффер взглянул на динамометр, не удержался от возгласа:
— У меня не хватило шкалы! — и хлопнул Долгова по спине. — Да Голиаф против тебя — сопливый мальчуган!
Он протянул динамометр помощнику.
— Взгляни, Рудольф! И это через столько дней после того, как мы ему вкололи ноль пять! Остаточный эффект впечатляет. Сейчас он выдаёт на уровне ноль трёх.
— Эрнст, а почему не приходят в норму вены?
— Не знаю. Доктор говорит, что объём крови в его теле увеличился в полтора раза. А со зрением никаких подвижек вперёд. Чувствую, водит он нас за нос. Вот закончим фильм для Берлина и пора заняться объектом. Тогда и доктору найдем более достойное применение. А пока главное — фильм! Полагаю, уже можно вызывать лодку за плёнкой. Пусть Гиммлер с Гитлером посмотрят на настоящего сверхсолдата. Думаю, что сегодня наш Голиаф сдохнет. Ноль шесть нами ещё не опробована. А если и выдержит, то на ноль семи точно ему конец. Потому, Рудольф, сегодня все должны отработать чётко. Дублей не будет. Проверь кинокамеру, плёнку! Что там ещё? Свет, ракурс… Но фильм должен получиться на славу! Никаких сбоев!
Шеффер подошёл к сидевшему с отрешённым видом Долгову и приподнял у него веко.
— Как состояние, Арнольд Филиппыч? — оберштурмфюрер вновь перешёл на русский язык. — Тело болит? Знаю, болит. Ничего, сейчас вколем ноль шесть, и всё пройдёт. И ты опять станешь могучим и лишённым всякой чувствительности Голиафом! Конечно, Голиафом! От Арнольда Филиппыча у тебя уже и не осталось ничего. Ты Единица, ты Первый! Ты сверхсолдат! Сегодня опять будем сниматься в кино. Но теперь ты должен сделать что-то фантастическое! Такое, чтобы в Берлине от восторга бились в конвульсиях! Должно получиться что-то феерическое! Должно быть чудо!
Профессор наморщил лоб и, будто его только сейчас осенила эта идея, весело, по-дружески обняв старпома за плечи, торжественно произнёс:
— Я знаю, что мы покажем этим неверующим кретинам из Аненербе! После обычных и, наверное, уже надоевших тебе забегов в карьере, мы устроим заплыв. Да, заплыв! Ты проплывёшь от причала до шлюпки, скажем… — Шеффер, на секунду задумавшись, закатил глаза. — Скажем, метров пятьсот туда и обратно, с огромной скоростью, будто выпущенная из субмарины торпеда! Температура воды около нуля, но тебе это нипочём. Ты её чувствовать не будешь. Сейчас море спокойное, и скорость на гладкой воде будет смотреться очень эффектно. А затем я хочу показать, сколько времени способен мой сверхсолдат находиться без воздуха под водой. Да, именно так! Ты нырнёшь, а мы покажем на камеру часы. И будем снимать, пока ты вновь не появишься. Это их потрясёт!
Оберштурмфюрер втянул препарат «Z» в шприц и примерился к руке Долгова.
— Я в тебя верю и знаю, что ты меня не подведёшь. Но всё равно во время съемки наш общий друг — доктор — будет находиться здесь, в смотровой. А чтобы ему не было скучно, мы подсадим к нему ту гориллу, которой он не так давно разбил голову. Если что-то у нас с тобой пойдёт не так, то наш пострадавший солдат с удовольствием вернёт ему долг с лихвой. Мы ведь с тобой прекрасно понимаем друг друга, Арнольд Филиппыч? И потому я уверен, что всё у нас пройдёт хорошо. Обещаю, что после сегодняшних ноль шести я дам тебе целую неделю отдыха, чтобы ты набрался сил для ноль семи.
