Глава 9

— Что с ними делать? Они плодятся, как червяки в куске земли! — шипел Этельред. — Они непобедимы, потому что их поток неиссякаем!

— Но датчане же не полезли за нами в Темзу, — лениво сказал Осмунд. — Значит, не горят желанием сражаться.

— Бог их знает, почему им не хочется драться, — холодно ответил король. — Может, посмотрели на солнце и решили, что для подвигов уже поздно?

— Да когда это датчанам мешало!

— Они тоже люди. У них свои представления. Все язычники — огнепоклонники. Молятся на Солнце.

— Неправда. Они молятся на топор. Сколько я за свою жизнь норманнов покосил — и почти у каждого с шеи срывал топорик. Двусторонний такой.

— По-моему, они называют эти штуки «молотками Тора», — вставил Эльфред.

Старший брат покосился на него с подозрением.

— Откуда тебе известно о суевериях датчан?

— Мне рассказывал брат Ассер.

— Что-то он слишком много интересуется языческими поверьями датчан, среди которых, по логике, должен проповедовать христианство, — раздраженно сказал Этельред.

— Ассер отнюдь не сумасшедший, чтоб без подготовки, наобум отправляться проповедовать Слово Божие тем, кто не желает его слушать. Но зато он знает самый главный принцип любого хорошего воина: «Прежде чем бить врага, надо изучить его».

— И он считает, что от изучения языческих поверий может быть толк?

— А то нет! Надо же понять, почему они так упрямо лезут в бой и не жалеют самих себя. О враге лучше знать все.

— Врага нужно бить, вот что я скажу. Нечего тратить время на зрашную заумь. Мне плевать, во что верят датчане — я просто перебью их всех, чтоб и воспоминания не осталось!

— Слушай, Эльфред, почему же датчане носят на шеях молотки? — негромко поинтересовался Редрик. — Они такие воинственные. Понятно, если б таскали на груди амулеты в форме мечей, наконечников копий… Или в виде щитов… Но почему молотки?

— Ассер говорил мне, что у датчан есть бог, который постоянно сражается с великанами. Его зовут Тор, и у него из оружия только боевой молот. Говорят, он ездит на козлах…

Саксы переглянулись и захохотали.

Они сидели на небольшом пригорке, вокруг которого расстилался реденький лес вперемежку с костерками, разведенными голодными и усталыми воинами Уэссекса и Мерсии. Многие из них были легко ранены, но даже те, кто получил в бою незначительную царапину, нет-нет, да и холодели от страха. Загноиться могла даже язвочка от прыща, что уж говорить о ранке, и тогда приговор почти однозначен. Немногие выживали после того, как в кровь попадала зараза, и потому оставалось лишь молиться, чтоб этого не произошло. С ранеными возились травники, но их было всего несколько на большую армию, и всем пострадавшим внимания не хватало.

Да легкораненые и стыдились обращаться к лекарям. Обычно их наскоро перевязывали товарищи. Кому хочется показать себя трусом и слюнтяем в глазах соратников?

Эрлы и оба короля устроились на удобном пригорке, откуда поблескивающее оранжевыми пламенными пятнами пространство было прекрасно видно во все стороны. Для знати ужин готовился на отдельном костре, в большом котле (хотя крупу, мясо и лук туда кидали те же, что и в остальные котлы), и, рассуждая о битве и датчанах, эрлы то и дело поглядывали в сторону железной посудины, распространяющей вокруг себя восхитительный аромат.

Пожалуй, один только Этельред не смотрел в ту сторону. Ему было не до еды, и, зло глядя на носки свих сапог, он размышлял, почему же каждый бой с северными разбойниками приносит ему поражение. Бывают маленькие победы, конечно, бывают, ни финалом все равно оказывается поражение.

«Должно быть, Господь не на моей стороне, — уныло думал он. — Я мало молился и мало обещал. Перед следующей битвой надо обязательно отслужить большую мессу, обязательно отстоять ее до конца… На ногах… Нет, на коленях. И пообещать чего-нибудь. Может, поставить часовню… Большую. Да, именно часовню. И подарить ей не менее трех фунтов золота и серебра на богослужебные нужды. И с десяток фунтов воска».

