LIX

Медленно продвигалась погребальная процессия, растянувшись на всю ширину Аппиевой дороги. Впереди в темной тоге шагал Гай Цезарь, скрывая под капюшоном плаща счастливые глаза. Вначале с ним рядом шла Клавдилла, но вскоре устала, неожиданно почувствовала себя плохо и пересела в носилки. Гаю не хватало ее присутствия, тем более что внезапный приступ дурноты у Юнии его встревожил не на шутку, но он не мог себе позволить покинуть процессию. Как и полагается почтительному сыну, он усиленно тер глаза и старался не прислушиваться к восторженным крикам крестьян, столпившихся по обеим сторонам дороги Аппия.

Траурная процессия напоминала триумфальную, настолько сильным было народное ликование. Как только не называли Гая Цезаря! Юния, мучаясь от подступившей к горлу тошноты, через силу улыбалась ласковым прозвищам, которыми награждали их с Гаем старые крестьянки.

Клавдиллу и саму беспокоило ее внезапное недомогание. Она боялась яда. Но более всего ее страшил гнев богов. Кто знает, вдруг в исступленной жажде мщения страшные когти фурий уже сжимают ее горло, не давая дышать? Лишь присутствие Гая придавало ей мужества и сил сопротивляться непонятному недугу.

Макрон уехал, когда они еще были в Мизене. Калигула возложил на префекта претория ответственную миссию. Его задачей было лично сообщить сенату о смерти цезаря и убрать с дороги несовершеннолетнего Гемелла. Завещание же Тиберия покоилось в ларце, который вез Марк Юний в своих носилках. Никто не знал, что в нем. Они не успели взломать печати, глупый Силан воспрепятствовал этому, неожиданно потребовав, чтобы оно было вскрыто прилюдно в сенате. При свидетелях пришлось подчиниться.

День за днем проходил в медленном движении, и с каждым шагом все бóльшие толпы собирались приветствовать нового принцепса и все громче раздавались крики ликования. На дороге поспешно возводились алтари, где сжигались жертвы во славу правителя и его прекрасной жены. Стаи голубей, громко хлопая крыльями, взмывали к небу с привязанными к лапкам длинными цветными лентами.

И чем ближе подходили они к Риму, тем отчетливее слышались крики: «Тиберия в Тибр!» До Гая уже дошли слухи, как римляне встретили известие о смерти старого цезаря. Всю ночь радостно возбужденные квириты носились с факелами по улицам. Но самое большое возмущение вызвала в народе расправа с узниками Туллиевой тюрьмы. Для некоторых день казни совпал с радостным известием, но начальник тюрьмы в слепом подчинении порядку все равно приказал удушить приговоренных и бросить их на Гемонии.

За несколько миль до Вечного города Гай Цезарь приказал подать коня и, поцеловав на прощанье супругу, умчался устраивать торжественную встречу процессии. Едва он уехал, как огромная толпа перегородила Аппиеву дорогу, чтобы не пропустить в Рим траурное шествие. Крики о том, что тело Тиберия следует везти в Ателлу и поджарить там в амфитеатре, переросли в требования, но вернувшийся Макрон с усиленным отрядом преторианцев быстро навел порядок. Нескольких зачинщиков казнили на месте без долгих разбирательств, и толпа уступила грубой силе.

Процессия вошла в город через Капенские ворота, в изобилии украшенные ветками кипариса – дерева траура. Был пятый день апрельских календ.

Клавдилла без сил лежала на подушках. Рабыня заботливо обмахивала ее павлиньим опахалом. Очередной приступ раздражения заставил Юнию выбить красивую вещицу из рук девушки. Неожиданно к горлу вновь подступила тошнота, и она зашлась в мучительном кашле, сглатывая слюну. Поймала взгляд сидящей рядом рабыни.

– Что ты смотришь так, Гемма? – зло спросила Клавдилла.

– Осмелюсь предположить, госпожа, – тихо проговорила рабыня, – но не вызвано ли твое недомогание тем, что ты ожидаешь наследника? Гай Цезарь будет счастлив.

Юния резко выпрямилась.

– Что?! – крикнула она. – Не может быть!

– Это случается с молодыми супругами, госпожа, – с улыбкой произнесла Гемма.

Сильная пощечина на миг ослепила ее.

– Замолчи, глупая гусыня! Да отсохнет твой проклятый язык! – закричала Клавдилла. – Пошла прочь!