Не понимавший их разговор Йордан с опаской поглядывал на свисавшие с ног Долгова цепи. Ему показалось, что оставленная для возможности ходьбы слабина цепи слишком велика, и единица вполне может напасть на него или профессора. Он с сомнением погладил лежавший на столе автомат. Успеет ли, если что, автоматная очередь остановить созданного ими монстра? В этом Рудольф не был уверен. Он посмотрел на будто нарочно бравирующего собственным бесстрашием оберштурмфюрера и, нервничая, сказал:
— Эрнст, на твоём месте я всё-таки держался бы от него подальше.
— Это лишнее, Рудольф. Мы его сломали, и теперь из нашего Голиафа можно лепить все, что только заблагорассудится.
— Не уверен. Если он всё время молчит, это ещё не значит, что он сломался. Сегодня он мне приснился. Даже вспомнить жутко: это чудовище своими страшными серыми пальцами вырывало мне зубы! А я знаю, что приснившиеся окровавленные зубы — это к беде. Можешь мне не верить, Эрнст, но я начинаю его бояться.
— Я тебя понимаю, — Шеффер брезгливо взглянул на помощника. — Готовь лучше камеру. Ушам не верю, и это говоришь мне ты! Рудольф, ты просто очень долго находишься здесь взаперти. Это всего лишь тоска по Германии. Сейчас займёмся делом, и вся эта блажь пройдёт. Ведите Единицу в карьер!
Двое солдат осторожно потянули за цепи, ещё двое, щёлкнув предохранителями, встали за спиной старпома. Доза ноль шесть показалась Долгову побежавшим по жилам раскалённым свинцом. Он почувствовал, как этот свинец добежал до сердца, и оно дёрнулось, не в силах перекачать его в артерии. Грудь сжало удушье, затем стало свободнее, и он испытал уже знакомое ощущение лёгкости и невесомости. Но теперь это было что-то особенное. Всё тело будто звенело от перенапряжения и избытка сил. Непроизвольно захотелось наклониться, поднять камень и растереть его в порошок.
Дверь ангара поползла вверх, и глазам Долгова открылась убелённая свежим снегом воронка карьера.
— Вначале всё как обычно! — рядом шёл Шеффер, он был похож на заботливого тренера, наставляющего выходящего на беговую дорожку спортсмена. — Полностью не выкладывайся. Обозначим на камеру твою лёгкость в беге с грузом и всё. Главное — заплыв!
Цепи слетели на землю, и на плечи старпома взвалили уже истёртый рюкзак. Долгов поднял голову и взглянул на вершину чаши. Шестеро с автоматами. Трое со стороны моря, трое отрезают путь на остров. Рядом возится с камерой Йордан. Ещё двое стоят у дверей.
Шеффер перехватил его изучающий взгляд и улыбнулся:
— Даже мысли такие выбрось из головы. Всё под контролем. «Z» хоть и даёт огромную силу, но, к сожалению, не обеспечивает пуленепробиваемость. Да и доктора жалко. Ганс его ведь не сразу убьёт. Он будет делать это долго и мучительно. Так что, Арнольд Филиппыч, становись на старт и слушай мои команды. Не больше десяти кругов, затем переходим на причал!
Долгов посмотрел перед собой и понял, что что-то с ним не так. Показалось, что он слепнет. Даже не слепнет, а что-то происходит с его зрением. Оно изменилось. Сузилось до небольшого круга, а всё за пределами этого круга затянулось чернотой. Теперь, чтобы взглянуть на Шеффера, уже недостаточно просто скосить глаза, теперь нужно повернуть голову. Солнце висело в зените, на небе ни облачка, и старпом понимал, что оно яркое и должно слепить, но видел лишь тусклый, с чёрным обрамлением, диск.
«Это конец! — вздохнул он обречённо и подбросил на спине рюкзак. — Узнать хотя бы, какое сегодня число? Все знают день своего рождения, но очень немногие — день своей кончины. А я знаю. Это будет сегодня. Так какое сегодня число?»
Застрекотала камера, и тут же рядом появился Шеффер. Он обернулся к объективу и, демонстрируя полный контроль над сверхсолдатом, похлопал старпома по спине, затем картинно указал рукой на беговую дорожку и дал команду — бежать!
