6. Лес под Курском.
Апрель 1185 года

– Скоро Перунова Плешь? – спросил Буй-Тур Всеволод, князь трубечский и курский.

Вопрос относился к проводнику из вятичей, знавшему окрестные места, как вшей на собственной безрукавке.

– Какой путь выбирать, – рассудительно ответил вятич. – Ближним к вечеру доберемся, а ежели дальний приглянется, так придется заночевать в дороге.

– Хорош выбор, – удивился Буй-Тур Всеволод. – Где тут твой ближний путь?..

Вятич с готовностью ткнул правой рукой в самую чащу, где и днем держался полумрак. Ощетинившиеся острия обломанных сухих веток недвусмысленно предостерегали от неосторожного определения маршрута.

Всеволод крякнул.

– И за что только люблю свое княжество, – сказал он. – В морозы носа из дому не высунешь, а как потеплеет, по буреломам не наездишься! Где же дальний путь, проводник?

Вятич махнул рукой в сторону густо разросшегося орешника, через который не было дороги ни конному, ни пешему. На первый взгляд пути не отличались друг от друга, разве что только сравнением плохого с отвратительным.

Миронег старался не выдавать своих эмоций. Он чувствовал, какой путь верен, но как это объяснить князю и его кметям? Рассказать о видениях из мира мертвых, которые все чаще посещали его, причем не только во снах, но и в реальности? Кмети, привыкшие к опасной жизни на приграничье и нескончаемым стычкам с дикими половцами, верили только себе и князю. Мистика была выше их понимания, следовательно, не нужна и во многом смешна.

Конь, копье и меч – вот это поможет в сече, а жалкие бормотания на чужом и мертвом языке или размытые видения, неожиданно накладывающиеся на привычный мир, только навредят воину и ослабят его волю к победе.

Пускай дети верят в сказки, а мужи – в силу и честь; таковы убеждения курских кметей. И Буй-Тур Всеволод никогда не пытался их оспорить.

Князь продолжал выспрашивать вятича, а тот отвечал уважительно, добродушно, но Миронег подмечал некую издевку в поведении проводника. Возможно, вятич понял, насколько беспомощны в лесных дебрях выросшие на равнинах кмети, и решил развлечься.

От вятичей можно было ожидать чего угодно, от верности до самого низкого и гнусного поступка. Русские князья, и Всеволод Трубечский в первую очередь, не обольщались в оценке покорности этого племени.

Два века назад великий воин Святослав Игоревич на пути в Волжскую Болгарию огнем и мечом прошелся по этим землям, принудив племенных старейшин принести присягу себе на верность. Сразу после ухода княжеской дружины вятичи связали оставленных Святославом для управления трех бояр и сожгли их в пламени священного очистительного костра. В огонь добровольно взошли и старейшины, освобождая свое племя от навязанного договора.

В следующий раз Святослав оказался в этих землях после уничтожения Хазарского каганата, но вятичей не увидел. Тысячи людей, от малых детей до стариков, ушли в густые леса и сгинули там, не желая сгибаться под тяжелой княжеской рукой. Святослав для острастки приказал сжечь брошенные селения, пожар перекинулся на соседние деревья, и киевляне спаслись только благодаря благодетельному дождю, залившему взбесившееся пламя.

На пути в столицу князь потерял много людей, едва ли не больше, чем в боях против хазар. Самым обидным было то, что ни одного трупа врага не было найдено и киевлянам не удалось насладиться чувством законной, с точки зрения Святослава, мести. Убийцы появлялись ночью, бесшумно вырезали часовых, отправляли в мир иной целые шатры с так и не проснувшимися дружинниками, угоняли и без того поредевшие табуны коней. Путь Святослава по этой земле был отмечен чередой могильников, и вятичи с удовольствием втягивали широкими ноздрями смрадный запах от оставшихся здесь навечно, хотя и без всякого на то желания, врагов.

За два прошедших века вятичи мало изменились. Они продолжали жить, сообразуясь в первую очередь с обычаями старины и заветами предков. Слушали старейшин и волхвов, продолжавших служить языческим богам в скрытых заломами и болотами священных городах. Только один из них, Московь, был найден и разрушен князем Юрием Суздальским, не без иронии прозванным Долгоруким. Десять лет волхвы преследовали князя и достали его уже в то время, когда Юрий Долгорукий достиг заветной цели, великого киевского княжения. Однажды глухой ночью княжеские хоромы огласились истошными криками, и прибежавшие на шум слуги и бояре застали князя в самом жалком и беспомощном состоянии. Его лицо было изуродовано огромными кровоточащими язвами, на тонкой рубахе расплывалось зловонное гнойное пятно. Рядом с головой Юрия Долгорукого лежала изящная височная подвеска в виде семилопастного цветка. Женские украшения славянских племен были неповторимы и узнаваемы, и височное кольцо словно кричало: «Я принесено вятичем!»

После нескольких карательных походов, устроенных преемником Юрия Долгорукого, князем Андреем Боголюбским, вятичи откочевали южнее, в густые леса Курской земли. Владевшие этими местами Ольговичи встретили новых насельников спокойно, затребовали небольшую дань пушниной и отмахивались от христианских священников, требовавших насильно крестить убежденных язычников. «Верный язычник лучше лживого христианина», – резонно заявляли Ольговичи.

И вятичи продолжали поставлять христианам святых великомучеников, люто расправляясь с проповедниками, пробиравшимися в их земли.

Буй-Тур Всеволод покорил вятичей не железом, а языком. Несколько лет назад, едва получив трубечское княжение, он с малым отрядом отправился в самый центр дремучих лесов и долго, уважительно общался со старейшинами племени. Князь не только требовал возобновления дани, хотя это воспринималось вполне естественно, он интересовался запросами самих вятичей, обещая исполнить пожелания, показавшиеся разумными. Расчувствовавшиеся от непривычного внимания лесные жители украдкой утирали замызганными меховыми куртками слезы умиления и шептались, что за таким князем – в огонь и воду, братцы!

Нашлись люди, решившие пострадать за общество и проехаться с князем в Курск. Там, при большом стечении народа, под торжественный колокольный перезвон, они торжественно отреклись от языческих убеждений и окунулись в крестильную купель. Смахивая с мокрых волос капельки воды и поправляя щекотавшие нежданно вымытую грудь крестики, вырезанные из кости, вятичи размышляли, смогут ли волхвы объяснить богам, ради чего разыгрывалась эта комедия. Грозы не случились, земля не разверзлась, и новообращенные вятичи решили, что все в порядке.

Проводником трубечского князя и его кметей как раз и был один из тех вятичей-христиан, ни разу не удосужившийся больше посетить церковь и стеснявшийся своего смешного крестильного имени Амнемподист. Сам он всегда представлялся так, как его назвали в детстве родители, выкрикнув имя в тот миг, когда жрец протянул нагое тельце ребенка первым лучам рассветного солнца: Година.

Година объяснил князю, что дальний путь представляет собой звериную тропу, и Перунова Плешь находится несколько в стороне от нее. Отряду придется сделать достаточно большой крюк, чтобы добраться туда, поэтому и потребуется ночевка в лесу. Короткий путь показался обитателям чащобы слишком сложным. В этом случае кметям придется самим пробираться через заросшие и заваленные пространства, и многое будет зависеть от везения. Или князь и его воины встретят ночь на удобной сухой поляне, где вятичи давно обустроили место отдыха, или же темнота застанет их в самой глухомани, и пробуждающиеся кровососы с радостью окажут людям самый нежный прием.

– Где наша не пропадала! – рубанул ребром ладони, словно избавляясь от мешающего препятствия, князь Всеволод. – И тут не пропадет! Веди коротким путем, Година!

Миронег подумал, что горячность – не лучшее качество для князя, но, по обыкновению, оставил мнение при себе. Во-первых, неуместно человеку незнатному поучать князя, когда не просят, а во-вторых, Буй-Тур Всеволод выбрал именно ту дорогу, которая и была нужна. Лекарь ясно видел светлый путеводный луч, протянувшийся по оттаявшей земле точно в бурелом. Неведомая сила, все чаще вмешивавшаяся в жизнь Миронега, подсказывала направление, только не объясняла, что ждет в конце пути.

Хотелось верить, что эта сила не навредит Миронегу и его спутникам. Лекарь не раз вспоминал в последние дни странный разговор, состоявшийся несколько лет назад в Чернигове, когда душа князя Черного пообещала Миронегу помощь мертвых. Помощь, когда настанет срок выступить против таинственного бога, готового уничтожить существующий мир.

Миронег не желал вмешиваться в борьбу сверхъестественных сил.

Как не желал быть хранильником.