Испуганная рабыня соскочила с носилок. А Юния горько разрыдалась. Нет! Только не беременность! Страшное видение, испытанное в первую брачную ночь, вновь предстало перед ней. Дымящийся погребальный костер и маленькая хрупкая фигурка, бледной тенью танцующая на углях. Молодая женщина передернула плечами, отгоняя непрошеный сон наяву, но тут душа ее неожиданно успокоилась, осененная радостной догадкой. Ведь это был не ее погребальный костер! Конечно же, не ее, а старого Тиберия! Ее малыш зачат в ту ночь, когда был задушен старый цезарь. Воистину Геката благословила их союз с Гаем! Теперь в ее чреве дитя величия! Права Гемма – надо радоваться, а не проклинать нерожденного.

Юния выглянула из носилок и поманила к себе рабыню. Испуганная Гемма, увидев счастливый блеск глаз госпожи, приблизилась уже без опаски.

– Не держи камня обиды за душой, – сказала Юния. – И прими в дар это кольцо как знак доброй вести, которую я услышала от тебя. И пусть Пантер отнесет мою записку Гаю! Хочу, чтоб Калигула первый узнал об этом.

Неожиданно Макрон поравнялся с носилками Клавдиллы, едва сдерживая горячего скакуна.

– Смотри, Юния, – произнес он с горькой иронией, – сколько народу вышло встречать своего нового повелителя. Даже громкий стон наемных плакальщиц не слышен из-за радостного гула толпы. Имя старого цезаря смешано с грязью и ненавистью.

Клавдилла откинула раззолоченный занавес носилок и жестом указала место рядом с собой. Рабыня поспешно соскользнула на дорогу, уступая сиденье. Макрон передал скакуна преторианцу и сел напротив Клавдиллы. Занавес опустился.

– Зачем ты стараешься погубить свою любовь и дать прорасти ненависти? К чему так упорствовать? Пойми же, наконец, что страшное преступление во имя величия сковало нас единой цепью навеки, и мы сейчас, как никогда, должны быть едины.

Макрон сощурил правый глаз, Юния знала, что это признак сомнения.

– Почему бы тебе не сознаться, Клавдилла, что, изображая страстную влюбленность, ты использовала меня, чтобы убрать с дороги Тиберия, оставив руки Калигулы не запятнанными кровью?

– Нет. – Женщина устало вздохнула. – Мои чувства подлинны. Величие вскружило голову, но не настолько, чтобы забыть о моих обещаниях тебе.

– А ты помнишь, в чем клялась?

– Да. Ты женишься на мне, и я сделаю тебя императором Рима. У тебя лучше получится управлять огромной империей, чем у Сапожка, которого любят только из-за имени и прославленного отца. Имей терпение и не давай сомнению завладеть своим сердцем. Я по-прежнему люблю тебя.

– Но…

– Никаких «но», – резко оборвала его Юния. Неожиданный приступ головокружения заставил ее упасть на подушки.

Макрон нежно поддержал ее:

– Что с тобой? Тебе плохо? Ты побледнела.

– Моя рабыня оказалась прозорливей меня. Я жду ребенка, Невий Серторий.

Макрон спрыгнул на землю так резко, что носилки закачались на плечах огромных нумидийцев. Клавдилла мечтательно улыбнулась. Скоро, совсем скоро он задаст себе тот вопрос, что не даст ему покоя. Не он ли отец?

Огромная толпа восторженных квиритов сопровождала Гая Цезаря на пути в сенат, туда же проследовали за ним многие отчаянные смельчаки. Сенаторы в белоснежных тогах восседали на мраморных скамьях, полукругом окружавших золотое курульное кресло. Их приветственные крики встретили появление Калигулы. Уставший Гай без обиняков сразу уселся на пустовавшее до его прихода почетное место и молча внимал благодетельным отцам отечества, наперебой старавшимся выслужиться и превзойти друг друга в выражениях почтения перед новым принцепсом.

Когда стих гул голосов, а ликторы заняли свои места за курульным креслом, вперед выступил Гатерий Агриппа. Чересчур низко склонившись перед молодым правителем, он едва смог потом разогнуть больную спину. Калигула подавил смешок.

– Известие, привезенное в одиннадцатый день до апрельских календ Невием Серторием Макроном, принесло с собой всеобщее ликование. Обычное заседание сената в тот день превратилось в торжество. Решено было единогласно передать все полномочия императора Гаю Цезарю, сыну прославленного Германика.