Эти соображения успокоили короля, и он поднял ли эрлов уже куда более умиротворенные глаза.

А тем раздавали густую кашу. Эрлы с жадностью погружали в миски серебряные и костяные ложки, и, насыщаясь, не переставали беседовать. Обсуждали и датчан, и их лагерь, устроенный весьма разумно, и битву, в которой знать всласть намахалась мечами. Поскольку каждого эрла в схватке обязательно окружали телохранители, почти все они оказались невредимы, погиб один только Этельвульф. Его тело вынесли, и теперь он покоился на сложенных щитах, окутанный красным плащом, который скрывал изрубленные доспехи и тело, с дедовским клинком на груди. Завтра, когда элдормена доставят в ближайший монастырь, чтоб похоронить с почетом, ему в неподвижные ладони вложат другой меч, а этот отвезут его сыну и наследнику.

— Мы не можем тратить время на пышные церемонии, — резко сказал король, но под взглядом своих приближенных немного смягчил тон. — Хотя Этельвульф, без сомнений, этого заслуживает. Впереди битва с датчанами.

— Мы должны похоронить доброго христианина в освященной земле, — сурово сказал Вульфстан.

Возразить здесь было нечего.

Этельред вел себя так требовательно лишь для виду. В глубине души он опасался слишком уж приближать встречу с врагом. Для себя он оправдывал это тем, что воинам нужно дать отдых, что раненые должны прийти в себя. К тому же, в любой момент может подойти подмога из дальних западных областей Мерсии, не затронутых войной, или даже из Валлии, куда уже могла добраться Эльгива, и вместе с нею договор о взаимной помощи. Теперь король Уэссекса очень рассчитывал на Родри Маура.

Тело Этельвульфа с почетом доставили в монастырь святого Адельма, неоднократно разграбленный и пожженный. В гулкой каменной церкви с потрескавшейся северной стеной и сквозняками, гуляющими по нефам, тело положили перед алтарем, и с ним остались мерзнуть самые доверенные воины. В церкви свирепствовал январский мороз, только-только закончился декабрь, и рождество, и праздник самой длинной ночи в году остались позади. Какие могут быть праздники, когда на северных границах буйствуют враги?

Этельред с нежностью думал о дочке, которая отпраздновала рождество в далекой Валлии. Она всегда любила рождество и с восторгом разворачивала аккуратно завернутые в холстину подарки. А отец очень любил дарить их.

Он не знал, что никогда больше не увидит дочери, но, казалось, чувствовал это. Сердце его терзала тоска. Сыновья… Да что сыновья. Сыновья — мужчины, им крепиться всегда пригодится. Хоть Этельред и любил своих мальчишек, он считал, что любой мальчик легче переживет отторжение от родителей. Мальчишка — существо самостоятельное. А девочки… Они такие слабенькие, такие нежные. Эльгива, должно быть, скучает.

От этой мысли отец тосковал и сам.

На следующий день была отрыта могила, и Этельвульфа, элдормена Беарроксцира, со всеми почестями опустили в землю. Над ним читал отходную сам настоятель, облачившись в помятое, покрытое пятнами парадное облачение, ему помогали двое монахов, которые в любой удобный миг прятали покрасневшие от мороза руки в рукава. Посреди церемонии с неба вдруг начали спархивать мелкие белые хлопья, которые таяли на лицах. Постепенно их становилось все больше, и воины, присутствовавшие на церемонии, начали нервно поглядывать на небо.

— Если начнется метель, мы и вовсе не сможем биться с датчанами. Мы их даже не найдем.

— Но и они нас не найдут.

— Да что такое метель для северян? Они на нее плевать хотели.

— Плюй — не плюй, все равно морду залепляет.

— Тише, — прошипел Этельред. — Уважайте церемонию.

Шепчущиеся эрлы ненадолго примолкли, но потом снова забормотали за спиной короля.

— Метель — лучше, чем дождь. Снег хотя бы не промачивает одежду. Стряхнул — и все.

— Я предпочитаю воевать под солнышком.

