Глава 27
В институте Южин освоился быстро, моментально став своим среди лаборантской братии. Народ преимущественно был молодой, кутливый, но при этом с понятием — гульнуть любили, но и науку не забывали: работу не прогуливали, к экспериментам относились ответственно.
Стас, в прямое подчинение к которому попал Евгений, оказался отличным мужиком. И перед начальством прикроет, и отмажет при залёте, и в «голодное» время выручит, выбив премию или материальную помощь у профсоюзного босса. Через год обещал помочь с путёвкой в санаторий. Заплатить десять процентов от полной стоимости и вволю понежиться на югах — разве плохо?
Заодно жилищный вопрос налаживался. Из материнского дома Евгений переехал в съёмную «однушку», оплачиваемую институтом. А там, глядишь, и до собственных квадратных метров дойдёт.
Стас возил на стройку, показывал фундамент многоэтажки, часть квартир в которой предназначалась для работников института. Южин входил в список счастливцев.
Другими словами, всё было хорошо: зарплата — не сравнить с учительскими копейками, сплочённый мужской коллектив. В школе Евгению приходилось тоскливо — из мужиков, кроме него, только пожилой «трудовик». Педсостав хоть и являл из себя шикарный «малинник», однако Южин придерживался строгого принципа: никаких «амуров» на работе, а это ой как непросто, особливо при виде цветущих и пахнущих выпускниц института или студенток-практиканток в коротких соблазнительных юбочках.
А недостатки… как без них! Больше всего напрягал постоянный интерес компетентных органов. Нет, всё делалось в высшей степени деликатно, без наездов, в форме задушевных бесед. Их с молодым человеком проводил всё тот же куратор «эфэсбэшник». И всё равно, неприятно чувствовать, что находишься в поле пристального внимания, живёшь, будто под микроскопом.
Однажды он заговорил на эту тему со Стасом. Внимательно выслушав, тот посоветовал плюнуть и забыть:
— Ничего страшного, Женя. Это только с непривычки так. Потом начинает казаться, что так было всегда. Не забивай голову!
— Легко сказать…
— И сделать не трудно. С другой стороны: а чего ты хотел? Мы лишь формально на оборонку не пашем. По факту оно иначе обстоит.
— Да ну?! — недоверчиво вскинулся Южин.
Стас спокойно пояснил:
— Не «ну», Женя! Не в бирюльки играем! Исследования у нас серьёзные, фундаментальные. Да, не можем в прошлое вмешаться, есть такой недостаток. Однако все понимают, что в любой момент можем нарыть то, что всех на уши поставит! И вероятность этого высока. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так послезавтра.
— Да брось, Стас! Кому ты это заливаешь?! А то я не в курсе, что простор для исследований с гулькин нос: тут забор, там забор, а тут вообще лес непроходимый! Практического применения кот наплакал. Ну подправят у себя историки какие-то мелкие факты, перепишут пару абзацев… Стоит ради того огород городить?
— Стоит, не стоит. Жень, ты же историк! Мне ли тебе рассказывать, какое это оружие в умелых руках? Мы ведь в конце восьмидесятых почему в глубокой заднице оказались, в которой до сих пор пребываем? Да потому что позволили себя и своё прошлое в грязи вывалять! Сначала мысленно опустились ниже плинтуса, потом физически. Не с экономики нас бить начали — с идеологии! По самосознанию народа врезали, а это — самая главная вещь, наша генетическая программа на будущее! Как себя ощущаешь, так и жить будешь, и детям передашь. Поздновато мы спохватились, теперь расхлёбываем.
Южин скептически усмехнулся, однако Стас, не обращая на это внимания, заговорил с прежним запалом:
— Мы в своём роде бойцы невидимого фронта, сражаемся за наше прошлое, за неизгаженную историю. Учимся принимать её такой, какая она есть, но при этом не позволяем мазать её одной краской. Так что мотай на ус и не пищи!
— Уже не пищу.
— И молодец! Только улыбочку с лица сотри. Не к месту она. Я с тобой о серьёзных вещах говорил.
— Стас, извини. Это так… рефлекс дурацкий. Я просто пафоса не люблю.
— Я тоже. Только никакого пафоса здесь нет. Работа у нас такая. Ничего, проникнешься!
К машине времени его не подпускали долго, несколько недель. Гоняли на непонятные анализы, подключали к огромному количеству медицинской аппаратуры. На вопрос, со всеми ли тут так поступают, Стас ответил:
— Считай, что тебе не повезло. Это после случая с твоим дядей началось: перестраховываются…
Выслушав это, Южин помрачнел. До сих пор было неясно, куда пропал Иван Елисеев. Все только разводили руками. Исчезновение оставалось загадкой даже для ФСБ.