Со всех сторон вновь раздались крики приветствий. Гатерий сделал паузу.

– Мы просим тебя принять титулы, что причитаются по праву правителю Римской империи, в том числе настаиваем на почетном титуле Отца отечества, что с гордостью носил божественный Август.

Калигула поднялся с гордой усмешкой:

– Мне всего лишь двадцать пять, я еще не стал отцом собственных детей. Так как же могу взять на себя право носить такой титул? Я оставляю за собой титул императора и народного трибуна.

Глухие смешки вошедших вслед за Гаем в сенат всадников и плебеев заставили сенаторов смутиться из-за своего излишнего подобострастия. Но неожиданно слева раздался решительный голос протеста.

– Требую! – кричал, к удивлению всех, Марк Юний Силан. – Я требую оглашения завещания Тиберия! Вот ларец, что запечатал лично я сам, приняв из его рук сей важный документ. На каком основании мы смеем решать, если за нас уже распорядился цезарь? Мне доподлинно известно, что он назначил себе преемника.

Казалось, даже всемирный потоп или землетрясение не могли бы остановить решительного Силана, брызгающего слюной и потрясающего деревянным ларцом перед сенаторами. Со злым недоумением Калигула наблюдал за спятившим тестем. Всем было известно, что своему высокому положению Силан обязан Тиберию, объявившему его своей правой рукой в сенате и безоговорочно ему доверявшему в принятии всех решений. Но повелитель умер, к чему теперь настаивать на выполнении его посмертной воли? Множество рук потянулось к Юнию с намерением стащить со скамьи, избить, растерзать, но Калигула жестом остановил всех и подал знак консулам.

Гней Ацерроний Прокул принял ларец из рук Силана и при полном молчании сломал массивную печать. Стоило начать чтение документа, как сразу раздались возгласы протеста. Наибольшее возмущение вызвали имена тех, кто засвидетельствовал это завещание. Несколько вольноотпущенников и какой-то безграмотный рыбак. Усмешка Гая переросла в язвительную ухмылку. С таким лицом он заслушал, как вздорный старик, вместо того чтобы назначить его наследником первой степени, как предполагалось всеми, а Гемелла – второй, если что-то случится с Калигулой, сделал их сонаследниками в равной степени, которые должны были попеременно управлять империей. Чтение этого пункта совсем заглушили крики негодования.

– Мальчишка Гемелл!

– Да он еще не надел тогу совершеннолетнего!

Силан важно поднял большой палец вверх:

– Мы должны следовать воле цезаря. Так хотел он! Предлагаю голосование.

Тут не выдержал Калигула и с гордым видом встал со своего курульного кресла. Плавно полилась его речь. Разве стоит прислушиваться к завещанию того, кто запятнал себя всеми мыслимыми пороками и кто был не в своем уме, когда писал эту бумагу? Известно, как покойный император ненавидел сенат и народ римский, мечтал уничтожить всех выдающихся и достойных людей. И стоит ли брать в расчет мальчишку, его внука, получившего воспитание на Капри и запятнавшего себя связью с последователями запрещенного культа Гекаты? Конечно, все пункты по выплатам денег будут выполнены в точности, но как отнесется народ к тому, что править им будет внук ненавистного Тиберия? И пусть благодетельные отцы отечества вынесут свой вердикт, он согласится со всем.

При этих словах Гай многозначительно посмотрел на упрямого тестя, но тот и глазом не моргнул и не опустил поднятой руки, продолжая настаивать на голосовании.

– Предлагаю сенаторам, согласным с Марком Юнием Силаном, сесть на правые скамьи, – сказал Гай Цезарь.

В панике вскочили сенаторы, занимавшие правые ряды, чтобы пересесть. Скамьи слева заполнились мгновенно, даже яблоку негде было упасть. И среди гнетущей тишины, под гневным взглядом Калигулы, его тесть остался гордо сидеть один посреди пустого мрамора.

– Отцы-сенаторы, мы вас более не удерживаем! – громко и торжествующе произнес Гай Цезарь, полноправный властитель Римской империи.

На выходе его неожиданно окликнул раб Клавдиллы, Пантер, пробивающийся сквозь напирающую толпу. Подал таблички. Гай, необъяснимо волнуясь, распечатал, и все с удивлением увидели, как по его щеке покатилась блестящая слеза.

– Свершилось! – радостно закричал он, и сенат и народ римский затихли в ожидании доброй вести. – Моя супруга ждет наследника!