— Ага. Чтоб в глаза светило…

— Тише!

Армия, похоронив одного из элдорменов, немного отступила на юг. Датчане их не преследовали. Уэссекские воины и присоединившиеся к ним мерсийцы остановились неподалеку от монастыря святого Адельма, и, раскинув лагерь, стали ждать приказа выступать. Но король медлил.

Эльфред, как в бою, так и на отдыхе, чувствовал себя совершенно спокойно, можно даже сказать, привычно. Он ночевал вместе со своими людьми, на том же самом лапнике, ел ту же пищу из того же котелка. В бою его миновал вражеский меч, на теле осталось лишь несколько синяков — все благодаря отличной стальной кольчуге и толстому подкольчужнику. Он, как и все, ждал решения брата, и волновался лишь о жене, как любой мужчина волнуется за супругу, оставленную дома с маленьким ребенком. С каждым гонцом он отправлял ей известие о себе и требовал, чтоб жена сообщала ему в ответ, как у нее дела.

Иногда, очень редко, он думал об Эдит. Красавица с зелеными глазами, в зеленом платье, ладно облегающем ее стройную фигуру, все реже появлялась в его сознании. Конечно, он помнил о том, что был с нею, и собирался помнить об этом всю жизнь, но живая женщина в мыслях превращалась в смутное изображение на залитой дождевой водой пластинке слюды в оконном переплете.

К вечеру, когда большинство солдат уже устраивались подремать, и последние голодные воины те, кто только что вернулся из дозора, опустошали котлы, к Эльфреду подошел его старший брат и, помедлив, присел рядом. Он оглядел людей принца, не обращавших на короля никакого внимания — большинство спешило скорее уснуть, зная главный закон любого солдата: оторвал клочок сна — твое счастье.

— Жена передала, что она с сыном уже несколько дней, как устроились в Уилтоне, — сказал Эльфред. — И твоя жена с сыновьями тоже. У них все хорошо. Отпраздновали отлично.

Король досадливо поморщился.

— Ты мне лучше скажи, почему не появился на обедне?

— Я отстоял похоронную службу и то, что к ней прилагалось — и хватит с меня.

— Что за разговор!? Если не будешь почитать Бога, не видать тебе побед, как своих ушей.

— Очень надо Богу, чтоб я битых два часа торчал на ногах. Я исповедался перед боем у Редингама, ну и хватит.

— Исповедаться нужно перед каждой схваткой. Иди ты хочешь в ад?

— Пока я хочу жить куда больше, чем райского блаженства.

— Бог любит благочестивых воинов!

— Бог любит сильные армии и отвагу в сердцах. Вот что я могу сказать.

Несколько мгновений Этельред испытующе разглядывал младшего брата. Незаметно приподняв голову от потертого седла, Алард, элдормен поместья принца внимательно прислушивался к беседе. Лицо у него было непроницаемое, но в глазах плясали чертики. Или, может, так лишь казалось оттого что рядом горел костер и щедро рассыпал вокруг оранжевые блики.

— Ты всегда споришь со мной, — мягко сказал король. — Я вот не понимаю, почему. Неужто лишь из любви к спорам?

— Ну, мне кажется, я просто хочу отыскать истину, — улыбнулся Эльфред. — Рыбу куда проще выудить в мутноватой воде, где ей не видны ни ячеи сети, ни крючки.

— Странное сравнение. Истина сама приходит к тому, кто мудр, а поимка рыбы требует немалых усилий.

— Но и мудрым не рождаются. Им надо стать, набегавшись за истиной.

— Кто научил тебя таким рассуждениям? Те монахи, с которыми ты чешешь язык? Когда ты сидишь в замке, на тебя хоть сутану надевай — настоящий книжник. И здесь, на привале, посреди войска, ты тоже, вроде бы, на месте, — Этельред смотрел на брата испытующе. — Вульфтрит говорит, что ты коварен, притворяешься глупым и только и ждешь случая перехватить у меня власть. Но мне не кажется, что ты притворяешься глупым. Скорее уж корчишь из себя умника.

