Серега Духарев легко сходился с людьми. Легко. И почти никогда не грузил других своими проблемами. Правда, и другие как-то не рвались рассказывать ему о своих бедах. То есть, если кому-то требовалась пара крепких рук и спина пятьдесят четвертого размера, другое дело. Такими трудностями с ним делились охотно, и Духарев редко отказывал, если дело касалось, скажем, перевозки мебели или объяснения каким-нибудь слишком упорным молодым людям правил поведения в обществе. Иное дело – проблемы действительно личные. Например, у жены любовник завелся или с работы вот-вот выпрут. Те, кто знал Духарева достаточно давно, помнили, как он, без единого печального вздоха, перешел от учебы в универе к армейской жизни, ухитрился побывать на войне, в госпитале, вернуться, снова поступить, на этот раз уже не на матмех, а на жур, вылететь, опять-таки без всяких трагических заламываний рук,– с того же третьего курса, сменить полдюжины работ… И при этом внешне ни на йоту не измениться. Ну вот и пожалуйся такому, что начальник-сука второй месяц бабок не платит, а он, вместо того чтобы посочувствовать и сообщить, что у него такие же проблемы, немедленно предложит: «Не платит? Пошли, дадим ему в грызло!» Вот поэтому у Сереги Духарева было море приятелей, табунок любовниц – и ни одного настоящего друга. Не то чтобы вообще никогда не было. Были двое школьных приятелей, с которыми Серега вместе болтался по стройкам и занимался рукопашкой. И еще один, Сенька,– по спорту. Более успешный, чем Духарев, поскольку не разбрасывался на разное, Сенька четко шел по выбранному спортивному профилю – от медали к медали – до призера Европы.

Целых трое, но…

Сенька-биатлонист канул где-то в Канаде, а одноклассники – в земле. Одного убили в Чечне, второй на зоне отравился какой-то дрянью. Три минус три…

Такая вот была у Духарева проблема. Собственно, он ее проблемой не считал, полагая, что так и должно быть. А чего? Или ему не с кем в кабаке посидеть или по летнему времени на байдарочках сплавиться? Да его, Сереги, компании куча народу обрадуется.

Вот тут он был прав. Повеселиться в клубе или пробежаться по Карельскому перешейку – лучше Духарева не найти. А ежели девочек снять, так Сереге в этом вообще равных нет.

Вот и вышло, что ничего действительно настоящего у Сереги-то и не было. Ни друзей, ни любви, ни дела-работы. Однако понимать это Духарев начал только здесь. Когда уловил разницу между приятелем Чифаней и другом Мышом. Между девушкой Сладой, которая глядит на него сияющими глазами, Сладой, которую он не осмеливается тронуть, и какой-нибудь молоденькой бабенкой из Торжка, с которой барахтался на сеновале.

Да, Серега начинал кое-что понимать и, понимая, присматривался к другим, к варягам и воям Гораздовой ватажки, к понурым челядникам, к тому, как полочанин Зубок разговаривает со своей молодой женой Неленей, к самому Горазду, у которого тоже не было друзей, равных, из числа нынешних спутников. Но при этом Серега чувствовал, что вообще у купца настоящие друзья есть. Может быть, в Полоцке или Киеве…

В общем, Серега присматривался к своим спутникам, а те, в свою очередь, присматривались к нему.

Когда сидишь у одного костра да еще и ешь из одного котла – общение налаживается быстро. Полугодом раньше Серега просто отметил бы, что компания подобралась неплохая. И все. Теперь же он глядел чуть поглубже и видел немного больше. Он видел, что в паре двух лучших воинов, Драя и Устаха, первый взирает на второго с тем восхищением, с каким младший брат-второклассник глядит на старшего – восьмиклассника. Он видел, что из семерых воев, что рангом пониже варягов, некоторые повязаны между собой настоящей дружбой, например Теша с Зубком, кривичи из Полоцка. И их дружбе ничуть не мешает, что Зубок недавно женился и взял жену с собой. Полочане, кстати, охотнее других общались с Серегой и Сладой, звали садиться рядом с собой за стол, норовили положить в миску лучший кусок, что, как уже знал Духарев, было здесь таким же проявлением симпатии, как и там, в прежней жизни,– угостить кружкой пива.

Вообще-то, как узнал Духарев, и до Серегиного появления в Гораздовой ватажке Сладу и Мыша привечали не как иных рабов-челядников. Может, оттого, что остальные холопы, за исключением одной женщины, были из других племен. Может, оттого, что Слада – лекарка.

