Глава 5

– Н-но, милая, не выдавай!

Быстро, еще быстрее, пока никто не опомнился, не организовал погоню, не заставил губить невинные христианские души. На сегодня смертей достаточно. Михай утолил жажду крови, насытился, а я… я не хотел убивать. Это только в кино убийство выглядит просто и эффектно. В реальной жизни есть место моральным терзаниям, совести, наконец. Неужто мне так и не суждено зачерстветь? Ведь насколько легче живется тем, кто почти лишен эмоций, эгоистам, тем, кто думает только о себе любимом, о своей ненаглядной шкуре.

– Господин сержант, я тута! Подождите меня!

Конный Михайлов вылетел из кустов, присоединился к кавалькаде. Мы понеслись дальше, на безопасное расстояние, прекрасно понимая, что староверы если и начнут погоню, то надолго их не хватит. Здесь нужен особый азарт, как у степняков, которые способны гнаться за удирающей добычей сутками, а то и намного дольше. Староверы разъярены нашей выходкой, что есть, то есть, но это наши люди, близкие и понятные. Из тех, что, бросив взгляд на поруху, скорее всего плюнут и махнут рукой. Пара горячих голов, конечно, найдется, но этого для полноценной, организованной по всем правилам погони слишком мало. Да и вояки из староверов еще те. Будут ожесточенно драться только в том случае, если другого выхода нет, когда припрут к стенке и ничего другого, кроме как хорошей драки, не останется. В мирное время это покладистые трудолюбивые люди, разве что с некоторым заскоком в том, что касается веры, но и их понять можно. С самого момента церковного раскола на староверов давит государственная машина произвола, не каждый такое выдержит.

Но теперь все закончилось, мы вырвались из деревни.

Я вновь ощутил прилив сил, стало легко и радостно, будто не остались позади трупы, брошенные в горящем доме. Задание выполнено, теперь надо как можно быстрее преодолеть границу и назад, в Россию. За время, проведенное в Польше, я успел соскучиться по родине. Здесь все чужое, не мое. А дома… дома и стены помогают.

– Ляхи! – вдруг закричал Чижиков, сбивая ход моих мыслей.

– Где?

– Да вот же они, смотрите! Лихо несутся, собачьи дети.

Было темно, но тут луна-злодейка вышла из облаков. Округа оказалась как на ладони.

Навстречу мчались всадники, в которых с легкостью угадывались поляки. Я прикинул количество, навскидку выходило дюжины две ляхов, может, больше. Расстояние стремительно сокращалось, избежать столкновения лоб в лоб не представлялось возможным. Мы неслись в узком лесном коридоре, при всем желании не разъехаться. Заблестели клинки сабель. Ни ружей, ни пистолетов, паны в своем репертуаре. Только остро отточенные клинки, способные развалить человека вместе с седлом. Еще немного, и начнется рубка. Жаль, а ведь так хорошо все начиналось! Нет, с такой оравой нам не сдюжить.

– Стой! – крикнул я во всю мощь легких. – Прочь с коней! На землю, гренадеры.

Мы спешились. Пан Дрозд с недоумением смотрел на приготовления. Он не знал, что мы гренадеры, не понимал, чего от нас ждать. Жилы вздулись у него на лбу, в глазах застыло изумление.

– Гранаты к бою, – скомандовал я.

Мы действовали как на учениях: четко, слаженно, будто нет впереди ощетинившейся саблями оравы, словно вместо сверкающей стали нас ждут ужин и теплая постель.

– Гренадеры, бросай с упреждением.

Запрыгал, заискрился фитиль бомбы, я бросил что было сил заряд, стараясь подгадать время взрыва, чтобы рвануло не сразу, с задержкой. В таком случае мы выиграем лишнее время. Расчет оказался точным: снаряд угодил под копыта первых лошадей. Взметнулся клубок черного дыма. Кто-то отчаянно завопил, будто попал на раскаленную сковородку. Душераздирающий свист разлетающихся осколков, дикое конское ржание, шум падения и треск ломающихся костей. Вопль радости вырвался у меня из груди.

Чижиков кинул одновременно со мной. Рванула вторая бомба, третья – брошенная Михаем.

