Глава 3
Чья-то рука прикоснулась к моему плечу, сжала, последовал резкий толчок. Чувствительный, было больно. Зачем? Что я сделал?
Толчок вырвал меня из иной реальности, кабинета Ушакова, папеньки… папеньки?!
— Иван, очнитесь. На сегодня хватит. Да просыпайтесь же!
— А?! Что?! — Я всё ещё не мог прийти в себя и ошеломлённо моргал, не понимая, что происходит.
Наконец, зрение сфокусировалось на лице Арсения Петровича. Тот выглядел немного испуганным.
— Арсений Петрович… Вы? Что происходит, где Ушаков?
— Не волнуйтесь, всё в порядке. Вы по-прежнему в лаборатории, совершили первый прыжок в прошлое, подключились к сознанию своего предка. А Ушаков… Позвольте, Ушаков Андрей Иванович, глава Тайной канцелярии?
— Да, он. Меня, то есть моего предка пристроили к нему копиистом. Буквально только что… И всё это произошло словно со мной.
— Это нормально, — пробормотал Арсений Петрович, но как-то неубедительно.
Он вытер со лба крупные капельки пота.
— Вы, наверное, хотите пить? Обычно, когда возвращаются из «экскурса», все хотят пить. Жажда воистину нечеловеческая, по себе помню. Тут не столько физиология, сколько психология.
— Да, очень хочу. Ведро, наверное, выпил бы. И всё так реально… Не знаю, мне словами не описать. Даже как-то страшно, не верится. Будто видел сон, и в то же время это было наяву. Эх, не объяснить! — сокрушённо вздохнул я.
Арсений Петрович закивал:
— Полноте, ничего объяснять не нужно. Я тоже проходил через это, ваши впечатления и эмоции мне знакомы. А на сегодня всё, хватит. Ни о чём не думайте, езжайте домой, там хорошенько отоспитесь, а завтра часикам к десяти возвращайтесь в лабораторию. Тогда и напишите мне доклад. Ничего такого, буквально пару строчек. Исключительно ради отчётности.
Я охотно согласился:
— Вы правы, мне и в самом деле лучше домой, поспать. Но сначала воды.
И я жадно прильнул к протянутому Арсением Петровичем стакану, в котором плескалась холодная до зубовного лома минералка. Стакан у меня периодически отбирали, вновь доливая его до краёв. А я долго пил и не мог напиться.
Лаборатория профессора Орлова (это была фамилия Арсения Петровича) находилась в пригороде. Она принадлежала институту с длинным и совершенно непроизносимым названием. Скажу больше — из этого названия совершенно невозможно было понять, чем собственно занимается институт. Я смутно догадывался, что корни его произрастают из какой-то бериевской шарашки, работавшей на оборонку.
Институт с конца восьмидесятых влачил жалкое существование. Лишь в начале века произошли положительные сдвиги, однако последствия тех чёрных для науки лет до сих пор давали о себе знать: в штате в основном состояли сотрудники довольно преклонного возраста или молодые амбициозные ребята, вчерашние выпускники вузов. Людей среднего, можно сказать, «потерянного» поколения раз-два и обчёлся.
Большое начальство разъезжало на солидных служебных «Волгах». Народ побогаче — на личном авто. Остальные пользовались выделенным под нужды института автобусом, который собирал сотрудников по утрам и развозил по домам после рабочего дня.
Но сегодня меня отпустили пораньше, а это означало, что рассчитывать на казённый транспорт не приходится. Большого желания торчать на работе ещё несколько часов я не испытывал.
Такси в такую глухомань было не вызвать даже за бешеные деньги. Оставался только один вариант: доехать на пригородном автобусе. Кто-то из лаборантов услужливо подсунул мне расписание.
По всему выходило: нужно спешить. Я даже душ не стал принимать. Быстро переоделся, запихал белый халат (а как же, храм науки!) в шкафчик, закрыл на кодовый замок и пошёл на выход.
Вахтёр в «аквариуме», хоть и прекрасно помнил меня в лицо, всё равно не давал никому покинуть лабораторию без прикладывания пропуска к электронному турникету.
Ходили слухи, что скоро поставят и алкотестеры. Молодые лаборанты, привыкшие к бурным выходным, всерьёз разрабатывали способы обмана хитрой техники.
Я практически не выпивал, и меня эта проблема интересовало мало. Гораздо сильнее сейчас заботил другой вопрос: побыстрее добраться домой и завалиться спать. Чувствовал я себя неважно.