Но Долгов не сдвинулся с места. Не потому, что в нём опять проснулся бунтарь. Нет, он смирился со своей участью и теперь лишь ждал, чтобы всё это быстрей закончилось. Его избавление — в небытии! И он молил о его приближении. Он замер, потому что до ушей донёсся очень знакомый и характерный звук. Будто кто-то провёл палкой по забору. К первому звуку присоединился второй, затем третий. И вскоре затрещал целый оркестр. Двое немцев, стоявших со стороны моря, согнулись и покатились по склону.
И тут старпом осознал, что так сухо трещать может только «Калашников»!
Ещё не понимая, что происходит, Шеффер удивлённо смотрел на катившиеся по склону чёрные силуэты. Йордан и вовсе уткнулся в камеру и, ничего этого не замечая, крутил настройку резкости. Но с внезапным озарением, в мгновение, длившееся доли секунды, всё понял Долгов.
Сбросив рюкзак, он рванулся к тому, кто ближе.
Дайте кого-нибудь в эти истерзанные, искалеченные и опутанные венами, будто шнурами, руки!!!
Рядом оказался всё ещё ничего так и не успевший понять помощник профессора. Вырвав у него камеру, старпом обрушил её на чёрную эсэсовскую фуражку. Кровавый фонтан вместе с деталями камеры брызнул в лицо, и Йордан, как подкошенный, рухнул изуродованной головой на снег.
Теперь Шеффер! Долгов крутился, пытаясь поймать в узкий круг зрения профессора, но попадался лишь загородивший путь солдат. Тот уже поднял автомат и сейчас нажмёт на курок, но… старпом выдернул из его рук ствол, едва не вместе с пальцами, и с ужасающей силой ударил затвором о каменную стену.
Не тот случай, дружок!
Кулак погрузился в грудь и отбросил немца к двери уже бездыханным. И тут Долгов успел заметить, как за дверью скрывается спина Шеффера. Вбежав внутрь, он на миг ослеп, и нёсся лишь на стук шагов убегающего профессора. Постепенно стали проступать пятна ламп, а затем и сам коридор. Мелькнула дверь смотровой, и старпом замер. Дверь была открыта, и вскочивший немец с перебинтованной головой удивлённо и испуганно выставил перед собой, защищаясь, руку.
Какие же, оказывается, у человека хрупкие кости!
Долгов с удивлением посмотрел на прорвавший кожу и рукав кителя острый белый обломок. Затем, не выпуская руку, дёрнул немца на себя и впечатал лицом в стену смотровой. На серой поверхности запечатлелось бурое пятно, и солдат, обмякнув, сполз на пол.
«Ему явно не везёт с головой!» — мелькнула ехидная мысль, затем, увидев выкатившиеся глаза доктора, старпом выкрикнул:
— Беги к причалу! Там наши!
— А-а… — Артём громко икнул и, перескочив через распростёртое тело, уже из коридора позвал: — Давай за мной! Я знаю, где выход!
— У меня ещё есть дело!
Долгов прищурился и, напрягая глаза, пошёл вдоль теперь такого тёмного коридора. От основного прохода в сторону уходил узкий и низкий ход, и оттуда послышался шорох. Убегая, профессор разбивал по пути лампы, и теперь старпом шёл на ощупь, в полной темноте. Где-то снаружи вновь затрещал «Калашников», ему в ответ огрызнулся «шмайсер», но Долгов старался их не слышать. Он ловил каждый неосторожный шорох забившегося в угол Шеффера. Оберштурмфюрер боялся лишний раз вдохнуть, чтобы не выдать себя, но старпом неумолимо приближался. Выставив перед собой руки, он делал шаг, затем прислушивался, делал второй и опять замирал, всматриваясь невидящими глазами в темноту. За спиной профессора была стена, бежать некуда, и он застыл, с ужасом глядя на заслонившего собой свет Голиафа. До него оставалась всего пара шагов, сейчас эти жуткие руки нащупают профессорскую шею… А за спиной ещё недавно такой покорной «единицы» маячит свет! И тогда Шеффер решился. Рванувшись вперёд, он поднырнул под руку Долгова и уже почти проскочил, но реакция старпома была мгновенной. Поймав за руку, он потащил взвывшего от боли оберштурмфюрера на свет.