– И эх! – Теперь Михайлов метнул гранату с такой легкостью, будто она весила как пушинка.

– Моя очередь, – выдвинулся вперед Карл.

Он поджег фитиль, бросил.

Отряд поляков вновь окутало черным туманом, правда ненадолго. Порыв ветра быстро развеял клубы дыма. В рядах нападавших началась свалка. Творилось нечто невообразимое. Я видел, как раненые лошади пытаются сбросить седоков, бросаются из стороны в сторону, падают. Как окровавленные всадники в бессильной ярости стараются прорваться, но у них ничего не выходит. Узкая дорога стала смертельной ловушкой.

– Теперь палим из всего, что стреляет, – закричал я, хватаясь за пистолеты.

Картина Репина маслом – избиение младенцев. Бух – свинцовое жало вылетело из ствола, нашло жертву. Мертвый поляк свесился с лошади, выпустил саблю. Я взялся за второй пистолет, не целясь, нажал на спусковой крючок. Руку подбросило, пуля чиркнула по кроне деревьев, посыпались листья. Драгоценный заряд пропал впустую. На миг стало обидно. Это ведь не кино, где какой-нибудь Рэмбо полфильма лупит из пистолета, не меняя обоймы. Это жизнь, где патроны заканчиваются, а вместо клюквенного морса течет взаправдашняя кровь.

– Твою мать! – выругался я, отбросив ненужные пистолеты, и стал снимать с плеча карабин.

Чижиков, стоя на колене, бил в людскую массу. Мы устроили на дороге кучу малу, в которой смешались живые и мертвые. Уцелевшие поляки отстреливались, но как-то вяло. Они явно не ожидали, что получат сильный отпор. Однако их все равно оставалось слишком много. Некоторые, спешившись, пытались к нам пробиться, и только летящие пули сдерживали их натиск. Я пожалел, что под руками нет пулемета. Хоть бы какой-нибудь завалящий «Максим». Я бы тогда скосил всех к такой-то бабушке. Однако технический прогресс еще не продвинулся столь далеко, и люди уничтожали себе подобных с помощью куда более примитивных приспособлений.

Все, я шлепнул из карабина слишком ретивого поляка и с сожалением опустил ружье. Перезаряжать некогда. Враги находились метрах в тридцати от нас, мне просто не успеть проделать кучу необходимых манипуляций. Остальным гренадерам тоже. Никто не даст нам минуту-другую передышки, это непозволительная роскошь. Если поляки сейчас рванут всем скопом, то просто задавят нас массой. Начнется рубка с вполне предсказуемым финалом. С таким количеством противников нам не справиться. Прежде чем сойтись в рукопашной, стоит истребить как можно больше неприятелей, тогда появится хоть какой-то шанс победить. Пистолеты и ружья были разряжены, но у нас еще оставались бомбы. Не все так плохо, господа гренадеры. Мы еще повоюем.

– Забрасывай их гранатами, – приказал я и первым полез в подсумок.

Краем глаза уловил какое-то движение – сабля пана Дрозда взметнулась в воздух и едва не опустилась на голову кузена. Не знаю, каким чудом мне удалось отбить руку предателя с занесенным клинком, лезвие ушло в сторону, но все же слегка задело Карла. От неожиданности он закричал, выпустил гранату. Она свалилась на землю, запрыгала, грозя разнести все вокруг. В почти сомнамбулическом состоянии я поддел ее ногой, как футбольный мяч, и граната улетела с дороги, взорвалась, не причинив никому вреда, разве что повалилось посеченное осколками молодое деревце.

– В чем дело, пан Дрозд? Вы с ума сошли? – закричал я.

– Защищайтесь!

Пан Дрозд с хищным оскалом шагнул ко мне, поигрывая саблей, никто, кроме меня, не догадался, что он уже на другой стороне и собирается нанести удар в спину. Я понял, что драгоценное время уходит, что схватка с неожиданным противником обрекает мой отряд на поражение – драться на два фронта у нас не выйдет. Мы оказались столь уязвимы.

– Зачем? – только и успел произнести я.

И почти сразу нас смяли поляки. Я увидел раздувающиеся ноздри коня, яростный взгляд шляхтича, который приехал вместе с паном Дроздом и был якобы отправлен им обратно… а потом пришла темнота.