Пригородный автобус пришёл на удивление точно, тютелька в тютельку с расписанием. Пассажиров было немного: дачный сезон позади, вот со второй половины апреля народу будет как сельдей в бочке, не втиснешься.
Я прошёл к свободному месту, плюхнулся на жёсткое пластмассовое сиденье, обтянутое ржаво-коричневым дерматином, и сразу понял, что меня неудержимо клонит ко сну. С трудом вытерпел до появления кассира, отдал ему кровный полтинник, получил взамен билет (несчастливый, машинально отметил мозг, в правой половине сумма цифр больше), опустил подбородок и задремал.
Автобус подпрыгивал на неровностях (эх, дороги-дороги, когда же у нас наконец появятся нормальные, пусть не автобаны, но хотя бы не просто направления!), пассажиров подбрасывало, голова моталась вверх-вниз. Я на мгновение просыпался, недоумевающе оглядывался и снова впадал в почти бессознательное состояние. Нужную остановку не проспал только чудом.
Зашёл в подъезд, открыл дверь, едва не растянувшись на пороге. Ноги были как ватные, отказывались слушаться, словно я подарил их кому-то другому.
Сил едва хватило только на то, чтобы вскипятить чайник. Есть не хотелось, только пить.
Принято считать, что лучше всего удовлетворяет жажду зелёный чай. Я выдул полтора литра и… не напился.
Сияющий папенька, благополучно устроив судьбу первенца, удалился, спеша отвезти супруге добрую весть. Перед расставанием троекратно расцеловал сына и сказал, что навестит при первой же оказии. Иван в свою очередь обещал регулярно посылать родителям весточки. После ухода отца он остался в кабинете Ушакова ждать дальнейших определений.
О роде занятий Тайной канцелярии Елисеев-младший был неплохо осведомлён из батюшкиных рассказов. Правда, о том, что бывший гвардеец сам когда-то имел непосредственное отношение к секретным делам, отец не говорил. Служба юношу не пугала. Ему хотелось принести пользу государыне-императрице и отечеству.
Благоволения генерал-аншефа не закончились. Елисеевы были в столице чужаками и крыши над головой не имели.
— Жить есть где? — в лоб спросил Ушаков, умевший вникать в нужды подчинённых.
— Никак нет, — признался юноша.
— Поселишься на фатере у Васьки Турицына. Он как раз постояльца нового ищет. Комната у него освободилась. Чтобы солдат на постой не определили, пусть лучше тебя приютит. Заодно на первых порах станет твоим ментором. Что слово сие означает тебе ведомо?
— Ведомо, ваша милость. Ментор — сиречь наставник, попечитель с языка эллинского.
— Турицын — копиист справный. Дурному не научит. Бери во всём с него пример. Ну а я скажу, чтобы плату с тебя брал божескую. Уж меня-то он послушает. — Андрей Иванович лукаво подмигнул.
Елисеев попытался поцеловать руку благодетеля, но Ушаков недовольно покачал головой.
— Брось! Ты человек нонче государственный, не челядь какая! — И руку убрал.
Через дежурного капрала вызвал в свой кабинет будущего наставника Елисеева, тот незамедлительно прибыл.
Годами Василий Турицын был немногим постарше Ивана, недавно перевалил за второй десяток. Лишь глаза выдавали в назначенном Ушаковым «менторе» человека умудрённого опытом, успевшего что-то повидать в жизни и, как водится, хлебнуть лиха.
Парика Турицын не носил, кафтан на нём был старый, давно вышедший из моды. Елисеев сразу отметил стоптанные дырявые башмаки и штопанные-перештопанные чулки. То ли бедствовал, то ли вёл «экономический» образ существования.
Ушаков представил их друг другу, сказал:
— Поручаю твоим заботам, Василий, сего вьюношу. Учи его всему, что сам знаешь. И комнату ему сдай, токмо цену не заламывая. Ежели в деньгах обидишь, жди на постой цельное капральство. Уж я подсуечусь.
Василий кивнул:
— Не извольте сумлеваться, ваша милость. Турицын своего не обидит.
Он благодушно приобнял Ивана.
— Ступайте! Завтра с шести утра быть на службе, — велел Ушаков.
Молодые люди, поклонившись, покинули его кабинет.
Новоиспечённый «ментор» был доволен, что сегодня ушёл со службы пораньше. Это привело его в хорошее расположение духа.
— Пойдём ко мне, — сказал он. — Посмотришь, где я обитаю. Ну и где ты обустроишься… Ежли понравится, конечно.
— Идти далече?