Хранильником его сделала личная трагедия. Давно, когда ему было только четыре года, в небольшую деревню на севере, где жили его родители, пришли мужчины из племени весь, которые рыбачили в дне пути на восход солнца. Рыболовы платили дань Господину Великому Новгороду, но задолжали ее за три года. На прошлой неделе к ним заявились ушкуйники и вынесли все, что могли. Пытавшихся сопротивляться привязали к низким деревцам, высекли и оставили висеть на прогнувшихся от тяжести тел тонких стволах. Несколько человек не вынесли побоев и холода и умерли.

И рыбаки решили отомстить. Для них не было разницы, кто из славян ответит за содеянное, искали ближайших, первых, кто подвернется под горячую руку.

Деревня Миронега выгорела дотла, а у пепелищ остались лежать обугленные трупы.

Рыбаки соблюдали правила приличия. Детей и стариков не трогали, убивали только взрослых. Мстители не взяли ничего из скудного деревенского имущества, все пошло в огонь.

Ушкуйники видели со своих лодей далекие дымы на горизонте и рассказали, вернувшись в Великий Новгород, что на землях веси горят леса. Строго нахмурились брови новгородских бояр, которым принадлежали эти угодья, и морщинки на лбах боярских были похожи на прутья абака, где откидывались косточки при подсчете возможных убытков.

Оставшийся без родителей Миронег был обречен. Помилованные мстителями старики собирали своих внуков и внучек, а на спасение чужих детей сил уже не оставалось. Мальчику не было места ни в жалких землянках, вырытых на пепелище, ни во временных шалашах, не способных задержать ветер и дождь.

Но на второй день в сожженную деревню пришел мужчина. Он помог похоронить убитых, поправил на скорую руку несколько времянок и ушел, уводя за руку Миронега, недоумевавшего, куда подевались родители и почему они отдали его чужому дяде. По ночам Миронег иногда плакал и просил маму накрыть его одеяльцем, но утром, при пробуждении, видел каждый раз одно и то же лицо, и однажды память о родителях отошла в область иллюзий, подобных полетам во сне.

Мужчина относился к Миронегу, как к родному сыну, и с каждым годом мальчик все больше привязывался к нему. Миронег внимательно слушал рассказы о травах и минералах, амулетах и оберегах, заклинаниях и заговорах. Чем больше знаний откладывалось в голове Миронега, тем белее становились волосы мужчины, словно такова была плата за обучение наследника.

Свою смерть мужчина почувствовал заранее и смог приготовиться к ее приходу. Когда его тело остыло, Миронег развел на лесной опушке погребальный костер. Сизый пепел от сгоревшего тела ветер развеял по округе, осыпав желтеющие листья. Мужчина ушел в небытие, и Миронег даже при прощании не мог произнести его имени. Ибо мужчина никогда не называл его.

После смерти мужчины Миронег вышел из леса, к людям. Он был лишен их общества тринадцать лет.

За годы странствий по Руси Миронег помогал другим, пользуясь знаниями, полученными во время отшельничества, но не просил помощи для себя. Последние годы он прибился к новгород-северскому князю Игорю Святославичу, человеку честному и приятному в обхождении. Но Миронег знал, что не усидит долго на месте и не сможет служить одному господину.

Уже прошлой осенью хранильник принял решение перебраться к половцам, и хан Кончак не возражал против этого. Но что-то продолжало держать Миронега на Руси, не выпуская за пределы земель Ольговичей.

Последний раз вмешательство чуждой силы лекарь почувствовал весной, вскоре после того, как войско Кончака было разбито дружинами Святослава Киевского и отрядами черных клобуков. Миронег рассчитывал остаться в половецком лагере, но страшная головная боль гнала его прочь, на север. Чем дальше удалялся Миронег от половецких веж в сторону русской границы, тем слабее становилась боль.

Но что интересно, поездка в Курск, к Буй-Туру Всеволоду обошлась спокойно, и именно по пути к родному брату Игоря Святославича Миронег впервые увидел путеводный луч.

Князь Всеволод покинул Курск за несколько дней до приезда туда Миронега, и княгиня Ольга Глебовна, родная сестра Владимира Переяславского, утверждала, что не знает, куда отправился ее муж. Миронег предполагал, что она просто не желает помочь посланнику Игоря Святославича, заклятого врага ее брата. Ольга Глебовна, сахарно улыбаясь Миронегу, предоставила в его распоряжение несколько кметей для охраны и предложила лекарю самому поискать Буй-Тура по приграничным крепостям.

Предложение это граничило с издевкой, но Миронег согласился. Светлый луч, невидимый для остальных, как убедился лекарь, осторожно поговорив с попутчиками, привел небольшой отряд сначала к одним из четырех ворот города, а затем на дорогу, бестолково и долго петлявшую меж холмов и оврагов и доставившую в итоге Миронега в пограничный Трубеч.

Городок оседлал господствующую высоту и по-хозяйски взирал на изрытую оврагами равнину вокруг себя. Потемневшие от времени деревянные стены закрывали добротную гридницу и основательные конюшни, несколько кузниц и харчевен. Короче, там было все необходимое для вполне приемлемой жизни небольшого гарнизона, куда и приехал князь Всеволод.

Трубеч – обычный приграничный город, где много оружия и мало женщин. И во встрече, оказанной там Миронегу, сквозило некое разочарование. Дозорные на стенах приняли сначала прибывший отряд за купеческий караван, а как известно, где купцы, там деньги, а где деньги – там женщины.

Лекарь ненадолго уединился с князем, и кмети смогли разглядеть хитрую ухмылку на губах своего командира, когда Всеволод вновь появился на крепостном дворе.

Разбрызгивая весеннюю грязь, умчался в Курск гонец с княжеским посланием жене. Оно было предельно лаконичным; на клочке бересты большими корявыми буквами Буй-Тур выцарапал: «ЧТОБ ЖДАЛА!» Хороша собой была Ольга Глебовна, и к чеканной красоте приложился выкованный и закаленный не хуже булата характер. И нелишне было напомнить, кто в доме хозяин, ох как нелишне!

Сам же Всеволод, захватив с собой только небольшой отряд кметей, кратчайшим путем через курские леса помчался на зов старшего брата, князя Игоря Святославича. Миронег только головой покачал, увидев, как мало людей ведет за собой Буй-Тур по местам, считавшимся самыми опасными на Руси.

Заметив это, князь Всеволод потеребил длинноватый, в бабку-гречанку, нос и ухмыльнулся:

– Не волнуйся, лекарь! Мои куряне – что волки, с конца копья кормлены, а ближе к ним и подходить боялись!

Кмети смешками встретили рассказ о себе, гордясь сравнением с лесными хищниками. Явно рисуясь перед чужаком, они без предупреждения, руководствуясь, как можно было догадаться, какими-то тайными знаками, перевели коней в галоп. Отряд мчался между деревьев, едва не задевая торчащие в разные стороны ветви, и Миронег быстро отстал, не в силах соревноваться с всадниками, слившимися в единое целое со своими конями.

В сгустившемся лесу кмети разыскали наутро после ночного привала вятичский поселок и наняли проводника.

Миронег тихо ехал в середине группы, стараясь держаться серебристого луча, блестевшего на влажной земле, и удивлялся чутью Годины. Вятич находил путь по земле, устланной прошлогодней травой, так точно, словно тоже видел потустороннего поводыря. Правда, могло быть и иначе; мертвые указывали Миронегу дорогу, давно известную местным жителям и четко обозначенную рядом примет.

Кметь, продиравшийся через заросли первым, ругался при каждом препятствии, то есть непрерывно. Вслед за ним по примятому проходу двигались проводник, иногда негромко командовавший повернуть в ту или иную сторону, князь, Миронег и остальные кмети. Буй-Тур Всеволод шлепками ладони отводил от лица обнаглевшие ветки, не задумываясь над тем, что, возвращаясь после удара, они секли по щекам ехавших за ним людей.

Проводник негромко сказал что-то первому кметю, и отряд остановился.

– Почему стоим? – поинтересовался князь.

– Смотрите сами, – ответил вятич, со вздохом показывая вперед.

Не так давно здесь прошел сильный дождь, и водяные потоки размыли рыхлую лесную почву. Корни деревьев, лишенные привычной опоры, не справились с нагрузкой и вылетели из родной и теплой темноты подземелья во враждебный мир открытого воздуха. Завал тянулся насколько хватало взгляда, и обойти его засветло не было никакой возможности.

– Вот и переночевали, – задумчиво сказал Всеволод.

Миронег взглянул на серебристую полосу и увидел, что она настойчиво тянется влево от завала. Свет от полосы пульсировал, и яркие сполохи уносились вдаль, настаивая на продолжении движения.

«Почему бы и нет?» – решил Миронег и подъехал поближе к князю.