Однажды, во время очередной беседы с куратором, Евгений поинтересовался, не замешана ли здесь какая-то иностранная разведка, к примеру, ЦРУ. Вдруг дядю похитили?
«Эфэсбэшник» смеяться не стал.
— Мы рассматривали и такую версию в качестве рабочей. Иностранные спецслужбы проявляют интерес к вашему институту — это факт, с которым никто не спорит. Но к исчезновению вашего дяди они непричастны. Информация верна на все сто процентов.
И вот, случилось главное. Наступил тот момент, которого так ждал Евгений.
Его уложили на удобную кушетку, опутали проводами. Профессор Орлов, присутствующий при эксперименте, бросил взгляд на ноутбук. На развёрнутой страничке красовалось досье реципиента.
— Интересный выбор. Потом расскажете.
Евгений закрыл глаза и расслабился, следуя командам оператора, начавшего отсчёт.
«Пират»-кабатчик сразу смекнул, что его ждут неприятности. Да и как не смекнуть, коли стойку окружили несколько решительно настроенных мужчин.
— Государево слово и дело! — объявил один.
То был канцелярист Фёдор Хрипунов. Он по праву старшего взял на себя командование в столь нешутейных обстоятельствах.
Сказанные им слова мигом переменили настрой набившегося в кабак люда. Фёдор говорил, не повышая голоса, однако услышали его в каждом углу. И повели себя по-разному.
Служивые враз поскакали с мест, схватились за шпаги. Долг обязывал их внимать тому, кто произносит эти простые и в то же время страшные слова. В солдатах канцеляристы рассчитывали найти поддержку и помощь. Только мало тех было, слишком мало, по сравнению с другой публикой, которая теперь сбивалась в кучки, перешёптывалась, враждебно поглядывая на Хрипунова и тех, кто с ним прибыл. Многим было чего опасаться, окажись они в руках сыщиков-дознавателей. Господь, может, и простил грехи их тяжкие, да Тайная канцелярия с Сыскным приказом не простят.
Кабатчик тем временем взглядом рыскал по сторонам, созывая надёжных приспешников. Канцеляристов всего ничего, пятеро, да солдат малость. Авось обойдётся.
Но прежде чем драку зачинать, стоило иную методу опробовать. На полицейских она действовала безотказно.
Глаза его из-под припухших век смотрели на Хрипунова с недоброй усмешкой, однако заговорил кабатчик с угодливой вежливостью:
— Отчего, господа, слово и дело у меня выкрикиваете? Что приключилась такое?
— А то не ведаешь? Человека у тебя насмерть отравили. Сказывай, кто мог сие сотворить?
— Я за всех не ответчик, — пожал плечами кабатчик. — Коли завёлся какой душегуб, мне об том не сказывали. Сие полициянтов забота, у них спрашивайте.
А сам тишком подвинул заветный кошель, нарочито приспособленный для таких вот случаев. Денег, конечно, жалко, ну да покой важнее.
Хрипунов и смотреть на взятку не стал, мигом перемахнул за стойку, вцепился в горло «пирату», так сдавил, что у того глаза чуть наружу не вылезли.
— Ты, дядя, с Тайной канцелярией не шути! С нами шутки плохи! Хочешь, кадык тебе вырву?
— Пусти, — захрипел кабатчик. — Пусти… Удавишь!
— Что, отец-греховодник, натужно?! — весело спросил Хрипунов и сдавливать перестал.
Отшатнувшийся кабатчик тронул покрасневшее горло, хотел что-то сказать, но из груди вырвался странный клёкот. Тогда он схватил кружку хмельного вина, разом опростал её и встал, уперев руки в боки.
— Хотел я с вами по-хорошему, да, видать, не желаете. Что ж, пеняйте на себя! Прости мя грешного, Господи!
— Ты, скотина такая, зубы не заговаривай! Говори, кто у тебя зельем пользуется?! — рявкнул Фёдор.
И полетел обратно через стойку. Удар у кабатчика оказался силы необыкновенной.
Закипела драка. Кабацкие служки, кормящийся при кабаке люд, тати, разбойники, коих тут было предостаточно, все они бросились на канцеляристов, быстро смяли солдат.
Мелькали кулаки, с грохотом ломались столы и лавки, вдребезги билась посуда. Отчаянно вопили гулящие девки: кто-то, пользуясь царившей суматохой, уже тащил их в укромные уголки, тискал, раскладывал на полу, урча, лез мужским естеством в срамные места.
Какой-то густобровый парень орлом налетел на Ивана-копииста. Тот уклонился, схватил недоброго молодца за рваный армяк, раскрутил, будто юлу, и отправил в дальний полёт. Брык и всё! Только сверкнули в воздухе стоптанные лапти да запахло дурным.
Вот ещё один: краснорожий мужик, наклонив голову, кинулся на Ивана, словно бык на красные порты. С ним копиист обошёлся сурово: стукнул по толстой шее, отправив в глубокий сон.