— Я не примериваюсь к вожжам, которые ты крепко сжимаешь в руках.

— Ну, не скажи. Многие мои эрлы с удовольствием бы посадили тебя вместо меня. Ты им кажешься более удачливым.

— Не говори глупостей.

Король грустно улыбнулся, и впервые младший брат заметил в глазах старшего мудрое понимание своего положения.

— Сейчас глупость говоришь ты. Если б я был человеком, млеющим от подозрений, если б искал повод взъяриться на тебя, то не стал бы говорить тебе об этом. Просто прибил бы в бою. Но я говорю. Хорошо, когда тебя любят люди. Ты можешь стать моим первым эрлом и сенешалем. Если выйдешь из следующей битвы с датчанами, я сделаю тебя графом и отдам тебе Беарроксцир.

— Но у Этельвульфа есть наследники.

— Я найду, где их пристроить. Этельвульф не владел Беарроксциром, он был там лишь элдорменом. Если поладишь с сыном Этельвульфа, можешь оставить его на положении отца, — Этельред рассмеялся и встал. — Ты маленький хам, но я тебя люблю.

— Не такой уж я маленький.

— Но не такой уж и большой. Умение #охобачивать баб и делать им детей — еще не признак взрослости, Эльфред.

— Не надо думать, что я этого не понимаю. Потому и стараюсь уделять женщинам меньше внимания, чем ты.

— Ты большой хам, вот что я скажу.

— Этого я и добивался.

Братья обнялись. Сильно прижав голову Эльфреда к своему плечу, король похлопал его по спине и, оттолкнув, ушел прочь. Принц проводил его задумчивым взглядом. Ему отчего-то казалось, что Этельред испытывает странную неуверенность в исходе войны.

— Перед королем столько задач. У него не хватает времени на друзей и родственников, не хватает времени и на себя, — произнес слева кто-то, и, обернувшись, молодой отпрыск королевского дома Уэссекса узнал монаха, который подошел сзади, едва слышно шелестя сутаной по стебелькам желтой травы, еще не втоптанным в грязь.

Накануне небо набросало на землю слишком мало снега, он почти сразу растаял, и теперь воины ходили по крутому грязевому месиву, заляпывающему ноги выше колен. Кое-где для удобства были набросаны ветки, сучья и лапник, но на весь лагерь его не хватало. Сутана монаха была испятнана светло-серыми подсохшими и темными свежими лепешками грязи до самого пояса. Но неприятнее всего были рукава, негнущиеся от засохшей крови. На Эльфреда взглянули усталые, красные от недосыпа глаза.

— Ассер! — воскликнул принц. — Я и не знал, что ты здесь!

— Конечно, я здесь. А при мне чистый пергамент и чернильница.

Эльфред вытянул шею и посмотрел на руки монаха. Пальцы были чистые, но на тыльной стороне ладоней, ближе к запястью, остались засохшие, размытые следы бурой грязи, прекрасно знакомой любому воину. Потянувшись, принц пощупал рукава сутаны. Так и есть.

— Ты б хоть постирал одежду. Жуткий вид. От тебя скоро шарахаться будут.

Ассер утомленно покосился на рукава.

— Надо бы. Но сутана одна. Я замерзну.

— Хочешь, дам тебе мой плащ? И даже тунику пожертвую. Зеленую, праздничную.

— Не подобает священнослужителю надевать светские одежды.

— Ага, лучше ходить, как палач, по локоть в крови.

— Какой я палач, — усмехнулся Ассер. — Не в красном же… Всю ночь резал конечность за конечностью. Лекаря, которому я помогал, один эрл почти задушил, когда он ему сказал, что придется правую ногу отрезать.

— Я его понимаю.

— Ага… Я тоже. Но ноги и руки все равно надо резать. Пришлось мне. Заранее страшно, как подумаю, сколько из них не выживут лишь потому, что у меня сноровки нет.

Эльфред посмотрел в ту сторону, куда ушел его брат.

— Интересно, когда мы, наконец, выступим снова.

— Я слышал, король дожидается прибытия подкрепления. Будто бы ему сообщили, что со дня на день прибудет армия из Валлии.