– Разреши проехать вперед, князь, – попросил он. – Возможно, там найдется лучшее место для ночлега, чем здесь.

– А злых людей не боишься, лекарь? – прищурился Всеволод. – Места кругом такие, что получить дубиной по темечку ничего не стоит.

– Не боюсь. В такой глухомани зверя не встретишь, не то что человека.

– Ладно, езжай. Трех мечников с тобой отправлю на всякий случай. Ежели что, трубите в рог, постараемся подоспеть вовремя.

– Надеюсь, что обойдется.

– Я тоже.

С опытными воинами за спиной Миронег чувствовал себя не в пример уверенней. Лес не внушал доверия, а вечерние сумерки будили воображение. Игра теней показывала то лучника, притаившегося за кустом, то медведя у поваленного дерева, но благодаря свечению путеводной полосы Миронег мог быстро разогнать свои страхи. Кмети, с трудом различавшие в сгущавшейся темноте детали, уважительно посматривали на спину лекаря, уверенно ехавшего впереди.

– Смотрите, дорога!

Кметей сложно было удивить, но сейчас это, кажется, получилось. Земля, покрытая гнилым ковром прелых листьев и искривленных в давней агонии сосновых игл цвета застарелой блевотины, засветилась вдруг в потемках чистой гладкой полосой, уходящей к вытянутой ровной стене деревьев, посаженных в давние времена заботливой рукой человека. Неведомый дворник убрал весь мусор с укатанного полотна дороги, так что Миронег невольно придержал жеребца, устыдившись его забрызганных грязью копыт.

Копья кметей слепо ощупывали воздух в поисках неведомого противника. Кто знает, кому пришло в голову поселиться в этой глухомани и чистить никому не нужную дорогу, начинающуюся на пустом месте и уходящую, казалось, также в пустоту.

Путеводный луч без колебаний тянулся вперед, и Миронег надеялся, что опасности впереди нет. Все же он дождался кметей; железные наконечники копий казались не меньшей гарантией безопасности, чем призрачное присутствие мира мертвых.

Кованые копыта зацокали по дороге, словно она была замощена камнем. Кмети выглядели обескураженно, хотя и старались не показывать этого.

И тут Миронег потерял путеводный луч. Сгустившаяся перед глазами темнота заставила лекаря вздрогнуть. Он потянул из ножен меч, заскрипев лезвием по железному кольцу, охватывавшему крепившую рукоять защелку.

– Что случилось? – негромко спросил один из кметей, быстро вращая головой в поисках опасности.

– Показалось, – виновато сказал Миронег. Ему было до жара в щеках стыдно за разыгравшиеся некстати нервы.

– Ага, – откликнулся кметь, растягивая звуки. – Бывает.

Воины перевели дух, покровительственно поглядывая на лекаря. Оказалось, что невольный страх Миронега сослужил ему неплохую службу, заставив кметей с большей теплотой отнестись к посланцу Игоря Святославича.

Между тем дорога привела всадников на небольшую поляну. Раньше она была расчищена людьми от крупной растительности, но прошедшие десятилетия свели тяжелую работу на нет. Кустарник переплел свои длинные, жадно тянущие наверх побеги с печально обвисшими сучками деревьев. Посредине поляны росла ольха, на приволье широко раскинувшая ветви с пробивающимися почками.

Примятая за зиму снегом прошлогодняя трава не могла скрыть полусгнившего покосившегося идола, вырезанного много лет назад из высокого пня, оставленного на корню. Растрескавшееся дерево изуродовало облик истукана, не позволяя путникам разглядеть, кого он ранее изображал.

На краю поляны дорога обрывалась так же неожиданно и бессмысленно, как и начиналась когда-то. Через кустарник и сухую траву к ровной кромке противоположной границы поляны вела тоненькая тропинка. Это было творение человека, а не звериный путь. Звери не ходят по идеальной прямой, словно по шнуру, протянутому с края на край свободного пространства. Только однажды тропинка позволила себе сделать небольшой поворот. В этом месте поляна была пуста, и оставалось только догадываться, что заставило неведомого жителя чащобы огибать нечто.

На дальней границе леса Миронег в сгустившейся темноте смог разглядеть контуры постройки, окруженной со стороны поляны невысоким, по грудь человека, забором. На выступающих кверху столбах, поддерживавших забор, один из кметей заметил горшки.

Судя по всему, постройка была заброшена хозяевами. Не видно ни одного огонька, не слышно человеческого голоса или звуков, издаваемых домашним скотом. Покинутый дом мало соответствовал утоптанной тропинке, и кмети настороженно вглядывались в темноту леса, чувствуя угрозу.

По тропинке можно было двигаться только цепочкой, и Миронега, как наименее надежного в бою, отправили в середину отряда. Хотя поляна казалась мирной и непотревоженной, у людей даже мысли не возникло прокладывать новый путь.

– Разберемся, кто здесь жил, и сразу назад, – сказал один из кметей, и в голосе его было не предложение, а приказ.

Любопытный, но беспомощный лекарь оказался не способен вовремя остановиться, и кмети решили брать командование на себя.

Миронег не возражал. Он прекрасно понимал, что был для Буй-Тура Всеволода и его воинов не просто лекарем, а посланцем князя Игоря Святославича, которого требовалось доставить обратно в целости и сохранности.

Кроме того, цель путешествия уже рядом. Оборвалась не только таинственная дорога без начала и конца, но и путеводный луч, сопровождавший Миронега от самого Курска.

Цель близка. Понять бы еще, что это такое…

Забор и дом за ним поросли многолетним коричневым мхом, и в лесных сумерках их очертания терялись даже вблизи. Только глиняные горшки на изгороди проступали в полумраке все лучше и лучше.

Горшки?

Черепа.

Истлевшие человеческие головы, насаженные на вертикально вкопанные жерди и тускло светившиеся, как гнилушки. Лекарю стало понятно, что живых в невысоком домике с двускатной крышей никогда не было. Здесь в стародавние времена нашли место последнего успокоения мертвые.

– Жальник, – выдохнул воздух Миронег.

– Кто? – не поняли кмети.

– Не кто, а что. Древний могильник. Странно видеть его здесь. Насколько я знаю, вятичи хоронят своих в курганах.

– В лесах полно всякой живности, – глубокомысленно заметил один из кметей. – Кто-то же протоптал тропиночку к этому… как его?.. жальнику…

– Возвращаться пора, посланник, – сказал другой кметь. – Плохое здесь место. Даже зверя с птицей и тех не слыхать! И для ночлега полянка… не того…

– Для ночлега – действительно не того, – откликнулся Миронег. – А вот молчание зверья и птиц меня успокаивает. Тут любой звук за десять перелетов стрелы будет слышен, никто не подберется незаметно. Мне нужно немного времени для осмотра могильника. – И он добавил просительно: – Не задержу, обещаю!

– Пора возвращаться, – твердили кмети. – Князь ждет!

– Хорошо, – сдался Миронег. – Тогда оставьте меня, поезжайте к князю. Скажите только, чтобы охранение не стреляло по звуку, а то видел я в Трубече, что ваши лучники вытворяют!

Кмети развеселились, но не от комплимента стрелковому мастерству своих товарищей, а от наивности Миронега, считавшего, что его могут оставить в одиночестве.

Наконец был найден компромисс. Один из кметей оставался с Миронегом у жальника, а двое возвращались обратно, чтобы рассказать Всеволоду о неудачном поиске ночлега. Только так удавалось избежать возвращения кого-либо из отряда в одиночку, что в незнакомом лесу могло привести к самому печальному исходу.

– Жди у забора, – попросил Миронег кметя. – Не ходи за мной, пока не призову.

– Отчего это? – обиделся воин.

– Все-таки кладбище, – на ходу сочинял Миронег. – Не стоит понапрасну тревожить покой мертвых.

Для кметя такое объяснение оказалось достаточным, и к забору лекарь подъехал один. Приглядевшись, Миронег заметил, что пустые глазницы черепов светились и бьющие из них прямые лучи упирались в скаты покрытой мхом крыши.

– Не молчи подолгу, – попросил кметь. – Тьма такая, что иначе я тебя потеряю.

Кметь не видел света, исходящего от черепов, и это уже не удивляло Миронега.

В размещении мертвых голов на заборе угадывалась определенная система. Все они были развернуты глазницами к дому, находившемуся в центре огороженного пространства, а лучи сходились посередине глухой стены, повернутой в сторону поляны.

Домик напоминал присевшего на корточки человека, застывшего на долгие годы в тщетной попытке распрямиться. Небольшая избушка была в неведомых целях поставлена на два могучих столба, тронутых резцом плотника, так что поднялась над землей на высоту забора. Нижний край стены приходился Миронегу на уровень подбородка, а макушка крыши темнела на фоне закатного неба саженью выше кончика шапки лекаря.