— За четверть часа управимся, ежли спешить не будем. Ты как — не торопишься?
— Совершенно не тороплюсь.
— Вот и чудесно. Могу определённо сказать: тебе повезло с квартирой. Удобное место — вставать рано на службу не надобно, поспать можно подольше. И домой иной раз забежать удаётся, коли какая нужда возникнет. Ну да сам оценишь все выгоды. Ещё спасибо скажешь.
— Я и сейчас поблагодарить могу. Не подвернись ты, даже не знаю, где б ночевать пришлось.
Василий отмахнулся:
— Пустое!
Вещей при себе у Ивана было немного (кое-какие пожитки отец собирался привезти из деревни, как только сын сообщит адрес). Турицын предложил свою помощь, однако Елисеев отказался.
— Сам справлюсь. Не переломлюсь.
Они пошли смотреть квартиру. По дороге завязался неспешный разговор, из которого Елисеев заключил, что ментор — человек нрава весёлого, покладистого. Чтобы обзавестись личным жильём, влез в обширные долги, этим и объяснялся затрапезный вид. Турицын экономил на всём, включая дрова, свечи, одежду и обувь.
В доме были две комнаты. В одной Василий жил сам, другую сдавал постояльцам. Благодаря заступничеству Ушакова, копиист был избавлен от сущего наказания петербуржцев — солдат к нему на постой не определяли.
Вряд ли на весь город набралось бы несколько десятков подобных счастливцев. Своих казарм ни армейские, ни гвардейские полки не имели, потому в зимнее время на плечи горожан ложилась тяжёлая повинность по содержанию на собственном коште служивых людей. И не было никакой возможности избежать. Надлежащие ведомства за этим следили строго. От воинского постоя страдали дома даже именитых семей.
За квартиру Турицын запросил немного. Очевидно, в его глазах угроза Ушакова не выглядела шуточной. Сговорились, что заплатит Иван сразу, как получит первое жалованье. «Денег на скудность», то бишь «подъёмных», ему не выдали. Отец оставил сыну всего рубль, да и тот медными пятаками.
Василий отомкнул замок на дверях сдаваемой комнаты, пригласил рукой:
— Заходи, осматривайся. Хоромы не боярские, но чем богаты… Как тебе?
— Нравится, — сказал Елисеев, оглядываясь.
На самом деле он покривил душой. От постоянной петербургской сырости потолок покрылся пятнами плесени, с голых стен сыпалась штукатурка, деревянный пол противно повизгивал под ногами. Оконные рамы с частым переплётом света пропускали мало.
Мебельная обстановка была скудной: узкая скрипучая кровать, обшарпанный комод, письменный стол, возле которого стояли два стула с высокими резными спинками.
— Заселяешься? — спросил Турицын.
— Всенепременно, — кивнул Иван.
— Как обустроишься, приходи на кухню. Ты ведь голодный, поди? — не дожидаясь ответа, Турицын снова заговорил, а поговорить он любил:
— Кухарка аккурат через полчаса стряпать закончит, так мы с тобой поснедаем. Время к ужину клонится. Пора чрево насытить, слава тебе Господи! Шти капустные любишь?
— Люблю.
— И я люблю до обожания. Видишь, как много промеж нас общего! Значит, мы с тобой, Ваня, задружимся, а дружба в нашем деле неоценимая вещь! Давай, жду к столу. Ты, главное, не журись. Ко всему человек привыкает.
Турицын правильно истолковал чувства Ивана. Елисееву было непривычно. Петербургский быт совершенно не походил на спокойную размеренную деревенскую жизнь, к которой тот привык, а будущее пугало неизвестностью.
Кухарка у Турицына была наёмной. Приходила два раза в неделю, на выделенные Василием «экономные» суммы покупала продукты, приносила домой и стряпала нехитрую еду сразу на несколько дней.
Звали её Пелагеей. Росту она была высокого, формы имела необъятные и едва помещалась на крохотной кухоньке, но это не мешало ей ловко управляться с печью, горшками и ухватами.
Щи получились наваристыми, вкусными. Успевший нагулять аппетит Елисеев и сам не заметил, как опростал свою миску и тут же был вознаграждён за старания добавкой. Бездетной Пелагее худенький Иван казался совсем ещё ребенком. Она с умилением наблюдала за тем, как тот ест, смешно двигая челюстями и шевеля ушами.
После ужина на Елисеева навалилась тупая сытость. Желание говорить и чем-то заниматься пропало. Его всё сильнее и сильнее клонило ко сну.