Лекарка… Вроде бы и не такая важная профессия в мире здоровых людей. С одной стороны. А с другой… Попробуй-ка себе представить мир, где нет не только больниц-поликлиник, но и аптек, в которых можно купить простейший анальгин или йод. Где некому ни вколоть пенициллин, ни даже наклеить на ссадину бактерицидный лейкопластырь. Где пустяковая ранка, промытая болотной водой, может гноиться неделями… Если рядом не окажется целителя. А от раны серьезной можно и вовсе помереть на месте, если не знать, как остановить кровь. Конечно, каждый более или менее опытный воин мог прижечь, наложить жгут, зашить хотя бы вкривь и вкось, заткнуть колотую рану паутиной, смоченной в собачьей слюне… Конечно, любой раненый или болящий предпочел бы помощь не юной девушки, а седобородого волоха, знающего не только травы-настои, но и заговоры, способные и кровь остановить, и злую силу от раны отвести. Но никакой волох не станет сопровождать купеческий караван. Разве что по собственной надобности. Короче, любой из этих людей понимал, что в любой момент его здоровье, а то и жизнь могут оказаться во власти юной черноволосой булгарки. Трудно этого не понимать, когда даже Серега врубился с ходу, что Гораздова ватажка – не столько торговая, сколько воинская дружина. Сплоченный военный отряд, передвигающийся по потенциально враждебной территории.

По местным масштабам это была довольно сильная команда. Кроме наемных охранников в ватажку входили еще девять приказчиков, родичей и домочадцев Горазда, которые трудились не за плату, а за стол, кров и положенную долю прибыли. Эти тоже умели в случае чего помахать топорами или стрелой попасть чуть пониже шапки. А самого Горазда можно было по уровню мастерства причислить даже не к воям, а к воинам, элитным бойцам вроде варягов. В общем, вместе с Серегой ватажка насчитывала теперь два десятка бойцов. И я представляла слишком зубастую добычу для обычных разбойников. И правильно, поскольку Горазд вез на торг одной мягкой рухляди – двое саней. А ведь за иную шкурку ромеи серебром по весу дают. А за доброго горностая или черного соболя – так и золотом. А еще мед, воск, моржовую кость, купленную у северян, большой мешок необработанного янтаря, купленного еще у кого-то… И рабов.

Что человек может быть товаром, для Духарева было не такой уж новостью. Видел он рабов и в более цивилизованном мире, причем не только в Чечне, но и в как бы «европейском» Питере. Однако помня о том, как он сам попал в этот мир, Серега поначалу поглядывал на челядников Горазда с интересом: а ну как (чем черт не шутит!) окажется среди них такой же кочевник-междумирок, как он сам? Только менее удачливый. Но очень скоро Духарев присматриваться перестал. Не было среди челяди никаких междумирных кочевников, а были здешние неудачники, большей частью сломленные люди, из воинской добычи тех же нурманов. Здешний же человек, чудин ли, вятич или кривич, будучи выдернут из своего рода, из привычного окружения, вырван с кровью, унижен и потоптан, уподоблялся выпавшему из гнезда птенцу. Безвольное, покорное существо. Был лишь один чудин, который, предоставь его самому себе, мог бы сбежать в лес и даже добраться домой, если только дом его и хоть кто-то из родичей уцелел после свирепого нурманского набега. Потому на чудина надели цепи и присматривали за ним не в пример строже, чем за какой-нибудь купленной у тех же нурманов запуганной рабыней. Вообще-то, такой социальный порядок Сереге не слишком-то нравился. Не дело это, когда безответного раба палкой по голове лупят, чтоб ногами быстрей шевелил, а рабыню, если Горазд разрешит, можно пользовать хоть всем кругом. Не порядок это, а какой-то бандитский беспредел. Но когда Серега поделился своими мыслями с Тешей, тот обиделся.

– Все знают, что мы, словене, с челядью по-доброму обходимся! – запротестовал молодой кривич.– Ты б видел, что с полонянниками нурманы творят! Зато и нурманский полон – самый спокойный! – тут же сделал Теша неожиданный вывод.– Сколь челяди ни водили – от нурманских рабов никакого озорства.

– И много ты таких вот,– Духарев кивнул на понурую череду невольников,– в Киев водил?

– Да по четвертому разу уж! – не без гордости ответил Теша.

– А если тебя самого нурманы схватят и вот такому же, как Горазд, продадут? – осведомился Духарев.

– Того не будет! – твердо ответил Теша.

– Почему ты так думаешь?

– Перун не позволит. А если случится… – Теша малость помрачнел.– Нурманы воев в холопы не берут. Могут в ватажку свою, хирд, взять, если ты им почему-то полюбился, ну там бился крепко или некого за весло посадить. Но это редко бывает. Чаще если захватят воя или гридня живьем, то мучат до смерти. Так что, ежели что, нурманам в полон лучше не попадать. И своих не отдавать. Лучше их самому убить… – Тут обычно веселый Теша стал совсем мрачен. Вероятно, его мнение основывалось на фактах, а не общих предположениях.

Ночевала ватажка, как правило, на постоялых дворах, но иногда и в самом лесу. Шатров не ставили. Прогревали землю огнем и ночевали, завернувшись в шкуры. Челядь – по-овечьи сбившись в кучу, остальные – кому как нравится. Костры жгли всю ночь. Для тепла. Даже самая голодная волчья стая не рискнула бы напасть на такую толпу людей. Но, по требованию Устаха, кроме костровых выставляли и дозорных. Больше для порядка, чем по необходимости.

Беда пришла в одну из таких «лесных» ночей. Пришла не от природы, а от человека. Беда, в очередной раз круто изменившая жизнь Сереги Духарева.