С внешней стороны дом не имел следов дверей или окон. Но трава была примята только до забора, и странно получалось – неведомый посетитель, казалось, доходил до изгороди и поворачивал обратно, словно желая только увидеть затянутую мхом стену.

Там, где жерди подгнили, забор давно рухнул, и Миронег осторожно подошел к открывшемуся проему.

СТОЙ

Голос, идущий со стороны дома, был неживым и равнодушным. Не было приказа, испуга или иных эмоций. Была – брезгливость.

ВОЗВРАЩАЙСЯ

Но дом был пуст! Миронег завертел головой в поиске говорившего.

И кметь не встревожился! Значит, снова морок?

– Что слышно? – проверился Миронег.

– Тихо.

Кметь говорил покровительственно. Конечно, он думал, что лекарь напуган, как хомяк в когтях совы, вот и спросил пустое. Лишь бы только услышать, что он не один.

Значит, голос того же происхождения, что и свет из черепных глазниц. Что ж, становится еще интереснее.

Миронег перешагнул через лежащие на влажной земле гнилые жерди и наступил носком сапога на ничем не потревоженную прошлогоднюю траву.

СТОЙ-СТОЙ-СТОЙ

Так не бывает, но в лишенном эмоций голосе Миронег услышал раздражение.

Или захотел услышать? Не любит человек, когда к нему равнодушны, лучше ненависть, чем безразличие!

НАЗАД!

Нет, не ошибка. Голос действительно вышел из себя, хотя это и похоже на бред какой-то! Голос – из себя вышел?

Неожиданно мох на глухой стене избы зашевелился, и лекарь увидел, как бревна раздвигаются, обнажая изогнутые внутрь мертвенно-синие клыки. Длинный змеиный язык ударил воздух на расстоянии вытянутой руки от Миронега.

– Что случилось? – спросил кметь, заметивший, как северский посланец пошатнулся на ровном месте.

– Ничего, – сказал Миронег. – Поскользнулся.

– Ты там поосторожнее. Углы бревен острые, темечком приложишься – свет белый невзвидишь!

– Постараюсь.

Чего постараюсь, думал Миронег. Темечком приложиться, что ли?

«КТО ТЫ?» – спросил Миронег своего незримого собеседника. Говорил он про себя, рассчитав, что именно так, скорее всего, будет услышан.

ХОЗЯЙКА

«ЧТО ТЫ ЗА ХОЗЯЙКА, ЕСЛИ ГОСТЯ НЕКОРМЛЕНЫМ НА УЛИЦЕ ДЕРЖИШЬ?»

ВХОДИ, КОЛИ ХОЧЕШЬ

Миронег был готов поклясться, что в голосе послышалось злорадство.

Клыки втянулись внутрь бревен с тихим отвратительным всхлипом; Миронег, зябко поеживаясь, прошел внутрь избы, настороженно глядя на хищный проем двери. Острия клыков неясно отсвечивали во влажно блестевших лунках на пороге, и Миронег не решился поднять голову и посмотреть на верхнюю челюсть избы. Лекарю пришлось кланяться низкой притолоке. Самое время захлопнуть пасть, подумалось ему некстати, да и внутри низкий покатый потолок давил и действовал на нервы.

В избе никого не было, зато в дальнем углу, перед гладко струганной лавкой, стоял стол, щедро уставленный блюдами с едой, которой хватило бы на хороший ужин для нескольких изголодавшихся обжор. Миронег, добровольно лишивший себя горячего ужина, принесенного в жертву любопытству и настоятельной просьбе путеводной нити из мира мертвых, невольно сглотнул слюну, разглядывая нагромождения овощей и фруктов, небрежно напластованных кусков мяса и запечатанных воском кувшинов с вином. В центре этого великолепия на деревянном поддоне красовался жареный лебедь. Искусный повар расправил ему крылья, словно пытаясь помочь птице подняться над страшной столешницей, ставшей местом посмертного надругательства над несчастным воздухоплавателем.

ЕШЬ

Миронег не собирался заставлять себя долго ждать и уже направился к столу, как неожиданно натолкнулся на невидимое препятствие. Глаза отказывались подсказать, что мешает проходу, и препятствие само решило прояснить ситуацию:

– Постарайтесь, пожалуйста, в дальнейшем быть несколько осторожнее!

Голос невидимки был непохож на отдававшиеся в голове Миронега гулким эхом холодные слова Хозяйки. Голос был эмоционален и доброжелателен, пушист так же, как нежная длинная шерстка, которую нащупал Миронег, пошарив перед собой руками.

Голос – был.

Миронег его слышал ушами, как было естественно за стенами этой странной избы. Слышал, а не воспринимал непосредственно внутри себя, как незваного и оттого опасного гостя.

– Будьте любезны, – продолжал голос, – сделать вид, что вы ничего не почувствовали и не услышали. Поверьте, так будет лучше для нас обоих, уверяю вас. И постарайтесь следовать моим советам! Прозвучит, может быть, несколько странно, но от этого в данное время зависит даже не ваша жизнь, а большее – судьба. Простите, если выражаюсь несколько выспренно, но таково полученное воспитание, а переступить через него сложнее, чем через Мировое Дерево.

Голос внушал инстинктивное доверие, и Миронег решил подчиняться, пока это не станет вызывать опасений.

САДИСЬ И ЕШЬ

Хозяйка справилась с собой и говорила ровно, без эмоций. Так на севере произносят последние напутствия живым их родичи, умершие во время полярной ночи. Давно, еще в начале своих странствий, Миронег видел у саамов обряд проводов покойников, проводившийся в первый день, когда солнце ненадолго появлялось после ночи над линией горизонта. На высоком берегу плененного льдом океана саамы ставили несколько чумов, куда приносили вымороженных до одеревенения за долгие недели полярной зимы трупы своих мертвецов. Хоронить ночью было нельзя, тогда души умерших попадали во власть темных сил, вот и росла на окраине стойбищ поленница из заледеневших тел, заботливо огороженная от набегов хищников стеной из нарубленного большими брусками слежавшегося снега. С первыми лучами весеннего солнца лед трескался, мертвецы размыкали губы, и родственники умерших в последний раз могли поговорить с ними, прежде чем старейшины поднесут факелы к шкурам, покрывавшим чумы, и жаркое пламя растопит лед и снег и превратит в пепел бренные останки.

Хозяйка говорила, как мертвец, и по телу Миронега пробегали волны отвращения каждый раз, когда он слышал звуки ее голоса.

– Не советовал бы вам есть находящееся на этом столе, – сказал голос пушистого существа, остававшегося, подобно Хозяйке, незримым для Миронега. – Будьте любезны, только делайте вид, что едите, и постарайтесь незаметно для Хозяйки опустить руку с куском мяса вниз, под стол.

Миронег так и сделал. Отломив кусок от жареного лебедя, он поднес его ко рту, словно собираясь откусить.

– Я же просил, – укоризненно начал пушистый голос, но замолчал, увидев, что произошло далее.

Не донеся кусок до губ буквально на волос, Миронег потянулся к кувшину с вином. При этом рука с зажатым в ней куском лебедя непринужденно опустилась вниз, под линию столешницы, как и просил незримый хранитель. Миронег надеялся, что эта хитрость останется не замеченной Хозяйкой.

Маленькие, немного шершавые на ощупь пальчики настойчиво потянули мясо из руки Миронега. Лекарь отпустил кусок, опасаясь, что шум падения тяжелого предмета на пол насторожит Хозяйку, но бренные останки лебедя словно растворились в воздухе.

– Разве можно потчевать гостей такой гадостью? – укоризненно спросил пушистый, деликатно чавкая и похрустывая костями. Миронег невольно сглотнул слюну. – Попробуйте это – пир для тела, отрада для души!

В раскрытую ладонь Миронега опустилось нечто увесистое. Скосив вниз глаза, лекарь заметил, как там сгущается воздух, и из ничего материализовался сочащийся жиром шмат беловатого мяса, ничем не отличавшийся с виду от того, которого лишился незадолго до этого Миронег.

– Кушайте на здоровье, – в голосе пушистого медовым пятном расползалось умиление, словно у хозяина харчевни, заполучившего богатого и щедрого гостя. – Не побрезгуйте.

Миронег не побрезговал. Долгий вынужденный пост только способствовал быстроте, с которой он расправился с аппетитной, хотя и несколько волокнистой грудкой лебедя. Совесть Миронега всполошилась, вспомнив о кмете, оставшемся на холодном ночном ветру, но тут же смешалась, получив неплохой удар куском мяса по губам. Через мгновение она уже забыла обо всем, чувствуя приятную сытость.