Трах! Брызнула кровь, полетели чьи-то зубы. Это расстарался Хрипунов, приложив первого, кто под руку подвернулся. Бил, не разбирая, прав иль виноват. Оказался рядом, бирюком смотришь — получай, сокол ясный, гостинец, прощайся с тем, что во рту жмёт!
Гость, что из будущего прибыл, тоже в долгу не оставался. Ему — раз, он — два. Лупцевал по-хитрому, пуская в ход руки и ноги. За вихры хватал да к коленке прикладывал. Только вьюшка по сторонам брызгала!
Турицын, что в дверях стоял, никого не выпуская, отломил от скамьи доску да от напиравшей толпы отмахивался, будто комаров от себя отгонял. Вжик! И с ног долой православного. Вжик! Опять на одного супротивника меньше. Кое-кто уже за ухом зачесался, подумывая, куда бы забиться, не под стол ли полезть от такой напасти?
А Турицын знай себе доской машет и машет, словно мельница крыльями! Ажно в воздухе свист стоит.
Взвизгнув бабьим голосом, смуглолицый, цыганистого вида вор, вытащил из сапога остро заточенный ножик, поискал глазами годного супротивника и мягко, по-кошачьи, подскочил к нему. Изловчившись, ткнул ножом в незащищённый бок, а потом столь же ловко отпрыгнул.
Подраненный солдатик осел, выпустил из рук шпагу. «Цыган» наметил новую жертву, перетёк к ней, послал вперёд нож… Копиист Елисеев, на которого наседал дюжий мужичина с кулаками молотобойца, краем глаза углядел новую опасность и отклонился. «Цыган» уже ничего не успевал сделать, его лезвие пропороло брюшину здоровяка. Тот охнул, схватился за лезущие наружу внутренности и в таком положении упал.
Елисеев оказался вблизи убийцы, заученным движением вывернул его руку, заставив уронить «перо», поднатужился… Затрещали кости. «Цыган» с душераздирающим воплем стал кататься по полу, покуда не потерял сознание от чьего-то пинка сапогом в висок.
Устранив эту угрозу, копиист кинулся на помощь Хрипунову. Тот пропустил удар и теперь едва держался на ногах. Его лицо было разбито в кровь. Спеша к нему, Елисеев успел по пути врезать по голой заднице мужика, пластавшего на полу одну из гулящих девок. Тот закричал от боли. Крик был обиженный, жалкий. Девка опамятовалась и тут же вцепилась ногтями в лицо насильника, уродуя его, превращая в страшную маску.
Хрипунов с благодарностью принял подмогу. Отдышался и замолотил с новой силою. На пару с Елисеевым они были воистину разрушительным механизмом из человеческой плоти и крови.
Кучеру тоже довелось проявить себя. Дрался, как привык в кулачных боях стенка на стенку. Упавшего не добивал, соседа прикрывал. Если бил, так наверняка. Чувствовался в его движениях немалый опыт.
Войдя в азарт, покрикивал, да всё больше позаграничному. И сложно было понять, что означают его слова: не то ругательства, не то абракадабра какая. На многих его выкрики оказывали прямо таки волшебное действие: даже самые отчаянные сорвиголовы шарахались в стороны или пугливо вжимались в стены.
Драка могла продолжаться долго, слишком неравными были силы. Исход её решил гость из будущего. Ломая кости, круша челюсти, он пробился к кабатчику. Схватив его за длинные косматые волосы, потянул голову на себя, а правой рукой приставил к горлу «розочку» из разбитой бутыли.
— Ты здесь за главного! — злобно прошипел он над ухом кабатчика. — Вели своим прекратить! Не то…
Острые края «розочки» вдавились в кожу, оставляя кровавые отметины.
Кабатчик обречённо сглотнул, набрал в лёгкие воздуху и пискляво завопил:
— Всё, братцы! Кончай музыку!
Видимо, вес он имел немалый. Дравшиеся дотоле мужики прекратили мордобой и, угрюмо, пряча глаза, начали раздвигаться, освобождая в центре зала пространство, в котором остались, сжимая кулаки, побитые и израненные канцеляристы. Турицын, как был, так и остался с доской. Покуда он защищал двери, ни один из посетителей кабака не сумел выбраться через них на улицу.
— Умница, — похвалил его гость из будущего. — Сразу бы так! Глядишь, мы бы с тобой и поделикатней обошлись.
Кабатчик что-то промычал.
— Приятель, прости, ничего не слышу! — усмехнулся гость из будущего.
Не выпуская космы из рук, «Пётр» посадил кабатчика на чудом уцелевшую лавку, утёр рукавом кровь со своего лица и, довольно лыбясь, позвал Елисеева:
— Что, Вань, допросим молодчика?