– Еще воды, – прозвучало над ухом.

Тело пронизало тысячами маленьких ледяных игл, свело судорогой, я часто задышал и открыл глаза.

– Очухался, – произнес знакомый голос, принадлежавший пану Дрозду.

Я лежал на пожухшей траве, промокший до нитки, руки и ноги связаны. Чуть подальше находились остальные.

Мы были на лесной опушке, розовые сполохи зари свидетельствовали, что наступило утро. На костре готовился завтрак, в воздухе витал запах варившейся каши. Избитый желудок скрутило, я едва не взвыл от боли. Кажется, меня приложило как следует, жаль, непонятно когда – в тот момент, когда сбило лошадью, или добавили потом, валявшемуся без сознания. Второму варианту я бы не удивился, мы отправили на небеса немало поляков, оставшиеся в живых могли жаждать нашей крови на вполне законных основаниях.

– Долго ты в себя приходил, барон, – сказал красный от злости Потоцкий.

Не помню, чтобы шляхтич находился в рядах атакующих, да и врядли здоровье могло ему это позволить. Дуэль с Карлом даром не прошла.

Поляк был ранен и с трудом держался на ногах, но все равно стоял прямо, как надгробный памятник. Кто знает, вдруг это и впрямь последнее, что мне доведется увидеть в этой жизни. Хотя, если бы хотели убить, давно бы так сделали, или им нужно, чтобы я находился в полном сознании? Справа ухмылялся пан Дрозд, его улыбочка была ненатуральной, как у клоуна в плохом цирке.

– Паскуда, – протянул я и плюнул в его сторону.

Улыбочка сползла с лица шляхтича, он схватился за рукоять сабли, но Потоцкий положил ему руку на плечо, заставив отказаться от намерения разрубить меня на две части.

– Успеешь, ясновельможный пан. Он нужен живым.

Не скажу, чтобы мне понравились его слова. Бывают вещи похуже смерти.

– Мой кузен, как он себя чувствует? – спросил я.

– Ранен, но не смертельно. Другие тоже пока двумя ногами стоят на этом свете. Знали бы вы, каких трудов мне это стоило! Мои люди едва не выпустили им кишки.

Я облегченно вздохнул:

– Спасибо, что сохранили наши жизни, пан Потоцкий.

– О, пустяки, не стоит благодарности. – Шляхтич спрятал в усах усмешку. – У меня на вас далеко идущие планы. И не только у меня.

– А у кого еще?

– У князя Чарторыжского.

Услышав имя влиятельного магната, которого генерал Ушаков называл другом и союзником России, я удивился, но постарался скрыть удивление. Мне раньше казалось, что причиной провала было предательство пана Дрозда, однако упоминание столь громкой фамилии наводило на мысль, что разыгранная комбинация куда сложнее.

– Что вы собираетесь с нами сделать? – тихо спросил я. – Будете просить у наших родных выкупа, как делают басурмане? Заранее хочу предупредить – вряд ли за нас можно выручить хорошие деньги. Мы с кузеном из небогатых семей.

– Мы не татары, мы смиренные католики и не торгуем людьми благородного сословия. Все, что я хочу, – отвезти вас крулю, пусть он узнает, что вы, московиты, творите на польской земле настоящее непотребство, – объявил Потоцкий. – Пора открыть глаза Августу. Пускай Польша слаба, но в союзе со Швецией и при дружественной поддержке Франции мы можем вновь оказаться в Московском кремле и оттуда управлять дикарской Московией. К тому же ваша императрица слишком занята войной с турками. Главные ее войска гибнут в Крыму. Грех не воспользоваться столь подходящим случаем, барон.

– Вам нужна война?

– Ошибаетесь. Война нужна не мне, война нужна Польше. Слишком долго шляхта терпела унижение. Если Август струсит, что ж, тогда найдется другой король – Станислав. Он поведет нас на Московию, шляхта как один встанет под его хоругви.

– Допустим, – зло бросил я. – Но что, если мы расскажем королю Августу о том, что вы делаете фальшивые русские деньги? Это серьезное преступление, пан Потоцкий, очень серьезное, по головке за него не погладят, даже если ваш род восходит к самому Адаму. Не думали об этом, ясновельможный пан?