Сытое брюхо глухо не только к учению. Сытость заглушает и совесть, беспокойную только в голоде или переедании. Увы!

Миронег потянулся к вину, но неведомый хранитель тут же вмешался:

– Не трогайте! Это гадость!

Такое отвращение звучало в голосе, что Миронег не осмелился ослушаться.

Не сразу стало ясно, что изменилось в избе. Глаза Миронега обрели особую зоркость, словно раньше он смотрел на мир через пластину слюды или рыбий пузырь.

Появились тени. Странно, как Миронег не обратил раньше внимания на то, что невидимые, подобно самой Хозяйке, светильники прогоняли из избы любое пятно тьмы, уничтожив тени и зрительно сделав плоскими все предметы.

Теперь тени отыгрывались, проявившись даже там, где не было ни одного предмета, от которого они могли бы отражаться. Одна из таких беспризорных теней шевелилась на полу неподалеку от Миронега. Ее форма постоянно менялась, и тень походила то на огромную собаку, то на человека, то на неведомую птицу.

Кисть растворенного в воздухе маляра забелила часть пустого пространства у стола, так что Миронег мог видеть на струганом деревянном полу упирающуюся четырьмя широко расставленными ножками скамью, на которую вместо сиденья зачем-то прикрепили неровное сучковатое бревно.

Маляр сменил белила на краски, и скамья расцветилась радужными тонами. Выяснилось, что она была декорирована под сказочное существо; так, сиденье уподобилось собачьему торсу, отчего-то, правда, прикрытому лаково блестевшими соколиными крыльями. Тем же лаком на лапах существа обозначились длинные, немного втянутые в подушечки когти.

В последнюю очередь маляр принялся за голову существа, в которую собирался превратить подлокотник. Человеческое лицо, казалось, не могло иметь ничего общего со звериным телом, но странным образом гармонировало с ним и казалось совершенно естественным. Лицо обрамляла густая грива волос, но Миронег тотчас смешался, затрудняясь определить, волосы это или все-таки завивающаяся, как у овец, шерсть.

Веки на человеческом лице зверя открылись, и на Миронега посмотрели совершенно черные, влажно блестевшие глаза. Соколиные крылья плавно раскрылись, осторожно пробуя воздух избы, и снова улеглись по бокам собачьего тела.

Скамья ожила.

– Следите за своим лицом, пожалуйста, – попросило существо, и Миронег узнал голос. Пушистый. Видимо, столкнувшись с ним при входе, Миронег прикоснулся к широкому шерстяному ремню, шедшему по хребту этого странного создания.

– Следите за лицом, – повторило существо. – Не то Хозяйка раньше времени узнает, что вы не одиноки.

КАК УГОЩЕНИЕ

Голос Хозяйки ворвался в Миронега неожиданно, словно напоминая об опасности, которая чувствовалась в стенах избы. Хозяйка спрашивала, но даже не удосужилась показать это интонацией.

– Великолепно, – ответил Миронег, едва не поперхнувшись. – Простите, не могли бы вы показаться? Признаться, очень неловко общаться, не различая лица собеседника.

Лекарь поймал себя на том, что начинает изъясняться подобно пушистому существу, непривычно витиевато.

– Не дерзите ей, – испугалось существо. – Это опасно!

ВСЕ СЛУЧИТСЯ В СВОЕ ВРЕМЯ

Глубокая мысль, подумал Миронег и сжался, опасаясь, как бы Хозяйка не подслушала.

Тем временем существо приблизилось к столу и выронило из пасти в кувшин с вином небольшой зеленый шарик. Тот сразу же растворился, оставив после себя небольшую взвесь из крохотных хлопьев, быстро осевших на дно кувшина.

– Теперь можете пить, – сказало существо, обтирая губы темным узким языком. Раздвоенный, он очень походил на змеиный.

Миронег без колебаний налил себе вина в невысокий кубок, стоявший недалеко от несчастного лебедя.

Какая мерзость, можете подумать вы. Пить вино, в которое вывалилось что-то изо рта собакоподобного существа! Где же естественное отвращение, брезгливость, в конце концов?! Но о какой брезгливости, дорогие мои, можно говорить в то время, когда окончательно запачканную кухонную утварь отдавали вылизывать тем же собакам, а наши друзья-недруги половцы готовили мясо, положив его на день под седло коня. Брезгливость – признак цивилизации, отсутствующий в естественном мире.

Вино обжигало и холодило, его вкус мог описать только Гомер, поэт и слепец, а значит, человек с чувствами, обостренными вдвойне.

– Напиток богов, – искренно сказал Миронег.

– Угадал, – сказала молодая женщина, сидевшая, поджав под себя ноги, на лавке у стены напротив Миронега.

Серые глаза внимательно и откровенно рассматривали Миронега, и лекарь отвечал Хозяйке тем же. А поглядеть было на что. В жизни такая красота встречалась крайне редко, и только древние мраморные статуи, которые Миронег видел в Херсонесе, приближались к подобному совершенству. Скрытое свободным сарафаном тело распрямляло складки именно там, где это и должно было быть сообразно вкусу Миронега.

– Ты хотел меня видеть, Миронег, – сказала красавица. – За тебя попросили, и я вынуждена была пропустить тебя в дом. Вот я. Доволен?

– Красота всегда вызывает восхищение, – ответил Миронег.

Существо у его ног презрительно фыркнуло, и красавица недоуменно подняла брови:

– Как ты попал сюда, Пес Бога? Сорвался с привязи?

– Я не знал привязи, в отличие от тебя, Фрейя! – ответил Пес.

Зверь оскалился, и Миронег увидел обнажившиеся клыки, неведомо как скрывавшиеся за человеческими губами.

– Испепелю, – пообещала Фрейя, с ненавистью глядя на Пса.

– Не посмеешь, – заявил Пес. – Я не принадлежу вашему миру, и твоих сил не хватит, чтобы призвать мою смерть.

Струя красноватого пламени вырвалась из сложенной щепотью правой руки Фрейи и отбросила Пса к притолоке. Выскользнувшие оттуда изогнутые клыки клацнули с металлическим звуком на расстоянии вытянутой руки от взметнувшего земляной прах хвоста Пса.

Существо заворчало и, оттолкнувшись задними лапами от пола, взметнулось вверх. Соколиные крылья развернулись, со шмелиным гудением рассекая воздух. Несколько перьев сорвались с них и полетели к Фрейе. Если бы она не спрыгнула с лавки, то оказалась бы пришпилена к ней. Перья, как выяснилось, были тверже и острее ножа, глубоко впились в доски сиденья.

Пес изогнулся в полете и вытянул передние лапы к Фрейе, с искаженным лицом пытавшейся уклониться от навязываемых ей объятий. Миронег успел заметить, как на концах лап Пса проросли небольшие розоватые пальчики, которые в следующее мгновение сомкнулись на горле красавицы.

Пес и Фрейя упали на стол, разбрасывая вокруг себя почти не тронутый лекарем ужин. Миронег отскочил от летевшего в него деревянного блюда и крикнул неожиданно для самого себя:

– Фу! Назад!

Удивительно, но Пес послушался. Он оставил горло Фрейи в покое и отошел в сторону. Когти на концах лап процокали по доскам пола, оставляя небольшие треугольные вмятины. От пальцев на передних лапах не осталось даже следа, и Миронег засомневался, не почудилось ли ему все это.

При падении на стол сарафан задрался и открыл ноги Фрейи. Башмаки на них были под стать хозяйке – из мягкой кожи, расшитые бисером и украшенные золотыми бляшками, отлитыми в форме конских подков. Но выше башмаков Миронег увидел темные кости, покрытые мумифицированными иссохшими сухожилиями, удерживавшими ноги от распада на отдельные фрагменты. Нижняя часть тела Фрейи была безобразна в той же мере, как лицо – прекрасно.

– Не смотри, – глухо сказала Фрейя, натягивая рукой подол.

Миронег кивнул, но не смог отвернуться.

– Проклятая тварь, – прошипела Фрейя, сумрачно разглядывая Пса Бога, напрягшего мускулы в ожидании нападения.

– Ты первая начала, – с обидой и очень по-детски ответил тот.

– Проклятая тварь, – повторила упрямо Фрейя и повернула голову к Миронегу. – Что, хранильник, разонравилась я тебе?

«Отчего все вокруг лучше меня помнят, что я – хранильник?» – подумал Миронег.

– Вы, люди, все таковы, – говорила Фрейя, снова усаживаясь на лавку и откидываясь спиной на бревна стены. – Стремление продолжить род бросает вас на противоположный пол, как лисицу на хомяка; и никто в это время не желает вспомнить, чем все это закончится… Смертью и тлением, вот чем! Я – истинная любовь, что же ты отшатнулся от меня, человек?