Эльфред недоверчиво покрутил головой. Мимо прошагал Алард с огромным котлом, уже отдраенным кем-то из младших отроков солидного отряда принца. Лагерь жил своей жизнью, готовился ко сну, и никого особо не волновало, когда будет следующий бой с датчанами. Когда короли скажут, тогда и будет бой. Это их, королей, дело, а солдата в первую очередь заботит еда, ночлег и чтоб вооружение было в порядке.

Теперь Этельред будет ждать, пока Родри Маур доковыляет из своего Дифеда?

— Я так полагаю, вряд ли Родри придет сам. И вряд ли пришлет хоть кого-нибудь из своих сыновей. У него самого неприятности с датчанами. Норманны недавно высадились на побережье Дифеда и отгрызли себе кусок земли. И теперь не желают оттуда уходить.

— Откуда ты знаешь? Неужто длиннополые гонцы принесли?

Ассер улыбнулся озорно и вместе с тем укоряющее.

— Ну, принц, разве годится так непочтительно говорить о служителях Божьих? Конечно, они. Странствующие монахи все всегда знают. Их всегда принимают при королевских дворах, ну, а известия… Известия добираются от одного к другому.

— Ну, что ж. Оно и лучше, чтоб мой брат не встречался с Родри. Его, я уверен, куда больше устроит одна только армия, без предводителя, чтоб распоряжаться ею по своему усмотрению. Но, боюсь, если все, что ты сказал, верно, моего братца ждет другая неожиданность.

— Какая же? — полюбопытствовал монах.

— Сейчас не скажу. Вдруг я неправ, — Эльфред оглядел монаха с ног до головы и потянул к себе свою сумку. — Слушай, хватит болтать, вот, бери мою тунику, плащ и топай стирать свою сутану.

— Тоже верно, — Ассер с сожалением пощупал рукава и грудь сутаны, и взял у принца запасную одежду.

А Эльфред, отправив приятеля-монаха плескаться в ледяной воде на берегу Темзы, плотнее завернулся в старый плащ и повалился спать. Как всегда в походе, он проваливался в не имеющую цвета бездну, в сон без сновидений, просто закрывал глаза и, как казалось, через секунду вновь открывал их, но эта секунда равнялась целой ночи. Зимой темнота опускается на мир надолго, и эрлы лишь с трудом смогли поднять своих солдат за час до рассвета. Эльфред проснулся незаметно и сразу же, как только рядом появился Алард с полным котлом воды. Старик-элдормен всегда поднимался первым, и, едва лишь продрав глаза, начинал прикидывать, что его принц и те воины, которых Алард привел из принцева поместья, будут кушать на завтрак.

— Заботливый ты, старик, — пробормотал младший брат уэссекского короля. — Вот стану эрлом Беарроксцира, сделаю тебя элдорменом.

Нет уж, спасибо, — густо захохотал тот. — Еще не хватало. Беарроксцир на самой границе Уэссекса, туда чаще всего приходят норманны, там чаще всего грабят. А я уже немолод и заслужил покой. Не по мне это — на старости лет каждый месяц хвататься за меч, вместо того, чтоб за хозяйством следить. Это брат тебе пообещал Беарроксцир?

— Ага, — Эльфред зевнул.

— А король не дурак, я всегда это говорил. Вроде бы честь — отдать тебе такую большую область. Но одновременно это взваливает на тебя заботу об опасном участке границы и удаляет от королевского двора в Солсбери. А среди эрлов давно ходят разговоры о том, что из тебя получится король получше, чем Этельред. Ты им нравишься.

— Я ничего подобного не слышал.

— Скоро услышишь. Зачем эрлам рассказывать о том, что они полагают с тобой сделать, если окончательное решение еще не принято? Вот решат тебя посадить на трон — тут же скажут, и корону поднесут, и брата твоего в монастырь упрячут.

— Не болтай ерунды. Этельред — смелый воин.

— Может, и смелый, только у него победы не получаются. Вот и теперь колеблется. А за тобой в каждом бою присматривают и замечают, как ты все вперед рвешься, да как мечом машешь, да как тебя любят твои люди. Как-то в Солсбери я подслушал разговор между королем и его женой…

— Как тебе это удалось?