Хозяин, заметив осоловелость постояльца, весело подмигнул Пелагее. Иногда та оставалась ночевать у Турицына и понимала его с полуслова.
— Ступайте почивать, сударь, — заговорила кухарка. — У вас глаза слипаются.
— Пожалуй, так и поступлю, — не стал спорить Иван. — Покойной вам ночи.
Он вошёл в свою комнату, разделся и упал в пропахшую сыростью постель. Ночью ему снилась полноводная Нева, по которой плыли корабли. На одном из них капитаном почему-то был его отец. Егорий Савелич, словно рыба, открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, но Иван, как ни силился, не смог разобрать слов. Ещё привиделась дочка Ушакова — Екатерина Андреевна. Она улыбалась и лукаво грозила пальчиком, будто Иван сделал что-то неподобающее, и это удивляло Елисеева ещё больше (он считал себя неспособным на неблаговидные поступки, особенно по отношению к молодой прекрасной барышне).
В таких странных снах прошла вся ночь.
За стеной долго скрипела и качалась кровать. Спящему юноше грезилось, что это шумят снасти, переваливавшегося с волны на волну корабля.
Спозаранку Турицын разбудил Елисеева тихим стуком в дверь.
— Пора вставать, соня! На службу опоздаем.
Торопливо позавтракав, они поспешили по ещё тёмным петербургским улицам. Пелагея эту ночь провела у Турицына, потому Василий откровенно зевал всю дорогу и сонно щурил глаза.
Ушакова ещё не было на месте, заданий от него не поступало. Пользуясь свободной минутой, наставник стал показывать Ивану подведомственное хозяйство. Сначала они попали в переднюю светлицу, где на посту стоял гвардеец в высокой гренадерской шапке. Выглядел он бодро, не в пример канцеляристам.
В прошлый раз Иван не обратил внимания на странный запах, царивший в здании. Не до того было. Теперь же он явственно чувствовал, что все помещения Тайной канцелярии не просто пахли — благоухали чем-то диковинным. Запах исходил от стен, от мебели. Казалось, он въелся в одежду, волосы и парики канцеляристов и не выветривался даже на улице.
— Ничего удивительного, — пояснил ментор. — Тут раньше аптека была. Всякими снадобьями в колбах китайских торговали. Запахи и по сию пору остались. Поначалу от них голова побаливает, а потом легче становится. Я уж и замечать перестал. Человек — скотина такая, что ко всему приноравливается.
Елисеев лишь покачал головой. Ему было страшно думать, чем пахнет в пыточной — иноземными лекарствами или людским потом, испражнениями и кровью. Но без пытки сыска не бывает.
За передней светлицей следовала секретарская. Тут были владения Николая Михайловича Хрущова, второй по значимости фигуры в Тайной канцелярии после Ушакова. Секретарь тоже отсутствовал. Ему дозволялось приходить на службу с опозданием, зато домой Николай Михайлович уходил, когда на дворе было темно, хоть глаз коли.
В судейской светлице выносились приговоры тем, кого уличили в преступлениях против Бога и Государства. Турицын туда Ивана не повёл. Лишь приоткрыл дверь, чтобы Елисеев увидел большой стол, крытый красным сукном. На столе серебряная чернильница. Возле стены зеркало в деревянной рамке. Тикали медные настенные часы. Строго глядел парадный портрет императрицы Анны Иоанновны.
— Мы тут, брат, редко бываем, — сказал Турицын. — Здесь всё больше важные господа да вельможи заседают, особливо, ежели негодяй попадётся преизрядный.
Они двинулись дальше и остановились возле нескольких маленьких конторок. Почти за каждой, поскрипывая перьями, трудился канцелярист. Одна ниша пустовала.
Её-то и заняли Турицын с Елисеевым.
— С сего дня трудиться будешь здесь, — наставительно проговорил Василий. — Я схожу в секретарскую за бумагами, а ты жди.
Вернулся Турицын с целой кипой папок. В них были черновики расспросных листов, которые копиисты переписывали, дабы придать документам надлежащий вид.
— Это тебе, это мне. — Василий принялся распределять папки. — Это тебе, это… это, пожалуй тоже мне. Не дорос ты до сего покуда. А вот сие для тебя в аккурат. Держи.
— Всё, братец, — сказал он, когда закончил, — можешь приступать.
Иван пододвинул к себе верхнюю папку из выделенных Василием, старательно очинил перо, взял стопку чистой бумаги, доверху наполнил чернильницу. Потрудиться предстояло на славу.