– Всегда ли мы жаждем истины? – откликнулся Миронег.

– Всегда, – ответил на это Пес. – Иначе отчего ты здесь, человек?

Миронег почувствовал себя очень неудобно, оказавшись посредине между Фрейей и Псом, в точке, где перекрещивались их взгляды, от которых, казалось, дымился воздух. Ощущал лекарь и смену настроения странных обитателей избы, отчего-то явно решивших подчеркивать свое нечеловеческое происхождение.

– Какую же истину вы хотите открыть мне?

Миронег медленно отошел в сторону, к стене, так чтобы стол стал барьером между ним и сверхъестественными существами.

– Мы? – удивилась Фрейя. – Никакую. Ты сам должен узнать все, мне же приказано только помочь тебе в этом.

– А мне, – в тон заметил Пес, – проследить, чтобы все было без обмана.

– Твой хозяин, как всегда, недоверчив.

– И на то есть причины, не так ли, Фрейя? – Все-таки пес улыбался по-собачьи; и как это только удавалось ему при человеческом лице? – Одни перышки Локи чего стоят…

– Собака лает, – сквозь зубы выдавила Фрейя. – Ты, хранильник, должен увидеть одного Мученика. Он скажет то, что понадобится тебе в самый тяжелый миг паломничества.

– Какого паломничества? Я не христианин.

– Вся жизнь человека – паломничество, но только редким из вас удается разгадать его цель. Скажи, знаешь ли ты, ради чего живешь?

– А ты – знаешь?

– Я не живу, – невесело улыбнулась Фрейя. – Я существую.

– И не даешь жить другим, – проворчал Пес. – Знаешь, Миронег, что произошло бы, если бы ты попробовал еду и вино с этого стола? Дверь избы навсегда закрылась бы за тобой, и до конца мира ты остался бы здесь, в сенях обители мертвых. А конца мира здесь не будет никогда, поверь мне…

– Теперь ты понимаешь, отчего я так поступила, – сказала Фрейя. – Что может быть хуже вечного одиночества?.. Пойдем, хранильник, Мученик ждет тебя!

– А меня? – спросил Пес.

– Тебе это нужно?

– Нет, но все же… Приятно, когда тебя ждут.

– На нашей дороге не может быть ничего приятного, – сказала Фрейя. – Мы отправляемся в мир бесконечных смертных мук.

Миронег решил не спрашивать, что за Мученик ожидает его, рассчитывая все выяснить позже, на месте.

– Скажи, божественная, – вкрадчиво сказал Пес. – Что же все-таки хуже, испытывать вечные смертные муки или постоянно и безответно мечтать о мужчине?

– Тварь, – с чувством сказала Фрейя, поворачиваясь к стене напротив входа.

После зубастого входа Миронег ожидал от избы чего угодно, и разошедшиеся сами собой бревна уже не удивляли его и воспринимались как должно. Не взволновало и то, что при такой дыре изба неминуемо должна была сложиться внутрь и рухнуть. Словно неведомая рука придержала крышу, не позволяя ей похоронить под собой обитателей избы.

В помещение хлынул яркий солнечный свет, и именно ему удалось вывести Миронега из стоического спокойствия. На дворе уже должна была господствовать ночь, и дневной свет недвусмысленно указывал, что за стеной избы открылся иной мир.

Но должны же куда-нибудь вести сени? Ведь, кажется, так назвал Пес внутренности избы?

В ином мире царило лето. Трава, вымахавшая за весну чуть ли не в человеческий рост, потемнела на острых концах, мрачно встречая жаркие солнечные лучи. Стоявший на пригорке неестественно огромный и мощный ясень повесил съежившиеся листья и всем своим видом давал понять, как плохо ему без дождя.

Туда, к ясеню, и повела Фрейя Миронега. За лекарем бодро затрусил Пес, успевая по пути обнюхивать маленькие желтые цветки, выступавшие из высокой травы. Спеша за Фрейей, Миронег успел заметить, как Пес пытается пометить облюбованное место. Задрав ногу, он, для страховки и равновесия, расправлял крылья, превращаясь при взгляде издали в причудливую бабочку-переростка.

Фрейя шла достаточно быстро, пытаясь заставить Миронега вспотеть и запыхаться. Лекарь удивлялся, как легко она передвигается, невольно вспоминая задранный подол сарафана и гнилое мясо на потемневших костях.

Кора ясеня была неровной, и Миронегу показалось, что она шевелится. Вскоре стало ясно, что это не морок. Просто дерево от корней до нижних ветвей было покрыто сплошной массой отливающих гнилью зеленых навозных мух. Их гудение способно было заглушить шелест листьев.

Особо много мух было у земли, где темнела большая лужа, словно леший наносил воду из ручья или реки. От лужи ветер принес тяжелый сладковатый запах разложения, и Миронег узнал по зловонию, что это не вода, а кровь. Она натекла достаточно давно и от этого успела свернуться и протухнуть.

Фрейя обогнула ясень, Миронег – за ней и… замер. В ноги лекаря ткнулся Пес, глухо зарычавший при виде висевшего на дереве головой вниз страшно обезображенного человека. Его надежно прибили к стволу огромным копьем, древко которого торчало наружу у нижней границы ребер несчастного. Ноги человека были закреплены слабо блестевшей в лучах солнца тонкой, но, видимо, прочной цепью, свитой наподобие девичьей косы из серебряных полосок. У человека не хватало одного глаза; на его месте Миронег видел багровую выемку, сочившуюся сукровицей. Неспешно шевелившиеся на ветру волосы слиплись и превратились в твердый колтун от стекавшей на них, да так и застывшей крови.

Второй глаз человека был открыт и пристально смотрел на приближавшихся к ясеню гостей. Глаз был красен, как у взбесившегося быка, и печален, как у голодной коровы.

– Мученик, – с почтением сказала Фрейя и склонилась перед ним в низком поклоне.

– Его надо снять отсюда, и немедленно, – пришел в себя Миронег. – Помогите мне!

– Я тебе сниму!

Низкий сильный голос не мог принадлежать никому, кроме Мученика. И не было в нем боли и страдания, столь уместных в этих обстоятельствах. Была же – царственность и уверенность в себе, была сила воина, готовящегося победить в грядущей схватке.

– Мученик? – неуверенно спросил Миронег.

– Мученик, – согласился висящий на ясене. – Есть сомнения? Попробуй тогда повторить! Испытай, что мне довелось пережить!

– Не хочется что-то, – виновато отказался Миронег.

– И правильно, – неожиданно добродушно сказал Мученик. – Больно очень. Хотя и полезно…

– Это великий Бог, – зашептал Миронегу Пес. – Но он не знал всего на свете, хотя и очень хотел. Однажды он упросил хозяина Колодца Знаний позволить ему напиться оттуда, а за это отдал свой глаз. Вода из Колодца открыла Богу, что обрести всеведение невозможно, пока он не познает смерть. Тогда Бог приказал своим родственникам придумать самую долгую и мучительную казнь, какая только возможна. И они придумали. Настал день, и Бога прибили к стволу Мирового Дерева Иггдрасиль, он умер в страшных муках и сошел с дерева всеведущим. Да, это великий Бог!

– Но он же еще… висит? – тихо спросил Миронег, надеясь, что Бог не сочтет любопытство пришельца оскорбительным.

– Что же еще делать? – ворчливо откликнулся сам Мученик. – И висеть мне тут вечность, поскольку количество знаний бесконечно.

– Зачем нужны знания, если они достаются такой ценой? – не понял Миронег. – Если страдания вечны, а полученное никогда не удастся использовать?

– Ты просто не в состоянии понять этот мир, хранильник, – вмешалась Фрейя. – Здесь длится вечно каждый миг. Пройди на восход – и ты увидишь, как распинали Бога; пройди на закат – ты станешь свидетелем его смерти и воскрешения. Там, вдали, уже застыли мгновения Рагнарека, последней битвы перед концом всего. Наш мир уже погиб, просто мы никак не доживем до его конца.

– Мы погибли, – беспечно согласился Мученик. – Но мы еще поживем, и, уверяю тебя, поживем неплохо!

– Считай, что уверил, – решил не спорить Миронег. – Но скажи мне, Мученик, зачем тебе понадобился простой смертный?

– Я привык к своему дереву, – сказал Мученик. – И мне не хотелось бы лишиться его… Человек, знаешь ли ты, что будет после конца мира?

– Полагаю, что ничего.