— Ты хотел что-то феерическое? — Долгов, держа оберштурмфюрера за ворот левой рукой, отодвинул его от себя настолько, чтобы были видны его глаза. Затем, соизмеряя силу, так, чтобы не убить, раскрытой ладонью ударил его в лоб. — Надеюсь, это сойдёт!
Взвалив на плечо обмякшее тело, он бросился в поисках выхода.
Артём выбежал из ворот и не сдержал радостного крика. Недалеко от утёса тёмной горой застыл «Дмитрий Новгородский», а к причалу, поднимая брызги от вёсел, плыла надувная лодка с дюжиной матросов и машущим ему автоматом командиром. Ещё три уже пустых лодки лежали на берегу, ближе к входу в базу. Дмитрий Николаевич узнал Артема и показывал ему, чтобы тот бежал на причал. Сзади хлопнула металлом бронированная дверь, и доктор бросился в сторону, опасаясь, что это погоня. Но это оказался бегущий со своей ношей на плечах старпом. Он поравнялся с Артёмом и, заметив его высунувшуюся из-за камня голову, выкрикнул:
— Ты чего здесь разлёгся? Давай за мной!
Лодка с командиром уже была рядом. От причала её отделяло всего несколько гребков, и Долгов уже приноравливался, как бы перебросить в нее Шеффера, как вдруг сзади, сквозь ещё изредка доносившиеся автоматные очереди, по побережью прокатился раскатистый скрип. Башня орудия вздрогнула и, стряхнув со ствола снег, повернулась в сторону «Дмитрия».
Тогда Долгов швырнул Шеффера на причал и, приказав Артёму:
— Его забрать! Нашим уходить! — бросился назад к входу в базу.
Лодка заскрипела резиной о доски пристани, и командир перепрыгнул на берег.
— Куда Толик убежал? — он удивлённо смотрел то на раскрытую дверь, в которой исчез старпом, то на доктора, то на лежавшего у его ног Шеффера.
Артём, светясь от радости, пнул ногой профессора:
— Так надо. Сказал его забрать и нам уходить!
— Уходить? — Командир недоверчиво посмотрел на орудийную башню. — Да мы сейчас это осиное гнездо с землёй сровняем!
— Товарищ командир, старпом сказал, он лучше знает! И его…
Дмитрий Николаевич неохотно поднёс к губам рацию и приказал:
— Внимание всем! Отходим!
Затем, взглянув на Шеффера, спросил:
— А это ещё кто такой?
И только сейчас до Артёма дошёл смысл происходящего. Они свободны! Их спасли и теперь не будет экспериментов, не будет каменной камеры. И он наконец-то окажется на лодке.
Он ещё раз от души приложился ногой в профессорский бок и радостно изрек:
— А это, товарищ командир, свинья редкой породы!
— У нас лодка, а не свинарник.
— Но это очень редкая свинья. С дыркой во лбу! Старпом сказал — взять его обязательно!
— Ну раз старпом сказал…
Долгов вбежал в коридор и ринулся влево, на шум вырывавшегося из-под стены ручья. Где вход в орудийную башню, он знал.
«Ручей, а потом должны быть две двери! — вспомнил он рассказ Артёма об их с Максимом побеге. — Одна вентиляционная, другая к орудию».
Но и без этого, подсказывая, где вход, в коридоре слышался звук работающих пушечных механизмов.