— Кричали громко, а я как раз был на лестнице. За пологом.

— Хитрец!

— Может, и так. Вульфтрит, конечно, дура набитая, но она знает — если мужика долго бить в одну точку, рано или поздно он сдастся. Она Этельреду уже пять лет твердит, что ты метишь на его место. И, кажется, смогла убедить. В тот раз у них как раз шел разговор о том, чтоб отдать тебе Беарроксцир. Кажется, Вульфтрит лелеет надежду, что там ты и останешься.

Лицо Эльфреда не дрогнуло. Казалось, все сказанное Алардом его не взволновало — лишь позабавило. Он откинулся назад, на локте, и, с удовольствием улыбаясь, смотрел на старика, будто тот рассказывал ему преинтереснейшую байку. Что творилось у него на душе, что он думал о брате и, тем более, его благоверной — один Бог знает. Элдормен от всей души порадовался, что его воспитанник так великолепно держит себя в руках.

— Если я погибну, старик, присмотри за моей женой и сыном. Жена, кстати, опять непраздна. Смотри, я тебе своих детей поручаю, не подведи меня.

— Стыдно так говорить. Я тебя во много раз старше, и чтоб я тебя пережил?

— Бывает всякое. Брат обещал, что отдаст мне владение, если покажу себя в бою. Могу ведь и не показать. Но даже если будет так, что я получу себе эту потрепанную и разоренную область, можешь быть уверен, ни одной крупинки золота из податей мой братец не получит до тех пор, пока Беркшир не зацветет, пока граница не будет заперта десятками крепостей, и пока датчане на этих землях не переведутся.

— Но тогда, Эльфред, боюсь, твой брат вообще никогда не будет получать с Беарроксцира податей.

— Тем лучше. Мне больше останется. А старушке Вульфтрит придется брать фунты на новые платья где-нибудь в другом месте.

Алард похихикал. Он не слишком-то любил жену своего короля.

— Жирная заносчивая дура, — ворчал он, имея в виду Вульфтрит.

Эльфред только покатывался со смеху.

— Не так громко, — рекомендовал он. — Братцу моему может не понравиться подобное суждение о его жене.

— Да и твой брат не умнее, — продолжал Алард. — Ему жену пороть надо, чтоб знала свое место. А он ей потворствует.

— Алард…

— Не хочет связываться. Известно, к чему это приводит.

— К чему? — заинтересовался Эльфред.

Старик-элдормен долго ворчал, что подобные истории надо бы знать, и молодому принцу поздновато учиться, но раз уж он не нашел времени на такое важное дело раньше, то пусть он слушает историю короля Оффы и его дочери Эадбурги.

Эльфред отлично знал историю их обоих, но перебивать своего элдормена не стал. Тот отлично умел рассказывать, и самая скучная повесть в его изложении звучала, как увлекательная баллада о древних героях, совершавших подвиги перед каждым обедом.

Оффа был королем Мерсии. Правил он давно, хотя, как выразился Алард, если сравнивать прошедшие годы с тем сроком, который миновал со дня сотворения мира, то покажется, будто это было вчера. Оффа был суровый король, правил железной рукой, а от тех, с кем не мог справиться оружием, отгораживался цепью крепостей. У него была дочь — Эадбурга. Поговаривали, будто красивее ее не было во всей Британии… Тут Алард фыркнул и пустился в длинное рассуждение о том, что уж кому-кому, а ему нравятся женщины полные, синеглазые, длиннокосые… Эльфред нетерпеливо заелозил на месте, но прерывать старика не стал и на этот раз.

Эадбурга стала женой тогдашнего короля Уэссекса, Беортрика. Она владела всеми искусствами, которые позволяют женщине добиться расположения мужчины, и вскоре настолько подчинила мужчину своей власти, что он позволил ей управлять королевством в свое отсутствие. А если учесть, что почти все время Беортрик воевал, то фактически получилось, что правила государством его жена. Онаприняла титул королевы, и стала первой королевой Британии.

А правила она по-женски.