– Ошибаешься. Мне открылось, что наш мир просто сменит иной. Даже мне не суждено узнать, лучше он будет, чем наш, или хуже, но его рождение неизбежно. Все исчезнуть не может, как невозможно и появление из пустоты. Только он способен пережить смену миров; мой ясень, великий Иггдрасиль! Но погибшие воины, пополняющие мою свиту в той грани мира, где я господин над богами, рассказывают в последнее время о неведомой силе, готовой все уничтожить, и корни священного ясеня переплетутся с кроной, и тогда Иггдрасиль умрет.

– Мне жаль…

– Молчи, человек. Переживать за бревно недостойно мужчины! Не дерево жаль мне – привычку! Абсолютное знание, данное мне, открыло, что только один смертный в состоянии помешать разрушению, но ему необходима встреча со мной. И вот ты здесь. Спрашивай!

– Извини, Мученик, но скажи тогда сам, о чем спросить?! В последние годы я не раз слышал о единоборстве с неведомым Богом, ждущим меня в будущем, и всякий раз говорили об этом достаточно необычные и могущественные существа. Но я так и не знаю, что мне делать, где и когда. Возможно, хоть ты сможешь открыть мне, что вам всем от меня нужно?

– Не смогу, человек. Твоя сила – в неведении, убивающем страх.

– Спрошу тогда о другом. Ответь мне, Мученик, кто будет моим противником?

– Помни, человек, сила – в неведении!

– Зачем же ты хотел видеть меня, Мученик, если не желаешь ответить ни на один вопрос?

– Не знаю!

В голосе Мученика звучала растерянность. Он пожевал губами, слизывая запекшуюся кровь, и повторил:

– Не знаю. Странно. Оказывается, абсолютного знания нет.

– Эллинский философ сказал: «Я знаю, что ничего не знаю!», – не очень разборчиво прокомментировал Пес, пытаясь разгрызть подобранную на земле кость.

– Он тоже висел на Иггдрасиле? – удивился Мученик.

– Он не мог, – сказала Фрейя. – Человек не перенесет этого.

– Человек перенесет все, даже Рагнарек, – поправил ее Мученик. – Я знаю это, я знаю, как родится грядущий мир. В ветвях священного ясеня спасется человеческая чета, и их потомки заселят землю. Клянусь копьем, воткнутым мне в брюхо! Богам не суждено пережить мир, отчего же люди смогут сделать это?!

Лицо Мученика исказила страшная гримаса. Но не боль прочел Миронег на лице пришпиленного к дереву Бога – досаду. И зависть.

– Я действительно не знаю, человек, зачем мне нужно было позвать тебя, – виновато сказал Мученик. – Может, чтобы Пес Бога запомнил твой запах. Может, чтобы Фрейя полюбила тебя или возненавидела… Может, чтобы ты свернул шею на обратном пути по чащобе… Не знаю… Но я выполнил свой долг, и это наполняет мои легкие воздухом Валгаллы и остужает печень! Значит, все сделано правильно, и я замолкаю, чтобы не шевелить более пронзившее меня древко.

Мученик закрыл единственный немигающий глаз и замычал что-то немузыкальное и воинственное.

– Оставим его, – сказала Фрейя. – Его дух витает в листве Иггдрасиля, и наше дыхание способно осквернить божественную чистоту.

Миронег подумал, что запыленные листья не чище человеческого или собачьего – тут он бросил взгляд на стоявшего у правой ноги Пса – дыхания, но, по обыкновению, промолчал. Зачем высказывать свое мнение, если оно никому не интересно?

От ясеня изба выглядела иначе, чем из леса. Покрытые прихотливой резьбой створки ворот глухого высокого забора были открыты настежь, приглашая пройти к уютному дому, увитому виноградными лозами. Слюдяные окна прятались за листьями, застенчиво осматривая путников. По краям неширокой дорожки, протоптанной в пожухшей на солнце траве, росли полевые цветы.

Дверь в дом была открыта, и Фрейя безбоязненно прошла внутрь. Сердце Миронега екнуло, опасаясь засады. Доверчивость была не в моде в XII веке, и за открытой дверью вполне мог скрываться злоумышленник с ножом или кистенем. Да и клыки, растущие из дверной притолоки, не забылись еще. Пес Бога обогнал лекаря и процокал когтями по твердым доскам пола.

Миронег вошел последним.

Дверь за его спиной закрылась с резким хлопком, и обернувшийся Миронег увидел только глухую бревенчатую стену без всяких следов бывших там окон и прохода. Летний мир, где висел на ясене добровольно обрекший себя на вечные муки Бог, у которого Миронег, растерявшись, так и не спросил имени, остался неведомо где.

– Как его имя? – спросил Миронег.

– Мученика? – переспросил Пес. – Непростой вопрос. Не знаю даже, какое имя ему подходит сейчас более всего…

– У каждого Бога много имен, – проговорила Фрейя. – Но ни одно из них не может раскрыть его сущности.

– Что же определяет сущность Бога?

– Сам Бог, конечно!

Фрейя смотрела на Миронега с недовольством, словно он задал интимный или неприличный вопрос.

– Время вышло, человек, – с горечью сказала она. – Дверь в другие миры скоро закроется, но я не в силах помешать тебе вернуться обратно. И все же, переступив через гордость и стыд, прошу тебя: останься! Мученик боится за свое дерево, но он провисел там вечность, и будет только лучше, если срок его мук обретет наконец свой предел. Ты же даже не знаешь, кто и ради чего подталкивает тебя на богоборчество. Не являешься ли ты только пешкой в чужой игре?! Ты играешь в шахматы, хранильник?

– Я знаю эту игру.

– Тогда ты понимаешь, что я имею в виду. Выбирай, человек: погоня по следам смертельно опасной враждебной силы или вечность, когда ты сможешь разделить со мной дом и ложе! Выбирай…

Миронег молчал, не зная, на что решиться. Ему хотелось поскорее выбраться из странного дома, но он боялся разгневать Фрейю, просто излучавшую вокруг себя могущество, равное по силе смерти.

– Колеблешься? – вновь заговорила Фрейя. – Понимаю… Тебя страшит воспоминание о том, что здесь, – взмах руки на подол сарафана. – Я – любовь, и я – смерть!.. Но для тебя я стану только любовью! Смотри же!..

Фрейя повела плечами, как делает купальщица, заходящая в холодную воду. От этого сарафан повело причудливыми складками, и он опал к ногам богини. Совершенное женское тело восхитило Миронега, и он жадно смотрел, не в силах противиться желанию, рвущемуся из глубины души. Он видел русалок, появление которых сводило с ума многих мужчин, и остался бесстрастен. Но Фрейя была не просто прекрасна, она была чувственна, а это для мужчины куда важнее.

Не осталось и следа омерзительного разложения, ноги богини были стройны и по-младенчески розовы.

– Все-таки странно у вас, людских самок, устроены молочные железы, – снял морок Пес Бога, с большим вниманием рассматривавший Фрейю. – Странно и неудобно. Мать вынуждена наклоняться к своему младенцу или брать его на руки, вместо того чтобы подойти и спокойно встать, подставив сосок для кормления.

– Я не человек, – прошипела Фрейя. – А вот ты – тварь!

– Сама-то! – сказал Пес. – Послушай одну историю, Миронег! Давно, когда люди только были вылеплены из смешанной с глиной божественной слюны, против Мученика, бывшего тогда верховным богом, восстал Змей. Собственно говоря, змеем он стал по собственному желанию, обладая способностью принимать любую форму, как живого, так и мертвого. В пронесшейся через века битве Змей обращался в камень и дождь, муравья и единорога, грязь и женщину. Но Мученик каждый раз настигал его, заставляя искать новое укрытие. Когда же ему наскучила эта битва, то Мученик низверг Змея в подземный мир, где он и ползает до сих пор, проклиная миг, когда осмелился подняться против верховного божества.

– Я слышал подобную легенду, – заметил Миронег, – но не понимаю, при чем тут Хозяйка?

– Дослушай, тогда поймешь! Позднее выяснилось, что Змей не весь рухнул во тьму, частицы остались в приютивших его предметах. Камень обрел хрупкость, дождь обращался в град, муравей пропитался ядом, и так далее… Женщина обрела характер Змея, коварный, себялюбивый и наслаждающийся злом. Эта женщина…

– Тварь, – устало повторила Фрейя, поднимая сарафан с пола.

– Конечно, тварь, – не стал спорить Пес. – Я же сотворен… как, впрочем, и ты, красавица…

Фрейя втянула в себя воздух, но решила смолчать, явно опасаясь острого во всех смыслах языка Пса. Сарафан плавно скользнул на обнаженное тело, шурша тихо и печально, не желая закрывать совершенное творение богов и природы.

– Останешься? – с надеждой спросила Фрейя.

– Прости, – ответил Миронег. – Не могу.