– Как вы смеете бросаться такими обвинениями!? – притворно возмутился Потоцкий. – Моему фамильному гербу нанесен урон, и если бы не важность дела, поверьте, я бы потребовал от вас удовлетворения. Ежели вы у круля заявите о фальшивых деньгах, я сразу скажу, что в первый раз о том слышу, зато о другом ведаю и могу доказать. Знаю, что вы ворвались на мои земли, сожгли мельницу, убили моих холопов. Нужны доказательства, барон, а у вас ничего нет. Зато у меня их полно.

Похоже, шляхтич разыгрывал неплохую комбинацию, достойную византийских императоров. Нападение на деревню староверов, бой со шляхтичами могли привести к международному скандалу, который был на руку как полякам, так и шведам. Первые точат на нас зубы уже не одно столетие, вторые жаждут реванша за поражение в Северной войне. И неважно, что король Август оказался на троне благодаря вмешательству русских штыков. Не хочешь зла, не делай добра, гласит народная мудрость.

– Если думаете, что нанесли мне большие убытки, поверьте, я не держу на вас зла: рано или поздно все равно надо было прекращать это не очень достойное занятие. С каждым годом оно становилось все опасней и опасней, – продолжил Потоцкий. – А тут вы свалились, будто манна небесная, помогли замести все следы и убрали опасных свидетелей. Да я молиться на вас должен, барон! Вдобавок ваш визит поссорит Августа с Московией. О лучшем я даже не смел мечтать!

Я попробовал откреститься от принадлежности к русским:

– С чего вы решили, что мы московиты? Я и мой двоюродный брат Карл фон Браун – курляндские дворяне и не имеем никакого отношения к Московии. Да, наши слуги русские, мы наняли их в Петербурге, но что в этом особенного? Разве здесь не принято иметь слуг-московитов?

– О, московиты только на то и годятся, чтобы быть в услужении. Но не в ваших слугах дело, барон. К несчастью для вас, мой друг, пан Сердецкий, случайно вспомнил о бывшем сослуживце, бароне фон Гофене. Вы, если не ошибаюсь, числитесь в гвардейском Измайловском полку, ваш кузен тоже. Для Августа этого будет вполне достаточно.

– Но почему вы предали нас, пан Дрозд? – с тоской спросил я.

– Я?! – изумился проводник. – Никого я не предавал. Я честно служу Польше и князю Чарторыжскому, а он до сих пор в превеликой обиде на вашу страну. Думаете, он не забыл драгунского капитана Шишкина, который сжег его замок, а самого князя вместе с женой и детишками раздел донага и на жутком холоде пинками погнал до соседней деревни? Не помогли даже охранные грамоты, лично выданные фельдмаршалом Минихом. Такое не прощается, барон.

– Произошло недоразумение, капитан перепутал князя с магнатом Рудзинским, за это виновника расстреляли, – с жаром произнес я. – История известная, но можете быть покойны: преступник понес наказание.

– Наказание?! – всплеснул руками пан Дрозд. – Ушам не верю! Вы отчаянный шутник, фон Гофен. Страна, которой вы служите, не знает законов чести и не держит слова. Да, я говорю о России, барон. Я давно убедился, что московиты не имеют стыда и совести. Не спорю, вашего капитана приговорили к аркебузированию, однако по секретному приказу Миниха вместо него убили поляка, а самого капитана тайком вывезли из Польши, разжаловали в прапорщики и оставили служить в Ревельском гарнизоне. Такое вот «наказание».

– Откуда вы это знаете? – спросил я, догадываясь, что пан Дрозд не лжет, уж больно убедительным был он в своей неистовости.

– Потому что я сам ездил в Ревель и своими глазами видел там капитана, – мрачно ответил шляхтич. – Я хотел убить его, но меня удержали. Так что князю Чарторыжскому не за что любить московитов, а уж мне и подавно.

Глаза поляка налились кровью.

– Вместо капитана Шишкина погиб мой брат. Его расстреляли русские и похоронили под чужим именем. За это я ненавижу проклятую Московию и готов рвать на части любого, кто встанет на моем пути. Повернется ли у вас язык назвать меня предателем?

Мне нечего было ему возразить.