— Если баба берет в свои руки власть, то становится настоящим чудовищем, — сказал Алард. — Таким чудовищем, что мужику и не снится. Только Бог знает, сколько в злобной бабе коварства и жестокости. Нет-нет, я не говорю, как некоторые наши монахи, что баба — сосуд зла. Но если в бабу вселился дьявол, как это было с Эадбургой, такую только убивать. Больше ничего ты с ней не сделаешь.

Эадбурга разгулялась очень скоро. Она пускала в ход все, что только могла — лесть, ложь, клевету и наветы, она обольщала одних, чтоб их руками избавляться от других, а потом делала так, чтоб гибли ее любовники. Она убеждала короля отталкивать от себя самых преданных людей, если они не нравились королеве, и король делал так, как говорила ему королева.

Алард продолжал говорить, колдуя над котлом, где кипела жидкая каша с мясом. Саксы постепенно просыпались, и самые любопытные стягивались поближе к костру. Занимательные истории любили все, и некоторые даже готовы были пожертвовать оставшимися минутами отдыха ради того, чтоб не пропустить ни одной подробности. Тем более, что эрлы все равно больше не дадут спать, а котел с похлебкой пах так занимательно…

— Странно, что доблестный король позволял какой-то женщине, пусть даже и своей жене, указывать ему, как поступать, — сказал один.

— Я объяснял уже, чем опасны слишком умные женщины, которые не желают выполнять обязанности, возложенные на них самим Господом. Они опасны тем, что умеют сбивать мужчин с толку.

— Как королева нашего короля, — пробормотал самый молодой.

— Она не королева! — рявкнул Алард. — И если не желаешь слушать, то катись отсюда, сопляк!

— Молчу, молчу, — пообещал тот, и вокруг воцарилась относительная тишина.

Старик продолжал. Он рассказывал, как Эадбурга поссорила мужа с его братом, и чем это закончилось, и как она убедила Беортрика прогнать своего сенешаля, из-за чего была проиграна битва близ Аква Сулис. Рассказал он и о тех случаях, когда королеве не удавалось убедить своего мужа удалить неугодного ей человека. Тогда она пускала в ход самое страшное — яд.

— Так она поступила и с Эоффой, воспитанником Беортрика, сыном его побратима. Она невзлюбила Эоффу за то, что тот не поддавался ее чарам и порой рассказывал королю о тех поступках королевы, которые она предпочла бы скрыть от супруга. Например, то, что Эадбурга время от времени заводила себе любовников.

— И что же король?

— Ему бы следовало постричь жену в монастырь.

— Какой монастырь? Какому монастырю нужна такая смутьянка? Ей надо было голову снести.

— Тихо! — гаркнул Алард. — Не сметь меня перебивать! Тем, кто хочет поболтать, стоит пойти на берег Темзы и помочь монахам постирать бинты. Ну, желающие есть?

Старику ответило молчание, и он с угрюмым, но довольным выражением лица продолжил рассказ.

Эадбурга сочла, что Эоффа опасен для нее. Этот юноша был единственным человеком, к которому Беортрик прислушивался, невзирая на недовольств и даже клевету супруги. Королева решила, что единственный путь — отравить юношу. По ее приказу был испечен медовый пирог, в который подмешали какой-то затейливый яд, убивающий немедленно.

Но женщина не приняла во внимание любовь, которую испытывал к воспитаннику король. Эоффа всегда ел за столом правителя, и любой едой, будь то мясо или похлебка, они обычно угощались из одной миски. Так же произошло и с пирогом. Эадбурга понимала — если Эоффа узнает, что лакомство прислано от нее, то не станет есть, потому приказала, чтоб слуга подал пирог после обеда, будто это обычное сладкое блюдо, приготовленное в поварне. А юноша взял и поделился лакомствам с королем.

Королева не желала гибели мужу, но так уж получилось. С того мига, как глаза Беортрика закрылись навсегда, ей пришлось спешно бежать из Королевства, поскольку уэссекцы пылали ненавистью к ней и мечтали отомстить. К тому времени Король Оффа уже умер, и, поскольку в Мерсии Эадбургу никто не ждал, она отправилась за море со всеми своими богатствами, и вскоре прибыла ко двору Карла Великого.