Миронег знал, почему отказался. Давно уже он сталкивался с чужой волей, навязывавшей ему, что и когда делать, куда идти, с кем говорить. Возможно, сказалось привычное уже состояние сопротивления, желание делать наперекор. Даже корова не всегда послушна кнуту пастуха, а тут все-таки речь идет о человеке…

Как бы то ни было, Миронег сказал «нет». Фрейя долго и молча смотрела ему в лицо, затем произнесла:

– Не понимаю, но приму как должное. Уверяю тебя, хранильник, в будущем ты пожалеешь о своем выборе, но будет поздно. Не каждому дано найти мое жилище, и редко открывается его дверь. Жалея, ты измучаешься, и это, надеюсь, развлечет меня. Ступай, и пусть на своем пути ты испытаешь обид больше, чем причинил мне. И забери Пса, он смердит!..

Указательный палец правой руки Фрейи повелительно указал на дверь. Сама собой она открылась, и Пес, пренебрежительно фыркнув, одним прыжком выскочил наружу.

– Прощай, Хозяйка, – поклонился Миронег.

– Вон, – прошептала Фрейя и отвернулась от лекаря.

Миронег подобрал полу плаща, наклонился, чтобы не удариться о низкую притолоку, и выбрался на свежий воздух.

Пес бесследно исчез, словно растворился в темных кустах за забором. Миронег подумал, как сильно поменялось за последние часы поведение Пса. Куда только подевалась его вежливость, так приятно гревшая душу, пока зверь был невидимым. Пес ушел, не простившись.

Только сейчас Миронег вспомнил об оставшемся на поляне кмете, и стыд схватил сердце холодными пальцами. Должно быть, воин давно беспокоится о пропавшем госте; очень давно, потому что, по расчетам Миронега, уже должно было светать.

Кметь оказался на месте, именно там, где его оставил Миронег. Он так и не слез с коня, выделяясь большим черным пятном на фоне ночного неба. Для предрассветной поры небо было на удивление темным.

ОСТАНЬСЯ

Миронег снова услышал внутри себя голос Фрейи. Хозяйка, верно, не смирилась с отказом и решила попытаться еще раз.

«Не могу», – подумал Миронег, рассчитывая быть услышанным.

Я НЕ ПРОШУ – ТРЕБУЮ

Бесстрастный голос Хозяйки был особенно убедителен. Миронег не знал, что нужно сказать, чтобы Фрейя успокоилась, но Хозяйка сама решила за них обоих.

ТЕБЕ ПРИДЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ

Один из столбов, на которых стояла изба, потянулся, словно живой, из земли. За многие годы, что он простоял в неподвижности, успели отрасти корни, и сейчас они с треском рвались в глубине. Оказавшись на поверхности, корни шевелились, причудливо изгибаясь, словно оглаживая весенний воздух. В этом было что-то отвратительное, как будто из столба выползали огромные дождевые черви.

Вырвавшись из земли, столб перегнулся посередине, так нога сгибается в колене, только изгиб был назад, как у кузнечика.

С невероятной скоростью столб рванулся в сторону Миронега, и лекарь с недоумением увидел, как он непостижимым образом растет, преодолевая разделяющее их расстояние.

«Не безумствуй! – раздался пушистый голос. – Оставь его, хозяйка!»

Столб застыл в движении, и изба стала напоминать курицу над навозной кучей, нашедшую непереваренные зерна овса. Лишившись одной из опор, изба должна была завалиться на сторону, тем не менее она непоколебимо стояла на втором столбе, не замечая перемен.

«Оставь его!»

Оказывается, Пес Бога никуда не пропадал, просто в мире за стенами избы он снова обрел невидимость. Холодный нос уткнулся в ладонь Миронега. Хранильник бессознательно похлопал рукой по морде Пса.

ВЕРНИСЬ

«Оставь его!»

В голосе Пса появились новые, повелительные нотки, и Миронегу показалось, что собачьими устами заговорил его хозяин.

Иначе как понять, что собака, пусть и говорящая, осмеливается приказывать богине?! Никак не понять…

ТВАРЬ

Миронег ощутил ненависть, которую испытывала Хозяйка к Псу и его неведомому господину. И еще он почувствовал страх перед хозяином Пса, страх и вынужденное повиновение.

ПЕС

Что в этом слове? Вопрос? Ярость? Просьба?..

«Я здесь, Хозяйка. Что тебе нужно от меня?»

НЕ ОТ ТЕБЯ ОТ ХОЗЯИНА

«Говори!»

Точно, это говорил уже не Пес. Глухой усталый голос принадлежал его хозяину, неведомому богу, которого и Хозяйка, и сам Пес явно боялись называть по имени.

Я ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ

ИГГДРАСИЛЬ ЕМУ ВАЖНЕЕ

Миронег сел прямо на холодную землю. Разговор, происходивший внутри него, вытягивал силы, и лекарь опасался, что не сможет больше удерживать равновесие.

При упоминании о Проходе, которым, видимо, и была изба, Хозяйка замолчала. Молчал, выжидая, и господин Пса.

ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ

Миронега скрутило кольцом, такая мука выплеснулась из Хозяйки.

Я ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ ЭТО ВАЖНО ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО

ДОЛЖНА БЫТЬ С НИМ

ДОЛЖНА-ДОЛЖНА ВАЖНО-ВАЖНО-ВАЖНО

Миронег вздохнул. Оскорбительно, когда твоего мнения не спрашивают, унизительно, даже если твою судьбу решают боги. Хозяйка манила и пугала одновременно. Покинув избу, Миронег надеялся навсегда забыть ее или хотя бы больше с ней не встречаться.

Плавно поднялся в воздух один из черепов, висевших на заборе. Череп был прекрасно виден в ночи, подсвечивая сам себя. Из глазниц истекал голубоватый свет, такой бывает, когда в печи выгорают дрова и празднично змеятся искры, обожающие тонкий аромат не ощущаемого нами угарного газа. Череп выбелили годы дождей и снега, ветра и солнца. Тем не менее нижняя челюсть отчего-то держалась, хотя на ней не осталось даже следа мускулов и сухожилий.

Череп завертелся вокруг своей оси, и вращение ускорялось от витка к витку. Слились в белое пятно детали, и мертвая голова стала похожа на небольшой шар из моржовой кости. Такие шары везли от диких племен, что жили на полночь у вечно замерзшего океана.

Не прекращая вращения, шар подплыл по воздуху к Миронегу. По пути он сжимался больше и больше, уменьшившись в итоге до размера камня для пращи.

Маленький шарик подлетел к лицу Миронега, вращение замедлилось, и глазницы черепа безучастно уставились в глаза хранильника. Голубоватые искорки поблескивали, словно в глазницах чудом осталась частица души давно умершего хозяина.

ТЕПЕРЬ МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ ТЫ РАД

НЕТ ТЫ НЕ РАД И МНЕ НЕВЕСЕЛО

НО МЫ НЕ РАССТАНЕМСЯ

ТАК НАДО

«Что мне с тобой делать?» – спросил Миронег у разговорчивого черепа.

Я БУДУ У ТЕБЯ В СУМЕ

Я НЕ ПОТЕРЯЮСЬ

НИКОГДА-НИКОГДА-НИКОГДА

«Я счастлив», – подумал Миронег и пожалел об этом.

Череп обиделся, почувствовав неискренность.

Изба, так и застывшая с полусогнутой лапой, медленно оседала в землю. Оглянувшись, Миронег увидел, как уходит вниз стена, где незадолго до этого находился вход, охраняемый острыми клыками.

В это время Миронег услышал голос давно молчавшего кметя:

– Я и не заметил, как ты вылез оттуда! А с избушкой-то что? Сломалась? Оно и правильно, тут гнилье одно!

Миронег не смог выдавить из себя ни слова.

– Не молчи же! – сердился кметь. – Я же тебе только что говорил, не молчи, тебя же сложно разглядеть… Случаем, тебя бревном не задело? От гнилушек плохие раны, заживают долго…

– Только что? – удивился Миронег. – Сколько же времени я провел за забором?

– Да самую малость. У меня в животе от голода пробурчать не успело, как избушка стала заваливаться.

– Самую малость…

Миронег только покачал головой.

Возможно, все, что с ним приключилось, – просто морок?

Но шевелящийся в заплечной суме говорящий череп, пытающийся устроиться поудобнее, опровергал такие мысли.

Просто боги живут иначе.

И время бога не совпадает со временем человеческим.

– Едем обратно, – сказал кметь. – Тут делать больше нечего, а в лагере как бы все без нас не подъели!

– Едем, – ответил Миронег. – Князь, верно, уже волнуется.

– Князь? Волнуется? Гы!

Улыбка кметя на миг осветила ночь.