Старпом выглянул из-за угла и увидел раскрытую дверь, а за ней — ведущую наверх лестницу. Спиной к выходу стоял солдат с гаечным ключом и отвинчивал блокировку подачи снарядов к орудию. Свинтив предохранитель, он отбросил ключ и, обернувшись, увидел стоявшего за спиной и мрачно наблюдавшего за его действиями Долгова. Потянувшись было за автоматом, немец понял бесполезность этой затеи и обречённо опустил руки. Пытаться броситься в атаку с голыми руками было ещё глупее, чем тянуться за автоматом. Он реально оценивал мизер его ноль двух против только что вколотых старпому ноль шести, что даже не дёрнулся навстречу и, лишь побледнев, молча наблюдал за действиями Долгова. Удар в лицо отбросил его на лифт подачи снарядов. И тут же сверху ударила автоматная очередь. Стреляли аккуратно, короткой очередью, точно по двери, чтобы не зацепить серые снарядные туши. Долгов отпрыгнул под механизм подъёма и осторожно выглянул. В башне собрались все оставшиеся в живых немцы: двое прикрывали лестницу, а остальные приводили в боевую готовность орудие. Прорваться наверх было нереально. Лестница простреливалась насквозь. И тогда старпому на глаза попался лежавший под ногами немец. Из-под его живота виднелись ручки двух прицепленных к поясу гранат. Сдёрнув их вместе с ремнём, Долгов сначала хотел попытаться забросить их наверх, на площадку управления, но затем ему в голову пришла совершенно другая идея. Зацепив болтавшимися на шнурках кольцами за станину, он раздвинул прижатые друг к другу снаряды и втиснул между ними гранаты.
Дело сделано, и теперь можно бежать к своим. Не нужно обладать могучей фантазией, чтобы представить, что произойдёт дальше: ещё немного, и ожившее орудие потребует в ствол снаряд. Его хозяева запустят механизм подачи, снаряды продвинутся на один вперёд, вырвав при этом чеки гранат. Ну, а дальше…
Дмитрий Николаевич дождался, когда от берега отчалят все лодки, и, поглядывая на чернеющий вход в базу, продолжал тянуть время. Вот лодки уже возле «Дмитрия Новгородского», и матросы на вёслах нетерпеливо смотрят на командира, а он всё никак не решается дать команду на возвращение без старпома.
Над орудийной башней поднялась решётка локатора и, вращаясь, принялась нащупывать цель. Теперь уже занервничал и Дмитрий Николаевич. И в этот момент появился Долгов. Он бежал гигантскими прыжками, почти не касаясь земли. В считанные секунды он оказался на причале и, не раздумывая, рухнул в ледяную воду. Командир в изумлении раскрыл рот и, позабыв об орудии, растерянно спросил:
— Что это с ним?
— Он ещё и не то может! — ответил Артём.
Голова Долгова вынырнула рядом с надувным бортом, но забраться внутрь у него не было и мысли. Сжав пальцами резиновую ткань лодки, он толкнул её с такой силой, что Артём с командиром повалились на дно. А когда Дмитрий Николаевич сумел подняться, то увидел, что от носа лодки поднимается мощный бурун, а сама она, глиссируя, мчится к «Дмитрию». Но больше всего его потрясла выглядывающая над бортом голова старпома. Долгов смеялся. Ему всё-таки пришлось показать нечто феерическое, хотя и другой публике!
А дальше утёс с пятнистой шапкой башни на вершине превратился в вулкан. Гигантский фонтан огня вырвался из его недр и устремился ввысь на добрую сотню метров. Взрывная волна и грохот прокатились над водой и едва не перевернули шлюпку. Дым взлетел мощным столбом и превратился в гриб. Затем из него хлынул каменный дождь. Валуны размером с лошадь падали рядом с подводной лодкой и окатывали её поднявшимся цунами. А когда ветер унес заполнивший побережье дым в море, глазам моряков предстал красный марсианский пейзаж с вывороченными на поверхность глыбами гранита, с дымящимся в центре глубоким кратером. По его стенам стекал превратившийся в воду снег и, достигнув дна, обращался в тянущийся в небо синий пар. Рассасываясь в воздухе, пар превращался в голубой столб и, будто маяк, указывал на место, где ещё совсем недавно была волшебная земля. Манящая и такая загадочная Wunderland!