Она и там норовила вести себя, будто владычица и, преподнеся королю богатые дары, предложила заключить брачный союз. Она держалась так, будто за ее спиной была целая армия и богатейшее королевство, надеясь, что Карл не знает, как торопливо ей пришлось бежать из Уэссекса, где жизнь ее висела на волоске. Но король не зря звался Великим. Он всегда побеждал опасных врагов, и не только силой своего меча, но и силой своей мудрости. Конечно, он знал цену этой опасной женщине.

Карл улыбнулся Эадбурге и спросил, за кого же — за самого короля или за его сына и наследника, она хотела бы выйти замуж. На что бывшая королева быстро ответила, что предпочла бы мужчину помоложе, чем Карл, который тогда уже был в годах.

— Я считаю, — продолжил Алард, — что женщина прекрасно понимала — Карлом она править не сможет. Этот мужчина ей был не по зубам. Со своими женами он расправлялся быстро и легко, достаточно лишь вспомнить Химелтруду, мать его непокорного первого сына, Пиппина, или Эрменгарту, которую он постриг в монахини. Она думала, что сын Карла окажется более покладистым.

Король нисколько не оскорбился такому ответу, он лишь улыбнулся и сказал: «Если бы ты выбрала меня, то получила бы и моего сына, но так как ты выбрала моего сына, то не получишь ни его, ни меня». И заточил мерзавку в монастырь. А уж когда она и там не оставила своего беспутного образа жизни — говорят, спала со множеством мужчин и даже этого не скрывала, король приказал выгнать ее из монастыря и лишить всех доходов. Она умерла, побираясь. Так ей и надо, бесстыжей отравительнице.

— Точно, — согласился один из приближенных Эльфреда, молодой воин по имени Эгберт. — Слушай, Алард, неужто Карл и в самом деле женился бы на ней, выбери она его?

Может, и женился бы, но уж наверняка в первую же ночь вожжами научил бы себя вести. У него с женщинами разговор был короткий. Правильный был мужчина, сильный.

— Валлийцы, валлийцы! — закричали с другого конца лагеря.

Эльфред вскочил, вместе с ним поднялись и его люди. Впрочем, и остальные саксы уже ждали на ногах. Все хотели видеть, велико ли подкрепление. Принц разглядел Этельреда, стоящего рядом с королевским шатром, который он делил с Бургредом, и, поколебавшись, направился к брату. Перед младшим сыном покойного короля Этельвольфа уважительно расступались. На дальнем конце прогалины, выбранной для лагеря, показались всадники — они вели своих коней легким галопом и следовали по трое в ряд. Их нарамники были сшиты из полос ткани цветов дифедского короля, так что ошибиться здесь было невозможно. Эльфред покосился на старшего брата — на лице того сияла неожиданная, очень спокойная улыбка.

Правда, улыбки хватило ненадолго. Сперва ее сменило недоумение, а потом и испуг. Строй конников, неторопливо появлявшихся из леса, иссяк подозрительно быстро, и, охваченный тревогой и непониманием, Этельред даже сделал несколько шагов навстречу новоприбывшим, которых, судя по знакам, вел даже не эрл, а лишь тан. Подъехав поближе, он остановил коня, легко соскочил на землю, хоть и был грузен, и снял шлем. Из-под подшлемника рассыпались густые темно-русые волосы.

— Мое приветствие, король Этельред, — сказал он на валлийском языке. — Прости, я не говорю на твоем наречии. Хотя и понимаю его.

— Я тоже понимаю валлийский, — нетерпеливо ответил король. — Ты — человек Родри Маура?

— Я служу его сыну, Каделу.

— Сколько с тобой воинов?

— Полторы сотни конников, король.

— Когда прибудут остальные?

Валлиец пожал плечами.

— Остальных не будет, король. Мой владыка ведет войну с датчанами в Дифеде, и он не может прислать тебе больше, чем прислал.

Эльфред покосился на старшего брата. Тот был смертельно бледен.